Английская Роза, Стальной кулак II

Сойдя на берег в Кингстонской бухте, Уильям смотрел на город другими глазами, он еще не стал коммодором, но уже не был переодетым в индейца англичанином. Он чувствовал себя одним из тысяч простых моряков и поэтому замечал то, что прежде ускользало от внимания. Ему не нужно было притворяться своим, он стал частью этого мира. И вместо того, чтобы вызвать слуг Эндрю через хозяина таверны «Бочка адмирала», решил прогуляться по городу. Когда-то Эндрю, кажется, обещал ему экскурсию, чтобы развеять иллюзии насчет чистоты торговли Порт-Ройяла. Он мог бы совершить ее и сам гораздо раньше, но не хотел. Только сейчас Уильям понял – он избегал правды, он сам не хотел слышать о коррупции губернатора, не желал понимать прозрачных намеков Эндрю. Он по своей воле словно надел шоры, избегая смотреть на грязь, потому что тогда смысл его работы, его борьбы с пиратством превращался в фарс. Он опирался только на свои принципы, прикрывая кодексом чести офицера свое нежелание замечать коррупционные схемы на Ямайке, потому что иначе ему пришлось бы с ними мириться и взаимодействовать. Пришлось бы признать, что некоторые вещи нельзя вырубить одним ударом, нужно распутывать липкую паутину лжи и договариваться с мерзавцами, каждый день решать наедине с собственной совестью, какое зло является наименьшим. Он уже встал на этот путь, когда согласился на помощь Де Кюсси, сжег мосты с первым выпущенным ядром по «Лебедю», он больше не сможет идти по этой дороге с закрытыми глазами, потому что увидел слишком многое… Но теперь следовало оценить глубину пропасти, которую Уильям не хотел ранее замечать. Они все же заставили его играть по своим правилам. Они были правы – и Рид, и Эндрю, когда говорили, что невозможно остаться незапятнанным, если пытаешься разгребать конюшни. Уильям и так смог продержаться довольно долго. Боролся с отдельными кораблями, уверенный, что других врагов нет. Может, ему стоило уехать? Вернуться в Англию и занять свое место, остаться частью слепой силы, которая бездумно выполняет задачи? Так беззаботно и славно было бы знать, что большего от него и не требуется! Теперь он вернулся, и каждый день будет стоять перед выбором. Он не сможет арестовать судно с французским рыболовецким патентом, на котором головорезы будут обмывать добычу. Он не сможет воспрепятствовать снаряжению некоторых кораблей, входящих в Кингстонскую бухту, даже если будет уверен в их разбойной деятельности. Он попал в ловушку, словно воин китайской притчи про убийцу дракона. Мир словно перестал быть ясным и простым, расплываясь на тысячи оттенков. Какой вес среди преступлений имела торговля краденым у врагов, как теперь оценить его собственную деятельность на кораблях пиратов? Как решить, сколько вреда принесли Королю нападения флотилии Рида на испанцев? Впрочем, к чему ему думать об этом! Он ведь добился своего, он знает, куда нанести удар. Можно минимизировать риски и захватывать корабли с золотым грузом, те, что отправятся в северные колонии, по отдельности. Можно собрать урожай на западе. Не гнаться за «Падшей Розой», а рассчитывать удары так, чтобы наверняка избежать поражения. Уильям помнил их наизусть, словно вырезав их в памяти, все города, по которым разойдутся золотые линии. Он не сможет навредить всей операции, но заберет достаточно, чтобы планы нельзя было завершить. Все равно Рид стремился к утопии. Уильям весь путь обдумывал его слова, искренние, без тайного смысла, и чем больше он вникал в их суть, тем нереальней казался замысел пиратского адмирала. Настолько невозможным, что и сам образ Джо Рида казался далеким и недостижимым пониманию. Он выполнит свой долг настолько, насколько возможно, беспристрастно оценив риски и выгоду. Для короля выгоднее будет захватить золото, а не капитана пиратов. Для репутации, возможно, наоборот, он может войти в историю, выдав пиратского адмирала. И если предоставить его судьбу на Королевский суд, то капитан Рид вдобавок наверняка сторгуется за свою жизнь частью добычи. Тогда Уильям убьет обоих зайцев. Даже больше! Потому что заодно он докажет Джо Риду свое превосходство, выиграет, наконец, затянувшуюся партию. И все же что-то казалось неправильным в каждом случае. Уильям пытался разобраться, рассуждая максимально беспристрастно, отсекая чувства, туманившие голову дурманом воспоминаний. Стоило только задуматься о прошедшем, представить на одно мгновение темный взгляд, страсть, нежность, и в груди разгоралось пламя, будоражащее кровь. Он снова падал в жар, томление и сладость чужой тяжелой силы, захватывающей его. Понимая только разумом, что все его принципы висят на волоске, готовые сгореть в этой печи, расплавиться, чтобы быть перекованными в нечто иное. Поэтому Уильям много раз обдумывал свой следующий ход в пути на Ямайку, до того, как встретил генералов, Мэдифордов, пока был наедине с собой. Он даже не волновался о возможном перехвате шлюпа, на котором отправился с Агуады. Словно знал, что ничто и никто не сможет ему помешать осуществить задуманное. Никто, кроме единственного человека, с которым теперь придется бороться – с самим собой. Уильям помнил предупреждения о силе Окоюмо, дарованной ему для достижения желанной цели. Он либо направит удар на Джо Рида, либо примет его на себя, и сомнений у него не было, он знал, что доведет дело до конца. Но чувствовал, что тепло, зародившееся в центре груди, не гасло, а грело сильнее, пока еще смутной сладостью воспоминаний, но вскоре грозило разогреться до невыносимого жара, плавящего душу. Уильям боялся об этом думать, боялся предать себя и свои цели, предать Корону. И, насмотревшись на рынки и пристани, отправился в кабак. Пора напомнить себе о том, кто он есть, решил Уильям, пора становиться коммодором и возвращаться к прямым обязанностям. Но перед этим его ожидала встреча, которой Уильям никак не мог избежать. Эндрю Мэдифорд был слишком взволнован долгожданным прибытием друга, чтобы снова оставить его наедине с собой. Уильям чувствовал совсем легкое смущение, он понимал Эндрю и его желание насладиться последними минутами, пока коммодор Кроуфорд не вернулся окончательно. Пока он был все еще зависим от милости сына губернатора, имеющего в своих руках рычаги управления городом. И он поддался, отдавая дань благодарности. Позволил набрать себе ванну, позволил касаться своих волос, чтобы с помощью кислого сока вымыть остатки краски. Но довольно жестко перехватил руку Эндрю, когда тот предложил помочь ему с бритьем. Столько времени Уильям использовал тупые ножи, что яркая вспышка на блестящем серебряном лезвии привела его в чувство. - Не смею больше утруждать тебя, Эндрю, - сказал он, ловя из-под полуприкрытых век жадные взгляды, которыми Эндрю гладил его обнаженную грудь над пенной поверхностью. Тот улыбнулся и послушно отдал лезвие, ничем не высказав обиды. Напротив, перед тем, как отправиться ко сну, он отправил к Уильяму слугу с подносом ароматного шоколадного напитка со специями, которым раньше всегда угощал, если Уильям задерживался после приемов. *** Тихий шелест проник сквозь шум ветра в апельсиновых листьях, перина опустилась под чужим весом. Уильям вынырнул из дремы, чувствуя дыхание на своей шее. Он открыл глаза, и поднял голову, потом медленно повернулся. Эндрю в распахнутом китайском халате вызывающе ярким пятном сиял в темноте. Лунные отблески играли на белой груди в лепестках алого шелка, когда он удивленно всплеснул руками. - О, Уильям, ты не спишь! Уильям чувствовал странное тревожное подозрение, но не мог понять, что именно его пугало. Он всматривался в глаза Мэдифорда, и тот, не дождавшись расспросов растерялся и стал оправдываться: - Я слышал крик! Тебе приснился кошмар? - Разве? – Уильям прикрыл глаза. – Ты, должно быть, ошибся. - Да, возможно, друг мой, - легко согласился Эндрю. – Но ты должен простить мое беспокойство, я не могу представить, что ты пережил… Слова доносились словно сквозь пуховое одеяло, и Уильяму стоило труда прислушиваться к его страстному шепоту. - Расскажи, что произошло, Уильям, тебе станет легче… Я могу выслушать… Ты знаешь, в моем лице тебя всегда ждет верный преданный друг… - Эндрю! – Уильям словно очнулся, снова распахнув глаза. – Тебе совершенно не о чем беспокоится, я выполнял свой долг и не испытал ничего, что повредило бы мое душевное здоровье. Но вот ты, пожалуй, превзошел себя в пустых переживаниях. - О, - снова удивился Эндрю. Потом тихонько рассмеялся. – Наверно, ты прав. Прости, что нарушил твой покой, Уильям. Он легко встал и так же незаметно вышел за дверь, как и появился. Уильям еще какое-то время смотрел в потолок, сон пропал, как наваждение. Спустя пару минут он почти был уверен, что и странное появление друга ему привиделось. Он дремал, и мысль неведомой дорогой изобразила перед ним Эндрю в расходящихся алых волнах, непонятный, но довольно чувственный образ почему-то вызывал тоскливое сосание под ложечкой, то чувство, словно что-то потерял, что-то ценное, но Уильям никак не мог вспомнить что. И с этой неприятной мыслью он заснул и больше не просыпался до рассвета. Утром Эндрю Мэдифорд был собран и учтив, как обычно, и ничто не выдавало в нем каких-либо ожиданий от Уильяма, и у того не возникло желания прояснить ночной визит. Он даже попробовал убедить себя, что странное происшествие, даже если и имело место, то не стоило ни малейшего внимания. Эндрю был легок в разговоре и быстро отвлек его мысли на иное. Уильям сосредоточился на картах, и плане, который предлагал Эндрю для захвата корабля, координаты которого должен был предоставить Уильям. Он, видимо, был неплохо осведомлен о некоторых деталях, и Уильям отстраненно думал о том, сколько еще предателей и шпионов осталось среди людей Рида. Вместе с командующим составом Ямайского флота Эндрю хотел выяснить тот разгромный план, который составил Уильям для нанесения максимального урона пиратству. Но Уильям почему-то стал сомневаться, если не в успешности нападения, то в целях Мэдифордов. Если у объединённой флотилии Стального кулака все получится, то больше всего золота можно будет захватить на пути из Веракруса. Но была еще и точка, остров, не знакомый ему по картам, и Уильям не мог понять, зачем он был нужен. Возможно ли организовать там западню? Или эти координаты нужны Риду для временной стоянки? Дальнейший маршрут линейного корабля шел в опасной близости от пересечения военных и торговых путей, взять его там могло быть гораздо проще, при нужной подготовке – даже слишком просто. Тяжелый корабль, на котором будет Рид, неповоротливый, может стать легкой добычей, к тому же на том маршруте он был один, без сопровождения. Уильям помнил другие цепочки золотых монет, которые пираты не собирались спускать в кабаках. План Рида был масштабнее одного только веселья. Испанское золото не осядет в тавернах и портах колониальных островов, оно пойдет дальше, а корона Карла Второго, не получив пополнения казны, может пасть на растерзание европейских держав. Заполучив это золото с помощью сына, губернатор Ямайки, может быть, не захочет укреплять позиции английской короны, а усилит только свое влияние… Уильям уже достаточно убедился, что амбиции Мэдифордов, и особенно чаяния Эндрю могут расходиться с нуждами Короля. Как ни парадоксально это выглядело, но развитие с помощью испанских денег самостоятельности колоний могло принести европейским державам больше пользы, чем распоряжения этими средствами карибских губернаторов. Масштабная затея Рида казалась безумием только на первый взгляд, но чем чаще Уильям возвращался к осмыслению карты с монетами, тем больше безумие походило на четкий, хоть и слишком идеализированный план. И теперь, глядя на карту среди ожидающих его предложений генералов, Уильям медлил. И собственная неуверенность грызла сомнениями – а, может, он снова в западне? Снова ослеплен слишком яркими эмоциями, снова поддался чужой воле, чужим идеям… Ради чего тогда был этот путь? Чтобы понять, что Корона не получит выгоды, казнив самого опасного Карибского пирата? Сейчас, после подписания мира, когда карибские «наместники» заменяют потерявшие силу патенты на «разрешения на ловлю рыбы», что суть одно и то же, и он сам, коммодор Кроуфорд, подтвердил законность этих разрешений, пираты продолжают свое дело, и будут продолжать и впредь, но теперь в обход королевской казны. Принося прибыль только местным управителям. Уильяму противна была мысль о мести таким жалким способом – ради самой мести, ради того, чтобы ужалить Рида, а не сделать мир лучше. Возможно, он отравлен, снова потерял свою суть, ведомый чужими идеалами, но уступать в благородстве пиратам ему казалось позорным. И алчные взгляды генералов вызывали негодование, сравнимое с сильным прежде, но вдруг ослабевшим желанием получить признание Рида. Уильям понял, что напротив, это будет не признание, а разочарование, вот что он получит. Не докажет свою силу, как военного противника, а лишь обозначит свою недальновидность, препятствуя тому, что может принести пользу не только Королевству, но всему миру. - Я считаю, что после взятия «Розы Тюдор», - наконец начал Уильям, - решение о суде над пиратами, так же как и распоряжение о захваченных средствах, должны будут приниматься в Лондоне. - Это имело бы смысл раньше, - отметил Эндрю, - если бы за головы этих пиратов не было назначено столько наград. - Возможная прибыль с лихвой окупит любые награды, - парировал Уильям. – Поэтому я настаиваю на Королевском суде. - Думаю, господин Кроуфорд прав, - сухим голосом заявил генерал Рэвильстон, - армия Рида грабила испанские города, а в силу недавнего мирного соглашения, захваченные пиратами средства подлежат возвращению нашим союзникам. Но! – Генерал отметил указательным пальцем момент, без которого его слова, хоть и справедливые, непременно встретили бы возражения. – Но суд мог бы принять в расчет некоторые обстоятельства, которые сделают невозможным принятие этого решения… И средства можно будет направить на другие нужды, не нарушая договоренностей с испанскими союзниками. Остальные согласно покивали, и Эндрю учтиво добавил: - Чтобы суд состоялся не заочно, необходимо для начала предъявить преступника и… предмет спора. Господа снова выжидательно посмотрели на Уильяма. Он чувствовал, как у него кружится голова, и тепло, поселившееся в груди, превращается в раскаленный крюк, который держит его тем крепче, чем больше он пытается сопротивляться. Мысли завертелись взбесившимися волчками: вот и наступил тот момент, когда он должен сделать выбор в пользу наименьшего зла? Он так долго шел к этому? Прямо сейчас он выдаст миллионы золотых песо, награбленные пиратами, отправит их вместо строительства свободного фантастического мира капитана Рида в жадные карманы британских подданных. Или лучше сдать остров? Что может быть скрыто на нем? А если это западня? Тысячи головорезов будут ждать наступления, и вместо легкой добычи, коммодор Кроуфорд приведет своих солдат к гибели? Почему бы не пойти самым простым путем – сдать маршрут линейного корабля! Он выдаст только координаты Падшей Розы, на ней может оказаться достаточно золота для отвода глаз, и на ней будет капитан. А коммодор Кроуфорд без потерь репутации выполнит свой долг, и умоет руки – пират о своем выкупе будет договариваться сам. Ведь не случайно Рид выбрал этот маршрут? О, наверняка он решил провести этим лакомым куском для отвода глаз, чтобы остальное золото дошло до цели. Он согласен был на завершение без своего участия, он согласен был сдать корабль, чтобы все остальное исполнилось согласно плану. Что ж, - Уильям усмехнулся про себя, - тогда не стоит ему мешать, пусть все получат желаемое. Он поставил маленькую оловянную модель корабля на карту, сказав точную дату. Начало июня, всего несколько дней до новой встречи. И он взойдет на Розу Тюдор хозяином, а не вором. Как ни странно, мысль о будущем триумфе не принесла ни капли удовлетворения. *** Коммодор Кроуфорд принял управление своим кораблем, Фортуной, легким и маневренным, и жалел о потере Лебедя. Тот был опасен и изящен, но даже бриг вернул ему радость и чувство свободы. Впрочем, теперь, когда он мог сравнивать, стоило признать, что никакой свободы у коммодора Ямайки не было, особенно по сравнению с беспечностью не привязанного ни к чему пирата-метиса, чья роль оказалась ему неожиданно подходящей. Но Уильям радовался привычным хлопотам военной подготовки недолго: за день до отплытия в составе эскадры для взятия Джо Рида, он был арестован. Уильям поначалу решил, что ослышался, но сухой голос прокурора, зачитывающий обвинения, заставил его искать ошибку в своих действиях или пробел в ясности ума. Сговор с пиратами? Преступный умысел и измена Королю? Использование своего положения для унижения чести и достоинства, опозоренный мундир? Уильям был растерян от скорого суда, не веря в происходящее. И только поэтому он не обратился к первому свидетелю – Мэдифорду младшему, перебивая судью, хотя готов был воззвать хотя бы к его разуму, чтобы понять, какого дьявола происходит. Какое счастье, что он смог сдержаться и не выставить себя еще большим идиотом. С первых же показаний Эндрю все стало ясно, и вопросов к нему у Уильяма не осталось. Эндрю давно подозревал о сговоре с адмиралом пиратов, давнем сговоре еще на Тортуге, после которого Джо Рид, якобы сдавшись властям Ямайки, на самом деле захватил флагманский корабль «Розу Тюдор». Есть свидетели не только довольно близкого общения коммодора с пиратами, между которыми были отношения, далекие от связи конвоиров с пленником. Есть даже подозрения, что именно Уильям Кроуфорд помог сбежать Риду перед казнью на корабле адмирала. И после долгой подготовки, он решил осуществить другой свой давний умысел. Для чего придумал ход с вызовом в Лондон – приказа о поездке не было, была просьба коммодора, которую он направил своему дяде, чтобы получить благовидный предлог уехать с Ямайки, а вместо себя отправить двойника. Коварный коммодор устроил себе алиби и без сожалений уничтожил собственный фрегат, натравив на него пиратов из флотилии Рида! А сам, якобы чудом выжив, вернулся с новым разгромным планом захвата. К счастью, совет генералов имеет достаточно данных для того, чтобы совершить нападение без Кроуфорда, ему дали шанс выдать координаты кораблей Джо Рида, но он рассказал лишь о том, что было известно и ранее, с помощью агентурной сети губернатора. Но даже все это меркнет на фоне преступления против человечности, которого от коммодора Кроуфорда не ожидал никто. Пользуясь своим положением, он внушил ужас, свел с ума и воспользовался слабостью несчастного юноши, который стал свидетелем его разбойной деятельности в качестве пирата. Да, коммодор не гнушался обычной жизни грабителя, разбойника и насильника, настолько черной и гнилой оказалась его пораженная алчностью душа… душа отступника и предателя, для которого не было ничего святого. Уильям Кроуфорд встал на сторону пиратов давно и долго шел к цели получить максимальное вознаграждение. Свидетель, тот самый бедный юноша, подвергнутый издевательствам и насилию самого пошлого свойства, готов подтвердить все сказанное. Если до этого Уильям слушал отстраненно, не принимая жестокую ложь близко к сердцу, то на сейчас он едва не вскочил на ноги, когда место младшего Мэдифорда занял Сантьяго. При последней встрече юноша целовал ему руки от признательности, а сейчас смотрел пустыми глазами, словно сквозь него. Он выглядел бледным и больным, хотя и держался, твердо стоя на ногах, но тень странного недуга омрачала его образ. На щеках не было румянца, а побелевшими пальцами он нервно мял край орденской пелерины – и это было единственное, что оставалось в нем от живого прежде юноши, который смог выбраться из бойни, пережить ужас заточения и выздороветь благодаря силе своей молодости. Он тихо и сухо подтвердил все, что подсказывал прокурор: узнал в Уильяме матроса напавшего на них пиратского корабля, который мучил его и принуждал к противоестественным ласкам. Уильям был потрясен до глубины души. Но он не винил Сантьяго, потухший взгляд которого говорил вовсе не о ненависти, а о чем-то большем, поразившем его душу. Но он не мог не заметить взгляд Эндрю, темный, пронизывающий, впитывающие все эмоции, которые захватили Уильяма от этого унизительного фарса, который они назвали судом. Он отстраненно подумал, что в кукольной инквизиции, которая когда-то подвергла его похожему действу было куда меньше безумия и лицемерия. Уильям готов был признать, что в искусстве лицемерия поданных Королевства и его сограждан вряд ли кто-то сможет превзойти. Уильям не стал спорить или оправдываться, сразу поняв всю бесплодность этих попыток. Он равнодушно смотрел Эндрю в глаза, не зная, что хотел в них увидеть: мстительное торжество? Или похотливое предвкушение? Обиду за холодность? Перемена с Сантьяго убедила его, что именно Эндрю Мэдифорд стоит за всем, именно он мог так изощренно подогнать факты, и покрыть одно-единственное зерно правды гадкой ложью, от которой Уильям никогда не отмоется. Единственным фактом, с которым Уильям не стал бы спорить было его увлечение Джо Ридом, восхищение его идеями, смелостью, непредсказуемыми решениями… Но Эндрю все опошлил, как мог бы сделать только он, и представил его светлые чувства, как жажду наживы, зависть успешным грабежам и извращенную тягу к мужеложству. Последнее вполне удачно могли подтвердить дамы, не дождавшиеся от коммодора взаимности – а их могло быть немало… Этого было вполне достаточно, чтобы не просто поставить крест на будущей карьере и так очернить имя Кроуфордов, что дядюшка этого может не пережить, а сделать из Уильяма личность презираемую куда больше, чем самого безнравственного разбойника. Свет обожает подобные ужасы – их будут пересказывать, добавляя все больше подробностей, слава легко преодолеет океан и станет страшной сказкой в Старом Свете, бросит тень на всю семью, на родителей, на сестер, которые теперь не найдут достойных мужей… Только оставшись в темной камере наедине со своими мыслями, Уильям ощутил всю тяжесть неожиданного и скорого предательства, которое лишило его всего, лишило за одно мгновение! Но самой страшной потерей были не почести и военные заслуги, а вера в человеческую честность. Он был раздавлен настолько, что впервые в жизни не видел смысла бороться, держать лицо, надеяться. Даже принимать жалкие тюремные обеды было ни к чему. Хотя тюремщики старались не добавлять его существованию дополнительных страданий, то ли не поверив в кошмарные обвинения, то ли за прежние заслуги внезапно опального коммодора, который в городе когда-то был героем. Иной раз они, видя его состояние и отсутствие интереса к жизни, пытались его развлечь и пересказывали новости – и так, через три дня заточения Уильям узнал, что над Розой Тюдор снова подняли вымпелы с крестом святого Георга, а легендарного адмирала пиратов в ближайшее время казнят. На какое-то мгновение Уильям представил, что это произошло на самом деле, и потеря оказалась такой всеобъемлющей, словно его мир рухнул. Он не верил, что это может случится, уж кому, как не ему знать, что Джо Рид не сдается просто так. Он уже пережил одну казнь, переживет и эту! Да ведь не счесть, сколько раз он был на краю гибели, с самого детства! На миг Уильяма вдохновила эта новость, надежда острым лучом вспорола затхлый тюремный сумрак, заставив его желать жизни, вернуть отнятое пустым наговором. Или бросить все в адское жерло – если мир настолько лицемерен, что готов растерзать его за ложный наговор, он станет чудовищем на самом деле! О, теперь он, как никогда, понимал кузину, решившую сбежать из тесного для нее лицемерного ханжеского мира! Кто бы мог подумать, что Джулия окажется настолько дальновиднее брата. Она-то сразу увидела суть и выбрала Рида, чей путь был ближе и понятнее ее натуре. И Уильям начинал думать, что мог бы поступить так же. Но никогда бы этого не сделал. В этом он был более, чем уверен: в своей предсказуемости и прямоте, которая никогда не дала бы ему совершить такой же дерзкий поступок. И если бы он заново начал свой путь, он прошел бы его точно так же, потому что именно его прямой характер, возможно, и позволил ему обратить на себя внимание такого человека, как Джо Рид. Единственное, что Уильям не мог простить себе, была дружба с Эндрю. Он никогда не испытывал подобного разочарования в себе. При том, что до приезда в Новый Свет, у него было много друзей, ни один из прежних товарищей не мог бы ранить его так глубоко и сильно, как это сделал Эндрю, подобравшийся к нему слишком близко. И теперь Уильям корил себя за то, что слепо доверился ему, потому что Эндрю единственный преодолел тот холод, которым он себя окружил после первого серьезного удара. После того, как Рид воспользовался тем, что он старательно прятал и отрицал, а потом решил спрятать еще глубже. Став при этом только уязвимее. Он не винил Эндрю, понимая, что люди несовершенны, «Homo homini lupus est», как точно заметил Джо Рид, и всегда будут пытаться обмануть ближнего, но как он мог позволить ему подобраться так близко? Когда он ошибся? В чем? От этих мыслей его отвлек Эндрю Мэдифорд собственной персоной. Он старательно держал лицо, заходя в камеру, но оно было слишком живое, чтобы спрятать его волнение. Раньше Уильям никогда не обращал внимания на выражения лица Эндрю, сначала считая эмоции на нем почти всегда неуместными, а после – излишними. И словно впервые заметил, как тот улыбается, и его неприятная странная улыбка как раз уместна, если учесть контекст встречи. Возможно, если бы раньше Уильям понимал глубину его падения, он легко мог бы догадаться о кознях, которые тот строит или хотя бы о неоправданном доверии, которое сам ему оказывал. Сквозь ощущение несправедливости и поражения, которое Уильям пытался пережить с достоинством и показным равнодушием, вдруг проступило отчаянное желание стереть эту улыбку. Но цепь на запястьях была слишком коротка, и в этом было особое унижение – посадить его на привязи, как собаку, как дикаря или опасного преступника. Уильям видел в этом только извращенное удовольствие, которое Эндрю не стесняется себе доставлять. Как и сейчас – с явным удовлетворением рассматривая его, глядя сверху вниз. И все же Эндрю сомневался, прежде чем начать разговор. Но потом улыбнулся шире: - Друг мой, твой взгляд способен испепелить! Но, возможно, мое предложение тебя обрадует. Уильям промолчал, должно быть, его взгляд действительно был вполне красноречив. - Через пару дней все может закончиться… Это будет исторический день! Я даже уверен, седьмое июня, как день избавления Нового света от пиратства, останется знаменательной датой на Карибах. Но ты можешь лишить потомков будущего праздника, Уильям. Я подумал и решил, что твое предложение о переносе суда в Лондон может иметь смысл. Уильям не сдержал усмешки. Он называет это «судом»! Но объяснять что-то Эндрю желания не было. - Нет, ты сначала послушай! Сделай вид, что ничего не произошло, и мы обсуждаем своеобразный договор. Право, Уильям, у меня деловое предложение. Все будет по-твоему. Капитан Рид вместо зрелищной казни отправится в Лондон, и кто знает, возможно, сэры из королевского суда пересмотрят наше решение. Все может быть! Не сомневаюсь, Стальной кулак найдет, что предложить лордам за свою жизнь. Это здесь он отказывается от торгов… - Хотите получить через меня испанское золото? - Перебил Уильям. – Так вы, мистер Мэдифорд, сами уверовали в свою ложь и действительно считаете меня сообщником Рида? - Сообщником? Конечно, нет, - Эндрю легко рассмеялся. – Прости за лживые обвинения, это было необходимо. Ты мог помешать, объяснюсь в другой раз. Возможно… Так вот, конечно, я не считаю тебя сообщником Джо Рида. Нет, ты слишком горд для этого! Я всегда считал тебя его любовником. Рид наверняка не смог покорить твою преданность короне, но увлечь такую наивную душу труда ему явно не составило. Нет, я тебя не виню, напротив! Понимаю, как никто другой. - А я вас – нет. - Разве? По-моему, мое предложение вполне прозрачно. Эндрю подошел ближе и нежно прикоснулся к щеке Уильяма, пальцами приподнимая подбородок. - Решил воплотить старую фантазию? - Выплюнул Уильям с отвращением. – Удивительно, насколько слепым я был. - Сделать тебя своим пленником и овладеть тобой в тюрьме? Нет, меня интересует большее. - Избавь меня от подробностей. - О, Уильям, твоя ненависть горячит не хуже страсти. Я согласен даже на замену. Разве это справедливая сделка? Я предлагаю тебе жизнь возлюбленного в обмен на ночь твоей ненависти. - Нет. Уильям сказал это твердо, ни минуты не раздумывая, с негодованием глядя на распалившегося от своих фантазий Эндрю. Но тот словно не услышав неугодного ответа, продолжил: - Одна мысль о том, что ты будешь прожигать меня таким взглядом и сжимать челюсти, пока твое тело не предаст тебя, заставляя стонать, будоражит кровь. Или слаще будет отдаться самому, чтобы впитать всю эту страсть до капли?.. - Замолчи! Этого не будет никогда. Мой ответ – нет! Эндрю опешил: - Ты, должно быть, не расслышал? Или… в чем дело? – Он вдруг оглянулся и подтолкнул носом сапога кружку, стоящую рядом с пустой глиняной миской. – Чем тебя напоили?.. Ты же не пьян? Как ты можешь отказаться… Он схватил Уильяма за плечи, заглядывая ему в лицо. Уильям, до этого спиной упиравшийся в прохладную стену, встал. Цепи на руках натянулись, он не смог бы ударить, и думал только об этом досадном обстоятельстве. Эндрю, не дождавшись реакции, пришел в ярость. - Уильям, смотри на меня! Ты не смеешь!.. Черт возьми, как ты можешь позволить казнить его? Я настолько противен тебе?.. Нет, дело не в этом! В чем же? Ты не хочешь спасти его? Дьявол, но ведь ты любил его! – Он вдруг замер, прищурившись. – Твоя гордыня оказалась сильнее чувств? Не могу поверить в такое малодушие, Кроуфорд. И в твою жестокость. Уильям хотел было что-то сказать, но ему вдруг действительно стал безразличен разговор. Он не желал спорить. Но Эндрю не останавливался: - Я столько раз хотел стереть это выражение с твоего лица! – Сказал он зло. - Но шел не тем путем. Если даже Джо Риду не удалось растопить твое сердце, куда уж мне. Нет, право, стоило сделать это раньше, и взять тебя силой! Посмел бы ты после этого смотреть мне в глаза? Эндрю пролез ладонями под не заправленную в бриджи сорочку и погладил холодными ладонями кожу, потом дотронулся до груди, надавил по ребрам, вверх, до сосков... еще больше распаляясь от прикосновений. Уильям застыл каменным изваянием. - Не думал, что ты можешь упасть в моих глазах еще ниже, Эндрю, - сказал он. Тот сразу убрал руки, словно получив пощечину. Но глаза его горели злым отчаянным огнем. - Правда? Думаешь, меня это пугает? А ведь я уже делал это. Несколько раз. Ты не помнишь? Не помнишь странных снов или смущающих ощущений по утру? Даже в тот раз, когда остался на ночь в моем особняке после приема? И ни разу не задумывался, почему не смог дойти до дома, если никогда не пил до беспамятства? Он усмехнулся и снова подошел вплотную, жарко прошептав на ухо: - Да, я делал это. Подмешивал в шоколад пряности с сонным порошком. Помнишь десерт, который передавала моя горничная? Он почему-то не подействовал после твоего возвращения от пиратов, иначе я взял бы тебя снова. Потому что не могу смотреть на эту холодную маску, зная, каким ты можешь быть на самом деле... И ночью ты был другим. О, ты сам не подозреваешь, на что способен, какие ласки готов принять, каким жадным становишься!.. А я старался быть очень аккуратным, чтобы ты ничего не заподозрил поутру. Не представляешь, чего мне стоило сдерживаться, быть осторожным, ни разу не раздеть тебя до конца… но следы твоего удовольствия я не убирал. Это было особым наслаждением, Уильям, которое ты мне дарил… Когда утром ты смущался своих ночных видений, и не мог скрыть горящих щек, хотя сжимал губы, затягивал этот кошмарный узел на шее, пряча кожу, - он тронул шею Уильяма губами, - здесь, где я целовал тебя. Ты наверняка стеснялся прикасаться к себе? – Он провел рукой вниз, ладони Эндрю разогрелись, и тепло проникало сквозь тонкую шерстяную ткань бриджей. – Иначе мог бы заметить… или почувствовать мое семя, ведь я всегда оставался в тебе до конца. Эндрю стал тяжело дышать, сжимая член Уильяма, целуя его в шею, в губы, зарываясь пальцами в волосы. Он говорил быстрым рваным шепотом, его дыхание сбилось, словно прямо сейчас он снова делал то, о чем мечтал. - Я замечал, как ты ходишь на следующие дни, ты все еще ощущал меня, правда? Ты жаждал этого снова, сам не осознавая, и сводил меня с ума своим глупым упрямством, сопротивлением самому себе! Поддайся, Уильям, в тебе всегда это было, позволь мне… Я так хочу проверить, был ли ты верен мне? Даже если нет, я смою его запах, наполню собой… Как делал раньше. Несколько мгновений потребовалось Уильяму, чтобы справиться с оглушительным стыдом, накрывшем его с головой. Он помнил каждое утро после тех странных полных похоти ночей, их было не много, но не только в своем доме, в своей спальне, даже в губернаторском особняке... Он помнил ночи, которые терзали его жаром, свою беспомощность, и считал их плодом темного, греховного сознания. Но самого Эндрю или подробностей его образа вспомнить не мог, и ни разу ничего не заподозрил, действительно стыдясь прикасаться к себе и тем более проникнуть в себя пальцами, поддаваясь нестерпимому томному зуду, преследовавшему его после этих ночей. - Какое счастье, что твой порошок не оставил мне памяти, - сказал он глухо, глядя в пустоту. Потом вскинул голову и закричал: - Избавь меня от своих прикосновений! Убери руки! Эндрю не послушал, но прекратил целовать его. - Ты хотел знать? - Зло плюнул Уильям ему в лицо, натягивая цепи. – Почему я отказываюсь? Тебе этого не понять. Я люблю его, это правда! Люблю, но ты не знаешь что значит любовь, поэтому не поверишь! И я не могу позволить ему такое унижение – остаться жить всего лишь из-за похоти грязного ублюдка вроде тебя. Уильям едва заметно усмехнулся, но глаза горели негодованием: - О, Джо Рид достоин большего! Но только не жизни, которой будет обязан самому омерзительному и низкому поступку, на который я мог бы пойти. Купить его жизнь ценой насилия? Предать его? Нет. И поверь мне, я и сам с удовольствием взойду на помост, и умру честным человеком, но не соглашусь с тобой на сделку. Мне противно дышать с тобой одним воздухом, Эндрю. Но вовсе не из-за вони здешних нечистот. Чем больше он говорил, тем бледнее становился Эндрю. Уильям и не надеялся воззвать к его совести, но его слова почему-то возымели свое действие. Эндрю отошел от него, словно задумавшись над ответом. Потом картинно взмахнул ладонью, криво усмехнувшись: - Весьма убедительно. Признаюсь, ты меня удивил... Что ж, как скажешь. - Он пошел к выходу, и у самой двери обернулся. - Черт возьми, Уильям, ты казался мне самым предсказуемым и понятным человеком, но твоя принципиальность имеет совершенно непонятную разумению логику! Впрочем, так даже веселее. Когда решетка с громким лязгом захлопнулась, а шаги Эндрю стихли на лестнице, Уильям опустился на колени, повиснув на цепях, и, зажмурившись, беззвучно закричал. Ему было плевать на откровения Эндрю, плевать на все пережитое, на предательство, обвинения, репутацию, плевать на всë на свете. Он знал, что убил себя этим отказом, и знал, что никогда не поступил бы иначе.