i loved you.

Сегодня Минхеном впервые за долгое время недовольно начальство. Это должно было задеть его, наверное, но в последнее время он совершенно ничего не чувствует, кроме всепоглощающего стыда перед Донхеком за свой поступок. И он даже думает о том, чтобы объясниться с Джемином, извинится перед ним, хотя и осознает, что в этом нет абсолютно никакого смысла. Джемин же не виноват, что так получилось, он не мог ни о чем знать, вся вина полностью лежит на Минхене. А мысль о том, что придется врать Донхеку всю оставшуюся жизнь душит его изнутри. Он должен сказать, но как он может разбить сердце того, кого любит сильнее, чем самого себя? Домой он идет весь поникший, небо над головой серое и тяжелое настолько, что моментами чувствуешь, как тяжело дышать. Говорят, скоро пойдет снег. Донхек любил снег раньше, Минхен часто ходил гулять с ним во время снегопада, наблюдая за тем, как младший, словно ребенок завороженно смотрит на медленно падающие хлопья. Раньше все действительно было лучше. — Привет, как дела на работе? — в квартире сильно пахнет сигаретами, Донхек сидит на кухне с какой — то книгой в потертой старой обложке, а возле него стоит пепельница, в которой уже порядка пяти окурков. — Я просил тебя не курить в квартире, выходи на балкон, Донхек, сколько можно? — Я открыл форточку. Ты злишься на меня? — Все провоняло твоими сигаретами, форточка вообще никак не помогает. — Ты умеешь вообще отвечать на вопросы? — Донхек наконец отрывается от пожелтевших старых страниц и смотрит Минхену в спину. — Что ты ел сегодня? — Минхен явно злится из — за того, что произошло на работе, да и на себя злится тоже. Он не хочет срываться на Донхека, но слова вырываются сами. Это заставляет парня ненавидеть себя. — Отлично поговорили, спасибо, — Донхек быстро встает со стула и идет в сторону комнаты. Минхен точно сказать не может, но кажется он снова плачет. Снова плачет из — за него. Браво. Сигареты и новая черная зажигалка автоген остаются лежать рядом с пепельницей. Минхен просто смотрит на них несколько минут, затем садится на стул, где прежде сидел Донхек и закуривает. Все-таки, сигареты такая гадость. — Донхек, ты спишь? — в комнате темно из — за задернутых штор и выключенного света. — Нет, — парень лежит посреди кровати, стеклянным взглядом смотря в потолок. Он не плачет, но голос у него такой, словно он очень сильно злится. И Минхен понимает, что так и есть, и что причина Донхековой злости — он сам. — Слушай, я хочу отвести тебя в одно место, — Минхен ложится рядом и осторожно переплетает свои пальцы с чужими. — Я не хочу выходить. — Ну пожалуйста, я очень хочу сходить туда с тобой, — Минхен утыкается носом в чужую шею, вдыхая едва ощутимый запах персиков и сигарет, — Донхееек, ты обижаешься на меня? Ну прости, — легкий поцелуй в щеку и на лице Донхека уже радостная улыбка. — Я пойду с тобой, если перестанешь доколебываться из — за ерунды. Как бы не было Минхену тошно из — за своих поступков, Донхек всегда заставляет его забывать. Сегодняшний вечер станет одним из лучших, возможно. Потому что с Донхеком по — другому быть не может. — Ты такой красивый, я люблю тебя, — Минхен подходит со спины к парню, крутящемуся возле зеркала. Рыжие волосы вьются в волны, черные узкие джинсы подчеркивают длину и стройность ног, даже привычная черная толстовка с неизменно длинными рукавами на Донхеке выглядит лучше любого смокинга или рубашки, — слышишь, люблю, черт возьми. Донхек смотрит в глаза через зеркало и как будто совсем не дышит. — Я люблю тебя тоже, — холодные подушечки пальцев касаются Минхеновой ладони, крепко сжимая ее. На улице теперь темнеет рано, они идут по освященной фонарями дороге прямиком в центр города, и неважно, что температура близка к минусовой, потому что прогулки пешком Донхек всегда любил больше, чем кататься на такси. — Так куда мы идем? Долго еще? — спустя двадцать минут ходьбы нос и щеки Донхека покраснели от холода. — Уже почти пришли, закрой глаза, — Донхек смотрит на Минхена с недоверием, мнется на месте, не спеша выполнять чужую просьбу, — доверься мне, закрой, это же сюрприз, — и он закрывает, протягивает Минхену руку и идет следом. — Можешь открывать, — наконец — то они оказались в теплом помещении и Донхеку уже не терпится узнать, что это за место. Стоило парню открыть глаза, как в них загорелся огонек радости, а на лице появилась та самая счастливая улыбка, которую Минхен не видел уже очень давно. — Мы же в чертовом планетарии, Минхен, я очень хотел сходить сюда. — Я знаю. Наверное, если бы Минхену оставалось жить один день и его спросили, что он хочет сделать перед смертью, то он бы пошел в планетарий вместе с Донхеком. Потому что спорить с ним об астрономии, влюбляясь еще сильнее, когда он говорит о своих любимых планетах и звездах, безусловно то, что нужно сделать прежде, чем умереть. И даже здесь, среди множества небесных тел, Минхен продолжал смотреть на Донхека, который для него всегда светит ярче самой большой звезды во вселенной. Донхек для него — взрыв сверхновой. Смертельно красиво. — Это был лучший вечер в моей жизни, спасибо — Донхек прыгает на Минхена с объятиями, стоит им только выйти из здания планетария. — А ты еще идти не хотел. — Здесь звезд совсем не видно за тучами, только самолеты иногда пролетают, — младший смотрит на затянутое тяжелыми тучами небо с тоской в глазах. — Можем сегодня представить, что это звезды, — Минхен целует в висок и берет парня за руку, они молча идут в сторону дома и оба улыбаются. Когда дома Донхек засыпает, Минхен выходит на балкон, смотрит на небо, на ночной сонный город, вспоминая чужую самую яркую улыбку на свете.