i loved you.

То, что мы любим больше всего, ранит особенно сильно. Донхек идёт против ветра с сумкой наперевес, только вот он и сам не знает, куда идёт. В этом мире у него нет никого близкого, совсем (теперь уже нет). Боль и обида комом застыли поперёк горла, не давая нормально вдохнуть. Донхек засовывает руку в карман и нащупывает там пачку мальборо, но в голове тут же всплывает Джемин, который курит такие же сигареты. Больно. Донхек выбрасывает злосчастные сигареты, садится на хододный асфальт и закрывает лицо руками. Хочется разрыдаться, но слезы будто замёрзли от температуры воздуха вокруг. Что будет дальше? Сейчас как никогда хочется упасть на вечно холодную постель в их квартире, заснуть и навсегда забыть о том, что сделал Минхен. «Ты такой красивый». «Я люблю тебя». Неужели для Минхена он правда ничего не значил, раз он так поступил, а Донхек, словно последний дурак, не смог разглядеть за всеми этими красивыми фразами и мишурой обещаний ложь и фальш? — Разве я заслужил столько боли? — пустой усталый взгляд направлен в небо, словно пытается найти там ответ. Но вокруг по — прежнему пустая улица, холод и ощущение отчаяния, — я не хочу больше жить. /// Донхек не берет телефон и сейчас Минхену так страшно, как не было никогда в жизни. Он пытается дозвониться до него в течение получаса, но осознав, что это бесполезно, надевает пальто и выбегает из квартиры навстречу наступающей ночи и ледяному ветру. Сердце бьется так, будто сейчас разорвётся, но Минхену сейчас плевать на все, кроме Донхека. Он так перед ним виноват, что и думать страшно. Просить прощения в сложившейся ситуации, наверное, не имеет никакого смысла. Донхек никогда не простит его, и это определенно справедливо. Он не оправдал ожиданий, предал, хотя обещал, клялся, что будет рядом, что он никогда его не бросит, что бы не случилось. После того, как он обошёл два соседних района, и осознал, что Донхек может быть вообще где угодно, Минхен решил взять машину и проехаться по окрестностям. Главное найти его, найти его раньше, чем он сделает что — то непоправимое. В подобных ситуациях, время всегда тянется медленно, словно жвачка. Двадцать минут поисков кажутся вечностью. Донхек находится в двух кварталах от дома. Разбитый, несчастный, сидящий на холодном мокром асфальте, поджимающий ноги к груди. Минхен снимает пальто, накидывает его на чужие плечи. — Почему ты просто не можешь оставить меня в покое? — Донхек закрывает лицо ладонями, его голос дрожит. Он плачет. — Прошу тебя, поехали домой, я обещаю не показываться тебе на глаза, я хочу, чтобы ты ночевал не на улице, а в тепле и комфорте. Минхен смотрит на то, как плечи Донхека начинают подрагивать от рыданий. Он не может ответить, не поднимает голову. Минхену отчасти так даже проще, он не сможет смотреть такому Донхеку в глаза, зная, что сам сделал ему больно. — Что в нем такого, чего нет у меня? — Донхек, я… Я правда ничего не чувствую к нему, — Минхен садится рядом, он уже начинает замерзать, но терпит. Потому что ему так хочется загладить свою вину, вернуть доверие Донхека, если это вообще возможно. Не получив ответа ни через пять минут, ни через десять, Минхен осторожно поднимает Донхека, заставляя обвить свою шею руками, сажает его на заднее сидение и везёт в дом, который ещё вчера казался таким тёплым и родным местом, но сейчас туда не хотелось возвращаться ни под каким предлогом. Тепло квартиры не способно избавить от внутреннего холода, образовавшегося будто бы из ниоткуда. — Я перееду как только соберу достаточно денег, чтобы снять квартиру, — Донхек отдает чужое пальто и скрывается за дверью спальни. Минхен впервые за долгое время готов разрыдаться. Он сам во всем виноват, но почему теперь так больно? /// Лёжа в кровати, Донхек понимает, что сегодня он умер. Минхен убил его, Донхек доверился, позволил приставить дуло к своему виску, потому что верил, что не пострадает. Но Минхен нажал на курок, не оставив ему и шанса на выживание. Если любовь — игра, то Донхек в ней явно проигравший. И даже сейчас, когда он тонет в море собственных, соленых как океан слез, он готов проиграть снова. Потому что кровать слишком большая для одного, потому что все простыни пахнут Минхеном, потому что каждое его прикосновение, словно клеймо, осталось горящим следом на теле Донхека. От этого не отмыться, не сбежать, не спрятаться. От Минхена никак не избавиться. И это чертовски больно, боль эта, словно ломает кости. Донхек вспоминает то самое лето, где они ещё были только вдвоём, счастливые и влюблённые. Лучшее лето в его жизни.