***
Феномен Мэтью Брауна не был уж настолько оригинальным. Если в каноничных проекциях тот совершенно легко согласился пойти на убийство доктора Лектера, сумел подобраться к нему и застать врасплох единственно лишь из стремления угодить прекрасноволосому, как воспел бы того, к слову, Гомер, Уиллу и запечатлеться в памяти Уилла покорным и исполнительным почитателем, то в WL схожая вероятность не присутствовала. Но и здесь Мэтью Браун стремился произвести подобное впечатление на Уилла с целью тривиальной и предельно ясной. А вот скорейшей смерти Лектера Браун желал уже не из угоды Уиллу, а целиком и полностью из собственных выгод и потакая своему же неприятию тёмного мейстера. Браун до чертей завидовал Лектеру и положению того, считая, что находиться рядом с Уиллом следует ему самому. И не только рядом, а желательно и в постели. То, что притязания и чаяния Брауна, опиравшиеся на катастрофично взвинченную самооценку, были беспочвенны и бесперспективны, становилось ясно как Уиллу, так и тёмному мейстеру. Сам же Браун, следуя сбитому психическому импринту, субъективно полагал, что стоит удалить отвлекающий фактор из обыденности Уилла, так тот вполне закономерно устремится в его давно и терпеливо ждущие объятия. Хотя следовало быть честным с самим собою: терпение Брауна близилось к нулевой отсечке, как показания топлива в пустеющем бензобаке. У Ганнибала Лектера и Уилла Грэма тоже были свои планы в отношении двинутого поклонника. Но, пока планы выстраивались, им пришлось здорово поругаться. Склоки между Ганнибалом и Уиллом выглядели однобоко и завершались, как правило, одинаково. Ганнибал терпеливо настаивал с равнодушным отстранённым выражением скульптурного лица. Уилл отбивался, успевая произнести около пятнадцати — двадцати категоричных «нет», «я на это не подпишусь» и «отъебись, Ann». И пока Ганнибал занимал в пространстве статичную позу, Уилл исхаживал вокруг, уподобившись планете на орбите, что кружила около звезды, то удаляясь, погружаясь в ночь, то приближаясь, потонув в сиянии и огне протуберанцев, мили. Спустя часы или даже сутки, если спор был принципиальным, заканчивалось толстым картинным приёмом от доктора Лектера. Махровой манипуляцией, которая бесила Уилла всегда одинаково и всегда до яростного изнеможения. Ганнибал снимался с места, настигал, обнимал, фиксируя напряжённое и готовое к сопротивлению тело, прижимался щекой к щеке и произносил следующее: «Я буду рядом, Уилл. Тебе не придётся ничем жертвовать. Я обещаю. Я всегда рядом». А вот Уилл всегда поле таких слов, от которых за милю несло покровительством и превосходством, хотел ударить. Было едва выносимо терпеть чистоплюйский лектеровский снобизм урождённого Форсайта , если так угодно. Ганнибал знал, как будет реагировать Уилл, поэтому обнимал его, блокируя руки, заранее. И держал до последнего, пока перебесившийся и смирившийся Уилл не гас в его объятиях, вспомнив и вылив на Ганнибала всю доступную ему портовую брань, которую был в состоянии выжать из словарного запаса. Выкрутиться из «рук Плутона» тёмного мейстера не было никакой возможности, поэтому часть ненависти и ярости Уилла была спровоцирована именно этим положением вещей. А все остальные проценты уже самими предложениями. Ссора о Мэтью Брауне ничем не отличалась от иных. Уилл считал, что с Брауном нужно сработать предельно просто: заявиться, когда тот не ждёт, и прикончить. Ганнибал считал, что перед обязательной смертью должен присутствовать назидательный и демонстрационный посыл, поэтому просто прикончить — мейстера не устраивало, как не устраивал сам примитивный и отстранённый подход. Только не с Брауном. «Он дерзнул поднять на меня руку», — аргументировал Ганнибал. «Но не в WL», — напомнил Уилл. «Не имеет значения. Это происходило со мною, и я об этом помню». «Я не хочу твоих коварных и стройных изысканных планов. Давай просто его прирежем», — горячился Уилл. «Сейчас ты не способен этого оценить. Я могу понять», — объяснил Ганнибал. «Замолчи. Я, кстати, тоже многое способен понять. И тебе это известно, как никому иному», — Уилл отошёл на максимальное удаление и наставил на Ганнибала указательный палец. Ганнибал недовольно прикрыл веки с короткими светлыми ресницами. «Но мне не нравится, что ты заставляешь меня держать Брауна на крючке, кокетничая и взращивая в том ложные надежды». «Я тебя не заставляю. Я тебе объясняю». «Пошёл ты!» «Уилл, ты помнишь, с кем разговариваешь?» — холодея, словно Арктика, прошептал Ганнибал. «Блядь, я всегда это помню, будь уверен. А ты помнишь, с кем разговариваешь? Со своим мужем, который в угоду твоему самолюбию и чувству попранной справедливости должен вертеть собою перед отвратительным ему человеком. Одна мысль о том, что с моей подачи Браун начнёт сдрачивать на картинки с моим участием в своей психованной голове, выводит из себя. Я не буду его обнадёживать. И уж тем более я не позволю ему к себе прикоснуться». «Уилл, хорошего же ты обо мне мнения, если решил, что именно к физическим контактам я тебя толкаю. Это непозволительно в наших отношениях. Запомни на будущее». «В этом весь ты. Обронить угрозу, одновременно поучая. Элегантно, мать твою. Ты мастер». Ганнибал снялся с места и начал выверенно преследовать Уилла, не оставляя попыток склонить того к своей идее. «Мы оба знаем, что ты можешь держать на крючке годами, не давая возможности к себе прикоснуться. Ты первоклассная кокетка». «Я?» — Уилл остановился, в изумлении сводя плечи. «О да. Ты. Мне ли быть предвзятым? Кто, как ни я, по недальновидности своей ждал от тебя «да» год за годом прежде?» «Я не могу в это поверить», — закрыл лицо ладонями Уилл. «Я тоже не мог, поэтому удержи Брауна на поводке и приведи в наш дом, вызвав у него ложные ожидания. Я хочу, чтобы перед смертью он страдал. И под страданиями я не имею в виду никакой физической составляющей. Это должны быть унижение, разочарование, осознание бессмысленности его ожиданий и собственной никчёмности». «Мне это не нравится», — в отстраняющемся жесте выставил руку ладонью вперёд Уилл. «Тебе понравится результат», — пообещал Ганнибал, отлавливая Уилла в углу и обнимая. «Предложи что-нибудь другое или, напоминаю, мы можем просто его убить», — напряжённо замер Уилл. «Ни то, ни то, жизнь моя». «Да с хуя ли ни то, ни то?!» — Уилл предпринял похвальную попытку освободиться. «С того, что ты прислал его ко мне. И это чуть не стоило мне жизни, не успей Джек вовремя», — стоял на своём Ганнибал. «Это уже в метафизическом прошлом. И я к тому же извинялся». «Я буду рядом. Тебе не придётся терпеть Брауна дольше необходимого». «Как долго ты намерен помнить мне тот импульсивный порыв с ним?» — негодовал Уилл. «Это было впечатляющим. Я редко попадал в такие патовые ситуации. Так что запомнил тот момент и храню его в пыточной своего дворца памяти», — Ганнибал прижался губами к макушке Уилла, не позволив отстраниться, как бы Уиллу ни хотелось. «Я тебя ненавижу. Все твои просчитанные и продуманные «изящные» ходы, нашпигованные двойными смыслами и усеянные подводными камнями. Хочу, чтобы ты об этом знал». «Я не позволю скользкому и наглому Мэтью Брауну к тебе прикоснуться, Уилл», — всё понял Ганнибал. «Всё равно. Мне всё равно. Я продолжаю тебя ненавидеть. Ты принуждаешь меня». «Солгу, если скажу, что это не приносит мне удовольствия», — Ганнибал не дал Уиллу отстраниться от себя ни на дюйм. Уилл даже прокусил Ганнибалу кожу у шеи, под воротничком сорочки, выказывая своё отношение к методам убеждения. Но это не возымело абсолютно никакого эффекта, кроме обратного, но вполне нормального для тёмного мейстера доктора Лектера. Он почти вдавил Уилла руками в себя, лишая дыхания и позволяя почувствовать последствия такой критической близости. Тело подводило Уилла, совершенно не считаясь с этическими конфликтами, что раскатывали его вдоль и поперёк. Ведь возбуждение Ганнибала почти всегда выглядело для Уилла как комплимент. «Хорошо. Я согласен, только отпусти меня». «Я рад это слышать, Уилл, и я ценю твою разумную сговорчивость. И ещё раз — тебе понравится». Уилл в отчаянии, стискивая зубы, застонал. Но Ганнибал оказался прав. Уиллу всё и в самом деле понравилось.***
Стоило быть честным с собою. Убивать вместе с Ганнибалом Уиллу хотелось до одури. Временами темнело в глазах, когда он начинал представлять, как бы они могли это сделать. Или как действительно будут делать. Поэтому расхожее выражение, что все средства хороши, вдруг оказалось чуть ли не зерцалом истины. Уилл после долгого и изнуряющего игнорирования позволил Мэтью Брауну к нему подкатить, льстить и фантазировать не только в Сети, но и при недолгих встречах за кофе и покурить. От него не укрылась вполне понятная насторожённость Брауна в отношении изменения климата в общении, когда насмешливая брезгливость Уилла вдруг принялась светиться заинтересованностью и поощрением. Уилл чувствовал, как в Брауне сражаются жгучее любопытство и нечаянная радость с одной стороны и тревожное недоверие с другой. «У вас с Лектером что-то не ладится?» — спросил Браун в Гамбер-Рэй парке, когда оба проходили по берегу покрытого серыми утками озера. Уилл пожал плечами спустя несколько секунд. «Как сказать… Не думаю, что это из категории «что-то не ладится». Наверное, мы просто экспериментируем». Уилл на физическом уровне чувствовал, как касается его щеки и шеи взгляд Брауна. Словно чёртова уховёртка юркнула под воротник и снова вернулась к лицу. Если Браун проглотит наживку, то вечером Уилл дорого продаст это Ганнибалу. Уж он постарается. «В какой области эксперименты?» — радужка серых глаз Брауна заслонилась расползшимися зрачками. Уилл, не замедляя прогулочного шага, поглазел на отливающее солнцем озеро и заставил себя встретиться взглядом с потонувшими глазами Брауна. «Хочешь прийти на ужин? Ann что-нибудь приготовит, что обязательно тебе понравится», — вместо прямого ответа спросил Уилл. «Просто ужин?» — Браун коротко развёл в улыбке губы. «Ох, ну как сам решишь», — несколько и деланно нервничая, улыбнулся Уилл. «С чего так?» «Подозрительный сукин сын, — выматерился про себя Уилл. Вслух же сказал: — Я помню, что ты мне обещал перед самой моей женитьбой. И когда возникла проблема, решил воспользоваться твоим предложением». Какое-то время шли молча. Уилл шкурой чувствовал, что Мэтью Браун не позволит себе упустить такого заманчивого шанса, пусть это и не пахнет «наедине». Наконец тот ответил: «Я принимаю ваше приглашение. Но, Уилл, по мне, так ты не на том женат». Уилл свёл брови к переносице, посмотрел искоса. «На месте Лектера я бы тобою ни с кем не делился. Даже в условиях поиска и эксперимента». «Он, блядь, и не намерен», — снова про себя огрызнулся Уилл.***
Ганнибал Лектер положил перед собою два идентичных один другому японских обвалочных ножа с шестидюймовыми тонкими лезвиями. Оба лежали на матовой разделочной поверхности столешницы, лениво сбрасывая друг на друга голубые всполохи в свете верхних белых ламп. Почувствовал, как руки Уилла обняли под мышками, охватив по груди через галстук и шёлковый жилет. Белый свет ослепительно прыгнул с кольца Уилла на дамасскую сталь лезвий. Ганнибал на мгновение восхищённо закрыл глаза, вдыхая под нежностью любимых рук. Уилл прижался щекой к плечу со спины, молча укладываясь всею головой. Потом заглянул через. — Я не видел их. — Новые. Не доставал прежде, — сказал Ганнибал, стаскивая Уилла за руку перед собою. — Какие красивые. То, что надо, — одобрил Уилл, замирая, но тут же протягивая руку, чтобы убрать пряди высветленных волос со лба Ганнибала. Тот точно так же отправил Уиллу за ухо перевитые друг с другом несколько тёмных колец. Уилл смотрел чистыми, распахнутыми зимними глазами. Ганнибал, едва сузив, тёмными и умиротворёнными. Ни один, убрав волосы, не отнял рук. И теперь ладонь каждого мягко и раздумчиво, обласкивая и признаваясь в чувстве, касалась лица. Дверной Демон, не дав поцеловаться, заставил их прекратить кружить ртами вблизи. По ту сторону двери стоял Мэтью Браун. Уилл досадливо повёл глазами вверх и вправо: — Проще было бы его прирезать без показательного выступления. Ганнибал коротко улыбнулся, поймал лицо Уилла в ладони и всё же поцеловал, удерживая на месте. — Ну пусть так. Я буду хорошим мальчиком, — смирился Уилл, позволив Ганнибалу уйти к двери, чтобы встретить гостя. Мэтью Браун стоял с бутылкой сухого вина «Кастильо де Чива» и не сводил взгляда с морды Дверного Демона. Впрочем, как и тот с него. — Здравствуйте, — наконец сказал Браун. — Простите, загляделся на ваш дверной молоток. — Могу понять. Этот один из лучших, — согласился Ганнибал. Дверной Демон, довольный очевидным признанием, смежил кованые веки рептилии. — Прошу, проходите, — Ганнибал отступил, впуская гостя. И затворяя двери. Мэтью Браун переступил порог чьего бы то ни было дома в последний раз. Уилл вышел навстречу, решительно и очаровательно улыбаясь. — Привет, Мэтью, — сказал он, принимая бутылку. — Замечательно. Сохраню для подходящего случая. Брови Брауна изогнулись в вопросе. — О, Ann уже выбрал вино к ужину. Тут я бессилен. — Зато ты можешь выбирать многое другое сообразно своему вкусу, — отозвался Ганнибал, останавливаясь рядом и оглядывая Уилла и Брауна. — Не проблема. Я могу пить что угодно. Это здорово облегчает жизнь, — заверил Браун. У Уилла сформировалось ощущение, что вот сейчас были реплики не совсем о вине и его выборе. Но решил не выяснять, поэтому даже не посмотрел на Ганнибала. — Лазанкам по-польски требуется ещё немного остыть. Желаете аперитив? — спросил Ганнибал, приглашающим жестом разворачивая ладонь в сторону накрытого бутылками и стаканами стола, над которым висел «Автопортрет в обнажённом виде» Альбрехта Дюрера. Уилл сильно сомневался, зная тёмного мейстера, что в Венской галерее Альбертина хранится оригинал. — Конечно, с удовольствием, — согласился Браун. — Никуда не спешу. — Мы вам очень рады, Мэтью, — улыбнулся Ганнибал. — Что будете? — Джин? — уточнил Браун. — Джин, — кивнул Ганнибал, подхватывая зелёную бутылку «Танкерея». — Уилл? — Да. Валяй. Ганнибал шевельнул бровью. — Будь любезен, — поправился Уилл и улыбнулся одними губами. Браун принял бокал, отсалютовал им, отпил и огляделся. Гостиная Дома с Демонами была самобытной, что не удивительно. И голый провокационный Дюрер — это были только цветочки. Неплохо себя чувствовал «Сатурн, пожирающий своих детей» над каминной полкой в паре с «Обнажённой Махой» кисти Франсиско Гойи, что возлежала над буйной розовой азалией в вазоне. Лично Уиллу симпатичны были двинутые «Блаженные и проклятые» Босха, в цвете перекликающиеся с кофейными обивками мебели и тёмным деревом. Сатурн отталкивал. А вот розовая Маха, несмотря на расслабленную боковую позу, часто жаловалась на неподходящую ей компанию. Не вслух, конечно, но Уилл это подозревал. Азалии Махе нравились. Не нравились многочисленные костяные оленьи рога и икебаны из лакированных голых ветвей. Сатурну интерьер гостиной был безразличен, поскольку родные дети донимали того почище рогов. — Жуть какая, — чистосердечно выдал Браун, когда в довершение ко всему встретился взглядом с тремя парами глаз кербера-добермана, что терпеливо и никак не афишируя себя перед гостем, лежала в тени под азалией. — Да ну? — удивился Уилл, но посмотрел на Ганнибала и, торжествуя, улыбнулся в стакан с джином. Ганнибал тоже улыбнулся, чуть сместив плечи назад и откидываясь. Левую руку положил в карман брюк, повёл в воздухе стаканом в правой: — С Дворцом дожей договориться было сложнее всего. Босх оставил чрезвычайно мало своих работ, поэтому пришлось бороться с жадностью. А жадность в коллекционерах — это совсем не та прижимистость, с какой обычно сталкиваешься в повседневности. — Ну, вами такое чувство не владеет, доктор. Полагаю, вы, наоборот, часто проявляете противоположное — щедрость, — Мэтью Браун расслабленно повёл шеей к плечу. «Легкомысленный ты ублюдок», — восхищённо признался сам себе Уилл. Ганнибал глубоко вздохнул, пропуская удар вскользь. — А Маха очень даже миленькая, — сменил дерзость на милость Браун. — Она подарок. — Да? От кого? — заинтересованно спросил Уилл, усаживаясь в кресло подогнув колено. — От мейстера многоликой, Уилл. Уилл чуть больше раскрыл глаза. — Кстати, видел её вчера. Совершенно неожиданно столкнулись в магазине. Выбирал для вас вино. Она, как оказалось, тоже. — Боюсь, что она выбирала вино не для нас, — покачал головою Уилл. — Нет, конечно, нет. Но это она посоветовала мне то, что я купил. Мейстер Дю Морье в этом разбирается. Я же не очень. — Она разбирается, — согласно кивнул Ганнибал. — Она очень любезна. Узнала, что я приглашён в Дом С Демонами, и просила передать вам обоим горячий привет. «Блядский Мэтью», — Уилл чуть не швырнул в него бокалом, едва успев опорожнить остатки джина. Ганнибал же только опустил ресницы и ограничился недовольной складкой на переносице. Хотя в его случае это значило то же самое — «блядский Мэтью». Вслух же сказал: — Что же, благодарю. В самом деле, мы долго лично не встречались с мисс Дю Морье. Приятно знать, что та в добром здравии. — Думаю, стоит пригласить на ужин и её, — сочувственно предложил Уилл. — Позвоню прямо с утра. Мог ли Браун перестраховаться, оставляя информацию о том, куда идёт, нарочно? И была ли Беделия Дю Морье его оберегом? Как бы то ни было, но Брауну был конец. — Прошу к столу. Лазанки остыли. Ганнибал поднялся и пошёл в обеденную залу. Уилл был готов поклясться, что Браун спрятал под склонённой головой самодовольную усмешку. Несмотря на то что Мэтью Браун оставил после себя белые камешки, чтобы найти дорогу из Дома С Демонами, Уилл был уверен, что ему и Ганнибалу удастся превратить те в хлебные крошки. А крошки, как известно, склюют сказочные птицы. Поэтому ужин прошёл легко и непринуждённо. Ганнибал был прелестен и внимателен. За тем такое водилось. Этим он смирял у себя за столом любого рыкающего льва. Был момент, когда Уилл поймал себя на скандальном ощущении приступа ревности. Но вовремя вспомнил, какова легенда вечера. Поэтому растерзал лазанку по-польски по всей тарелке и понял, что определился. Это будут почки. И пусть Ганнибал развлекается с печенью. После ужина Браун помог отнести посуду в кухню, а потом Уилл снова проводил того в гостиную, полагая, что Ганнибал задержится с мойкой. Но, едва они разместились удобнее с виски, тёмный мейстер присоединился. Ганнибал освободился от шёлкового жилета и галстука, отпустил пуговицы воротника и скатал рукава сорочки до локтей. Видя заинтересованный взгляд, предупредил вопрос Уилла: — Сегодня с тарелками разберётся Демон. У меня есть более приятные обязательства. Уилл, сам от себя не ожидая, смотря на Ганнибала снизу вверх, вдруг облизнул губы. Он знал, что вот сейчас Браун, откинувшийся в кресле, напрягся.***
Мэтью тоже от себя не ожидал. Не ожидал накатившего калейдоскопа чувств. Каких-то, конечно, ожидал. И частично оказался прав, но были и те, что его не устраивали. Очаровательное разочарование — вот что это было. Он видел, как Лектер, окинув долгим и, вероятно, очень знакомым тому взглядом, приблизился к Уиллу. И видел, как смотрел в ответ и, реагируя, согласно облизнулся Уилл. Именно такого взгляда от Уилла жаждал Мэтью. Он понял это. Равно как понял и то, что чаяния его ничем не окупятся. Никакими экспериментами между этими двумя не пахло. Пахло общей целью, страстью и коварством. Мэтью почувствовал это кожей, как чувствуют перелётные птицы ведущие тех стороны света. Он видел, как Лектер протянул, предлагая Уиллу, руку. И как Уилл, отставив стакан с виски на пол, принял её, поднимаясь. Прижался к Лектеру, встраиваясь в каждый изгиб его тела, и в конце концов закрыл глаза под поцелуем. Никого третьего между ними не было и не могло быть ни в каком даже самом схематичном прогнозе. Мэтью совершенно не учитывался. И это его взбесило. Но не только это. Нет. Бешенства добавило то, что вид целующихся взахлёб Уилла Грэма и Ганнибала Лектера завёл Мэтью, как заводило определённое концептуальное немецкое кино с платных каналов. Он осознал, что сидит стискивая до побелевших пальцев стакан с недопитым виски, весь подавшись вперёд и широко раскрыв глаза, потому что упустить хотя бы вздох из того, что ему показывали — было равносильно кощунству. Своевольное и предательское возбуждение, требуя встать и подойти, абсолютно с Мэтью не считалось. Ведь делал ему Уилл авансы, пусть лживые и лицемерные. И чёрт поймёт с какой целью вообще? Мэтью недолго задавался этим вопросом. Ответ открылся с предельной ясностью, когда он увидел равнодушный и холодный блеск стали, скользнувший лезвием из левой руки Лектера в принимающую руку Уилла.***
Уилл с видимым сожалением прекратил поцелуй, прислонившись лбом ко лбу Ганнибала, и концентрируясь на Брауне, искоса перевёл взгляд. Ганнибал, приходя в себя, дышал жарко и согревая Уиллу кожу на лице. Второй обвалочный нож грелся у него в правой руке. Тёмный мейстер выпустил Уилла и пошёл к Брауну скоро и неотвратимо. Тот, выплёскивая виски, швырнул в Ганнибала стакан в тщетной попытке как-то задержать приближение смерти. Сам же, стремясь добраться до французской двери гостиной в розовый сад, перепрыгнул через подлокотник кресла. Он видел, что Уилл обходил его, отрезая этот путь. Пришлось, разворачиваясь к двери с Демоном и открывая спину, изменить курс. Ганнибал увернулся от наспех брошенного стакана и, когда Браун перепутал двери, перехватил его у порога колотой раной в грудь под острым углом сверху вниз к печени, пробивая кожу и мышцы и царапая по рёбрам. Почти одновременно с этим Уилл догнал пойманного двумя ударами со спины: справа пропарывая почку, слева, ошибившись в точности, надпочечную вену. Брауна пришлось подхватить руками, от этого его кровь залила рубашки и брюки. Угольная тьма Mein Herz, привлечённая молчаливой агонией теряющего сознание Мэтью Брауна, проступила из-под Махи в азалиях. Ранения почек ускорили беспамятство, тогда как при одной пронзённой печени он дышал бы чуть дольше. Но даже со скудным запасом последних минут, уже опущенный на ковёр цвета индиго и странным образом слыша только отголоски боли, словно волны только-только начинающегося утреннего прилива, который затопит, но позже, Мэтью увидел, для чего его впустили в Дом С Демонами. Путаясь в ногах, потому что с силой сталкивались в объятиях, Уилл Грэм и его тёмный мейстер, щедро растирая по одежде и лицам друг друга его же кровь, добрались до первой ступени лестницы. Там Уилл, охватив ногами по талии и вкруг шеи руками, на Лектера запрыгнул. Узкий запятнанный нож в руке Уилла прижался Лектеру плашмя к лопаткам и позвоночнику. Тот же, подхватывая Уилла ладонями под бёдра и почти съедая ему в сумасшедшем поцелуе рот, смог удержать равновесие, только вскользь протащив обнимающим коленом по перилам, выровнялся и пошёл вверх. Последним, что услышал Мэтью Браун, был звук падающих о пол шести дюймов дамасской стали.