Ждала.

Прошел месяц с момента, когда Капрал последний раз навещал девушку. Гипс с её ноги сняли, рана на боку начинала заживать, с каждым днём беспокоя все мнешье и меньше. Пилигриму поменяли седло — сильно натирало холку, отчего конь страдал и так неадекватно повел себя в тот раз. Казалось, дела шли в гору. Энн вновь переехала в казарму. Конечно, верхом ей было ещё очень рано ездить, но тренировки регулярно проводились. Что же с кобылой Антуанетты? Она отдыхала. Не работалась верхом. Немного упражнялась с земли и долго паслась, успокаивая раненую плоть и душу хозяйки. Бархатный нос вновь приветливо потерся о щеку Энн, и последняя грустно улыбнулась. Ночь пришла неожиданно, девушки даже не заметили этого. Да и было как-то… Все равно. Звёздное небо успокаивало, завораживало, заставляло смотреть только на себя и никуда более. Жёлтая лошадь мягко фырчала под ухом и вертела хвостом, избавляясь от назойливых насекомых. И Энн застыла. Застыла, запоминая этот момент на всю жизнь. Приятная синева неба заставляла всматриваться, вновь и вновь обнаруживать там новые небесные тела, изучать их взглядом. Луна, так спокойно светившая, отражала от себя свет звёзд. Она то скрывалась, то вновь показывалась средь небольших тучек, что спокойно плыли по ночному небу. Черноволосая девушка лежала в высокой траве, завороженно вглядываясь в синеву. Глаза цвета ярко-оранжевого, заходящего солнца, спокойно блуждали от одного заинтересовавшего их хозяйку предмета к другому. Медленно, будто рассеяно повернув голову, Лоу заметила человека, стоявшего на каменном балконе замка, в котором находился весь легион разведки. Этот человек, а если быть точнее — мужчина, пристально смотрел на девушку, которая так же сейчас изучала его. Темные короткие волосы, длинная шея и небольшой рост помогли понять Энн, что перед ней, буквально в ста метрах, стоит Капрал. Что-то пробурчав себе под нос, мужчина постоял ещё пару минут и удалился. Что и требовалось доказать: он даже смотреть на неё не может, настолько противно. Вновь повернув лицо к небу, Антуанетта вымученно улыбнулась, собрав немного травы в кулачок, сминая её. Вдруг она неожиданно для себя обнаружила приятное тепло на лице. Неужели опять плачет?.. Да, так и есть, да вот только казалось, что слезы кончились. Приняв как должное жидкость, которая текла по лицу, она прикрыла глаза и вдохнула полной грудью. В боку неприятно закололо, и сердце, будто птица в клетке, невольно затрепыхалось в груди. — Какая же ты дура, Лоу… — тихо сказала последняя, прижимая правую руку к ноющему боку. — Просто не могу с тобой сейчас не согласиться, — мужской голос приятно освежил сознание, и девушка попыталась сдержать улыбку, но не получилось. — Влюбиться в такого деспота, как я — самая большая ошибка в твоей жизни. Запомни это. Ты меня раздражаешь. Вся. От и до. Начиная от кончиков твоих угольных волос и заканчивая маленькими стопами. Бесит каждый твой вздох, каждая слеза, скатившаяся из твоих глаз. Каждая буква, вылетевшая из твоих уст. Но больше всего меня выводит из себя то, что ты лежишь на мокрой, холодной земле с огромной раной на боку, которая, к тому же, ещё не зажила, — Аккерман сел рядом, так же подняв взгляд в небо. — Но факт, который просто заставляет меня искренне желать тебе смерти, будет бесить любого. Ты рада, когда я смотрю на тебя, касаюсь, говорю, да даже просто нахожусь рядом. Это заставляет бабочек в твоём пустом желудке порхать, пытаясь выбраться… — «Нет, Капрал. Вы давно убили всех бабочек ядом своих слов. Всех, до единой. Каждое маленькое существо, имеющее большие крылья, сейчас неприятно царапает стенки желудка, болтаясь в кислоте. Кислоте ваших действий, мыслей, намерений. Та существенная горсть насекомых, которую я когда-то так уверенно проглотила, находясь рядом с Вами, уже тихо Исчезает, изнутри раня моё сердце, маленькими лапками задевая ушибленные ребра» — губы девушки растянулись в довольно искренней улыбке. Улыбке, которая выражала все чувства, которые испытывала Энн ближайший месяц. Боль, тоску, отчаяние, неожиданную радость, просветление, муки, негодование — все смешалось. — Спасибо, что научили меня нейтрализовывать их, Капрал Леви, — холодный голос Лоу неприятно обжёг уши Аккермана, проникая в самую глубину темной, доселе никому не открытой души. Закончив на этом неприятный обоим диалог, два человека уставились, буквально вперились глазами в небо, будто ища там ответы. Жёлтая лошадь фыркнула, отряхиваясь от пыли. Она тихо подошла к своей хозяйке, будто крадясь, и легла рядом, устраивая большую голову на худых ножках. Проворные пальчики забрались в густую гриву и челку животного, почесывая. — Почему ты такая? — зло, на выдохе, пробормотал Леви. — Какая? — «Необычная, манящая, жутко неправильная и, в тоже время, такая лёгкая», — это звучало как признание, если бы не было предыдущей речи Аккермана. Обжигающая душу, заставляющая сердце догореть, черными угольками зависая в воздухе, боль разлилась по телу. Энн едва улыбнулась. — Кстати говоря о лёгкости. Когда я только пришла в разведку, я же не была такой дощечкой, помните? Мне даже казалось, что в тот раз Вы еле смогли унести ноги, с такой тушкой за спиной. И я начала стремительно худеть, даже не особо осознавая это. Уже тогда, где-то далеко-далеко, в отголосках моего подсознания, Вы мне нравились. Не хотелось, чтобы рядом с Вами была… Пышка, — «Ну да, из пышки в спичку. Нельзя остаться в нормальном весе, что ли?» — девушка рассмеялась. — Хотите сказать, «мужики на кости не бросаются»? — ручка Антуанетты быстро пробежалась по шее животного, что так уютно умостило свою длинную морду на её ногах. — Би, больно же… — тихо сказала Энн жёлтой и последняя нехотя встала, обиженно уходя пастись в противоположную от хозяйки сторону. — Именно. Формы тоже важны, знаешь ли, — самолюбие, присутствующее и присущее каждому человеку, больно кольнуло. — Я могу себя поздравить. Теперь я вновь Вас не привлекаю. Хотя, что я несу. Как можно «вновь не привлекать», если ты и так никогда не нравилась, — Лоу фыркнула, будто подражая животному. — Можно. Хотя бы потому, что когда-то действительно привлекала, как девушка. Даже, скорее, как тело, которое можно было бы использовать, — «Никогда в Вас не сомневалась, Капрал. Будь у меня силы, Вы сейчас отхватили бы такую взбучку, что Вам и не снилось», — Беззлобно, словно «подтрунивая» над мужчиной, сказала Антуанетта. Их отношения… Ох, можно ли это назвать таким громким словом «отношения»? Даже не знаю. Она уже меньше походила на влюбленную, поразмыслив за этот месяц над своим поведением, разложила мысли «по полочкам.» Он уже меньше походил на деспота, который к ней ничего не чувствовал, или Энн это только казалось… Между этими двумя установилась некоторая связь, которую никто не могу понять, и они — в том числе. Что-то из разряда «любовь на грани ненависти». Да, думаю, это можно назвать именно так. Любовь на грани ненависти… Прочувствуйте, медленно ворочая на языке. Сколько ассоциаций, да? Укусить от переизбытка чувств, долго не разговаривать, потому что слишком горд, да и вообще, что она о себе возомнила, наивная овечка? И ты сам, медленно отводя взгляд, моргаешь, смывая с глаз её образ, надеясь его вообще больше никогда не увидеть. А в душе надеешься. Надеешься слепо, неуверенно, не признаваясь самому себе, стараясь спрятать это чувство. Как будто ты кому-то нужен, помимо Эрвина и титанов. И Леви смотрит на девушку, что лежала на траве, неосознанно смотря на небо. Смольные волосы растрепались, смешиваясь с зеленым фоном, какими-то желтыми полевыми цветами. Такими же яркими, искрящимися, как её глаза. И тонкую, лебединую шею больше не хочется свернуть, хочется властно сжать в порыве страсти, испепеляя, обжигая прикосновениями нежную кожу. Тонкие, хрупкие плечики, подрагивающие во время всхлипов. И острые, как клыки скал, ключицы, так отчаянно, просто непозволительно выпирающие, будто пытаются порвать тонкую, бледную кожу, которую так и хочется целовать долго, нежно, царапая, оттягивая. Мужчина отвёл взгляд. Нет, это не то, о чём нужно думать, смотря на неё. Смотря на неё должно хотеться обнять, сжать в объятиях. Но не настолько крепко, все-таки рана на боку ещё не до конца зажила. Должно хотеться мягко, но категорично положить руку на осиную талию, а не сжать, оставляя синяки-метки. И округлые бедра должно хотеться оглаживать, а не яростно сминать под пальцами, переходя на ягодицы. Оставляя отпечатки, которые явно украшали тело любой, явно принадлежащей кому-то женщины. Но это не должны быть синяки от побоев, от боли. Это должны быть синяки, излучающие страсть, похоть, которая овладевает её мужчиной, когда он видит её. Это должен быть не расплывающийся от удара след, оттенка неба, начинающего темнеть. Это должны быть маленькие точки, складывающиеся в большую, властную пятерню. Хорошо бы, если все это приправлено засосами. Хорошо бы, да только бывает это так редко… И Аккерман, борясь с явным желанием, столь внезапно обуявшим его, наклоняется прямо над лицом Энн. И смотрит долго, пронзительно, привлекая внимание. И целует. Целует долго, напирая. Сминая дрожащие губы, яростно углубляя поцелуй, не спрашивая разрешения. Это не поцелуй из разряда «Эй, сегодня я тебя поцелую, а завтра ты будешь делать вид, будто ничего не было». Это не поцелуй. Это соитие без проникновения. Единение в одной точке — губах. Единение, которое могут познать лишь немногие, но этим двоим это удалось. И серые, леденящие душу глаза закрыты. Закат, сокрытый в радужке Энни, так же спрятан за тонкими, испещренными голубыми венами, веками. Он сам отстраняется. Нехотя, через силу, но понимая, что сделал это зря. Понимая, что вновь дал надежду, которую потом не сможет оправдать. А на губах застыл вкус мяты, которую девушка недавно жевала «отнечегоделать». Проведя большим пальцем по своей губе, Лоу прикрыла глаза, запоминая это на всю жизнь. — Вы можете идти. Идти, осознавая, что дали надежду. С полным пониманием того, что я вновь сегодня буду плакать, но не от боли. От радости… Идите, Капрал. Вам давно пора спать, — и он встал. Встал, ушёл. Ушёл, ничего не сказав. Будто и не было этого откровенного, опошляющего всю вселенную, столь чувственного поцелуя. Эти воспоминания надолго останутся в голове девушки. А она ведь такая сентиментальная… Опять будет вспоминать ночами, позволяя себе восторженно вздыхать, лить слезы по несложившимся отношениям. А с ним не будет ничего. Ему будет плевать. И она это прекрасно осознавала. Осознавала, что для него это так, проверочка. Некий тест. Это как ходить между лошадьми и заглядывать каждой в рот, ища подходящую. Так же делает и Капрал, судя по всему. Заведя лошадь в денник, Антуанетта тихо вошла в комнату, где жила. Устало разделась, рухнула на кровать, понимая, что завтрашний день, да и все остальные теперь в её жизни, будет очень сложным.