The best in you

С Крейгом Такером было сложно. Невыносимо сложно. Твикки знала не понаслышке. Они встречались вот уже несколько лет, но она никак не могла привыкнуть. Не могла привыкнуть к Крейгу, который ни с того ни с сего посылал любого неугодного, который ходил с однотипным равнодушием на лице и которому был чужд весёлый беззаботный смех. Крейга предпочитали обходить десятой дорогой, слишком хорошо помня о садистких наклонностях тогда ещё десятилетнего мальчика. Сейчас Крейг возмужал, вытянулся и похорошел. Слишком похорошел. Твикки, соблюдая осторожность, всё чаще наблюдала картину ворковавших рядом с её парнем размалёванных девчонок. Те, словно не отдавая себе отчёта, продолжали раздражающе флиртовать и слишком громко смеяться, невзирая на факт того, что реплики Крейга, не похожие на шутки даже в самой извращённой степени, едва ли способны развеселить хоть кого-нибудь одушевлённого и обладающего сознанием. Крейг возмужал, а проявлять эмоциональный диапазон свыше уровня столовой зубочистки так и не научился. Твикки это радовало. Она никогда не подходила к несчастным конкурентам и не предъявляла свои права. Твикки знала: им не на что рассчитывать. Оставленный разочарованными поклонницами, Крейг по привычке подойдёт к своей девушке и уберёт с её лица выбившуюся прядку светлых пушащихся волос. С Крейгом правильно. С Крейгом спокойно. Твикки глубоко и от всей души плевать на мнение десятков знакомых, которые думают, что к Такеру едва можно применить такое качество, как «заботливый». Они уверены, что на самом деле Твикки глубоко несчастлива: ей не дарили цветов, не водили по кафешкам и кинотеатрам, не признавались в любви путём мобильных сообщений. Твикки с завидной регулярностью слышала подобное за своей спиной. И вроде бы прошло столько времени, люди должны были давно успокоиться и оставить их в покое, но нет. До отвратительного тошно, но нет. Сначала Твикки это пугало, потом веселило. Теперь ей наплевать. Они не знают. Никто не знает, как сильно она любима на самом деле. Твикки не рассказывает. Мама с детства внушала, что о счастье не кричат. Твикки лишь тихонько улыбается и осторожно трёт очередную царапину на тыльной стороне ладони, стараясь не содрать корку: поранилась, когда делала Крейгу вкусный завтрак, который, само собой, у неё как всегда не получился. Твикки вообще переживала, что недостаточно хозяйственна. Периодически трясущиеся руки не позволяли орудовать ножом умело, не терзая пальцы, а частичные нервные судороги мешали отмерить нужное количество соли. Еду Твикки стабильно либо недосаливала, либо пересаливала. Крейг всё равно ел. С маской каменного равнодушия, он поглощал ложку за ложкой, а в конце выдавал спокойное «уже лучше, детка» и трепал Твикки по светлым волосам. Та знала, что ни черта не лучше, но всё равно счастливо улыбалась: в груди разливалось подкупающее тепло. Крейгу понравилось, а значит старания прошли не даром, значит изрезанные руки того стоили. Люди за спиной говорили, что нельзя зависеть от своего избранника, нужно быть самодостаточной и свободной. Твикки свободна — Крейг никогда не запрещал ей куда-либо ходить; Твикки самодостаточна — она работает в семейной кофейне и не нуждается в деньгах. Твикки нуждается в своём парне. В Крейге потребность такая глубокая, пустившая толстые корни в живые ткани сердца, что невозможно дышать. Твикки трёт покрасневшие глаза и вздыхает. Она спит либо слишком много, либо не спит вообще. Тупой режим, махавший рукой ещё из далёкого прошлого, когда Твикки только и делала, что нервничала и хлестала кофе литрами. Сейчас перестроиться и нормализовать внутренние часы уже никогда не получится. Те сломаны и безнадёжно испорчены. Крейг сумел починить её психику, но это — выше его сил. Твикки не расстраивается: она ежедневно благодарит небо за то, что имеет. Нож соскакивает со склизкого лука и больно режет по указательному пальцу. Шикнув, Твикки расстроенно ведёт плечами. Вечно вот так вот. Если руки не дрожат и не отвлекают, она уходит в свои мысли и всё равно режет по пальцам. Кровь драматично струится и накапливается. Нужно закрыть рану. Твикки оборачивается, встречаясь нос к носу с незаметно подошедшим Такером. — Т-ты меня напугал! — вскрикивает Твикки, засовывая палец в рот и проходясь языком по неглубокому порезу. Металлический привкус бьёт по вкусовым рецепторам. — Опять? — Крейг недовольно качает головой и подходит к навесному шкафу, вынимая оттуда аптечку. — Давай сюда. Он, отработанными до совершенства движениями, обрабатывает ранку и заклеивает её пластырем из новой упаковки. Пластырь такой же синий, как его глаза, и Твикки думает, что это безумно странное сравнение, но пусть оно присутствует в их жизнях. Покончив с минутным занятием, Крейг что-то выдыхает себе под нос и удовлетворённо усмехается. Нет, не улыбается, а именно усмехается. Улыбка для хмурого парня вообще безумно странное и редкое явление, увидев которое раз, больше не забудешь никогда. — Спасибо, Крейг, агх, — Твикки виновато трёт руки. Какая же она проблемная… Крейг кивает и, качнувшись вперёд, легко целует Твикки в прикрытый чёлкой лоб. Он уходит, а Твикки всё трёт место, которое только что касались тёплые губы. Крейг — самый заботливый человек в её жизни, и пусть он не скупает дорогое барахло, без которого большинство девчонок не представляют себе нормальной любви; пусть не орёт признания под окнами и не пишет стихи, Твикки плевать. Она знает, что никогда не будет любима так, как в отношениях с Крейгом Такером. С ним сложно. Безумно сложно, но Твикки по-прежнему плевать.