Шиворот-навыворот

– Вайпер и Фонг, – зудел Верде, пока Тсунаёши пил кофе из крохотной, почти игрушечной чашечки, сияющей ослепительной белизной, – от кого из них ты хочешь избавиться? Савада бросил рассеянный взгляд за окно кофейни. Здесь пахло булочками с корицей так сильно, что он не смог пройти мимо, отчётливо понимая, что от небольшого перекуса ничего в поисках беглеца Вендиче не изменится. Теперь на такой же игрушечной, ослепительно белой тарелочке лежал хрустящий круассан, сияя печёным боком. Авола Тсуне очень нравилась. Она чем-то неуловимо напоминала маленький городок в Японии, где прошло его детство: такой же небольшой, провинциальный, с улыбающимися жителями, знавшими друг о друге, казалось, всё. Тоска по дому всегда накатывала на него неожиданно, горьким комком к горлу, в самые неподходящие моменты. Ему до дрожи в пальцах хотелось обнять маму, снова услышать нервно-восторженный крик Гокудеры «Джудайме!», пошатнуться под хлопком по плечу старшего брата… Ничего этого уже не будет. С ним – не будет. Даже если Кавахира не соврал, и только его линия жизни была изменена, даже если все они родятся и проживут жизнь так, как прожили в его версии реальности, человек, за которым они пойдут, будет другим Савадой Тсунаёши. А он – Аркобалено Неба, осколок несуществующего мира, единственный выживший среди миллиардов других существ, уничтоженных только его желанием исправить ужасную ошибку… Приведшим к ещё большей ошибке. Столкновение Небес Три-не-Сетте просто стёрло сотни реальностей разом, и Тсуна, потерянный, одинокий, отчаянно цепляющийся за эфемерные связи, которые давал ему чужой мир, остро ощущал свою уязвимость именно в такие моменты. Он не спас Аркобалено, больше того, он стал тем, кто ведёт их к Пустышкам. Он старательно выполняет своё обещание Кавахире, у него получается потихоньку завоёвывать их доверие. А потом он снова всё испортит. Нет никакой гарантии, что, несмотря на его становление Аркобалено Неба, Юни не погибнет из-за чего-то другого, ведь он уже успел убедиться, как неохотно время меняет канву событий. Верде, нахмурившись, смотрел на Тсунаёши. В глазах парня отражались тени, у губ залегла горькая складка, резко делающая его старше. Сейчас учёный готов был поверить, что этот подросток на самом деле пережил уничтожение родного мира, видел больше, чем кажется на первый взгляд. Такой Тсуна ему не нравился. – Выглядишь так, будто думаешь о судьбах мира, – громко фыркнул учёный, вырывая Саваду из тягостных мыслей. Тот вздрогнул, едва не расплескав не выпитый и наполовину кофе. Неловко улыбнулся, будто забыл, как это делается. – Почти. Верде снова фыркнул: – Ну, это ты делаешь совершенно напрасно! Судьбу мира не должны решать дилетанты вроде тебя, оставь это дело профессионалам, – и неожиданно для себя попал не в бровь, а в глаз. Тсуна сгорбился, неловкая улыбка стала выглядеть совсем фальшиво: – Пожалуй, ты прав. Что ты там говорил о Вайпере с Фонгом? Элиас поджал губы. Он не слишком-то разбирался в человеческих отношениях, хоть и имел докторскую степень по психиатрии. Но знать и уметь применять знания – совершенно разные вещи, а Верде никогда не задумывался о чьём-то психическом комфорте, кроме собственного. …Тсуна, разбитый, почти сломленный, заставлял себя чувствовать бесполезным. Как никогда захотелось, чтобы рядом оказались Реборн и Колонелло со своими идиотскими спорами, шумный и болтливый Скалл, ну, на крайний случай, тихоня-Фонг, который умел слушать как никто другой в их компании. К сожалению, каким-то непостижимым образом, именно с Верде за всё время Тсунаёши сошёлся ближе всех. Учёный прекрасно понимал, что Савада не позволит себе довериться ни Вайперу, который мог бы быть прекрасным лекарем душ, ни Фонгу, остающемуся себе на уме, ни Колонелло и Реборну, требующим от него постоянной отдачи, постоянного подтверждения права отдавать приказы. Скалл, Облако, мог бы помочь Тсуне, но уже сам Савада не рискнул бы нагружать его своими проблемами. Одно Верде было непонятно: почему всё-таки именно он стал тем, кто знает о Тсунаёши больше других, почему именно он, далёкий от всего нерационального, стал конфидентом его тайн? Казалось, более неподходящего человека трудно было придумать. И внезапно Элиаса разобрала злость. Он легко мог представить, каким человеком был Тсуна несколько лет назад, до того, как оказался в прошлом. Тем самым наивным подростком, которым он казался им в первое время – Савада совершенно не умел притворяться, а значит, всё это время был самим собой. И что сделал Шахматноголовый с этим мальчиком? Какую ношу на него взвалил, что эта тоска в глазах Тсуны не проходила, даже когда он искренне смеялся? Невольно проговаривающийся Савада замечал, что Шахматноголовый не так плох, что он позаботился о Тсуне в те, первые годы. Но эта забота явно не пошла Тсунаёши впрок. Что он пытался исправить в прошлом? Только ли к Верде пришёл тогда? Что боится не суметь изменить сейчас? Не дав себе времени задуматься (редкая импульсивность!), Элиас перегнулся через стол, всё-таки сбивая несчастную чашку кофе, и сгрёб Саваду за футболку в том месте, где не раз замечал слабый свет какого-то артефакта, который Тсуна всегда прятал под одеждой. В руке оказалось что-то округлое и неожиданно мягкое. Интуитивно понимая значимость этого предмета во всей этой ситуации, Верде, глядя в глаза ошарашенному подростку, негромко, но внушительно сказал: – Я никогда особо не полагался на Пламя Грозы, куда больше – на собственный разум, но, чёрт с тобой, Савада, если твои проблемы так велики, что от них зависит судьба мира, а Шахматноголовый собирает сильнейших представителей каждого Атрибута, я буду тем, кто поможет тебе их решить. А теперь прекрати делать такое несчастное выражение лица, потому что я совершенно не умею успокаивать людей, и не заставляй меня больше чувствовать себя идиотом. Отпущенный Тсуна приземлился на стул и ойкнул, снизу вверх глядя на скрестившего руки на груди Верде. Учёный вернул ему недовольный взгляд. Он действительно не любил все эти нежности, сопли и признания в чём бы то ни было. – Верде… – Савада растерялся. – Верде… я… Тот поморщился: – Ни слова о глупостях. Вернёмся к делу. Тсунаёши закусил губу и покачал головой. Кто бы мог подумать, что первым его Хранителем станет не признающий эмоции как значимый фактор Верде? Пустышка под его ладонью налилась нестерпимым сиянием и жаром. Дело сдвинулось с мёртвой точки.

***

…Пустышка Грозы сияла и искрила, невольно раззадоривая остальные. Каждый раз они воссоздавались заново, впитывая в себя мечты и чувства нового носителя. Велика была сила человеческих желаний, куда более могущественная, чем человеческое Пламя или чувства долгоживущих, постепенно остывающих шаманов. Но ещё никогда Пустышки не ждали новых носителей так долго. И ещё ни разу после того, как их передали в руки людей, шаман не согревал их своим Пламенем, облегчая ношу Аркобалено. Казалось, Пламя Кавахиры, и прежде превосходившее человеческое, вспыхнуло с новой силой, подпитываемое жаром и верой одного упрямого юноши. Луче улыбнулась. – Савада Тсунаёши… и правда, совершил невозможное. Талбот, опирающийся на трость, рассмеялся: – Пустышки ещё не обрели хозяев, но уже слепят своим жаром. А ведь понадобился один-единственный мальчишка, искренне верящий в твою, Кавахира, доброту и счастье для всех и даром. – Справедливости ради, – не слишком-то довольно заметил шаман, – он ещё должен был идеально совпасть Пламенем с Пустышкой Неба. – Ну, признай уже, что гордишься им, – хихикнула Луче в кулачок. – И что это он сумел тебя расшевелить. Шаманы умирали, когда не находили причин жить. Их Пламя уходило вместе с жаждой жизни. Кавахира понимал, что последние несколько столетий держался только из осознания своего долга – он не мог оставить Три-не-Сетте без присмотра. Он мог бы победить любого человека, но не сумел бы поддержать Равновесие. Ему осталось только подбирать наиболее подходящих кандидатов в Хранители Пустышек. Бесконечно унылое существование, наполненное осознанием неизбежного конца всего. Когда-нибудь ему не хватило бы сил, когда-нибудь Проклятие окончательно истребило бы все подходящие Небеса, с каждым поколением рождающиеся всё реже и становившиеся всё слабее. Появление Тсунаёши при таких обстоятельствах было чудом, о котором даже задумываться было страшно. Вместо ответа Кавахира посмотрел на Талбота: – Сможешь перековать? Я обещал мальчику, что его новые Хранители не пострадают. – Пока Пустышка Неба в его руках, не вижу проблем, – задумчиво отозвался кузнец. – Теперь нам должно хватить энергии, чтобы настроить их под носителей, как и кольца Вонголы и Маре. На редкость удачное подобралось поколение: даже если кто-то один начнёт остывать, его поддержат остальные. Пустышка Грозы шипела и плевалась искрами в сторону Облака, Дождя и Урагана. Те, в свою очередь, резонировали с Солнцем и Туманом. Замкнутая Система, воплощение того, что изначально планировали шаманы. Но первый блин, как известно, получается комом. Это с Маре и Вонголой они учли ошибки, создав менее опасные артефакты. – А что со вторым путешественником? – обратилась к шаману Луче. – Не будет ли проблем? Нарушения баланса? Кавахира покачал головой: – Нагрузка, наконец, распределена равномерно. Система стабильна как никогда. Что касается проблем… Полагаю, знакомство с ним и Тсунаёши-куну, и Вайперу пойдёт только на пользу. Как и остальным Аркобалено. Пора бы им уже раскрыть глаза. Луче подпёрла щёку кулаком и погладила круглый живот. Не обладая даром предвиденья, она, тем не менее, могла догадываться, как будут развиваться события, по ежечасно рождающимся новым вселенным. Ей обязательно нужно будет встретиться с ним. Савада Тсунаёши просто не понимал, что сделал для её семьи, в том числе, для глупого-глупого дядюшки Кавахиры.