***
— Ай-ай-ай, — неодобрительно цокал добродушный на вид дяденька, осматривая Маринетт с головы до ног. — Бедная деточка, совсем промокла. Что же с тобой приключилось? Маринетт дернулась, точно от удара в живот, когда мужчина протянул ей тряпочку, именуемую полотенцем. Несколько секунд тупо пялившись на его ладонь, она, наконец, приняла вещь, кивнув в знак благодарности. Это несказанная удача — через полчаса она как раз поймала автомобиль. У обочины остановился мужчина лет сорока — худощавый и неотёсанный — он улыбался так широко и искренне, что сердце Маринетт растаяло. Она продрогла до самых костей, но виду не подавала — лишь подрагивающие веки и пальцы выдавали ее состояние. Мокрые волосы облепили лицо и щекотали скулы — девушка первым делом протёрла щёки и лоб, а затем, откинув пряди, собрала локоны в тугой хвост, воспользовавшись старой резинкой. — Да так, — с мягкой улыбкой ответила Маринетт, отмахнувшись от этого вопроса, как от назойливого комара, — отец торопился, а меня тошнило, поэтому мы и остановились. Я попросила папу оставить меня здесь, чтобы он смог забрать необходимые документы. Потому что мне было очень плохо, и ехать в машине я просто не могла. Мы покупаем дом неподалеку, но него есть и другие претенденты, сами понимаете. Кто же знал, что начнется ливень? Дюпен-Чен поджала губы. Ей вовсе не хотелось врать, но правду она сказать не могла — если бы этот мужчина услышал истинную причину ее пребывания здесь, то, боюсь, его бы хватил инфаркт. Вот и пришлось придумывать на ходу. Оно и видно, ее ложь звучит крайне неправдоподобно. Но улыбающийся мистер, видимо, поверил, или просто не подавал виду, что усомнился в ее словах. — Прогноз погоды знал, что будет дождь. — Морщинистый уголок рта дёрнулся в лукавой полуулыбке. — Но чем же думал твой отец, оставляя тебя здесь? А если маньяки или наркоманы решат остановиться? Он тебя случайно не нарочно на съедение комарам оставил? — Иногда я думаю, что это действительно так, — подхватила Мари, игнорируя укол — лучезарная улыбка не сходила с её лица, почему-то этот мистер казался ей крайне дружелюбным. — Могу ли я узнать имя своего спасителя? Черт возьми! Мари поздно спохватилась. Почему это прозвучало, как лёгкое заигрывание? — Эндрю, — он взял сырое полотенце, которое ему вернула Маринетт и, не отрывая от девушки внимательного взгляда, кинул его на задние сидение. — Эндрю Мартин. А вас, девушка? Последнюю фразу он проронил насмешливо-вежливо, и брюнетка несколько смутилась. Этот человек намного старше ее. Она не знает, как с ним разговаривать — почтительно и уважительно, или легко и непринужденно. «Эндрю, — пронеслось у нее в голове, и она облизнула пересохшие губы, словно пробуя это имя на вкус. — Почти как Адриан». Пока она выбирала манеру речи и кляла себя за то, что опять ищет ассоциации с папочкой, слова сами сорвались с кончика языка: — Маринетт, — вымученно процедила Чен сквозь стиснутые от холода зубы, — Маринетт Агрест. Ба-бах! Взрыв из эмоций — красноречивых и неясных — они застилили разум, напрочь лишая рассудка! Сердце взволнованно выдавало кульбиты, грозясь взорваться радугой. Глуповатая улыбка промелькнула на губах, а мысли спутались. В голове — каша. В душе — буря из чувств. И такую яркую реакцию вызвала всего лишь его фамилия — будь она проклята! — названная в слух. Эндрю изменился в лице. Он отвернулся к окну, чтобы спрятать истинные впечатления, отразившие на его морщинистом и бледном лице: замешательство и подозрение. Не врёт ли она? Ох, глупая Дюпен-Чен. Если бы она только знала, какой опасности подвергла себя, назвав фамилию приемного папочки.***
Твою мать! Судорожный вздох повис в воздухе, как горячий, раскалённый метал. Адриан ехал, открыв окно — бешеные порывы ветра ерошили белокурую шевелюру, спутывали мысли, точно умелая паучиха. Несмотря на то, что солнце уже потонуло в бледно-персиковых лучах заката, и приятная прохлада царствовала в салоне автомобиля, Адриан не переставал полыхать. Его била крупная дрожь. Как если бы он сидел на электрическом стуле. Его мозг, не склонный к самоанализу, с остервенением искал утешение, оправдание своему необдуманному поступку, но все эти аргументы оказались столь смехотворны, что Адриан с трудом давил в себе раскаты истеричного хохота. Она нужна ему. Чертовски необходима, ведь он владелец крупной компании, нескольких прибыльных ресторанов, спортивных стадионов и, что самое главное, продуктивный работник. Он бы не стал вкладывать деньги и время в то, что не принесло бы прибыли. Маринетт — ключ к заключению важной сделки на несколько миллионов евро. Она обещана Луке Куфену. В ближайшем будущем, возможно, его бизнес-партнеру. В это хочется верить. Но вот ведь незадача! Он не справился с эмоциями, охватившими его в тот момент, когда он оставил ее на террасе. Что это были за эмоции? Гнев, застеливший глаза алым, раздражение, окутавшее своими путами и… ну черт возьми, ах и ох, как не хотелось признаваться в этом, какой уязвленной чувствовала бы себя гордость, и всё-таки придется. Агрест ощущал обиду. Ощущал так остро, что она жгла кончик его языка, точно лимонный сок, выворачивала внутренности наизнанку просто, сводила лёгкие. Хотелось, чтобы ядерная бомба — ни с того ни с сего! — свалилась бы на его тупую башку, проломила бестолковую черепушку, освежила разум, подсказала, что делать ему дальше. Но, казалось, ничто не может ему помочь сейчас. Он не чувствует почвы под ногами, земля уходит у него из-под ног, он летит в прострации. А-ах… С самого начала все было ошибкой. Это недостойное поведение — купиться на внешность Маринетт, так напоминающую ему бывшую жену, удочерить ее, заверить в том, что она игрушка, и… что сделать? Поехать ее развлекать? Налаживать с ней отношения?! Адриан Агрест просто круглый дурак! Как, должно быть, усмехнутся его сотрудники, прознай они о том, в какую задницу попал их босс. Какой он смекалистый в цифрах, холодный в расчетах и смелых проектах, и какой же непроницательный и безмерно тупой, когда дело доходит до личных отношений. Жизнь преподносит ему уроки все снова и снова, кидает одни и те же испытания, по десятому кругу, а он не учится на ошибках и падает всю в ту же канаву. Кричит, барахтается, зовёт на помощь, но неумолимо падает вниз. Слышится всплеск — Адриан резко вскидывает голову, точно его настигло озарение, сама Афродита спустилась с небес и глядит на него добрыми глазами. Точно. Пока не поздно. Нужно возвращаться за Маринетт, поселить ее в другой коттедж, вычеркнуть из своей жизни и найти новую семнадцатилетнюю девчонку, девственницу, миловидную, но ещё не совсем сформировавшуюся женщину… Да-да, он все успеет и сможет, надо только… Бум! Врезается, впечатывается в лобовое стекло машина, выскачившаяся из-за поворота. Адриан тормозит, но слишком поздно.***
Тусклый свет настольной лампы падает на смуглые руки, сцепленные в замок. На дисплее современных часов отображается местное время, а именно ровно десять часов вечера. Адриан устал от тишины. Она действовала на уши, мозги и нервные клетки напористее и жёстче, чем скандалы, которые может закатить Нино Ляиф, пребывая в крайне скверном расположении духа. Поэтому Агрест, как ни в чем ни бывало, ложит ладонь на тумбочку и пальцами выстукивает на деревянной поверхности спонтанный ритм, только что зародившийся в его голове. С этим манёвром он не прогадал, воистину! Мулат рывком поднялся с места, точно его только что окатили ведром с водой, вынутый из самых недр Марианской впадины, и задышал так, словно к его груди приложили кирпич. Ноздри его часто-часто раздувались. Он стиснул руки в кулаки до опасной белизны и прошипел голосом тихим, дрожащим от едва контролируемого гнева: — И чем ты только думал, когда несся по трассе, как угарелый? — О Маринетт, — просто ответил Адриан, ни чуть не смущенный своей откровенностью. Она действительно вскружила ему голову, не выходила из его мыслей ни на секунду. Так раздражала… так немыслимо раздражала, что он клял себя за свою глупость — вот те раз, не без труда оформил документы на удочерение строптивой девчонки, а она неблагодарна ещё! — О-о, не сомневаюсь. — Голос Нино плескался в нервных импульсах бизнесмена и вызывал бурную реакцию. Ляиф в этот момент походил на змея, подкороулившего свою добычу и готовившийся нападать. Каждое слово — плевок яда. — И где же она? Та, о который ты думал, где она?! Почему не с тобой? В этот раз Агрест не собирался отвечать бездумно. Он колебался. Виски болели и пульсировали после недавнего столкновения с другим авто, словно их резали ножом изнутри, и лишнего шума ему провоцировать ой как не хотелось. Тем не менее, и правду не скроешь, ну что он может придумать сейчас, что? Да так, чтобы звучало поубедительнее? Увы, актером он славился отвратительным. — Я оставил ее на обочине. — Ты оставил ее… что? Ты оставил ее — где? На обочине? Боже мой! Ты точно ненормальный. Псих. Потенциальный псих. Дурка плачет по тебе. Ну вот, началось… Потом — ладно. Адриан вытерпит эти упрёки потом. Но не сейчас, когда он очухался после недавней операции. У него даже не было времени адекватно переосмыслить свой поступок, этот день и смущенный румянец на щеках дочурки — как вдруг, ни с того ни с сего! — неугомонным вихрем в палату ворвался друг, шумно плюхнулся на стул напротив его кровати, будто приземлившаяся ракета, и всем своим видом выражал безмолвную ярость и негодование. — Если будешь продолжать оскорблять и наставлять меня — вылетишь из палаты, — честно говоря, Адриан не признает этого под дулом пистолета, но он возгордился тем, какое холодное величие выражал его тон, несмотря на вселенскую усталость. — Лучше иди. Иди и ищи Маринетт. К полиции не обращайся, подключи моих ищеек — они быстрее и эффективнее. Блондин привстал на локтях и серьезно взглянул на подчинённого из-под нахмуренных бровей. — Тебе не следует вставать. — Мулат прикрыл глаза рукой, обречённо выдыхая в теплый воздух с примесью спирта. Адриан Агрест неисправим. — Лежи. — Ты меня, блять, понял?! Мираж сонливости окончательно слетел с век, светлых ресниц и растворился в атмосфере комнаты. Бизнесмен решительно откинул одеяло в сторону и присел на кровати, глядя на друга во все глаза, отважно встречаясь с ошарашенным взглядом. Нино не ожидал, что Адриан так быстро поправится, но это же Адриан — так что нечего удивляться и жаловаться, кстати, тоже. Все, что мог парень — это возмущённо поджать губы в тонкую полоску, укусить себя за язык, чтобы не растеряться и судорожно закивать головой, как китайский болванчик, имитируя испуг. Адриану нравится запугивать. Для Нино это не секрет, поэтому он всегда применял этот прием, чтобы не нервировать босса, который и так был чересчур импульсивным. Взрывался, как пороховая бочка! — Тогда какого черта ты всё ещё здесь?! — Агрест против воли сорвался на рык. Злость сейчас ему не поможет и, не желая более тревожить покой своего полуумного друга, Нино вышел из палаты, тихо прикрыв за собой дверь. Только оказавшись за пределами больницы, он позволил себе испустить волнительный полувздох-полустон и пробурчать — но бурчание его потонуло в раскате грома. — Идиоты. Господи, какие же вы два влюбленных идиота.***
Как назло, не иначе! Стоило мотору старого автомобиля рыгнуть и заглохнуть в нескольких кварталах от пункта назначения — начался дождик. Сначала мелкий, но спустя каких-то пару секунд он превратился в настоящий ливень. Крупные капли разбивались об окна. Второй раз за день! Ах, милостивые силы природы, за что вы так со мной? Маринетт угрюмо созерцала сию картину, щёлкая зубами от досады. В салоне было тепло, но кончики пальцев почему-то неприятно кололи невидимые иголки холодка, как будто у девушки под ногтями разом притаился весь лёд Антарктиды. — Извини, Маринетт, — Эндрю пристыженно сконфузился, напоминая в этот момент провинившегося ребенка, над которым заносят руку, чтобы ударить. — До детдома мы так и не доехали. Моя крошка совсем состарилась. Он похлопал «старушку» по сиденью и улыбнулся так, словно вспомнил самые лучшие времена своей жизни. — Ничего страшного, мне знаком этот район, я дойду самостоятельно. — В такой-то дождь? — он искренне изумился, округлив рот буквой «о» и обратив все свое внимание к Маринетт. Выразительным взглядом прошёлся по ее всё ещё влажным волосам и прилипшему к телу платью. — Ты героиня, конечно, но можешь ведь заболеть. Как я вижу, у тебя нет при себе телефона? Это проблематично, я свой тоже не взял. До ближайшей телефонной будки далековато будет. Предлагаю переждать дождь, тучи уже рассеиваются. А пока что позволь спросить, зачем тебе понадобилось в детдом? — Эм… — Дюпен-Чен мешкалась. Чувство неуверенности и желание поделиться своей историей, сбросить с себя этот тяжкий груз боролись в ней. Наконец, одно из них одержало победу, и она все ещё сдержанно вымолвила: — Ну, видите ли, мсье Агрест меня удочерил. Я хочу проведать своих подруг. — М-м-м, — глубокомысленно протянул Мартин, и его мычание могло продлиться ещё некоторое время, если бы он не разразился лающем кашлем, — вот оно как. Выходит, ты сирота? Маринетт с импульсом закивала головой, даже челка упала на ее глаза. Она намотала на палец прядь своих чуть подсохших волос, с грустью отмечая, что они потемнели до цвета черной сковороды. Она гордилась своим редким синим отливом, но теперь он пропал. Интересно, а у Мартины так же, или при контакте с водой ее чудесные локоны сохраняют свой естественный цвет? — Извини за неловкий вопрос… касательно твоего опекуна. Агрест — это довольно распространенная фамилия среди буржуазов и аристократов, поэтому мне весьма любопытно — так тебя удочерил сам Адриан Агрест, крупный бизнесмен? Червячок подозрения закрался в душу Маринетт. Шевельнулся. — Да, так и есть. — Она сузила глаза, точно кошка, и все ее существово внутренне напряглось. — А откуда вы его знаете? — Наслышан. Я играл в его гольф-клубе, вот и запомнилась фамилия владельца. Эндрю Мартин невинно пожал плечами, а Дюпен-Чен так кстати взглянула на улицу, уныло бредущих людей, и ее осенило — дождь прекратился! Разговор коснулся той темы, о которой беседовать ой как не хотелось, поэтому ей немедленно пришлось прекратить этот своеобразный допрос. Все время, что они ехали, мужчина казался таким простодушным, обычным холостяком, скромным и не очень в ладах с противоположным полом, но когда речь зашла о ее папочке, он изменился в своей речи, поведении, жестах. Казалось, он медленно, но верно, кусочек за кусочком выужал из Маринетт информацию. Эндрю Мартин выручил ее из беды, и она страсть как была расположена к этому человеку и испытывала необъятную благодарность, ведь если бы не он, то кто знает, что с ней бы произошло? Но эта перемена ее не устраивала. Более того, его напряжённо сжавшиеся челюсти и мышцы лица пугали ее. Поэтому, бросив наспех какие-то невнятные благодарности и добрые пожелания, она распахнула дверцу машины и выбежала прочь, на свободу, долой душное помещение и общество ставшего отталкивающим и чужим за каких-то пару секунд Эндрю Мартина! На всякий случай. Проследив, пока девчонка скроется за поворотом какого-то магазинчика, мужчина вынул из бардачка кнопочный телефон, набрал необходимый номер, и когда гудки прекратились, он злорадным басом объявил: — Алло, Эми. Кажется, я нашел способ засадить в тюрьму Адриана Агреста, и перевести его миллионы на наш счёт.***
Ну, вот же он, детдом! Место, в котором ты росла с двенадцати лет, обрела настоящих друзей, заклятых врагов и превратилась в девушку, очаровательную и прелестную, способную привлекать внимание мужчин. Каждая трещинка на асфальте. Каждый пролом в заборе. Каждый кустик знаком тебе. Не составит труда пробраться в двухэтажный дом. Так почему же ты скрываешься в тени раскидистого дуба, боясь сделать шаг вперёд? Сердце забилось барабанным боем в ушах, когда девушка, втянув струю свежего, промытого недавним дождем воздуха, решила ступить дальше места, до которого доходила тень дерева, под которым она спряталась. Небеса! Какая же она трусиха! Просто за эту неделю в ее жизни произошло столько перемен. Теперь она в полной мере понимала смысл фразы: «о некоторых вещах лучше не знать…» Ах! Как верно подмечено. Она бы многое отдала, чтобы окунуться в небытие и забыть все, что ей стало известно о собственном прошлом, покрытым мраком тайн и загадок, о семье, новоиспеченной сестре и том, что у Адриана Агреста — пугающего и влиятельного человека — есть на нее какие-то замысловатые планы. В детском доме жилось не так уж и плохо. Маринетт скучала по девчонкам, которые за пять лет стали такими родными и дорогими ее ранимому сердцу. Чудовищно скучала! Да, миновала непростая неделя. Семь тягостных дней. И за это время она уже никогда не станет той, что была прежде. И при всем при этом страх мучает ее, хлыстом вздымается над головой и хлещет по спине, оставляя кровавые полосы. Страх. Какое въедливое, прогорклое, омерзительное слово. И ведь чего она боится? Чего? Боязливо осмотревшись по сторонам, точно преступница на секретном задании, Маринетт перебежала дорогу и свернула на задний дворик. Там в заборе прогнуты прутья, в которые свободно может пролезть небольшое, тонкое тельце. Этим своим спорным преимуществом и воспользовалась Дюпен-Чен.***
Коридор. Уродливые тени на стенах подгоняют страха, и Дюпен-Чен явственно ощущает себя зверьём, на которого ведётся охота. Никто не знает, что она здесь. Никто ее не преследует. Ведь никто, правда? Несмотря на относительную безопасность, бродя по бесчисленным извилинам детского дома, у девушки неоднократно пульс стучал в голове набатом, будто вот-вот — и чья-то тяжёлая ладонь ляжет на ее плечо. От этих мыслей жуть как становилось не по себе! Как хорошо, что уже пробил час сна! И какая же удача, что черный вход оказался зазывающе приоткрыт! Она без препятствий смогла проникнуть в место, недавно слывшие ее домом… «Обалдеть. Я прежде не замечала, что здание изнутри напоминает лабиринт. Да здесь же спрятаться можно и не найтись потом — хоть сыщиков нанимай. Такое чувство, будто пройду ещё немного — и обнаружу какую-нибудь тайную комнату или типа того. Интересно, что же там может быть? Сокровища? Или… хах, трупы работников налоговой инспекции?» Мари мрачно усмехнулась собственным умозаключениям. Но даже если в ее гипотезе присутствовала капля здравого смысла, то проверить этого больше не представится возможности — перестав витать в облаках, Чен нашла себя прямо напротив двери в их комнату. Помещение, которое она разделяла с девчонками на протяжении пяти лет… С ума сойти. Всего лишь за неделю это место, эта атмосфера показалась незнакомой. Сухие факты в голове и никаких эмоций. Свет, будто бы от фонаря, замерцал сбоку. У «преступницы» в одночасье спёрло дыхание. — Маринетт?! — Воздух распирает лёгкие Альи: она не то чтобы удивлена неожиданным и дерзким появлением своей подруги на территории детдома после удочерения, вернее будет сказать, что она абсолютно обескуражена. — Какого… ты? Здесь? — Да, это я. — Мари подлетает к шатенке так быстро, словно у нее выросли могучие крылья за спиной, и, приложив к губам Сезер палец, вкрадчиво поясняет: — Пожалуйста, не шуми. Зайдём в нашу комнату и поговорим. Алья хочет возмутиться — им не следует открывать дверь этой комнаты, и все внутри нее восстаёт против этой идеи, но поздно: Маринетт уже берет инициативу в свои руки и, легонько толкнув приоткрытую дверь, прокрадывается в комнату. Алья со вздохом следует за ней. Другого варианта и не остаётся. Чему быть, того не миновать! Минута. Примерно столько времени требуется Маринетт, чтобы в полной мере осознать и расплющится под грузом этого неприятного известия — комната номер восемь больше не принадлежит ее подругам. Убрали не одну кровать, которая раньше принадлежала Дюпен-Чен. Осталось всего лишь три. В середине расположилась какая-то незнакомка. Ее белобрысые волосы, собранные в высокий хвост, разлохматились по подушке, а сама она натянула одеяло по нос, спрятав половину своего лица. Однако прищурившись и буквально въевшись в блондинку глазами, Маринетт ошалела — это же Хлоя! Возмутительно! Что она здесь забыла?! Ее комната дальше! Неужели перепутала дверь, как всегда засмотревшись на свое отражение в маленьком зеркальце, которое она всегда носила при себе?! Вспышка негодования на миг ослепила Маринетт, не давая увидеть главное, но затем она прозрела окончательно, точно в темном чулане кто-то включил свет. Другие занавески. У них были кристально чистые, белые, как перьевые крылья ангела, от старости выцветшие на солнце и утратившие свою ослепительную белизну, но все равно любимые. Даже заикнуться о том, чтобы их выкинуть никто бы не осмелился — это последний подарок родителей Джулеки. Но дорожила ими каждая обитательница этой комнаты. Ударом под ребра стало так же и то, что от плакатов их любимых исполнителей, актеров и художников — словом, от всего, что они хранили с благоговейным трепетом — не осталось и следа. Разве что ковер остался нетронутым — округлый, аквамариновый и жёсткий, но с прекрасным узором во всю длину — чудесными русалками. Но не исчезнувшие предметы мебели стали глобальным потрясением. Маринетт считала, что ее уход не изменит в жизни любимых для нее людей почти ничего, за исключением мелочей: ведь они по-прежнему будут видеться, хоть не так часто, как раньше, и у Джулеки с Роуз есть Алья, а она же такая ответственная! Просто. Удочерив Маринетт, Адриан Агрест даже и не мог себе вообразить, какие тонкие и незримые, но до одури важные узы он оборвал. Окунувшись в прошлое, девушка невольно потеряла настоящее — то единственное настоящее, которым она жила пять лет. То единственное важное, необходимое и правдивое — ибо, как оказывается, вся ее жизнь — это сплошной круговорот лжи и разврата. Ах, сколько извращённой грязи во всем, что ее окружает! Немыслимо! Перешагнув порог этой комнаты, она оставила свою дружбу с девчонками позади. С ней ушли и теплые воспоминания о беззаботных днях отрочества. Это финал. Пришел грандиозный конец дням детства, глупым шуткам про пестики и тычинки и дешёвым понтам. Спектакль, в котором она стала одним из главных действующих лиц, требовал твердого и уверенного взгляда вперёд, а не назад, через плечо, и томного придыхания, и скорби о прошлом. «Если это театр, то я горячо желаю антракта. — Рот Маринетт дёрнулся в подобии кислой улыбки. — Хотя… нет. Он уже был. Этот день, проведенный с папочкой, — разве я не улыбалась и не чувствовала себя счастливой, как с Альей, Роуз и Джул?..» Дюпен-Чен, а ныне Агрест, как сама она назвалась, не знала, куда завели бы ее размышления и живое воображение, если бы не распахнувшаяся дверь. — Хлоя-я! Подъем, блонди, на соседний улице мы нашли работающий магазин, где смогли успешно прикинуться совершеннолетними, и нам продали алкого-оль! Испуганная, застигнутая врасплох и оттого покрывшаяся мурашками плохого предчувствия, Маринетт с опаской обернулась, точно в замедленной съёмки, будто ожидая нападения со стороны вошедших. Лила и Сабрина. О! Кто бы сомневался, что это они? Дурацкую и раздражающую манеру первой растягивать гласные Маринетт запомнила навсегда. Но вот и последний пазл встал на место! То-то дело, Дюпен-Чен сразу прикинула, что это было больно непрофессионально и подозрительно — оставлять дверь черного входа приоткрытой. Теперь все ясно, как дважды два: буйные и охотные до бухла подружки, каким-то образом добыв денег, сходили за выпивкой. Да уж, и это в семнадцать… — Ого-го! Смотри-ка, Лила, кого черти занесли. Что ты тут забыла, Дюпен-Чен? Новый папочка выгнал? Елейным, едва ли не ласковым голоском протянула Сабрина. Маринетт взглядом облепила слоящиеся кончики волос, отливающие медью, пафосную, но не сочитающуюся по цветовой гамме и форме одежду и, на худой конец, ром, коньяк и ещё бог знает какие спиртные напитки в обеих руках рыжий бестии, и громко фыркнула. Вложив в этот звук все свое пренебрежение и отвращение. Голубые озера, на дне которых плескалось невозмутимое спокойствие и стойкость, ввели в замешательство Сабрину, но девушка, стоящая рядом с ней, кажется, совершенно этого не замечая, с мальчишеским задором подхватила: — Ставлю евро-о! Он не выдержал ее тупизны. Сабрина, взбодрившаяся и явно воодушевленная поддержкой со стороны приятельницы, вышла из оцепенения и улыбнулась, глядя прямо в глаза Мари, нарочито шаркая по жесткому ковру грязной обувью — обувь шаркала, как самый страшный земной грех, но Маринетт была непреклонна и не поддавалась на детские провокации. — И мы приходим к тому, с чего начинали. Не удивлюсь, если ты действительно думала, что кто-то захочет удочерить такую уродину, как ты, Дюпен-Чен. Обезоружена. Лишь этим словом можно в идеале охарактеризовать шквал эмоций, всколохнувший в душе Сабрины взгляд противницы — совершенно равнодушный. И вновь рыжая словно потерялась в пространстве! Разумом (или, вернее будет сказать, его остатками?) она была далеко. Такая реакция — это определенно не то, чего она ожидала. — Он тебя уже тра-ахнул? — искренние и нездоровое любопытство, стоявшее, искрившиеся и лопавшееся в глазах Росси, не на шутку напугало Маринетт. — Я почти уверенна, что нет. Должно быть, понял, как оплошал, и выбрал себе более симпатичную пассию. — Заткнитесь. — Жёсткий, сонный и оттого хриплый голос Хлои мячом ударяет Маринетт в спину, вызывая паралич. — На ваш шум кто-нибудь слетится, и нам всем не поздоровится. Дуры, вы понимаете, что могут провести осмотр нашей комнаты, и плакала наша выпивка. Наказание как минимум на месяц обеспечено. Отвалите от этой лохушки. Пусть выметается по-тихому. Достали. Эффект после слов Хлои тут же повис в воздухе. За затянувшуюся паузу каждая присутствующая смогла ощутить терпкое послевкусие на кончике языка и напряжение, напряжение! Оно волнами накатывало на берег, уничтожая, вымывая песок. Дюпен-Чен поёжилась. Вжала голову в плечи и мысленно взмолилась всем божествам, которых она только знает, чтобы они помогли ей держаться с достоинством. Хлоя Буржуа. Девушка, по какой-то причине с самого начала не взлюбившая Маринетт, и именно она начала настраивать некоторых ребят против нее, ещё тогда, в далёкие тринадцать лет; когда они были подростками, совсем ещё не состоявшимися личностями, но уже тогда стервозная блондинка строила столь корыстные и подлые планы. И Лила, и Сабрина, и все-все-все — это бледная иметация на злодеев, авторитетов, провокаторов, их дебильные подколы не стоят внимания. Пожалуй, единственная в этом доме, кого Маринетт боялась больше всего — это никто иной, как Хлоя. И немудрено. Кажется, даже аура мрачнела и тяжелела, опускаясь грузной мантией на плечи, когда дочь покойного мэра входила в комнату. Если она улыбалась, то эта улыбка напоминала скорее оскал воина-победителя. Предательские мураши, подгоняемые плёткой тревоги и паники, бежали со скоростью мустангов, кажется, даже под самым сердцем. — Идём, Маринетт, — покорно склонив голову набок и потупив взгляд, как если бы ее уличили в чем-то постыдном, Алья сделала однозначный жест рукой к двери, предлагая уйти. — Если ты не хочешь, чтобы тебя обнаружили и позвонили мсье Агресту, тебе следует покинуть дом, пока никто не проговорился. Покуда Сезер бросала поочередно выразительные взгляды на стушевавшихся Сабрину и Лилу — они явно растеряли свой пыл, сообразив, что драгоценный веселящий напиток могут отобрать — Маринетт смотрела на затылок Хлои в упор. И лишь одними губами прошептала: «спасибо». Ведь она ее спасла по сути. Не побежала жаловаться заведующей или директору, а предложила мирный вариант — уйти, не поднимая шумихи. И хоть у Буржуйки было весомое основание для подобного заявления — как-никак, ее главным сплетницам может достаться! — Лже-Агрест все равно испытывала что-то на подобии благодарности. Тактичный кашель вырывает из дум: на пороге стоит мадам Моник (та самая горничная, которая, по слухам, состояла в отношениях с директором), уперев сжатые кулаки в бока. — А я всегда знала, что за тобой глаз да глаз, бестолковая ты девчонка.***
Благо, пререкания с мсье Дамоклом длились решительно недолго, да и вообще, мужчина к величайшему удивлению отчитывать ее не стал, лишь тихо объявил о том, что немедленно сообщает папочке о ее местонахождении. Зато горничная поглядывала на Маринетт с неуместным ликующим ехидством. В ожидании Нино, которому приказано было отвести дочурку обратно в уютное гнёздышко, Алья с Дюпен-Чен устроились в прихожей. Сначала молчали долго, но вскоре Алья не выдержала, и чтобы не накалять обстановку ещё больше, если такое возможно, принялась докладывать о сплетнях этой недели. Поначалу, правда, Маринетт не слушала и лишь изредка кивала головой, но когда Сезер стала плавно подбираться к ее персоне и поведению, Мари не выдержала и, вскочив, вскрикнула, походя в этот момент на разъяренную фурию: — Да что ты со мной, как с хрустальной?! Сама знаю, что поступила невероятно глупо и безрассудно! Не оправдываюсь. — Сядь. — Слово вылетело со свистом восточного ветра, дующего по степи и колышущего листья. Чувства распирали грудную клетку, толкаясь о внутренности и норовя найти выход через рот — опасные, гневные речи, о которых в будущем Дюпен-Чен может пожалеть. И все же, несмотря на эту колоритную смесь, девушка смогла включить охладитель где-то там, в сознании, и присесть, готовая внимать. Алья улыбнулась, как наставница, безмолвно хвалящая ученицу за сдержанность. — Я тебе ещё не все рассказала: слухи о том, что мадам Моник встречается с директором и потому пользуется некоторыми привилегиями, позволяя вести себя с воспитанниками не всегда компетентно — это не слухи, а правда. Ребра Маринетт покалывали иголочки раздражения. Она резко обернулась к подруге всем корпусом — даже собственные волосы ударили по щекам. — Да встречайся они хоть трижды, мне-то что с этого? — А ты не меняешься. Все такая же взрывная. — Сезер, воистину бестия, застала подругу врасплох: совершенно неожиданно подвинулась ближе и ласково погладила ошалевшую Маринетт по щеке. В глазах ее сияли непролитые слезы гордости и восхищения. Было бы чем тут восхищаться, подумалось Мари, и она отодвинулась, точно Алья была неуправляемой психопаткой, и в следующий миг порыв нежности сменил бы злостный оскал. — Ладно, поясняю: я по счастливой случайности подслушала ее разговор по телефону, из которого выяснилось, что… мадам Моник была знакома с твоей матерью… настоящей матерью. Сковородка. Боль в затылке такая, точно Маринетт огрели сковородкой. Пауза затянулась, и учтивая Алья, видя заминку во всем, что их окружало — кажется, даже воздух перестал казаться свежим, а наоборот — в помещении он клубился кольцами дыма, которыми дышать было невозможно — поспешила дополнить, но только она открыла рот, их прервал голос той самой горничной: — Эй, оборванка, — скользя рукой по гладким палированным перилам, мадам Моник, грациозно переставляя ногами, точно герцогиня на приеме у короля, спускалась с лестницы, — машина за тобой приехала. Мари смотрела на нее через пелену непонимания. Информация никак не желала укладываться в памяти. Слова, сказанные Альей впопыхах, не усваивались в ее голове, как витамины у больного. — Слушай, Маринетт, я… я не могла сказать раньше, я знаю тебя, ты бы запаниковала, прости! — Речь Альи текла стремительным потоком, кажется, она даже не открыла рта, фразы сочились ото всюду: из ее ушей, нозрей, глаз… И в душе Дюпен-Чен поднялась лютая ярость. — Помнишь, когда у меня день рождение? Через пару дней, мне дадут право на звонок, и я воспользуюсь им, так что ты должна жда… Договорить мулатка не успела, даже если бы очень хотела. В порыве злости Маринетт шлепнула подругу по руке — движения ее сделались резкими, брови сдвинулись к переносице, словно у нездорового человека — она по-прежнему сидела, установя прямой зрительный контакт с Сезер, и та не на шутку испугалась, ведь взгляд Дюпен-Чен стал остекленелым, опустошенным, и таким отвратительно-жутко-тошнотворным, что Алья даже ахнула от неожиданности! Никогда она не видела Маринетт такой! Никогда. — Захлопнись. Сколько я здесь? Сколько?! Час? Полтора? И ты говоришь мне это только сейчас! Я не желаю… слышать… — Слова застревали в глотке, их приходилось проталкивать силой. — Ничего от тебя. И, гордо вскинув подбородок, твердой походкой удалилась из детского дома, оставляя после себя в памяти Сезер шуршание юбки и лёгкий, едва уловимый запах цветочного парфюма.***
— Не двигайся. — Тембр Феликса такой успокаивающий, он щекочет уши и зарывается в мозг, как маленькие рыбки меж пальцев. — Отдыхай. Ты и так выжила чудом. Феликс не обманывал: нанесенное ранение хоть и не смертельное, но серьезное. Произнося последнюю фразу едва ли не со слезинками на глазах — но слезы то были от радости и счастья — он крепче сжал безвольную руку девушки. Пуля. Та самая, злосчастная пуля, которую не так давно Мартина без колебаний пустила в живот горничной, не задела жизненных органов, но, дьявол побери, элементарное наличие чужеродного металла в теле злило, злило неимоверно! Беспомощная ярость кольцами сворачивалась в животе, мешая дышать. Лили не знала, что хуже — то, что она потеряла уйму крови, или то, что бывшая мадам Агрест победила в их своеобразной войне. Опять. Просто… Адриан Агрест, мужчина мечты, достался не ей, Лили, которая так старательно добивалась расположения его неугомонного, страстного и непостоянного сердца! Оно досталось Дюпен-Чен старшей. И даже в тот день, когда им предстояло встретиться вновь — преимущество было на стороне Тины. Оружие в ее руках. Лили действительно рассчитывала, что у этой трусливой сучки кишка тонка, но она вновь обставила ее, чуть не убила! — Мартина, — процедила Лили и так крепко сжала зубы, что даже челюсти свело. — Господи, Феликс, скажи мне, что эта дрянь гниет в т-тюрьме… прошу тебя. Я должна знать, что ей так же херово, как и мне. Окончания некоторых слов в исполнении горничной подрагивали, выдавая нервные импульсы с потрохами. И правда, она едва ли не сорвалась на звериный рык. Последнюю фразу пришлось произносить, захлебываясь в очередном оползне злости, теряя саму себя в очередном раскате ненависти — молния изрезала небо пополам: голос осел, охрип. Феликс одарил ее спокойным взглядом небесно-голубых морей, но она поняла сразу: взгляд этот не предвещал ничего хорошего. Черт! Лили попыталась приподняться, но попытка не увенчалась успехом. Грудь словно придавил свинец, воздух в помещении казался спертым, как в глубине пещеры, вопреки открытому окну. Мартина на свободе — более того, она жива и здорова. Как же так?! Судьба не может быть настолько несправедлива к ней! — Это так нечестно, так нечестно! — Лили в сердцах откинулась на упругую подушку — затылок пронзила острая лихорадочная пульсация, но она продолжила с прежним пылом: — Ах, Феликс, почему в нашем мире законы вселенной не действуют на абсолютных святош или абсолютных злодеев? Они словно вне конкуренции! Эта сука должна получить по заслугам… она выстрелила в меня. Выстрелила! В меня! И ты говоришь мне, что она продолжает разгуливать на свободе, как ни в чем не бывало? Феликс улыбнулся так, как обычно улыбаются детям — снисходительно, по-доброму и с хитринкой. Миловидные ямочки украшали его лицо, но даже это не растопили лёд в сердце горничной. Она мягко вынула свою ладонь из его, сдвинув брови к переносице. Он смеет смеяться над ней?! Все, что для нее важно — для него потеха? — Я ещё ничего не сказал, Лили, — отвечал парень, добавив стали в свой голос, как бы утверждая, что воспринимает ее слова всерьез, и эта улыбочка — то была беззлобная насмешка. — О, брось. — Лили закатила глаза, совсем как маленькая. Чтобы не задеть ее ранимое самолюбие, Феликсу пришлось сдержать улыбку. Вновь. — Я не слепая и не глухая, кстати, тоже. Ты никогда не был хорошим актером — все видно по твоим глазам. — В самом деле? — с наигранным интересом вопрошал Феликс, даже демонстративно поддался корпусом вперёд, готовый внимать. — И что же ты в них видишь? Лили проследила за его пристальным взглядом. Смутилась. Он смотрел на ее губы, даже не скрывая своего мужского влечения к ней. Он, вообще, в отличие от Адриана не боялся своих чувств и уж тем более не боялся их проявлять. Лили внутренне напряглась и отчаянно взмолилась — пусть ни одна мышца на ее лице не дёрнется, ведь сердце ее застучало с удвоенной силой! Стоп-стоп! С чего бы это ей волноваться, пульсу учащаться, а крови бурлить, как зелье в котле ведьмы?! — Сожаление… — неуверенностью, такой несвойственной буйных нравов девушке, был напоен — точно грозовое облако влагой — надломный голос Лили. Она мялась в нерешительности, подбирая слова. — Твои глаза как будто говорят сами за себя: прости, но мне придется тебя разочаровать. Обычно так смотрят люди, которым предстоит сообщить какую-то неприятную новость. Я не знаю, как это правильно объяснить. Феликс Агрест — это тот тип личности, который поощряет честность и откровенность. В разговоре с ним прямота — это то, что необходимо соблюдать, особенно если рассчитываешь на его помощь. Именно поэтому Лили, привыкшая к скрытости и двусмысленности фраз, зачастую вступала в перепалки с младшим Агрестом. — Глаза говорят сами за себя… Да, а брови живут отдельной жизнью. Далеко пойдешь. — Он беззастенчиво рассмеялся, а Лили медленно, но верно закипала. Высмеивать ее — это не то, что было уместно сейчас. — Какая проницательность. Хвалю. — Помнишь, ты предлагал мне посетить психотерапевта? Мол, мои чувства к твоему брату нездоровые, и я просто надела на него костюм — образ идеального мужчины в моей голове… Девушка проигнорировала колкости Феликса, а он, тем временем изменился до неузнаваемости — откинулся на спинку стула, расправил широкие плечи, скрестил ноги и принял до возмутительности деловой вид. От былого язвительно-веселого настроя ни осталось и следа. Сразу видно, любое упоминание о его старшем брате из уст Лили раздражало. — Помню, — сказал, как отрезал. Резкий тон — как если бы шпага была фразой и танцевала в пространстве, желая кому-нибудь выпотрошить внутренности. — К чему ты клонишь? — Когда я поправлюсь… — Руки непроизвольно коснулась груди, в которой не так давно покоилась пуля. — Я согласна пойти на прием. — С чего ты мне делаешь такое одолжение? Не следует идти на это через силу. Я всего лишь предложил, а не заставлял. — Прошу тебя… Нет, не так: Феликс, умоляю, если тебе хоть немного дорога я… пожалуйста, посади ее в тюрьму. У Адриана же есть все основания. Почему? Почему он не сделал этого? Феликс… мне тошно от мысли, что она поступила так со мной и осталась невиновна. Я тоже — я тоже не хороший человек, но я ещё ни в кого не стреляла! — Жестокая… ты играешь моими чувствами. Как выгодно все для тебя сложилось, не правда ли? Твоя самая серьезная соперница может загреметь в тюрьму, и так во время приехал брат твоего обожаемого Адриана, давно влюбленный в тебя — почему бы не попросить его об одолжении, ведь он не откажет в помощи, верно? — У меня болит голова, поэтому будь так добр, не устраивай сцен. Тебе не идет выражение лица мученика… Так ты устранишь ее? — Позволю себе быть эгоистом хоть раз. Нет проблем, дорогая, все сделаю в безупречном виде. При одном условии: ты оставишь Маринетт в покое. Я знаю, как ты к ней относишься, но она, во-первых, не Мартина, а во-вторых, ничего тебе не сделала. Скандал спровоцировала ты. — По рукам. Слишком быстро она согласилась. Оно и немудрено. Возможность наказать ненавистную Мартину дребезжала перед глазами, как звезда на небосводе, и упустить этот уникальный шанс — грех. Феликс сдержанно кивнул, поправил синий в полоску галстук с таким заговорщиским выражением на лице, что в эту секунду его едва ли можно было узнать. Вышел из комнаты настолько тихо, что Лили даже не заметила — только лёгкий скрип дверной ручки свидетельствовал о его исчезновении. Горничная блаженно прикрыла глаза. Ресницы ее трепетали. Отныне все будет хорошо. И Адриан Агрест не сможет устоять перед ее чарами. Она сделает все, чтобы помочь ему забыть бывшую жену — и он, наконец, поставит жирный и уверенный крест на страстном браке с Мартиной Дюпен-Чен.***
Домой приехали за полночь. Дом — понятие, конечно, относительное, но тем не менее, пока не наблюдалось Агреста старшего, Маринетт чувствовала себя очень даже сносно. Горничная, с которой у нее произошел нелепейший конфуз, отлеживалась в больнице. Хвала создателю! Нино в кои-то веки показал Мари ее — ее собственную комнату. Комната оказалась на удивление просторной, но не обставленной — на первое время присутствовало все самое необходимое: кровать, тумбочка, светильник и шкаф с одеждой. Но самое главное — вид. Ах, а какой головокружительный вид открывался из окна! Девушка села на подоконник и прижалась щекой к холодному стеклу — вот то, что для нее незаменимо, не хотелось бы потерять и является отдушиной во всем этом хаосе. Агрестовский сад — это как отдельный вид искусства. Зелень такая яркая, пышная, натуральная, глаза разбегаются просто от буйства этих цветов, головокружительных ароматов, богатства природы. Всевозможные декоративные растения, цветы и кустики, идеально ухоженный газон — это так живописно и воодушевляюще откликнулось во всем существе Маринетт, что руки у нее задрожали, кожа покрылась рябью, точно ветерок прошелся по поверхности пруда — эту красоту хотелось зарисовать немедленно! Не то чтобы Дюпен-Чен была отменной художницей, но природу она любила любую: и дикую, и выведенную человеком. К тому же, времени прошло немало с ее стрессовых приключений: уже рассветало. Солнечные блики так выгодно подчеркивали расу — крупные дождевые капли на листочках деревьев, лепестках, травинках — и сияли, отражая лучи. Следует немедленно попросить у кого-нибудь карандаш и блокнот, или хотя бы фотоаппарат, или телефон — да все, что угодно, только бы не оставить эту маленькую радость жизни незамеченной — но для начала бы неплохо переодеться… Да уж. Маринетт ленивым и брезгливым взглядом скользнула по своему влажному, перепачканному платью и заметно взбодрилась: Ляиф сказал, что некоторые оставшиеся вещи Мартины переместили в ее шкаф на первое время, а потом она с кем-нибудь из охранников сможет съездить в торговый центр и закупить все необходимое. А пока… Мари лизнула верхнюю губу и, улыбнувшись, как безумный первооткрыватель, бодренько добежала до своего обновленного гардероба, распахнула дверцу и… едва смогла удержаться от шокированного вдоха. Каких шмоток здесь только нет! На любой вкус и цвет. Выбирай — не хочу. Девушка наугад выхватила одну приятную на ощупь вещицу, ладонью провела по струящийся бархатной ткани черного топа и, поднеся вещицу близко к лицу, вдохнула въедливый запах сигаретного дыма. Закашлялась. Вот это новость! Мартина, оказывается, курит. Дюпен-Чен младшая прижала топ сестры к сердцу, словно это было чем-то дорогим и, сев прямо на пол, не без грусти размышляла о том, что совершенно ничего не знает о бывшей мадам Агрест. Вообще-то, кроме кровных уз их не связывает ничего — у них нет общего прошлого и наверняка не будет общего будущего. Едва ли они будут видится. Маринетт чувствовала это на подсознательном уровне — между ними ощущается неловкость. Как будто давно забытые родственники пытаются заново склеить вазу — даже если и получится, то трещинки останутся навсегда. — Боже мой, о чем я только думаю? — девушка улыбнулась сквозь боль, подступающие к глазам слезы неопределенности и, помотав головой, утерла ненужную влагу. Решительно сжала кулачки. — Не время философствовать. Что ж, Тина, держись! Пора грабить твой гардероб, так и знай! «Грабить» — слово как нельзя кстати вписывалось в общий хаос обстановки: юная воровка атаковала шкаф с такой скрытной осторожностью, словно совершала самое глобальное похищение двадцать первого века. Но затем, почувствовав некоторую уверенность и мысленно закрепив себя в качестве полноправной владелицы этих вещей, девушка перебрала весь гардероб, перемерила десятки нарядов, образов, сногсшибательных луков, и почувствовала такой восторг и духовную близость со своей сестрой, что это не описать словами! Просто... Маринетт не предоставлялось возможности ближе узнать свою сестру, и несмотря на их откровенный диалог о прошлом, Мартина по-прежнему была загадкой. И вот сейчас, примеряя ее вещи, она испытывала если не полноценное удовлетворение, то как минимум его отголоски. Очевидно, фигуры у них достаточно похожи, разве что плечи и бедра у старшей Дюпен-Чен пошире. Большинство шмоток Тины обтягивающие, с нескромными вырезами и, вообще, достаточно вульгарные. Самое то для инста-модели. Хотя порой встречались действительно качественные и целомудренные вещи. Так, Мари решила, что непременно оставит розовое платье с кружевными рукавами. Легкое, весеннее, от него так и веет расцетом юности. И пахло приятно. Улавливались нотки аромата каких-то тонких, приятных, ненавязчивых духов. И за всей этой суматохой, ностальгией о прошлом и грёзами о будущем, Маринетт и не заметила, как солнце взошло. Усталость. Она одолевала по полной программе. Тело изнывало от усталости, организм требовал отдыха, глаза слипались, но лёгкое возбуждение от мыслей о насыщенных сутках рьяно атаковали ленивый ум Маринетт, поддерживая ее в реальности. Потому она продолжала сидеть, но теперь уже раскладывая вещи обратно по полочкам. Ложиться все равно не хотелось. Почему-то она знала, что если закроется в одеялко, спрячется в нем, как в берлоге, найдет удобную позу и расслабится — все равно не уснет. Эмоции слишком сильны, зашкаливают и судорогой пробегаются по телу. О стольком нужно поразмышлять. Столько всего нужно для себя решить. Столько... Ну вот, она не выдержала. Усталость взяла вверх. Вообще, усталость почти всегда одерживает безоговорочную победу над человеческой плотью. В конце концов, мы всего лишь люди и абсолютно бессильны, когда дело доходит до элементарных биологических потребностей. «Всего лишь люди...» — успело молнией промелькнуть в голове Дюпен-Чен и тут же погаснуть, когда она провалилась в долгожданное небытие, положив голову на одну из рубашек своей старшей, родной, но неизменно далёкой сестры.***
Встречала все тот же день в прескверном настроении. Проснулась приблизительно к полднику, а все равно не выспалась. Плюс сказалось неудобное положение, в котором Маринетт посчастливилось уснуть — шея болела жутко, точно у нее искривление какое-то, и как бы она не разминалась, массировала мышцы, ни черта не помогала. Мало того, один из самых великолепных рассветов в своей жизни пропустила! Единственный и неповторимый экземпляр отпечатался разве что в ее памяти, но едва ли она могла его восстановить — слишком уж расплывчата цветовая гамма. Во всяком случае, оно того стоило... Правда в том, что Мари ещё никогда так явственно не ощущала — Мартина совсем рядом, и будет рядом всегда, стоит только захотеть. Всё-таки кровные узы — это удивительная вещь. Они уступают в своей значимости духовной связи, ведь эмоциональная близость сплочает людей куда сильнее, делает их бесконечными преданными и благодарными другу другу. Но кровь — это что-то другое. Это долг, уважение и незримые датчики сигналов. Перед родными людьми, как правило, мы испытываем чувство долга, чести, обязательства. Семья объединяет и обременяет одновременно. И Мари почему-то знала наверняка, что сложись их жизнь иначе, где-то там, в альтернативной вселенной, они бы были дружными сестрами. И Мартина заботилась бы о ней. Да. Вот так. Думать об этом почему-то невероятно приятно. Быть может, из-за нехватки внимания? Все может быть. На «завтрак» Маринетт вышла более-менее взбодрившаяся: она приняла душ, вытерлась бережно оставленным в ванной на ее этаже розовым махровым полотенцем, наспех высушила волосы феном, расчесалась и облачилась в обычную домашнюю футболку и шорты. Спускалась с лестницы, на ходу обдумывая все, что накопилось за ночь и о чем не успела покумекать до сна. Ах! Кажется, только расслабилась и развеялась с папочкой — и вновь на нее огромными валунами полетели камни непонимания, противоречия, сомнения. Как вести себя, о чем говорить, что говорить — все это было необходимо решить для себя заранее, но как же она устала. Остановилась в нерешительности где-то на середине. На лице отражался красочный умственный процесс. Боги Олимпа! К черту все. Ее жизнь пошла не по плану уже неделю назад — что изменит ещё один день, ещё одни слова? Ни-че-го. Вот и замечательно. Это умозаключение стало неким триумфальным облегчением, таким неожиданным и поразившим Мари своей мощью, что у нее даже закружилась голова. По пути в столовую она заглянула в кабинет — то был кабинет Нино. Дверь оказалась настежь приоткрыта, поэтому она беспрепятственно проникла внутрь. Разумеется, мулат уже давно бодроствовал: он что-то увлеченно печатал на компьютере с таким сосредоточенным выражением на лице, что девушка волей-неволей прониклась уважением к сотруднику — вот он, Нино Ляиф, идеальный пример выносливого трудяги — его пальцы взлетали вверх и опускались с такой стремительностью, что Дюпен-Чен едва успела выхватить взглядом необычное кольцо на указательном пальцем. Странно. Ранее она не обращала на это внимание. Похоже, парень был настолько поглощен процессом, что совершенно не замечал приемную дочь своего босса. И, возможно, если бы она тактично не постучала костяшками пальцев по двери, и не заметил бы ее неловкую фигуру, жмущуюся у стены. — Привет, сурок. — Его голос серебрился, как луна в бездонном зеркале озера — размеренно и вместе с тем энергично. — Проснулась-таки. Есть будешь? Живот протяжно заурчал, и Маринетт, погладив себя через хлопковую ткань белой футболки, с мягкой улыбкой ответила: — Да. Конечно. Я как раз и направлялась на кухню. Нино медленно поднялся с насиженного места, и к щекам девушки прилила кровь, обжигая внутренности пламенем смущения, ведь мужчина перед ней оказался полуголым! Дьявол! Да что же это такое?! Почему в этом доме она постоянно натыкается на полураздетых особей противоположного пола?! Мари резко отвернулась к окну, словно — внезапно! — нашла там нечто интересное, но вот, девичье любопытство не выдержало, а сила воли с треском сломилась — краем глаза она разглядела фигуру подчинённого своего папочки, и ахнула. А у мулата тело, оказывается, накаченное, даже очертания кубиков пресса четкие, будто он только вышел из качалки. В своем фирменном черном смокинге он выглядит по-другому. Тот делает его шире в плечах, но скрывает рельефность фигуры. Ляиф же, похоже, не ведая, что является причиной румянца малолетки, как ни в чем не бывало взял черную кружку с недопитым кофе, отхлебнул, подошёл к окну — от пола до потолка — и, обернувшись, наконец, ответил с лучезарным блеском на дне карих глаз: — Отлично. Сегодня на завтрак у нас были блинчики, круассаны, макаруны и сэндвичи, на обед — puf-a-puf, багед с паштетом и спагетти. Что будет к ужину — секрет, так что выбирай из двух категорий. Недолго думая, Маринетт выпалила: — Хочу мяса. И правда. Страсть как хотелось пожевать чего-нибудь жирного, мясного, соленого. Быть может, так бы она отвлеклась от проблем насущных. Мысленно пережевывая спагетти, Мари ощутила, как живот скрутила новая змейка голода, судорогой прокатившись по кишечнику. — Понимаю. Жестом руки Нино приказал следовать за собой. Вместе они дошли до кухни, и когда Дюпен-Чен решила присесть, он даже галантно отодвинул стул. Она иронично хмыкнула, но все же покорно уселась, сложив руки на коленях. Поставив кружку на столешницу, парень дёрнул за верёвочку, которую Мари и не заметила. В столовой раздался характерный звон колокольчика. Буквально через пару секунд в кухню прошел молодой паренёк, учтиво кивнув Нино. — Добавки, мсье Ляиф? Ещё кофе? — Фабьен, тебе известно, что кофе сварить я в состоянии сам и сходить за закусками тоже, — с нескрываемым раздражением процедил Ляиф, а названный Фабьеном вздрогнул и побелел, как от удара под ребра. — Принеси Маринетт спагетти с мясной подливкой. У паренька в белом фартуке в мозгу произошел то ли какой-то сбой, то ли озарение. Он тут же посмотрел на Мари, ухмыльнулся с хитринкой, и в глазах его промелькнуло узнавание — ох как оно не понравилось Маринетт. — Ах, та самая Маринетт, приемная дочь мсье Агреста, по вине которой чуть не погибла Лили? Очень рад, наконец, познамиться с Вами лично. Он вытянулся стрункой, точно солдат стойкой смирно, и отвесил девушке глубокопочтенный поклон — но жест этот был пропитан таким ядовитым пренебрежением, что его смело можно было принять за оскорбление, вот только упрекнуть Фабьена не в чем. Только... Дюпен-Чен гордо вскинула подбородок, стараясь не подавать виду, что это подчёркнутое неуважение по отношению к ней укололо, и уже хотела ответить, но Нино прервал ее: — Фабьен... — с вызовом протянул он, выдержав многозначительную паузу, чтобы паренёк понял свою оплошность и ощутил ее последствия во всей красе, успел испить это чувство до дна. — Поосторожнее со словами. А сейчас иди. Однако помни: мы ещё не закончили. Парень ничего не ответил: лишь с импульсом кивнул, немедленно скрывшись в столовой. — Слушай, я хотела спросить... как там горничная, которую Мартина... ну? Маринетт надеялась, что договаривать не придется. Сама мысль о том, что ее сестра стреляла в человека, вводила в ужас. Нино скептически приподнял бровь. — Ты уже спрашивала. Я вчера тебе говорил. Жива, здорова, отлеживается в больнице. Ты лучше вот что мне скажи: что у вас с Адрианом за конфликт произошел, из-за которого он даже на обочине тебя оставил? Вроде бы, нормально же все было. Он мне толком ничего не объяснил. Вытягивать из него бесполезно. Объяснишь? — Отказываюсь. Мсье Агрест ваш друг, вот пусть и вам объясняет. — А затем тембр ее потеплел, и она невозмутимо продолжила: — К слову, сегодня был фантастический рассвет, не правда ли? — Переводишь тему? — Да. — Ее тон сделался скрипучим — как будто нарочито неспешно мелом шаркают по поверхности доски. — Говорите, до этого все было нормально? Ошибаетесь. И вам ли это не знать. В первый день моего прибывания здесь мсье Агрест услужливо подсыпал мне возбудитель в вино, прямо заявил мне о моем положении в новом доме, а потом я упала с лестницы, чудом не переломав все косточки. Такие вещи не забываются. Нино потупил взгляд. Она права. Черт, во что он только ввязался? — Верно, чудесный рассвет. Давненько я не встречал первые лучи солнца в этом каттедже, полуголый, с кружкой крепкого ароматного кофе в руке. Мне даже захотелось запечатлеть это утро на снимке. Маринетт лишь мрачно усмехнулась. Она и не рассчитывала на серьезный, вдумчивый ответ. Деньги и власть донельзя развращают людей, дают им обманчивое право вершить за других их судьбы и считать себя во всем правыми. Такие люди, как Адриан или Нино, или ещё кто-нибудь из сливок общества не умеют признавать свои ошибки, а уж к ней прислушиваться никто не станет и подавно. «Я бы ещё поспорила, кто переводит тему», — подумалось ей, но вслух она ответила другое: — Фото покажите? Какое-то неземное облегчение объяло Маринетт. Есть фото — есть возможность зарисовать рассвет. Правильно. Именно так. Все будет хорошо. — Сначала завтрак. Кстати, не помешало бы тебе купить сотовый. Читал, что в вашем детдоме не положено было. Ужас. Спокойно. Все проблемы решаемы. Это продлится недолго. Вот исполнится мне восемнадцать, и я... Дверь скрипнула. Незаметной тенью Фабьен проскользнул в кухню, нагнулся к лицу Маринетт и поставил перед ней белоснежную тарелку, которая ну никак не вязалась с размером блюда на ней. «Высшее общество. Изысканная кухня», — мысль оказалась жгучей и болезненной, как будто плёткой хлестанули по спине. Этот роскошный коттедж, эти