До дрожи по коже

      Маринетт Дюпен-Чен никогда, наверное, не уплетала пищу так быстро, за обе щеки буквально, толком не успев пережевать. И глотала с усилием, ведь в горле першил комок дурного предчувствия. Боже милостивый! Слова казались излишними и утерявшими свой смысл, свою первоначальную значимость.       Потому что. Беспринципный человек, сидевший напротив нее, не выглядел так, словно он был намерен выслушивать ее оправдания, и пришел он совершенно не для того, чтобы поговорить об их взаимных чувствах, впечатлениях, сожалениях. Казалось, он расставил четкие приоритеты и не готов отказываться от своих планов из-за неуклюжей семнадцатилетней девчонке.       Она и не рассчитывала на компромисс, но под давлением малахитовых глаз, смотревших на нее неотрывно, у нее ясно вырисовывалась картинка: их ждет откровенный и серьезный разговор. С ума сойти, но это факт! За эту крышесносную неделю, что она живет в Агрестовском коттедже, у них с Адрианом до сих пор не случилось ответственного разговора, в котором каждая из сторон высказала свою устойчивую позицию.       Поведение Маринетт напрямую зависит от приемного отца, от его грандиозных целей, которые он сможет осуществить благодаря ей. Маринетт непонятны его грязные помыслы, она готова биться в предсмертных конвульсиях, лишь бы узнать, наконец, чего он от нее хочет.       Семнадцатилетняя сиротка. Не потрясающая краса, не гений, не талантлива даже. Решительна, легковоспломеняема и неуправляема до бешенства — такой она является на самом деле, но чтобы открыть эту ее сторону, необходимо знать ее не хуже, чем Алья. Судя по реакции Адриана — ах, какое красноречивое замешательство отражалось на его лице! — история ее и Мартины не была известна ему.       Удочерить ее лишь по причине сходства с бывшей женой, и непонятно кому назло — себе или ей — это нонсенс. Но ведь заповедь самодостаточных людей гласит: жить нужно себе в удовольствие, а не назло другим, разве нет?       Ерунда какая-то нескладная. Все неизбежно ведет к одному — Адриан спятил. В двадцать четыре года слетел с катушек.       «Ах, если бы Мартина была здесь! — с досадой, дымкой затянувшей сознание, думалось Маринетт. — Интересно, что бы она сказала на моем месте?»       Девушка взглянула на свое плечо. Пусто. Никого. Такая тоска! Старшая сестра стала бы прекрасной пернатой напарницей в спорах с Адрианом Агрестом. Она бы как уменьшенная копия себя с рожками и дьявольским хвостиком сидела бы рядом и нашептывала на ушко, что такого обидного ответить и куда кольнуть. И так, чтобы побольнее, до покраснения глазных яблок и бешено вздутых вен. В конце концов, кто, как ни бывшая жена, знает слабости бизнесмена?       «Да она бы утерла ему нос!» — Мари с горечью сжала вилку, ища спасения в своих детских фантазиях.       Ладонь свело спазмой, и девушка разжала ее, оставив несчастный столовый прибор, наконец, в покое. Отодвинула пустую тарелку. Демонстративно так. Пытливо смотря в глаза собеседнику. Она бы вылизала тарелку, если бы это помогло отсрочить нежеланный разговор.       Спагетти невкусные. Они остыли — остыл и страх Маринетт, сменившись непримиримой враждебностью. Она гордо вскинула ресницы и, выпрямившись, точно аристократка на приеме у короля, безэмоциональным тоном заметила:       — Я закончила. О чем ты хотел поговорить?       Адриан усмехнулся ее боевому настрою — то была усмешка не злая, скорее, играющая, как у кота, следящего за передвижениями мышки, которая считает, что ещё не обнаружена. Но вот, кот изящно прогнулся в спине — прыгнул. И… разорвал мышку в клочья.       — О причине твоего пребывания здесь.       Адриан встал с насиженного места и в один лишь момент — всего на тысячную долю секунды! — его лицо расслабились и на нем отразились его истинные эмоции, спрятанные за маской безразличия. Он выглядит… помятым. Утомленным. Маринетт прижала руку к груди, приказывая сердцу не выдавать такие болезненные толчки, усыпить этот цветок соболезнования, прорастающий в ней.       Ей не следует забывать, кто перед ней. Адриан оставил ее на обочине. В грозу. Но перед этим он шутки шутил, даже отвёл в свой гольф-клуб. Лез с поцелуями, психовал на ровном месте, приходил к ней ночью, чего он ещё только не делал?!       Пока она бередила воспоминания, все больше распаляя душевные переживания, Адриан вернулся с двумя бокалами красного вина. Он без слов протянул один из них Маринетт. Она с немым вопросом изогнула бровь, мол, ты издеваешься? Адриана обворожительно улыбнулся, прекрасно понимая этот немой посыл:       — Там нет возбудителя. На этот раз. — Девушка явно не спешила принять что-то из его рук. Он похлопал глазами, удивленный. — Я обещаю. Ты не веришь мне?       «Верить тебе — все равно что добровольно падать в объятия маньяка с топором за спиной. Или под пальто».       — Как некрасиво, — сморщилась Маринетт, но бокал вина всё-таки приняла, ненароком коснувшись холодных пальцев папочки. Вздрогнула. Ему следует сейчас быть в больницы. Автокатастрофа — это не шутки. — Спаиваешь несовершеннолетних.       — Не делай вид, что тебе не нравится.       Адриан отодвинул стул и, параллельно делая большие глотки — такие большие, что его кадык обретал четкие очертания, когда он запрокидывал голову, допивая остатки напитка — сел на прежние место. Напротив Маринетт. Как хорошо, что между ними стол, иначе дочурка за себя не ручается.       — Я не притворяюсь, — ответила девчонка, глотнув. Горьковатый привкус обжёг язык. Выждав, она ощутила тепло, током возбудившие ее спокойное горло, грудь, живот — мимолётно, но очень, очень приятно. В такие моменты кажется, что ты можешь понять, почему люди спаиваются. Бегут от проблем. Ищут спасение в алкогольном забвении. — Мне не нравится все, что здесь происходит. Я не понимаю, зачем ты оформил документы на мое удочерение, зачем целовал меня, зачем делал вид, что я что-то для тебя…       Адриан не дал договорить ей, раздражённо поведя плечами и сделав протестующий жест рукой. Она тотчас заткнулась. Могла бы возмутиться — она имеет права задавать вопросы после недельного неведения, у нее много их накопилось, но вместо этого она обрадовалась, будто выиграла в лотерею!       «Зачем ты делал вид, что я для тебя что-то значу?» — это то, что она хотела спросить, и пресвятые архангелы, какая же триумфальная удача, что она не успела произнести это вслух. Она бы провалилась сквозь землю от смущения! Даже стыда.       За свой необдуманный вопрос. За свои нелепые мысли, ведь этот вопрос означает одно: она приплела сюда какие-то ненужные, неуместные чувства. Их ничто не связывает, кроме документов, в которых он числится, как ее опекун! И то до ее совершеннолетия, которое будет всего-то через каких-то пару месяцев.       — Слишком много вопросов. — Его глаза смотрели надменно из-под светлых ресниц, но Мари готова была поклясться, что она видела, с каким трудом он сдержал желание не потереть переносицу и, свесив голову прямиком на скатерть, уснуть. Судя по кругам под глазами, которые девушка разглядела, когда он подошёл с протянутым бокалом, он не спал этой ночью. Должно быть, она упустила эту важную деталь раньше из-за животного страха, куском металла застрявшего в ее костях. — Отвечать буду на то, что считаю нужным. Лично мне ты нужна в качестве разменной монеты. Ты обещана некому лицу, заинтересованному в… таких, как ты.       — Таких, как я? — осторожно уточнила Маринетт, и взор ее забегал: выходит, она обещана кому-то, и даже не знает об этом.       Бокал, что дочурка все это время удерживала в руке, изредка отпивая маленькими глотками, с шумом, едва ли не выплеснув содержимое, приземлился на стол. Алкоголь бился о стеклянные стеночки бокала, но баланс не был нарушен: несмотря на то, как гневно девушка поставила его на стол, ни одна красная капля не испачкала белоснежную скатерть.       — Несовершеннолетние миловидные особы. Сиротки.       Это прозвучало, как смертельный приговор. Словно Маринетт узница, что томится в камере, и к ней пришли стражники с неблагой вестью — ее ждет прилюдная казнь.       «Как интересно! Подходит под характеристику жертвы, — внутренний голос тек и журчал, как речка — но ни как безобидная и чистая вода, а как кровь раненных солдат. Кровь, смешиваясь с питьевой водой, создавала ужасающий контраст. Ни покоя мертвым, ни утоления жажды живым. — Ни родственников, ни дома, куда можно было бы вернуться, ни взрослых знакомых, которые бы могли вступиться. Беспомощные, значит. Идеальный возраст. Почти взрослая девушка, но не совсем. Ну и симпатичная, конечно, куда же без этого?»       Стрельнув в Адриана проницательным взглядом — наконечник стрелы был остер, как тончайшая игла — дочурка не без лукавства заметила:       — Но выбирал ты все же на свой вкус.       Не вопрос — треклятое утверждение. Других предпочитаемых «параметров» этого секретного лица он не назвал: ни разреза глаз, ни цвета волос, ни роста. Подумать только, на ее месте могла бы оказаться любая другая девочка-подросток… Это пробудило в сердце странную агонию. Негодование, изумление, ужас и — о боги, этого здесь не хватало! — благодарность. Если бы Адриан не удочерил ее, то смогла бы Маринетт встретится со своей старшей сестрой, узнать из ее уст их историю?       Дюпен-Чен не злилась на Мартину — она не могла выдавить из себя даже капли этой праведной ярости. Даже если Тина виновата в смерти их матери, она по-прежнему член ее семьи. Семья… Придет ли сестра на помощь?       То, что она устроила, похитив Маринетт — это ведь вопль о том, что она имеет власть. Человек, у которого нет влиятельных связей, не смог бы позволить себе проникнуть на частную территорию и тем более, минуя охранников, украсть Мари.       А то, что по прибытию Адриана Тина сжалась и сделалась беспомощной… Шокирующая мысль, но, быть может, это была лишь иллюзия беспомощности? За деланной немощностью скрывались криминальные друзья. Друзья, которые не оставят в беде.       Маринетт нужно всего лишь как-то дозвониться до родственницы! Да, конечно. Это решит все проблемы. Марти, узнав о том, что Адриан собирается вручить тело ее сестры кому-то, как праздничный подарок, примчится на помощь.       Другого исхода допустить нельзя, верно? Мартина не оставит ее!       — Истинно, — лениво ответил Адриан, постучав костяшками пальцев по столу.       Пока Маринетт вела бурный мыслительный процесс и разрабатывала допустимую стратегию побега, она успела потерять нить разговора. Покосившись на папочку, она вяло улыбнулась. Его план провалится. Он не будет торговаться ею, как вещью: она не позволит ему этого. Состроив самое опечаленное лицо, на которое она только была способна в эту минуту, девушка пролепетала слабым голосом:       — Я не могу поверить… в двадцать первом веке… как скот.       — Это не совсем так страшно, как тебе представляется. Однако да, ты движешься в правильном направлении. Не знал, что ты такая испорченная.       Это она испорченная?! Чувство справедливости звенело в колокола, точно при нашествии врагов. Внутренний голос взревел. Да как он смеет? Единственный испорченный из них двоих — это он! Как прогнившее яблоко, мякоть которого поедал червь, как труп, от которого разило несусветным смрадом, как… как…       — Ты даже не пытался обо мне что-то узнать. Или… ах, постой! Кажется, припоминаю, что ты отвёл меня в свой гольф-клуб, был мил со мною, обходителен, мне даже показалось, что мы можем поладить!       — Моя оплошность, — Адриан по-рыцарски благородно признал свою ошибку, но он говорил это с таким пренебрежением, что ее лицо перекосило. Они обсуждают их взаимоотношения, ее судьбу, а он, он… ведёт себя так, будто это ничего не значит. Будто может вгонять ее в краску, целовать, предъявлять претензии, а потом даже не испытывать чувство вины. Ни грамма. — Не отрицаю. Я был нестабилен. Накрутил. Сравнивал. Ты хочешь извинений? Прости.       Под ресницами закипели слезы обиды. Ей не нужны извинения! Они не утешат, не вернут время вспять, чтобы Маринетт смогла встряхнуть себя прошлую за плечи и безжалостно отчеканить, что Адриан Агрест — это последний человек, на которого стоит полагаться или надеяться на его милость.       Так она и сказала, кусая губы и подбрасывая дрова в костер лютой ненависти к этому человеку:       — Я не нуждаюсь в твоих извинениях.       — В таком случае разговор окончен. — Он встал из-за стола, разглаживая чуть помятый рукав рубахи. — Ты можешь идти, — бросил он на полпути к лестнице, не оборачиваясь к ней.       И это все? Все?! Губы Маринетт сжались в тонкую полоску. Пианист, быстро перебирая длинными, изящными пальцами, играет на фортепиано — по коже девушки бегут омерзительные мурашки. Ей не нужны его извинения; ей не нужны оправдания. Тогда что же ей нужно? Почему у ног рассыпается неприятный осадок?       Нет, она не может отпустить его! Не может позволить этому разговору закончится на такой ноте! Он снова и снова бросает ее, так толком и объяснившись, не ответив на самые главные вопросы. Она все ещё не может понять его. Бог знает, сможет ли когда-нибудь вообще!       Разъедаемая дурацкими, противоестественными, сильными чувствами, она словно в слепую бросается за ним. Он почти у лестницы — она подбегает со спины и хватает его за рубашку. Тянет. С шлепком, задыхаясь от слез, падает прямо на пол. Жалкая. Просто ничтожество.       Слезы потекли, в горле — ртуть, но она все равно хрипит что-то нечленораздельное. Она бы хотела остановить этот унизительный поток, брызнувший из ее глаз, но когда повреждены важные органы, кровотечение не так-то просто остановить. Так же и со слезами. Не сдержишь одну — остальные хлынут в догонку.       Ее трясет от холода, от боли… Все, что происходит с ней — это мешок. Хочется затолкать в этот мешок все ее чувства, мысли, события, переживания и свалить на чьи-нибудь другие плечи. Разговор с Адрианом, ее дальнейшая судьба — она не верила в это. Просто смотрела на фильм. На чужую жизнь. Мы так часто слушаем про заражённых раком, сахарным диабетом, разорившихся миллиардеров и игнорируем несчастья других людей: мы не верим, что это может случиться с нами, ведь мы… ха-ха, особенные? Кто угодно, только не мы.       Так же и Маринетт до последнего не верила, что это все творится с ней, в ее жизни, она крутится в этом криминальном кругу, как белка в колесе.       Но сейчас — дошло. Дошло и убило. Маринетт ревела и душила в себе слезы. Она так сильно возненавидела собственную слабость, собственное тело, такой отвратительной она сама себе показалась, что ее кишки, казалось, переплелись в тугой, крепкий канат. Тошнило. Ее вот-вот вырвет всем, что у нее есть внутри. Лёгкие, сердце, голосовые связки, печень… Все это першило внутри и грозилось взорваться гейзером.       Адриан опустился на корточки рядом с ней и погладил по голове. На секунду Маринетт парализовало. Этот ласковый жест до того поразил ее, что она перестала дышать. Мозгу стало не хватать кислорода и ей вновь пришлось научиться дышать, но… она не могла пошевелиться.       — Ты ребенок, Маринетт.       Девушка собрала скромные остатки своей армии и, храбро взглянув в усталое лицо Агреста, брызнула возмущенные крики, словно скорпионий яд:       — А ты, значит, нет?! Тебе всего лишь двадцать четыре! Ты молод и не опытен!       — Смотря какой опыт ты имеешь в виду. Не сравнивай нас.       «Кто сказал, что я не могу нас сравнивать? Хочу и буду! Может, мы не такие уж и разные, как ты думаешь?! Может, мы более похожие, чем тебе кажется!»       Тем временем парень продолжал:       — От меня ожидали многого. От тебя — уж не в обиду — вряд ли требовали знания нескольких иностранных языков, с детства готовили к тому, что в будущем тебе предстоит стать во главе крупной компании, идти на крайние меры, стать авторитетом в криминальном мире и, бес возьми, засыпать, прокручивая в голове математические формулы вместо сказки на ночь. Обстоятельства вынудили меня повзрослеть. Ты рано лишилась родителей, их любви и наставлениям — это закалило твой характер. Ты сильная девочка, Маринетт, но из нас двоих неопытна ты. Тебе следует быть осторожнее и не тешить себя иллюзиями. Поняла?       «Это не утешит… не утешит меня! Ни иллюзии, ни эти слова! Это не то, что я хочу услышать!» — Маринетт схватила Адриана за руку, которой он всё ещё гладил ее по голове, и стёрла его безвольными, не сопротивляющимися пальцами слезы со своих щек. Он сел на колени и придвинулся к ней ближе.       «А что я хочу услышать?» — пульсом зарокотало у нее за пазухой. А ведь и правда, чего она хочет? Какие слова умиротворят ее? Что вдохнет в нее силы пережить этот день, и следующий, и ещё много дней в ее жизни? Какая мысль будет греть ее в стужие суровые дни?       — Я развлекался, не мог перестать видеть в тебе твою сестру, считал тебя такой же — самоуверенной соблазнительницей, не брезгующей самыми лицемерными способами ради достижения своей цели. Двуличие… — Адриан смотрел куда-то через плечо Маринетт, но она была уверена, что если бы на уровне его глаз находилось ее лицо, он бы смотрел сквозь него. Затем его взгляд сфокусировался на ней и, кажется, смягчился и — как знать? — потеплел. — И я стал действовать этими методами, полагая, что ты играешь по тем же правилам. Но теперь я вижу (пусть и поздно), что ты не такая. Поэтому я хочу расставить все точки над «i» и, если потребуется, над «j». Твое упорство похвально — за него я награжу тебя откровением. Я не хочу, чтобы ты придавала всему, что произошло между нами, какое-то большое значение, которого не было. Я видел в тебе врага: я был не прав. Не бойся будущего. Ты обещана не плохому человеку. Вряд ли он причинит тебе боль. Во всяком случае, не ту, что выходит за грани дозволенного.       Он подхватил ее под локти, помогая встать. Ноги свело — Мари не могла сохранить координацию: Адриан легко взял ее на руки. Она без промедлений обвила его шею руками; веки отчего-то трепетали.       Адриан поднимался по ступенькам с ней на руках. Мари внимательным взором впилась в его лицо, словно выискивая в нем признаки новой удручённости, которых не было. Он был нечитаем. Невозмутим. «Не тяжело ли ему?» — озадаченно жужжали мысли.       — Почему ты до сих пор плачешь? — поинтересовался Адриан, уже почти преодолев лестницу. — И почему заплакала вообще?       Маринетт с яростью растерла не слезу, а — воистину! — предательницу, выкатившуюся из ее глаза.       — Я не знаю… Я просто тебя не понимаю.       Адриан ничего не ответил — лишь неоднозначно хмыкнул, словно его такой ответ вполне устраивал. Он донес свою «ношу» до комнаты Мартины, в которой она временно проживала, отворил дверь, осторожно опустил на пол. Мари пошатнулась, словно не могла устоять без Адриана, словно он был ее единственной опорой в этом мире.       Бизнесмен скользил вдоль шкафов, кровати, стула, письменного стола, стен комнаты, в которую — Маринетт была в этом почему-то убеждена! — поклялся себе не входить после развода с женой, взглядом, словно ручной змейкой — безобидной, но готовой прыснуть яд, если ее обидят.       Воспоминания вскрыли душевную рану — змейка раскрыла свою зубастую, далеко не безобидную пасть, и ужалила ядом.       Маринетт смотрела на задумчивое чело Адриана с лёгкой грустью. Ей не хотелось льстить себе наивными предположениями, будто она знает, что у него в голове, о чем он думает в эту минуту, о чем ностальгирует, тоскует или… быть может, грезит? Брак Адриана и Мартины — это их дело. Дело, которое, пусть и завершилось, но, тем не менее, не касается ее, Маринетт.       Есть в этом что-то безгранично личное. Заводить об этом разговор — это одно и то же, что станцевать на горстке пепла чьих-то сожженных надежд. Как ведьма на обглоданных костях ритуальной жертвы. Как Сатана на крыльях ангела, смешанных с земной грязью. Грешной грязью!       Девушка с сомнением в своей адекватности помотала головой. Боже, да неужели в самом деле она находит в себе… что? Силы, безумие, сострадание думать о чувствах человека перед ней, который считает, что имея власть, положение в обществе и деньги, он имеет право кичиться чужими жизнями, как ему вздумается?!       Захотел — удочерил. Захотел — обменял. Как игрушку! А почему бы и, собственно, нет, да? Как будто бы власть позволяет подонку официально быть подонком…       Девушка оперлась ладонью о спинку стула, стоявшего рядом. Пелена истерики слетела с глаз, оставив горькое послевкусие внутри. Все, что происходит с ней — это реальность, в которой она живёт. Эта реальность сумасшедшая, у нее свои правила. И если Мари хочет остаться нормальной в мире, слетевшем с катушек, ей придется думать рационально, более не упиваться восхитительными иллюзиями на свой счёт — она же Маринетт Дюпен-Чен, она особенная, исключительная, все у нее получится с одного плевка в небо! — и соблюдать дистанцию с Адрианом Агрестом.       Пока парень разглядывал интерьер, словно открыл для себя эту комнату в своем доме впервые, он застыл, словно каменное изваяние. Поэтому Маринетт удивилась, когда ее кожу мягко накрыла волна воздуха — Адриан развернулся и, тихо притворив за собой дверь, вышел из помещения.       Наконец-то она в одиночестве! Обойдя стул сзади, не убирая руки со спинки, Дюпен-Чен села и, подперев подбородок рукой, крепко зажмурилась, выдавливая последние слезы. Пусто. Ужас! Она так прорыдалась, что глаза, кажется, иссохли, словно растение в пустыне.       Лицо такое неприятно липкое, соленое и влажное от этих не менее гадких слез.       Что с ней случилось? Ее словно прорвало. Кран, из которого лилась ржавая вода, починили, и спустя время, издав утробное ржание, выплеснулась чистая. Не сразу, но постепенно. Так же и с Маринетт — на смену ржавым мыслям пришли чистые.       Странное дело! Ей не нравились свои слезы, но она их не стыдилась. Единственный в этом доме, кто должен стыдиться, так это Адриан. Ах, ну ещё эта противная горничная, которая и укрепила мысли Маринетт о том, что она — секс-рабыня. Как же ее звали? Лили, вроде бы. Интересно, как она? Мари слышала, что в больнице и, боже милосердный, она в тайне надеялась, что Лили не идёт на поправку.       Что-то неизменно порочное угадывалось в натуре этой девушки, что-то, что напугало Маринетт с их первой встречи. Ее голос, ее движения — все это источало какую-то необъяснимую, но такую натуральную власть, словно она была не горничной вовсе, а как минимум бизнесвумен средний руки.       «Так, ладно, — Маринетт пресекла свои дальнейшие думы про эту горничную. Ее здесь нет, и прекрасно. И нечего вспоминать о ней. Скатертью дорога. — До вечера ещё далеко. Нужно придумать, чем себя занять. Было бы неплохо, если бы это дело принесло мне пользу. Побег…»       Девчонка осмотрелась и прикинула, смогла бы она, туго связав простыни, высунуться из окна, как в американских фильмах. И бросила эту идею, приоткрыв форточку и выглянув во дворик. Высоковато будет. Она не справится. Не сможет покинуть этот особняк. Не сможет соскользнуть с неровных плит крыши — ее коленки будут дрожать так сильно, что она не устоит на ровной поверхности. А что говорить о склоне крыши? К чему льстить себе? Она знает свое тело лучше прочих; оно шепчет ей: «не бери на себя слишком многое, Маринетт. Оставь эту затею храбрецам».       «Я что, свихнулась? Даже если у меня получится сбежать, то что дальше? Куда мне идти? Опять в детдом?! Нет, ха-ха, я туда больше ни ногой…»       Детдом. Пять мирных лет в стенах этого здания. Девчонки, с которыми она пережила периоды первой менструации, первых подростковых прыщей, комплексов и попыток выстроить свое собственное мировоззрение. Джулека, которую забрали. Алья, которая обещала каким-то чудесным образом позвонить в своей день рождения ей, Маринетт. Она хотела поговорить о матери. О настоящей матери Дюпен-Чен. Интересно, где же здесь подвох? Он непременно должен быть!       Судя по рассказам Мартины, их родная мать умерла в Париже, в той злосчастной квартире, в которую ворвался безумный бывший старшей сестры.       Но одно не даёт Мари покоя, наковальней ударяясь о кожу — предположим, что отец второй раз женился на женщине, потому что не хотел оставлять свою младшую дочь без матери, по зачем было выдавать эту женщину за кровную мать Маринетт, к тому же с внешностью, до боли напоминающей Сабин, да и с именем тем же? В чем смысл? Выгода?       «Выгода! — вклинилось в душу Маринетт. — Я — семнадцатилетняя сиротка… Боже, да кому я нужна? Какая от меня выгода, прок, ценность? Прок, прок, прок… Если так подумать, то общество учит нас не по крупицам создавать свою личность, а приносить пользу. И чего ради? В угоду высшим мира всего. Запрограммированные рабы, мы же как зомби с удовольствием кушаем то, что они нам протягивают — сплошную ложь и утешительные надежды на лучшее будущее…»       О, Маринетт, нашла время философствовать! Ударяться в размышления о несправедливости мира сего, когда у тебя своих проблем по горло.       Девушка мотнула головой. Она успокоилась. Ей нечего бояться, даже нечего терять. Все будет хорошо. Она подробнее узнает у Адриана о человеке, которому он ее пообещал. Миролюбиво, без скандалов и упрёков. Она должна знать, с кем имеет дело и что ему от нее нужно. Вернее, не от нее, а от девушки, параметром которой она соответствует — несовершеннолетняя симпатичная сиротка.       Дюпен-Чен втянула струю воздуха и закашлялась — здесь пыльно. Отлично. Вот и займет себя уборкой. В конце концов, ей здесь жить какое-то время.

***

      Уборка продлилась до самого вечера: Мари отвлекалась и не могла достойно закончить начатое. В этом суть ее натуры — хотеть все и сразу, и брать все и сразу. Никакой последовательности и порядка. Только хаос и… радуга! Маринетт-таки упросила Нино распечатать тот снимок потрясающего рассвета; спустилась в подвал, в котором нашла все необходимое: полотно, краски, кисточки и фартук; принялась рисовать. Будем честны, получилась мазня. Но у нее вышло передать весь удивительный контраст неба.       Ох, ладно, юная последовательница Ван Гога, поработала — пора и отдохнуть. Вытерев крупицу пота красными от гуаши пальцами, девушка развязала фартук, в сердцах скомкала его в руке и небрежно бросила на кровать. О, пресвятые боги, кого она обманывает?! Ничего у нее не вышло! Плохой из нее живописец.       Взяв из шкафчика Мартины футболку с глубоким вырезом в зоне декольте и короткие, но нежные на ощупь шортики, Маринетт стыдливо простонала, когда очередь дошла до нижнего белья. У Тины, похоже, вообще не было скромных вещей. А если и были, то она перехватила их с собой.       Да что же за блин блинской? А если ее, Маринетт, в этом кто-нибудь увидит! Она никогда в жизни не надевала чего-то настолько… вызывающего. В этой одежде она ощущала себя на редкость паршиво. Будто с нее содрали кожу. Она полностью голая — вся ее душа, все ее пороки, ее прошлое — его словно выставили напоказ всем людям. Если нравится — берите, не жалко, она же сама умоляет себя трахнуть! Провоцирует, экая негодница!       Бр-р.       Эти мысли — ничего хорошего. Они причиняют лишь боль, омерзение и желание заткнуть уши. В сердцах, не глядя, схватив с полки какие-то светлые трусики и лифчик без бретелек, она завернула всю одежду в длинное полотенце и, перекинув свою ношу через плечо, как сумку, двинулась в ванную.       Благополучно дошла. Без мыслей дернула за дверную ручку — та не поддалась. Повторила свое действие, и снова ничего. Только с третий попытки до девушки дошло, что за дверью вода блещет, а значит, там кто-то моется.       Пятна смущения облепили щеки, даже уши, наверное. У нее, что, в голове пусто? Она ничего не слышит? Настолько погрузилась в свои мысли? Но это правда. Она действительно думала, думала упорно и непрерывно, но это были какие-то рутинные, обычные, отвлекающие от насущных проблем мыслей, вроде тех, что в детстве она любила крабовые палочки и такую-то программу по такому-то каналу.       Хмыкнув и оперевшись о стену, Мари рвано выдохнула. Может, ей не ждать, а пойти пока в свою комнату? Но не тут-то было: Вселенная, точно прочитав ее мысли, велела папочки выйти из душа в этот самый момент. Почему из душа, а не из ванной, тобишь из помещения целиком? Все просто: он не переступил порог, лишь высунулся из двери. Мари открылась картина в половину его оголенного тела. Даже чуть больше, чем половина. Он не вытерся полотенцем.       Маринетт смотрела на него во все глаза и не могла поверить. Зачем он вышел так… ну, рано? Или это привычки мажоров — не вытираться, а позволить тёплому воздуху их отопленных домов иссушить влагу их тел? Адриан хранил гробовое молчание, Маринетт тоже. С взлохмаченных волос бизнесмена, сосульками облепившими его виски, стекали капли воды, по шее, ключицам, прессу и… ниже. Осознание, полное осознание его внешнего вида, заставило Мари сконцентрировать всю свою внутреннюю силу в мозге и уверенно вскинуть голову, отвечая на внимательный, испивающий ее до дна, взор Адриана, стоически.       — Чего ручку дергаешь? — недобро рассмеялся он, в тайне даже от самого себя обрадованный тем, что у нее хватило духу отбросить свои скромные загоны и сейчас смотреть на него с таким опасным вызовом. Малышка становится увереннее не по дням, а по часам. — Так не терпится увидеть меня голышом?       — Вы-то тут причем?       Удивительный прорыв! Дюпен-Чен даже не потребовалось прикладывать львиное усилие, чтобы ответить ему, не вжимая голову в плечи и тратя энергию, выпрямляя подгибающиеся колени.       — Ах, так мы снова на «Вы»? — Адриан закатил глаза. Край его губ насмешливо дернулся вверх. — Хорошо, мадемуазель Дюпен-Чен, прошу подождать вас минуту, я обмотаю полотенце вокруг бедер, чтобы вид моей эрекции и милой попки, как у младенца, не вгонял вас в крас…       Нажали на спусковой крючок — негодующий, надрывный вскрик сиреной вырвался из горла Маринетт:       — Да, будь так добр!       — Ну надо же, наши отношения выходят, но новый, более доверительный уровень! Впредь никаких Вык, надеюсь, мы друг друга поняли?       — Абсолютно, Адриан.       Адриан посмотрел на нее — коротко, прямо и одобрительно, а она отвернула голову, чувствуя на себя этот взгляд, но не желая его встречать. Он скрылся в ванной, но ненадолго — промокнет тело, обвернет полотенце вокруг бедер, как и сказал, и отчалит в свой кабинет — решать свои важные нудные хлопоты.       У Маринетт не так много времени, чтобы привести себя в порядок. А она явно не в порядке. Сердце бьётся так, словно к нему кто-то привязал электрошокер и сейчас, в этот момент, нажал на кнопку на пульте управления, и шокер пускал, пускал свои энергетические волны в сердце девушки.       Адриан. О Господи, Адриан! Она, конечно, и раньше называла его по имени, а у себя в мыслях — именно так и никак иначе, но непривычка никуда не убралась. После утреннего разговора, ее истерики, ей показалось, что она не может переступить через свои принципы и называть человека, который торгуется ей, по имени. Ведь по имени обращаются к друзьям, так? Он ей не друг! Просто алчный, подлый, гадкий лицемер!       Но… но… он вынудил ее! Настоял. Заставил. Ужасный человек, подлый манипулятор! С губ Маринетт капнул горестный смешок, когда она поняла, что топчется на месте, а именно обвиняет во всем Адриана. Да, его поступок — это преступление, и она не намерена оправдывать его, но и себя выгораживать ей не хочется тоже. Даже если он хотел, чтобы она называла его по имени, он требовал это не с ножом у ее горла. Она сама пошла на уступки.       Иногда бывает так тяжело различить, где твоя вина, а где другого. В ходе размышлений Маринетт и не заметила, как парень уже вышел из ванной и, сделав однозначный, приглашающий жест, почтительно склонил голову, как истинный джентльмен, и сказал:       — Прошу, миледи.       Его фамильярность раздражала, как какая-то неприятная мелочь, типа повышенной стоимости за молоко в супермаркете, но не более. Не глядя на оппонента, Дюпен-Чен стремительно вбежала в ванную, с размаху хлопнула дверью и заперлась на замок. До Маринетт долетел его заливистый хохот. Пусть смеётся, сколько ему влезет, а собственная безопасность дороже всего! Да и никогда не знаешь, что тебя ждёт в коттедже Агреста. Следует быть бдительной.

***

      Что может быть лучше прохладного душа? Только приподнятое настроение! С чувством космического облегчения Маринетт упала на кровать, улыбаясь до ушей и облизывая влажные губы. А-ах… прижаться бы к кому-нибудь сейчас, ощутить тепло чего-нибудь тела, услышать бархатистый голос, колыхающий пряди ее волос, над ухом.       Это необязательно должен быть любимый мужчина. Подруга, отец, сестра — неважно, главное, чтобы кто-то был рядом. Если кто-то готов посвящать свое драгоценное время тебе, слушать твое сопение, несвязное предсонное бормотание, это значит, что в тебе есть нужда. Твое существование не бессмысленно.       А сейчас… так непривычно тихо. Почти умиротворяюще, если бы не было так тоскливо. Когда Маринетт жила с девчонками в одной комнате, то всегда кто-нибудь шумел: шуршали переворачиваемые страницы журналов Альи, слышалось многозначительное хихиканье Роуз при чтении любовных романов на особенно пикантных сценах, трескалась ткань кофточек Джулеки, когда она рвала их, чтобы выглядеть, вопреки правилам, как истинная оторва.       Сначала Маринетт не могла привыкнуть, что ей придется разделять быт с какими-то, тогда ещё, незнакомками, но она на удивление быстро примирилась с таким раскладом делом и даже обрадовалась: вместе веселее! Эх… Зачем же Дюпен-Чен привязывалась к девчонкам? Чтобы впоследствии ее отняли от них, когда совершеннолетие так близко?       Да и вообще. Почему детей имеют права чужие люди забрать из детдома? А что, если дети… не хотят в другую семью? Выбора-то у них нет. Решение всегда за взрослыми, они ведь взрослые. Всегда знают, как правильно. Тьфу!       Во рту булькнул горестный смешок. Вот незадача! Она одна — никого нет рядом, чтобы обнять ее, поцеловать и пожелать спокойной ночи. Ни-ко-го. Она совершенно одна. Вот так, Маринетт, впитай в себя одиночество, смирись с ним.       Мари с досадой промычала что-то нечленораздельное. Нет в ее душе смирения! Она не оставит все так, как есть. Лучше пусть потом ее грызет совесть и здравомыслящий рассудок, чем одиночество. Она не будет маяться в пустой комнате. Она пойдет и…       И что?       Ответ нашелся быстро: она разделит с кем-нибудь эту душащую скуку. Хмм… может быть, с Нино? Она ворвётся в отведённую ему спальню и попросит, боже милосердный, сказку ей прочитать, что ли? Вот о чем его просить в… — взгляд метнулся к часам — в десять часов вечера? Он наверняка спит. Нет, это просто смешно! Он не поймет ее порыва ласки.       Но есть ведь ещё и Адриан. О, только не он! Этот вариант отлетает сразу. Они уже выяснили все, что можно было. Вот о чем им ещё говорить, а? Однако, просто любопытно… Видит ли он сны сейчас? Почему-то кажется, что нет. Даже если он лег в постель, то не факт, что заснул. Ворочается так же, как и она, раздражаясь из-за того, что не может найти удобную позу. Маринетт отчего-то хихикнула, как полоумная, в красках представив этот эпизод из жизни бизнесмена. Он, владелец нескольких роскошных особняков, переворачивается на своей шикарной, удобной кровати и не может отдохнуть в своих царских хоромах. И так же в этот момент, какой-нибудь небогатый паренёк с примитивным именем, ну, положим, Жак, спит себе без задних ног в грязной однушке, с полупустым желудком.       Резко перестало быть смешно. Над бедностью не смеются. Особенно те, кому она не грозит.       Действие — пушка, и она прогрохотала ядерным зарядом в голове Маринетт. Пора решаться. Либо сейчас, либо никогда. Маринетт рывком поднялась с постели — в глазах потемнело — и, шатаясь, поплелась вон из комнаты. В коридоре оказалось прохладнее. Мороз ливнем омыл полуголое — на другое определение Мари была не согласна! — тело девушки, и она поёжилась, приобнимая себя за локти. Кто бы знал, что в доме так холодно с приходом сумерек? Стоило вернуться в комнату и набросить халат, но Дюпен-Чен знала себя лучше всех; если она пойдет обратно, то больше не вернётся. Не осуществит задуманное. Позволит челюстям одиночества вобрать себя в рот и раскромсать на куски.       Оправдания, прочь. Стуча зубами, Маринетт направилась в сторону, где, по ее наблюдениям, находился кабинет папочки. Поколебавшись у порога, постучалась. Никто не отворил. Одно из двух: или его там нет, или он уснул за столом, как мертвец. Тогда она постучала ещё — более настойчиво. И снова провал! Значит, он не в кабинете, а в своей спальне? Вот конфуз! Какая она, Маринетт, нелепая.       И что вообще послужило ей поводом думать, будто бы Адриан не спит? Может, он выпил успокоительное или отвар из мяты, а вдруг, он сам хорошо засыпает? Она просто взяла и придумала что-то вместо человека. В этом мы все одинаковые: льстим себе мыслью, что нам известно, что думают другие люди, что любят и чего хотят от жизни. Всё-таки все подсластивают свое самолюбие.       И без того рискованная задумка провалилась. С треском лопнула. Признай это. Признай, что оказалась неправа, что не имеешь понятия, какие мысли волнами вздымаются в голове этого человека. Так будет лучше для тебя.       И Маринетт призналась. А потом развернулась и напоролась на Агреста. Она резко отпрянула и панически, как в приступе, задышала.       — Эй, ты в порядке? — Адриан в один широкий шаг подошёл к ней вплотную и накрыл ее лоб ладонью, проверяя температуру тела. Жара, кажется, нет. — Зачем искала меня?       Мари растерянно замигала, сбитая с толку его близостью и проницательным вопросом. Он не уточнял, искала ли она его. Он точно знал это.       — А… да… я просто…       Она нервно сглотнула. Не так себе представляла их вечернею встречу. Ей воображалось иначе: она зайдет к нему, как самоуверенная львица, и, ссылаясь на то, что имеет право врываться к нему в любое время, когда ей заблагорассудится, чтобы поболтать, посоветоваться или испытать забавы иного рода, а он не сможет ей отказать, потому что эти ее выходки — это будет компенсацией за моральный ущерб, ведь Адриан собирается вручить ее неизвестно кому, как дорогую безделушку, выигранную на аукционе.       — Просто что?       — Ну… — Девушка лихорадочно, точно солдат, ищущий на поле битвы взглядом товарища, заозиралась по сторонам в надежде, что в ее мозгу чудом образуется достойный ответ. — Мне было скучно!       — Угу, — Адриан наклонил голову, и в его исполнении этот безобидный, порой даже заинтересованный жест, выглядел почти угрожающе. Он впился в лицо девушки тяжёлым взором, но она выдержала и это, и его последующий комментарий: — Ты и в детдоме прокрадывалась в мужское крыло и составляла парням компанию, когда становилось… как ты выразилась? Скучно?       — Нет, — как можно более невозмутимо возразила она, пожав плечами. — Тогда мы с девочками разыгрывали трёх выскочек, которые жили с нами по соседству. Но здесь же нет стерв!       «Кроме той… горничной, Лили», — поправилась Маринетт в мыслях, о чем тут же пожалела: неприятные инциденты, связанные с ней, эхом отскочили от стен черепушки, распаляя боевой настрой.       — Хм, то есть, по-твоему, я похож на стерву?       — Ещё бы! — честно призналась Маринетт. — Эта роль создана для тебя.       Девушка ждала от Адриана хоть какой-то реакции: снисходительного кивка, беззлобной ухмылки, едкого замечания, но он никак не отреагировал. Просто кивком приказал следовать за собой, как будто бы она ручная собачка, готовая прибежать к нему по первому зову, радостно виляя хвостом. Какая ирония, ведь ничего другого ей и не оставалось. Она стала инициатором этой ночной встречи: она должна нести ответственность за последствия.       Понуро свесив голову, побрела следом. Вскоре они остановились. Дверь с лёгким скрипом приоткрылась — и Маринетт подняла голову, удивлённая. Сверившись, огляделась по сторонам: кабинет от комнаты Адриана недалеко.       Совсем недалеко. Он, должно быть, услышал, как назойливо она стучалась к нему. Смущение бритвой полоснуло по нервным окончаниям. В душе появился такой неприятный осадок, какой возникает у человека, пойманного за кражей или убийством.       Адриан открыл дверь и, склонившись в галантном жесте — снова, со скепсисом подумала Маринетт, вспомнив сцену из ванной — пропустил девушку вперёд:       — Ну? Смелее. Проходи, раз так рвалась сюда.       Вся ее уверенность в одночасье сошла на нет. Зря она это затеяла. Сидела бы в своей комнате, парилась в одиночестве и помалкивала. Зато не пришлось бы выкручиваться из этой неловкой ситуации.       Мари сковано помялась на месте. Адриан выжидал с лёгким недоумением. Хотелось дерзнуть и парировать, что, мол, в уговоре это прописано не было, следовательно, она не обязана входить в его спальню по первому велению папочки. Хотела-хотела, да самое обидное: нечего возразить.       Старательно не смотря на Адриана, она прошла в царские покои, как окрестила у себя в голове эту, безусловно, самую дорого обставленную комнату во всем особняке. Резная кровать из красного дерева, украшенная витиеватыми узорами и, кажется, японскими иероглифами и стулья из того же комплекта. Сразу видно — работа мастера. Тюли цвета венозной крови, темно-багряные, из атласной ткани, были плотно зашторены, не пропуская лунный свет. Зря. Ночное светило сегодня сияет наподобие солнца — истинно, как его падшая сестра.       Мари запрокинула голову вверх — и там ее встретила роскошь такая обильная, что уже становилось тошно: высокий потолок и громадная, величественная люстра, настолько не вписывающаяся в общий драматичный, таинственный интерьер комнаты, что эстетическая составляющая Маринетт подсказала немедленно опустить голову. Так девчонка и сделала.       Из размышлений ее вырвал Адриан, с разбегу плюхнувшийся на кровать.       — Мрачновато, — заключила Дюпен-Чен, окончив осмотр комнаты и робко усевшись на край кровати, на другую половину, подальше от Адриана.       — Слишком вульгарно, на мой вкус, — признался парень, расслабленно откинувшись на упругие подушки, — но выбирал не я, а Нино.       — А Нино, оказывается, транжир? — искренне удивилась Мари, хлопая глазками и разинув рот, как ребенок, впервые увидивший представление фокусника. Она смотрела на Ариана в ожидание ответа не отрываясь и, кажется, не моргая.       — Можно и так сказать. Мотает деньги, как ему вздумается. Вернее, мотал, — тут же спохватился бизнесмен, почувствовав укол вины за то, что взболтнул дочурке лишнего, — не всегда же он был таким примерным и рассудительным.       — А ты? — Очи Маринетт сделались круглыми-круглыми. Сама мысль о том, что у нее появился подходящий момент узнать об Адриане что-то новое, ранее неизвестное о его прошлом, приносило ей какой-то детский восторг. Она даже охрабрилась в своих движениях и придвинулась ближе, прогнувшись в пояснице, не заботясь, насколько открывается вырез декольте. — Каким был ты?       Адриан задумался на секунду, глядя в потолок и теребя край белого халата. Краска расплавленным, горячим золотом брызнула в лицо Мари. Так у него был халат! Не было этих закидонов мажоров, воображаемые ей, которым простым смертным не понять! И отчего же он не надел его, выходя из ванной?!       — Я… витающим в облаках. Но меня быстро спустили с небес на землю.       — Приземление было больным?       — Довольно жёстким. — Адриан хитро скосил глаза на дочурку. Так змей-искуситель смотрел на Еву, предлагая ей отведать запретный, но сладкий плод. — А что, хочешь узнать?       — Но для этого надо побывать на небесах, — по-доброму возразила девушка, чувствуя, как расширяется и наполняется теплотой ее душа. Ей нравилось говорить с Адрианом такими метафорами. Они впервые общались так легко, доброжелательно и непринужденно. Даже там, в гольф-клубе, кольцами клубилось какое-то недоверие и фальшь, а сейчас… — А у меня нет денег.       — Дурочка. Для того, чтобы достигнуть неба, не нужны деньги. Они имеют значения только на земле. У неба другие правила. Достаточно просто окружить себя нужными людьми, и они, как спусковая пружина несложного механизма, подбросят тебя в облака.       Парень говорил с воодушевлением, почти мечтательностью, но не производил впечатление нездорового, одурманенного фантазиями человека: напротив, в каждом звуке его мелодичного голоса дрожала предрассветная грусть. Тоска о прошлом, но вместе с ней — благодарность за лучшие годы.       Любопытство к персоне Адриана кипело в Маринетт, как никогда. Ранее он виделся ей, как неоспоримый враг, покушавшийся на ее свободу, но сейчас… за дурманом ненависти и презрения она впервые разглядела человека. Человека со своим прошлым за спиной, пережитыми болячками и ценным опытом. И как она могла сравнить его с незрелыми мальчишками, ее сверстниками? Они не смотрят так… проникновенно. Так, что захватывает дух и будоражит кровь.       Он такой живой сейчас, такой человечный. Почему он притворялся кем-то другим, прячась за броней пошлых шуток, лукавых взглядов и жутких угроз? Все вмиг прояснилось Маринетт, все стало понятно. Теперь она знала, почему истерила, боялась и чувствовала себя дичью, на которую ведётся охота. Адриан надел какой-то образ на себя, маску — и так заигрался, что оставил себя настоящего в тени.       Дюпен-Чен вздрогнула от осознания. А ведь она тоже… Да она с лёгкостью приняла участие в негласной игре и отведённой ей роли — затравленной, беспомощной девочки. Как обидно. Она забыла самое главное, что ни одной женщине забывать никогда не стоит: она — не жертва. Она может ударить, она может покарать, она может даже убить, потому что быть девочкой — это не значит быть жертвой.       Воцарившаяся идиллия была такой сладкой, нежной и хрупкой, что нарушать ее было страшно. Хотелось растянуть этот миг как можно дольше, и купаться в нем, как в божественном бассейне. Преодолевая соломинку сомнения, больно ткнувшую ее в самое сердце, она неуверенно начала:       — А Мартина была… одной из этих людей? Ты упал с неба после того, как она… ну…       — Она подарила мне крылья: она же их отняла. Видимо, я был недостоин. Нино — второй такой человек. Если бы не он, в придачу к крыльям я бы потерял и ноги. Если бы не его поддержка в то время… Боги, я не представляю, как бы сам справился.       Град застыл в глазах Маринетт и грозился обрушиться на одеяло талой, соленой водой. Маринетт ожидала, что бизнесмен как минимум расстроится из-за ее упоминания о старшей сестре, но он отвечал так спокойно, словно вещал о судьбе какого-то другого человека. «Он же… похоже, простил ее», — стрелой пролетело в голове девушки, и этот вывод так тронул ее, что она не могла сдержать этого потока, застелившего ее глаза.       Это не в ее силах сейчас — противостоять этим чувствам! Ее существо растроганно. Оно мурчит от удовольствия и пищит от умиления. Человек, который способен простить побег и ограбление своей второй половинки — это всё ещё ЧЕЛОВЕК. У него есть мораль, нравственность, сила воли, в конце концов… Какое счастье, боже мой. Если Агрест всё ещё не превратился в бесчувственную машину, то, может быть, он и над ней сжалится. Он же ее не отдаст тому, кому обещал? Он же не станет убеждать ее, что распоряжаться ее судьбой, как будто она безвольная рабыня, без целей и амбиций, — это нормально?       Маринетт было больно даже думать о том, что такой неземной лёгкости и откровенности больше не произойдет в их общении, что скоро он вновь закроется от нее, что она, рискуя всем, на коленях доползла до него и, буквально кинувшись на шею, зарыдала. Ее грудь взволнованно вздымалась: мыслей не было, только ощущение, что так правильно, что в этот миг — может, последний такой миг между ними! —  это будет самым правильным, самым необходимым им обоим сейчас.       Чуть снизу, под ухом Мари прошелестел его смешок — больше удивленный, чем насмешливый, и затем она почувствовала: его руки сзади ложатся на ее спину, водят от предплечий до поясницы, в том месте, где, по предположениям, вырастают крылья у ангелов. Ноги и руки, как семена виноградного куста, усеяли мураши.       Дюпен-Чен мягко отстранилась от Адриана, помня, что пока это умиротворение не прошло, ей следует задать хотя бы ещё один вопрос. Но Агрест не дал ей этого сделать: только она приоткрыла рот, он заправил всё ещё влажную прядь ей за ухо и, нескромно взглядом указав на ложбинку между грудей, прокомментировал:       — Из гардероба сестрички, я полагаю? Помню, я говорил ей, что сексуально — это не значит стильно. Как видишь, она никогда меня не слушала.       — Да, — Мари неловко почесала себя за ухом, — чувство вкуса у нее хромает.       — Завтра, — выдал Адриан с нежданной серьезностью, отрывисто.        Девушка глупо улыбнулась, не понимая, что будет завтра? Это касается ее? Жар хлынул по венам. Папочка отдаст ее тому человеку уже завтра?       — Что?       — Удобно будет съездить за покупками? Тебе нужна своя одежда.       Фу-ух. Пронесло. Хвала Создателю. Впервые в жизни она обрадовалась, что ошиблась в своих поспешных предположениях. Всего лишь покупки. Если он так заморачивается, значит, ей следует надеяться, что она останется здесь на более длительный срок, чем рассчитывала? Сколько это? Месяц? Два?       — Было бы прекрасно, я так и планировала. То есть, Нино обещал отвезти меня, но… Почему ты спрашиваешь?       — Хочу проветриться, — уклончиво ответил Адриан, смотря куда-то через плечо Дюпен-Чен. — Заодно заберу смокинг.       «Ну конечно, — прохладно подумала Маринетт, — у богатых все на заказ, персонально для них». Тем не менее, вслух она сказала другое:       — А разве ты не занят?       — Как видишь, не особо. — Мари почему-то казалось, что сейчас Адриан пребывал в неком трансе. Она не ожидала услышать пояснения, но он зачем-то добавил, как на автомате: — Крупных проектов на ближайшие время не запланировано. С остальным в состоянии справится Нино и Феликс.       «Феликс? — удивилась девушка. — Значит, он тоже скоро будет тут». Она решила не уточнять, как скоро ждать младшего Агреста, но, мысленно помолившись на удачу, решилась полюбопытствовать то, что отчаянно хотела знать, потому что если она права… У нее есть шанс не быть проданной неизвестно кому и зачем.        — Ты на нее больше не злишься? На Мар…       — Нет, — не дослушав имени бывшей жены, прервал бизнесмен, склонив в голову и посмотрев в глаза Маринетт — понимающе и просто. «Он все понял, — кисло про себя заметила дочурка. — Понял мой посыл, понял, как много для меня значит его прощение предательства Тины».       — Почему?       — Все на свете приедается, Маринетт. Даже ненависть. Жажда мщения. Желание пустить кого-то по всем кругам Ада. — Парень вновь улегся на прежнее место, потянув за собой Мари. Она доверчиво прижалась к нему. Чуть раскрывшийся халат обнажал мускулистую грудь. Ее ухо там, где его сердце качает кровь: она слушала, как оно стукало — неумолимо и гулко. — Особенно если ты когда-то побывал на небесах. Такие вещи, как злость из-за налогов, разочарование в близких, несбывшиеся надежды… Просто это все кажется настолько незначительным и неважным, когда ты понимаешь, что из этих вещей соткана наша жизнь. Тратить жизнь на бесполезное нытье, оправдания своей лени, неуспеха? Вот уж смутные перспективы!       Он знал, о чем говорил. Он сам это пережил. Это не пустой звук. Особенно сокровенно для девушки было то, что он говорил не так, будто поучал ее, а просто делился с подругой своим жизненным опытом. Вот оно что! Он говорил с ней, как с равной себе. Как с таким же человеком, с такими же правами и возможностями. Дюпен-Чен не хотела тешить себя надеждами, что это навсегда, что не будет больше колкостей, угроз и слез, что отныне он не будет ставить себя выше ее, но…       Темные брови сложились домиком, и Мари сильнее зажмурилась, как бы отгоняя видение о том, что все будет сказочно. Ничего не будет сказочно, ни в доме Адриана Агреста. Ни в постели, которую он ранее разделял с ее старшей сестрой.       На грудь навалился булыжник — дыхание перехватило, воздух словно уплотнился. Маринетт открыла рот и взабрала в себя как можно больше кислорода, пока его не перекрыло. Закашлялась.       — Что с тобой? — недоумевал Адриан.       — Подавилась.       — Слюной? — бровь Агреста со скепсисом приподнялась вверх, а Маринетт скривила лицо, передразнивая: зануда, мол.       — Воспоминаниями.       Адриан ласково потрепал ее по макушке, как котенка. Котенок зашипел, его шерсть неопрятными волнами улеглась на теле. Дочурка пригладила локоны, с порицанием цокнув.       — Давай спать, — предложил Адриан тоном, не подразумевающим ответных реплик.       Маринетт удивлённо возрилась на своего спасителя от скуки:       — А я могу… остаться здесь?       — Похоже, что я запрещаю?       — Вовсе нет.       Адриан, чуть придерживая Мари за затылок, высвободился из ее объятий и погасил свет. Глаза девушки, не привыкшие к темноте, видели смазанный, двигающийся силуэт. Это Адриан снимал халат. Краснея, дочурка отвернулась. Шелестя, бархатистая ткань соскользнула с его тела. Он поддел халат и повесил его на вешалку. Жара плеснулась под кожей Маринетт от осознания: ей тоже следует раздеться.       Раздеться… Дьявол. Ну почему это так смущает?       Пока Мари боролась с собой, Агрест уже вернулся обратно на кровать — матрас даже не скрипнул под его весом — и обнял Маринетт сзади. Его лёгкое дыхание щекотало мочку ее уха.       Как же. Черт побери. Душно. Просто до невозможия.        — Доброй ночи.       Осмелев, она развернулась к нему. Глаза привыкли к абсолютной тьме, и она могла разглядеть черты его лица. Рывок — теплые губы мазнули по ее щеке. Удивленный вдох повис между ними.       — Добрейшей, — ответила она машинально, порывисто, стремительно натянув одеяло по самый подбородок.       «Спокойной ночи, — добавила она у себя в голове, с трудом унимая рехнувшуюся пульсацию, которая устроила настоящую войну ее жилкам на шее, запястьях и на боках. — И пусть она никогда не кончается…».       Ощущение нереальности происходящего не покидало Маринетт до того самого момента, пока она не провалилась в спасительное небытие.

***

      Солнце птицей билось в веки. Девушка нехотя разлепила глаза, потирая их полусогнутыми кулачками. Когда, осев на кровати, она потянулась, разминая суставы, то сразу заприметила — стоит заметить, к своему чрезвычайному удовольствию — что мрачные шторы были широко раздвинуты, и солнышко, разбудившие ее, весело освещало комнату.       Удивительно, как освещение влияет на пространство. Маринетт с восхищением узрела: при дневном свете и без того большая спальня казалась ещё более широкой, а потолки высокими. Угрюмость ушла с луной; ее сменили яркие ясные лучи.       Чудесное утро! Мари убедилась окончательно: она проснулась с чувством вселенского обожания.       Разве что жажда мучила ее. Схватившись за пересохшее горло, Дюпен-Чен повернулась к стороне, на которой спал Адриан, но его там не оказалось. Должно быть, уже встал. Ох, сколько времени? Они же планировали поехать за покупками! А что, если она проспала до обеда, и Адриан решил не будить ее и поехать в одиночку?       Нет уж! Одежду она намерена выбрать себе сама. Девушка воинственно вскочила с постели, плотно стискивая челюсти. Она яростно мотала головой туда-сюда, но так и не нашла желанного: где же часы? Настенные, настольные, какие угодно?       Поймав себя за тем, что кидается из крайности в крайности, Маринетт приложила пальцы к вискам и помассировала их. Да что же с ней, в самом деле?! Ах, она просто пойдет в ванну, умоется, спуститься на кухню, опрокинет в себя стакан воды — да побольше, а то сухость львиными когтями царапает внутренности! — и посмотрит на время. К чему все усложнять?       Верно, вот так… Просто вчера был насыщенный день, да… Маринетт в деталях вспомнила все стычки с Адрианом, и ее зрачки в возбуждении расширились. Ей страшно! Они с папочкой так хорошо ладили вчера, особенно под вечер, но что, если то была минутная слабость, и, проснувшись, он все обдумал и обозлился на себя за то, что поделился с ней чем-то настолько личным для себя? Он непредсказуем — она знала: если он сейчас встретит ее на кухне или в коридоре в нехорошем расположении духа, то она предпочтет запереться в комнате на семь замков.       Дочурка не без грусти призналась себе: ни на какой прием, кроме радушного, она не согласна. Если Адриан вновь ополчится на нее, то ее сердце не выдержит. Она не боец, к чему лукавить? Она не создана для того, чтобы каждый день сносить язвительные шутки. Она — мирное существо! Устала враждовать. Это выматывает ее, высасывает все силы. Терпя такое отношение и отвечая на гнев гневом, она идёт наперекор своей природе.       Хлопнув себя по щекам, Мари сказала себе: «Хватит думать, пора действовать».       Так девушка и сделала: пятиминутная зарядка, тихое напевание какой-то знакомой песни, водные процедуры — и бодрость вернулась к ней. На пути в ванную никто не встретился ей, зато настроение заметно улучшилось. Спустилась в кухню. Тоже никого. Только клацали клавиши в кабинете Нино — очевидно, трудяжка не переставал заниматься скучными бизнес-делами.       Зевнув, Маринетт решила не заморачиваться насчёт завтрака: она плеснула в стакан холодное молоко, сделала тостеры, приправила их вкуснейшей ветчиной, к своему счастью, найденной в полупустом холодильнике, и живенько все съела, облизав пальцы.       Только она покончила с завтраком и убрала за собой: прихрамывая и опираясь на подставленную руку сопровождающего ее охранника, зашла… Лили! Та самая горничная, которую Мартина так ловко подстрелила, как дичь на охоте.       Увидев Дюпен-Чен младшую, Лили склонилась в шутливом реверансе — какой вежливой она стала, схватив пулю! — и фальшиво улыбнулась:       — Здравствуйте, мадемуазель.       — Ага, привет, — не церемонясь, сказала Маринетт, все ещё потрясенная. — Как твое здоровье?       — Уже лучше. Спасибо за беспокойство.       Горничная сохраняла невозмутимый вид, но выглядела, как побитая собака — шаги, дающиеся ей с трудом, и одышка выдавали ее состояние с потрохами. Маринетт смотрела на ее удаляющуюся спину и готова была поклясться, что на какой-то жалкий миг Лили осклабилась.       Дочурка бедром облокотилась о столешницу, пораженная. Будь шок кинжалом, он бы сейчас торчал из спины Маринетт.       Лили плохо, она должна быть в больнице. Неужели она вернулась по какому-то делу? Ну, не работать же? Или, хм, она уволилась и вернулась в коттедж Агреста, чтобы забрать какие-то свои вещи? Нет, серьезно, что здесь происходит? Почему за эту неделю в жизни Маринетт появились люди, которых быть не должно?       Лили, например! Какие бы не были причины, ее явно нужно подлатать: а что, если ранение недооценили, и швы — или чего у нее там? — могут разойтись при излишней нагрузке? Маринетт психанула и сдавленно, неслышно рассмеялась.       Она искренне переживает за Лили? За Лили-то, которая в первые же дни делала Дюпен-Чен двусмысленные намеки, запугивала ее, внушала, что она секс-рабыня и говорила другие премерзкие вещи, которые простой прислуге говорить не положено! Да ещё этот Фабьен…       Забавно выходит. Маринетт чувствует себя частью какого-то тайного заговора, направленного непосредственно против Адриана Агреста. Держи друзей близко, а врагов ещё ближе, как-то так?       Фабьен, Лили, да и другие слуги… они все знают больше, чем им следует. От строптивой горничной Маринетт даже и не думала разузнать какую-то информацию, а вот первого следует разыскать. Раз этот парень решился ее запугивать — значит, он не боится последствий. Не боится того, что девчонка может рассказать об этом хозяину особняка, а уж он-то примет какие-то меры.       Потом Маринетт одернула себя. Мысли бегут вперёд здравого смысла, но даже если предположить, что некоторые из слуг действительно следят за Адрианом и выжидают подходящего момента для нанесения удара, то разве это ей не на пользу?       Особенно если по репутации Адриана ударят до того, как папочка отдаст ее некому анонимному лицу. Это будет удачно! Считай, убила двух зайцев одним выстрелом: и «обещание» аннулировано, и Адриан будет обезоружен и ничего ей не сделает…       Потом девушка вспомнила, как тепло они с Адрианом общались вечером, и ей стало совестно. Ладно! Она посмотрит на его поведение. Если он ещё раз позволит себе какую-нибудь грубость, или силой поцелует ее… честное слово, она за себя не ручается.       Спустя полминуты, из того же прохода, по которому проходила Лили, вышел Феликс. Маринетт поспешила окликнуть его:       — Феликс!       Она широко улыбнулась и подбежала к нему почти впритык. Ну наконец-то в этом доме объявилось лицо, на которое она может более-менее полагаться! Может ведь? На радостях она даже порвалась обнять его, но он не выглядел расположенным ко всякого рода нежностям, поэтому она тут же сгладила неловкую паузу, напустив на себя деловитый вид.       — Может, ты мне объяснишь, в чем дело? Эта горничная…        Девчонка скосила глаза, из-под нахмуренных бровей, в том направлении, куда удалилась неожиданная гостья.       — Лили, — невозмутимо поправил Феликс.       Маринетт вытянула лицо, уставившись на него с вопросом. Конечно, она помнит имя этой выскочки! Спрашивала она о другом. Мари ожидала дальнейших пояснений, но Агрест младший угрюмо молчал. Его руки, сведенные за спиной и бледно-голубые глаза, точно пропущенные через хрустальное стёклышко, избегали смотреть прямо на нее, Маринетт. Это беспокоило. Он явно не хотел продолжать разговор, но Дюпен-Чен упрямо продолжила гнуть свое:       — Что она здесь делает? Разве она не должна быть в больнице?       — Она не на работе. Она со мной.       «И часто ли ты таскаешь горничных на их работу не работать, а так, с собой?» — хотелось спросить девушке, но она промолчала.       — Я не удивлена. Она не вела себя как простая горничная с нашей первой встречи. Она грубила мне. Почти угрожала. В каком-то смысле я ей даже благодарна. Наивно было надеяться, что все будут вежливы со мной.       Маринетт вновь вспомнила Фабьена и ругательства гарью заскрипели у нее на зубах. Не только Лили и Фабьен, но и другие горничные, снующие туда-сюда с самыми непроницаемыми выражениями лиц, не внушали доверия. Несмотря на то, что Лили и Фабьен — единственные, кто решили ее подразнить в открытую, Мари не раз ловила не себе заинтересованные и испытующие взгляды слуг, но не обращала на это внимания. Списывала все на человеческое любопытство. Но сейчас, когда обстановка накалилась… что-то здесь не чисто. Что-то ускользает от нее, показывает язык, лавирует на виду, но не даётся…       — Боюсь, ее высокомерие ввело тебя в заблуждение.       Маринетт хмыкнула. И вправду, горничная вела себя крайне заносчиво. Будто бы она уже считала себя полноправной хозяйкой владений Адриана Агреста.       — Пожалуй, ты прав. Однако теперь, похоже, пуля, которую ей всадила моя сестра, возымела положительный эффект и укротила ее пыл. — Девчонку сразила догадка, но она сохранила невозмутимое лик и очень бы хотела, чтобы яркие краски отхлынули от ее лица. Феликс раздражен, а когда человек на нервах, он может взболтнуть много чего… интересного. Главное — потянуть за ниточку. А там уж прикатит клубок. — Больше она не показывает свои зубки. Поделом этой выскочке.       — Это пока что.       — Я надеюсь, что это «пока что» продлится как можно дольше. — Дюпен-Чен с огромным удовлетворением наблюдала за тем, как брат Адриана теряет самообладание. От злости жилка на шее проступает отчётливее, бьётся, как птица в клетке, которая рвется на свободу, не осознавая — уже не убежать.       — Почему ты злишься? — спросила Маринетт, дождавшись особо красочного момента, когда Фел так стиснул челюсти, что даже мягкий контур его лица приобрел неестественно резкие отблески. Слова Мари прозвучали, как меткий выстрел. Она будто бы попала в живую мишень, не прицеливаясь.       — Я не злюсь.       «Врешь, — не без удовольствия жужжали майские мысли-жуки Маринетт. — Ещё как злишься». Она стояла близко, и ей не составило труда протянуть руку и погладить его запястья, кулаки, готовые взорваться от напряжения. Ну надо же, его тело будто бы воплотилось в гранату, таймер которой неспешно отсчитывал секунды до взрыва. Наверное, последние дни выдались для него нелегкими, раз его удалось так легко вывести из внутреннего равновесия: буквально с полуоборота.       Маринетт резко отпрянула, опасаясь попасть под раздачу, когда он взорвется. Не время жалеть его, думать о его чувствах к горничной… Сейчас не до того. Взять себя в руки — про себя отпарировала Мари и действительно собралась. Надо — давить — на больное.       — Хоть мы и мало знакомы, но ты показался мне человеком, умеющим совладать с собой. Не думаю, что сдержанный человек при каждом споре так стискивает кулаки.       — А мы, оказывается, спорим?       — Мы — нет. — Девушка позволила себе лёгкую торжественную улыбку. — Я — да.       — Постой-ка… Ты меня провоцировала? — Феликс ощетинился, но тут же смилостивился и удостоил Дюпен-Чен коротким, но одобрительным кивком. — Не очень умело.       — Тем не менее, это сработало.       «Тут уж не поспоришь, — с невольным уважением признал Агрест младший. — Быстро учишься, Маринетт. В этом ты похожа на сестру».       — Я тебя недооценил.       Феликс почтительно наклонил голову, и Маринетт сдержалась, чтобы не заверещать — так польстила ей Агрестовская похвала.       — Зря, — без злорадства укорила она, тем не менее, не скрывая триумфа за белозубой улыбкой.       Феликс пропускал ее слова через себя, признавая в ней не беспомощную девчонку, которая чуть больше недели назад вздрагивала от каждого шороха, а достойную соперницу: «Зря, и тут нечем возразить. Лили убрала свои зубки, а ты обнажила. Как символично».       — Чего ты от меня хочешь? — в лоб метил он, желая скорее разрешить это недопонимание. Она провоцировала его не просто так. Искала точки опоры. Уязвимые места. Вот дьявол, а он позволил себе расслабиться.       — Пока ничего, — Маринетт отступила от него, показывая, что разговор завершён. — Но если потом я обращусь за помощью, ты поможешь?       Феликс отвёл глаза. Он не может говорить наверняка. Все зависит от того, что она попросит.       — Если твоя просьба не будет выходить за рамки, то считай, что у тебя есть возможность обрести сильного союзника.       — Есть возможность — это не значит есть гарантия… — философски заметила Маринетт. Впрочем, Агрест уже ушел и не мог слышать ее мыслей вслух.

***

      — Да-да, я слушаю, — сказал Нино, не отрываясь от монитора компьютера.       Он что-то увлеченно читал, иногда посмеивался и печатал в ответ. Очевидно, переписывался. Иногда даже поглощал кофе — громоздкими глотками. Словом, ловчился и делал несколько дел одновременно, но точно не был сосредоточен на просьбе Маринетт, хотя она повторила ему уже два раза.       Вскипев, девчонка жалостливо простонала. Ну, что же за гадюка такая, эта жизнь? Недавно она ощутила свое превосходство, в тёрке с Феликсом, а сейчас ее бессовестно динамят. А у нее, между прочим, важные вопросы и просьбы накопились!       Набравшись храбрости, Мари приосанилась и величественной походкой подошла к столу Нино и, резко дёрнув монитор в свою сторону, едва ли не оторвала какие-то шнуры. По неловкости своей она задела кружку, поставленную у самого края. Благо, кофе остывало на донышки, и когда кружка укатилась под стол, на нем расплылось лишь небольшое пятно. Помощник Агреста тут же очнулся, насупился, как кот, забрызганный водой и живенько вернул свое рабочее место в прежние состояние: поправил монитор, поднял кружку и вытер лужицу розовыми салфетками.       Маринетт тем временем плюхнулась в кресло, ожидая расплаты, но Ляиф, как назло, молчал. Тишина стискивала дочурку плотными жгутами, и она не выдержала первой:       — Ну извини! Просто ты меня совсем не слушал!       Мулат выслушал ее с убийственным спокойствии. Даже не смотрел на нее. Затем, откинувшись на спинку стула и сложив руки шпилем, нравоучительно изрёк:       — Если и дальше будешь привлекать к себе внимание подобными детскими, истеричными методами, далеко по жизни не пойдешь.       Маринетт опустила глаза в пол, в самом деле почувствовав себя виноватой, но не могла унять ехидные волны, вздымающиеся в голове: «А мне далеко и не надо, моя станция рядом».       — И что же настолько важное ты хотела узнать, что по…       — Где Фабьен? — в нетерпении прервала его Дюпен-Чен. Ей стыдно так общаться со взрослыми, правда! Но ей так же очень, очень необходимо проверить свои догадки — может быть, безумные, зато дельные! Нино недовольно поджал губы, но никак не прокомментировал эту дерзость. Спасибо и на этом.       — Он уволился. Ты разве не знала?       — Куда уж там, — съехидничала Мари — ее глаза преобразились в узенькие, хитрые щёлочки. — Я свое будущее туманно представляю, не то что Фабьена.       — Хм, — Нино потёр воображаемую бородку, в который раз игнорируя колкость Маринетт. Какая разница, что ее там не устраивает? Бог не слышит писк мышей, как-то так? — Ты ведь спрашиваешь про Фабьена потому, что он недостойно вел себя вчера?       — Недостойно — мягко сказано, — пожурила Дюпен-Чен, отчего-то огорченная недавними воспоминаниями. — Он угрожал мне.       — Он докладывал о распорядке дня Адриана своим людям, — неожиданно доверительно ввел ее в курс дело помощник Адриана, наблюдая за ее восхитительной реакцией: рот округлился, брови недоверчиво прищурились, отчего вокруг глаз пролегли нечёткие, едва заметные морщинки. — Мы давно знали, что он… ну, не совсем шпион, однако если тебе так проще… Короче, — поторопил он себя, — мы знали, на кого он работает, но позволяли ему быть здесь, ожидая, что же предпримет его… заказчик. Заказчица, вернее…       — Зачем ты мне все это говоришь?       — Заказчицей была твоя сестра.       Маринетт издала какой-то причудливый, гортанный звук. Если бы она сейчас пила воду, то поперхнулась бы ей. Тем не менее, в горле все равно как-то запершило — кучковались разом накатившие эмоции: от недоверия до негодования.       — Что? Но этого не может быть! Если он работает на мою сестру, то зачем угрожал мне? — Догадка цапнула Мари за нос, но она не хотела в это верить. Тина — ее сестра! В их первую и, хочется верить, не последнюю встречу, она вела себя более, чем благожелательно. Ничего не утая, рассказала ей об их совместном прошлом, стольким рисковала, выкрадывая ее из Агрестовского дома, в конце концов! — Мартина же не хочет причинить мне вред.       — В том-то и дело, — подперев щеку рукой, вещал Ляиф. Маринетт казалось, что он злился из-за незнания чего-то важного, ведь радужку его и без того темно-карих глаз затопили зрачки. И вместе с тем в них отражались яркие блики монитора… Завораживающий контраст. — Мне кажется, Мартина — это не тот игрок, которого можно убрать со счетов, лишь припугнув… Нет-нет, она нас всех так просто не отпустит. Я волнуюсь, что она собирается… — Помощник Адриана запнулся, пристально вглядываясь в лицо Дюпен-Чен. Он наверняка гадал о том, насколько ей можно доверять. Маринетт инстинктивно распрямила спину, всем своим видом являя личность, заслуживающую быть просвещенной в это дело. Наконец, Нино принял решение: прочистил горло и продолжил: — Похоже, Мартина сделала вид, что не заинтересована твоей дальнейшей судьбы. Подозреваю, что в Адриане ещё остались крупицы доверия к ней, но у меня — нет. Скорее всего, она хочет выкрасть тебя. Только на этот раз не прямо и безрассудно, среди бела дня, у всех на виду, а по-тихому, в самый неожиданный момент, когда мы более всего уязвимы… Я думаю, нужно быть готовым к любому удару, в любое время и в любом месте.       Нино пристально следил за реакцией Маринетт, но она не замечала этого. Она отвернулась к окну. Смотрела не на великолепный сад, аккуратные, пышные кусты и душистые цветы, а куда-то вдаль, за пределы горизонта…       Откровение Нино не на шутку поразило ее. Встревожило. Затронуло самые тайные импульсы души, но… Мысли, как быстрый, неугомонный ручеек, текли, задевая камушки, совершенно в другом направлении…       Девушка впервые задумалась о том, а каково Мартине Дюпен-Чен было жить в качестве жены бизнесмена? Как ее приняли в его доме? Какие она отношения выстроила со слугами? Лили тоже позволяла себе проявлять такое неуважение к жене Адриана Агреста, как и к ней, Маринетт?       Мари прикипела любопытством к тому, как строятся отношения внутри этого особняка. Люди не делятся здесь на близких и посторонних. У всех есть какие-то тёрки, какая-то взаимосвязь. Фабьен — шпион Мартины. Но девчонка готова поставить на кон свой палец, что видела его мельком, когда приезжала в коттедж впервые… Если он работал здесь до того, как Марти переступила порог этого особняка, значит, она его подкупила? Подговорила? Что она сделала, чтобы перетянуть канат на свою сторону? Как она заставила человека, который, возможно, не хотел ввязываться в шпионаж, работать на себя?       Лили ненавидела Мартину. Многие ли поддерживали ее ненависть? Что, если из-за сестры у самой Мари много врагов? Добром это не кончится.       — Я не верю, что вы просто  отпустили Фабьена! — вымолвила девушка, каким-то нервным движением дернувшись к мулату. — Он ведь может привести к Ма…       — Да-да, Маринетт, именно так… — довольный, как черт, наблюдающий за оргией своих темных слуг, поддерживал ее мысль Нино. — Именно поэтому двое наших охранников и одна хакерша следят за передвижениями Фабьена. Он уже связывался с Эмилией — так ее зовут, вроде — подругой и сообщницей Мартины.       При упоминании о верной соратницы Мартины дочурка скривилась. Да, она помнит эту неприятную, нагловатую Эми, взирающую на Тину с неприкрытым обожанием…       Уловив настроение Дюпен-Чен младшей, Нино поспешил замять паузу:       — Твоя сестра пока что на виду, но я думаю, что это ненадолго.       — По твоим словам, Мартина — злобная вещунья какая-то, — фыркнула Маринетт куда-то в сторону.       — Поверь мне, так оно и есть. Ты знаешь ее недостаточно.       — Надеюсь, — с нажимом проскрежетала Мари, — что это ненадолго, и скоро я узнаю свою сестру. Мне надоело слышать от посторонних людей доводы о ней.       «Я надеюсь на это не меньше твоего», — подумал Нино, перед которым уже маячили светлые перспективы, как кусок мяса перед львом: если позволить Мартине во второй раз похитить младшую сестру, проследив за ее передвижениями, можно узнать много чего интересного. В особенности если прикрепить к одежде Маринетт прослушку.       — Разве Адриан — посторонний человек?       — Кстати, об Адриане, — подхватила сменившуюся тему девчонка, — а где он? Он обещал поехать за мной за покупками вместо те…       — Да, я помню, — чуть раздражённо отрезал Ляиф. — Он не хотел будить тебя. Сейчас разгребает вчерашние отчёты.       Маринетт украдкой взглянула на дисплей электронных часов, стоявших на массивном столе — пол-одиннадцатого. Что ж, не так уж и поздно…       — А судостроительный бизнес — это очень тяжело? — со всем энтузиазмом, на который только была способна, спросила Маринетт. Этот вопрос застиг Нино врасплох, но он тут же собрался:       — Ну, смотри, — с неожиданной горячностью клюнул на крючок он, открыв верхний ящик и достав оттуда схемы — чертежи яхт, паромов и лодок — и разложив их на столе лицом к Маринетт, как пасьянс, принялся за рассказ: — в основном, конечно, цифры, аналитика и точность. О, точность — важнее всего. Любая погрешность в расчетах может стоить жизней людей. Знаешь, когда я был юношей, то увлекался чтением приключенческих романов про пиратов и моряков, но, войдя в этот бизнес и побеседовав с людьми, прошедшими реальное испытание морской стихией, я понял…       Беседа затянулась на двадцать минут — они пролетели за считанные секунды. Пыл Нино передался и Дюпен-Чен. Сначала она откровенно скучала, и лишь наигранно вдохновенно кивала, но потом… Она и не заметила, как Ляиф увлек ее — и она уже внимала информации, бурно реагируя: то добавляя эмоциональные восклицания, мол, «Э-гей, вот дают ребята!», то задавая встречные, порой каверзные и глубокие вопросы.       Нино интересно рассказывал. По сему, у него природный дар рассказчика! Про себя Маринетт отметила, что из Нино вышел бы хороший лектор — куда лучший, чем сотрудник компании «Агрест», раз он вместо рутинной, но высокооплачиваемой работы кофе распивает, да с ней болтает. О последнем она ему и сказала, но он тут же опроверг ее неуместное замечание:       — Но-но-но, милочка! — Он важно выставил указательный палец вперёд, напуская пафоса. — У меня, между прочим, скоро отпуск, так что мне можно и остудить рабочий пыл!       Довольная беседой и своей актерской игрой, Маринетт уверенно вышла из кабинета. В следующую секунду — облокотилась лопатками о холодную стену. Глубоко вздохнула и попыталась унять сердцебиение. Нино, наверное, так распоясался и соизволил занять себя разговором с ней потому, что у него давно не было внимательного собеседника… или собеседницы.       А тут она со своим вопросом! Если честно, то Дюпен-Чен и не рассчитывала настолько разговорить Нино. Однако полученным результатом она очень даже довольна. Что ж, ее удача, что работа мулата не подразумевает тесного контакта с людьми, по которому он уже видно соскучился.       Их отношения однозначно улучшилась. Это добрый знак! Сначала она хотела попросить Нино о помощи, но они ещё не в тех отношениях, чтобы она всерьез рассчитывала на его услугу. Но, по сути своей, Нино — хороший, понимающий человек. Он может стать сильным союзником, почти таким же, как Феликс! Главное — терпение.       Постепенно, раз за разом, Маринетт будет общаться с Нино, спрашивать его мнения в тех или иных вопросах, и, наконец, выстроит мостик доверия между ними. Ну ей очень, очень нужны союзники! Люди, на которых она может положиться. Особенно с ее шатким положением.       Она не знала, куда пойдет, выпустившись из детдома, а после удочерения ее положение вообще стало крайне неоднозначным.       Тем не менее, сейчас она была взбудоражена и приятно удивлена. Нино придался ностальгии, даже поведал о своем детстве, о своих ожиданиях и их грандиозных опровержениях… Из чего Маринетт сделала вывод, что высокие ожидания — неоспоримое зло.       Люди разочаровываются в отношениях, людях, странах лишь из-за того, что возлагают на тех какие-то огромные, но пустые надежды.       К тому же и своего босса Нино не обошел стороной: информировал о его стойкости о терпимости в бизнесе. Подкрепил свои истории историями из жизни. Вымысел это или правда — Бог знает!       Да только Мари, у которой ещё сохранились в душе приятные ощущения, ещё больше зауважала Адриана. Остаётся надеется, что Ляиф не нарочно подавал своего босса в хорошем ключе…       Унялся, наконец, восторг. Правда после того, как Мари утихомирила пульс, она на всех парах — незримый дымок головокружительного счастья шлейфом тянулся за ней — рванула в кабинет Адриана. Час на сборы, и они в пути — посещают гламурные парижские бутики.

***

      Пока Адриан стоял в очереди, а Маринетт сидела за столиком, чтобы никто — упаси боже! — не посмел занять место, которое они первыми заприметили, девчонка не могла перестать глупо хихикать. Подумать только! Человек, который ещё недавно катал ее на серебристом порше по самым ухоженным улицам города, высаживал ее у старейшего парижского универмага Le Bon Marché, покупал ей дорогие шмотки в самом Comptoir des Cotonniers и Chanel, сейчас ждал, когда приготовится их заказ в самом обычном, тесном, многолюдном Макдональдсе на улице де Револи.       Маринетт усиленно махала ладонями на свое лицо, подгоняя лёгкие, спасительные волны ветерка. Как же, блин, здесь душно. Говор, говор — он уже стоит в ушах, в ноздрях, везде буквально. Эх-х, к комфорту быстро привыкаешь!       Однако мысли о недавних покупках успокаивали нервы. Сейчас там, в багаже серебристого порша — подумать только! — ее собственные шмотки от Коко Шанель и Сони Рикель. Ну, не круто ли? Услышала бы Хлоя Буржуа об этом, ей бы потом на свои вещи смотреть было бы стыдно. Ха!       Маринетт несильно стукнула себя кулаком в грудь. Так! С подобными мыслями не далеко зазнаться и стать такой же выскочкой, как высокомерная блонди, а этого Дюпен-Чен точно не хочет.       Ей даже купили собственный сотовый с сим-картой, кхм… Это уже что-то, да значит.       Поглощённая своими мыслями, она и не заметила, как к ней кто-то подсел. Когда напротив нее вызывающе кашлянули, она обернулась на звук. Мужчина, пол-лица которого было скрыто красным капюшоном толстовки, сидел, свесив голову. Он сразу показался Дюпен-Чен каким-то подозрительным. Мутным…       — Извините, здесь занято, — как можно учтивее постаралась напомнить она, но тревога красной нитью переплеталась с умеренной твердостью.       Ее слова не возымели эффект: странный тип, похоже, никуда не торопился. Он не то чтобы не сдвинулся с места, а даже не шелохнулся. Тупо проигнорировал ее слова. Цунами неприязни захлестнуло Мари, парализовало. Она нахмурилась и повторила — в голосе ее звенел металл:       — Мужчина… Здесь за… Ах!       Девушка в изумлении прикрыла рот. Человек снял капюшон — и она узнала его. Она узнала бы это лицо из тысячи. Перед ней сидел человек, который недавно выручил ее — Эндрю Мартин.       Но сейчас он не выглядел так, словно собирался оказать ей помощь во второй раз. Он движением пантеры — резким, но плавным и бесшумным, схватил ее за руку, мирно расположившуюся на столе и, притянув к себе, насколько это позволяло расстояние, процедил сквозь зубы:       — Пискнешь — прирежу. — От его угрожающего тона по ее спине пробежал озноб. — Сейчас быстро и тихо пробираемся к выходу.       Она даже предполагать не хотела, кто он… Черт, вот зря она тогда назвалась Маринетт Агрест. Этот Эндрю, наверное, очередной враг папочки… много же у него их — хоть цирк уродов собирай и представления давай.       Все ещё не ослабляя крепкой хватки, Мартин держал ее за запястье и, ловко минуя людей, двигался к парадной двери. На Маринетт искрами сыпались фантазии: вот он запирает ее в машине, увозит в лес… И как назло в красках вспомнилась история, рассказанная Мартиной! Нет уж. Маринетт не станет той девочкой в беде ещё один раз. О, только не сегодня!       Она безошибочно отыскала в очереди Адриана и взмолилась, чтобы он посмотрел на нее, но он, как назло, стоял спиной и ждал своего заказа.       «Ну, была не была!» — пожелала себе успеха Маринетт и, надеясь, что Эндрю не станет причинять ей вреда в таком людном помещении, оглушительно закричала.