Огненная

Посольство русичей добиралось до лагеря ордынцев несколько дней. Погода благоволила им. За пять суток ни разу не было метели, только пушистые хлопья снега то и дело падали на холеные крупы жеребцов, повозки и соболиные шапки. Мужчины ехали, постоянно переговариваясь. Василий, чеканя каждое слово, объяснял как нужно вести себя с ордынцами, что говорить и как держаться, чтобы не ударить в грязь лицом. Воины вникали и посматривали на Федора. Княжич лишь молча слушал да кивал. В голове его вились, словно рой мух, надоедливые мысли. Когда же, наконец, показались юрты да огромный цатхир, отряд Федора притих. Пораженные великим множеством палаток, осадных машин, выставленных по периметру лагеря, русичи замешкались. Ропот, полный ужаса, пронесся по нестройным рядам. Лошади, почувствовав страх хозяев, громко зафыркали и забили копытами. Один из воинов крепче сжал поводья, которые сдерживали подарок для хана - белоснежного жеребца. А второй подхватил под уздцы вороного коня, отобранного для Субедея. Федор переглянулся с Василием и спешился со скакуна. Лицо княжича приняло холодное и отстраненное выражение. Юноша бросил суровый взгляд на каждого воина и, повернувшись к Василию, горько усмехнувшись, сказал: - Ну, с Богом! В лагере их встретили заинтересованными, прожигающими взглядами. Ордынцы вперивали в гостей свои узкие глаза и переговаривались, кривя тонкие губы в улыбках. Собаки, скаля клыки и громко лая, наскакивали на русичей, пытаясь ухватить их за плащи-корзно или за край кафтана. Никто из монголов не пытался отогнать псов. Они получали удовольствие, наблюдая за неудобствами гостей. - Нехристи, - тихо пробубнил Василий и с силой вырвал край плаща из пасти тощей собаки, которая противно верещала и прыгала на ноги. Федор невольно покосился на старого татарина, который сидел на ковре, накинутом на бревна. Вокруг него сидели, пождав ноги, монголы помоложе. Дым от костра улетал черной змеей высоко в небо. Едкий запах горящей сосны неприятно жег нос. Старик что-то говорил на своем языке, то и дело поднимая указательный палец вверх. Ордынские воины смеялись, переглядываясь друг с другом. Вдруг монгол замолчал и указал на отряд Федора. Его полуслепые глаза бесстрастно уставились на непрошенных гостей. - Үхсэн хүмүүс*! Молодые ордынцы оскалились и загоготали. Один из них вскочил и жестом подозвал к себе монголов, которые ставили казаны на огонь. - Бэлгийг хүлээн ав. Тэгээд би Их Хаанд тайлагнах болно.* Сказав это, татарин широко ухмыльнулся и со всех ног бросился к цатхиру. У возов, нагруженных дарами, столпились ордынцы. Они ловко разгружали повозки. Все подношения были брезгливо осмотрены и частично сброшены наземь. - Хятадын эзэн хаан манай хаанд илүү их эрдэнэс өгсөн*. Соболиные меха, часть сундуков со златом и бусами сразу были отнесены в цатхир. Там дары русичей складывались на коврах, которыми был устлан шатер. Бату сидел на горе подушек, бесстрастно наблюдая за подношениями урусов. Вокруг него столпились военачальники. По правую руку от хана стоял Субедей, а по левую - Зурган. Как только дозорные доложили о приближении маленького уруского отряда, Батый тут же созвал своих командиров. Великий правитель оказался прав - русичи сами пожаловали к нему. Вот только хан думал, что гости явятся на день раньше. Мысленно он отсчитал количество дней от Рязани до лагеря на реке Воронеж. И остался доволен. - Это все? - холодно поинтересовался ордынский царь, когда перед ним поставили последний сундук, доверху нагруженный парчовыми тканями. - Мой хан, в подарок вам и Субедею-багатуру урусы привезли коней. Бату усмехнулся. Его глаза вспыхнули оживленным огнем. Великий правитель был искусным наездником и страсть как любил лошадей. - Посмотрим позже. А сейчас проси урусов сюда. У шатра пусть оставят свои клинки. Только безоружными пустить. Монгол низко поклонился и быстро скрылся за пологом цатхира. Когда же русичи, опасливо поглядывая на ордынцев, зашли внутрь шатра, Бату вперил агатовые глаза в Федора. Без сомнения, этот статный кудрявый юноша и был главным в отряде. Смотрел он прямо в глаза, не опуская взгляда, без тени улыбки. Выглядел гордо и непокорно. Рядом с ним стоял тучный боярин, укутанный в плащ, отороченный меховым воротником. Позади находились одиннадцать стражников. - Великий хан великой Орды, отец мой, князь Юрий, велел передать сыну неба низкий поклон, - Федор низко склонился перед Бату, и его свита сделала то же самое. - И просит принять эти скромные дары. Княжич слегка кивнул Василию, и тот принялся открывать сундуки, показывая что же там находилось. Зурган, дословно переводивший все своему повелителю, неосознанно потянулся к дарам, невольно воровато оглядываясь на хана. И тут же замер - где это видано, чтобы раб первым смотрел сокровища, присланные для великого правителя? Батый коротко кивнул, позволяя советнику подойти ближе и все рассмотреть. Аккуратно, плавно, как змея, Зурган подошел к сундукам и тонкими пальцами принялся перебирать меха, ткани и драгоценности. Хищная улыбка появилась на узком, разукрашенном лице. Советник доставал то один, то другой дар, показывая своему господину. Вот сверкнула рыжая шкурка лисы, вот, обвиваясь о пальцы, блестят жемчужные нити. Василий поморщился, желая смачно сплюнуть. Поджарый монгол вызывал неприязнь. Федор невольно скривил губы, наблюдая за Зурганом, который звенел драгоценностями, продолжая широко улыбаться. Батый поднял руку, останавливая советника. - Достаточно, - затем величественно вскинул голову, приглашая жестом изящной руки гостей усесться на юфтевые валики. - Сын неба приглашает вас откушать с ним. В миг в цатхир вошли слуги, неся на золотых подносах различные явства: кубки с архи*, блюда с вяленым бычьим и верблюжьим мясом, сыры, пряности - гвоздика, перец и мак, заготовленные на зиму. Перед Батыем поставили золотую тарелку с бараньей лопаткой. Вместо специй, в серебряном стакане, подали подсоленную воду. Хан, аккуратно взяв стакан с тузлуком* двумя пальцами, полил мясо соленым раствором. После этого Бату надрезал мясо острым кинжалом и отправил в рот жирный кусок. Следом за сыном неба принялись за еду военачальники. Федор неохотно потянулся к кубку с напитком. Василий тут же протянул руку, слегка сжав рукав кафтана княжича. - Сначала я. Русичи с опаской покосились на боярина, который поднес кубок к носу. Сначала Василий понюхал жидкость, а затем попробовал. Мужчина сморщился и кашлянул. - Токмо не плюйтесь - крепкое, зараза! Среди ордынцев послышался приглушенный смех. Архи - традицонный напиток ордынцев, был слишком крепок для неподготовленных желудков. Видя, как урусы начинали морщиться и щуриться, пригубив архи, монголы тихо веселились. Батый ухмыльнулся и продолжил нарезать мясо. Пиршество продолжалось. Наконец, когда все было съедено и выпито, Федор поднялся с юфтева валика. Он посмотрел в глаза хана и прямо спросил: - Великий хан, дозволь узнать, чего ты хочешь от рязанцев? Тонкие губы Бату растянулись в улыбке. Мужчина словно ждал этого вопроса. Он молниеносно поднялся с подушек, сверкая глазами. Тут же, как по команде, поднялись и военачальники. Великий хан легко ступил вниз со своего своеобразного трона и, изящно откинув полы длинного шелкового халата, украшенного китайскими драконами, быстро пересек цатхир и приблизился к урусам. Замерев на мгновение, Бату с интересом всматривался в застывшие фигуры рязанцев. Он переводил взгляд то на одно лицо, то на другое. Видя, что мужчины сидят, как вкопанные, и что ни один мускул не дрогнул на их четрах, великий правитель довольно сощурился. Молодой хан подхватил полы халата и медленно обошел урусов по кругу. Каждое его движение было наполнено грацией, казалось чем-то тягучем и плавным. Бату являл собой хищника, который загоняет жертву в угол. Будто сейчас сын неба обратится в гибкого барса и разорвет непрошенных гостей. Наконец, хан заговорил. Его голос, мягкий и бархатный, окутывал рязанцев, словно дурман. Но сквозь эту кажущуюся пелену спокойствия проникали нотки стали. - Я ничего не хочу от вас. Я вас не звал, вы сами пришли. Зурган оскалился и перевел речи своего господина. Рязанцы сжались. Бату запустил тонкие пальцы в кудри Федора, наматывая на них непослушные пряди. Василий шумно выдохнул и уже был готов броситься на защиту княжича, как вдруг Федор поднял руку, останавливая боярина. Юноша сидел молча, не шевелясь. Только лихорадочный блеск глаз выдавал его недовольство. Батый повернул голову княжича в свою сторону. С силой потянув за волосы Федора, тем самым приподняв ему голову, великий хан заставил княжича смотреть прямо в глаза. - Мне любопытно посмотреть на вас, урусы. Федор выдержал взгляд ордынского царя, отвечая гордым и смелым блеском очей. Бату был доволен увиденным. Мужчина отпустил пряди волос княжича и, развернувшись, направился к карте. Снова зазвучала бархатная речь: - Рязань будет моим первым уруским городом. Вашей земле нужен хозяин. Русичи молчали. Батый усмехнулся и продолжил: - Кто будет стоять передо мной на коленях, будет хорошо питаться, голова будет на шее, а кишки - в животе. Федор с ненавистью уставился на хана, а потом перевел глаза на Зуграна. Тот улыбался и четко проговаривал каждое слово господина на языке урусов. Его это забавляло. Советнику нравилось видеть страх и чувствовать себя вершителем судеб. Хотя он просто переводил речи хана, в душе растекалось тепло безумства - как будто Зурган сам обратился в Бату и выносил вердикт гостям. - Как бы тебе самому не пришлось встать на колени, - сквозь зубы процедил Федор. Повисло молчание. Улыбка спала с лица Зургана. Батый сощурился, впиваясь агатовыми глазами в лицо княжича. - Я не расслышал, что ты сказал, повтори, - тихо проговорил сын неба. - А ты, Зурган, переводи. Если что-то утаишь - накажу. Федор стал медленно подниматься, но тут же был остановлен твердой рукой Василия. Мужчина встал и, откашлявшись, произнес: - Княжич хотел сказать, что у нас на Руси есть такая поговорка: "Не говори гоп, пока не перепрыгнешь". Бату нахмурился и снова приблизился к рязанцам, сев напротив, чтобы глаза были на одном уровне с ними, и жестом приказал Василию опуститься на подушки. Хан замер, представляя собой монолитную скалу. Спина его была натянута как струна, по ней, словно змеи, вились черные косы. Задумчивый взгляд блуждал по русичам. Наконец, ордынский царь заговорил, обращаясь к Федору: - Ты думаешь, что я, внук Чингисхана, встану перед вами на колени? - Я думаю, все вашим станет, если нас не будет. Зурган покосился на Бату и перевел слова уруса. Хан вскочил, закусил губу и прошествовал к центру цатхира. Затем, скрестив руки на груди, принялся расхаживать по кругу, шелестя богатыми одеждами. Мужчина что-то быстро и тихо шептал, то и дело поглядывая то на ордынцев, то на русичей. Наконец, хан резко остановился и жестом подозвал к себе Федора. Они оба стояли в центре шатра, окруженные сиянием чийдэнов и светом из шанырака. Словно ровня друг другу. Монголы внимательно изучали широкоплечего и статного княжича. Тот смотрел гордо, не пряча глаз. Как будто ничего не боялся. Бату требовательно протянул руку и проговорил, не отрывая глаз от юноши: - Несите охранную грамоту. Ордынцы зашептались, удивленно переглядываясь. Зурган быстро нырнул в самую гущу военачальников, скрываясь за их спинами. Затем так же быстро появился, неся на вытянутых руках золотой ларец. - Я хочу, чтобы никто из моих воинов случайно не убил тебя. Чтобы ты увидел ничтожество своего стада. И величие моего народа. Сказав это, Бату открыл ларец, на бархате которого покоился свиток, украшенный кожаными ремешками. Зурган ловко подхватил грамоту и водрузил ее на грудь удивленного княжича. - Эта вещичка позволяет тебе ходить по всем землям Бат-хана. Ни один воин не может напасть на тебя. Ты можешь просить у любого монгола, подвластного хану, коня, воду и халат, - цокнув языком, протянул советник. Бату усмехнулся, слегка потянув за грамоту. И снова уселся на подушки. Затем хлопнул в ладоши, и заиграла музыка. В шатре появились девушки с разукрашенными лицами, в странных одеждах с длинными рукавами и тяжелыми браслетами на тонких руках. - Узрите же милость хана, - громко произнес Зурган, - его цветы, драгоценные камни - личный гарем. Для вас они станцуют лучшие танцы. Рабыни диковинно взмахивали руками, закрывая лица прозрачными тканями, изгибались, как змеи, и звенели украшениями. В их движениях было что-то дикое, необузданное и первородное. Русичи с удивлением взирали на животные танцы странных женщин. Вдруг одна из рабынь отделилась от танцовщиц и, изящно поведя плечами, направилась к рязанцам. Она была невысокого роста, с узким лицом и карими глазами. Черты ее лица казались весьма утонченными - острый носик, яркие губы и высокие скулы. Даже краска на лице не могла скрыть привлекательности девушки. Ее можно было назвать красавицей, вот только все портили глаза, горевшие хищным огнем. Они пугали и отталкивали. В бездонных очках плескалось нечто дьявольское. Женщина ядовито улыбнулась и протянула руку с острыми ноготками к Федору. Ловкое движение, и рабыня, с нескрываемым пренебрежением, положила в ладони княжичу маленький драгоценный браслет, снятый со своего запястья. Юноша поморщился и откинул от себя украшение. Оно, протяжно звякнув, упало к ногам танцовщицы. Женщина недовольно вскинула брови, и, гордо вздернув подбородок, снова принялась кружиться в неистовом танце. Батый усмехнулся. Его явно забавляла эта ситуация. - Боракчин! - громко произнес великий хан. Кареглазая, остроносая рабыня быстро крутанулась на месте, поворачиваясь лицом к ордынскому царю. Бату властно взмахнул рукой, указывая на чашу, стоящую подле него. - Если княжич брезгует подарком моей любимицы, то пусть вкусит это. Рабыня ухмыльнулась, подхватила чашу, и, низко согнувшись, подпыла к Федору. Хищная улыбка проскользнула по тонким губам. Острые ноготки царапнули серебро изящного сосуда. - Хозяин велел, чтобы вы отпили из его чары. Княжич нахмурился и переглянулся с Василием. Девушка, тем временем, протянула руки с чашей к Федору. Карие глаза хитро сверкали. Весь вид рабыни говорил "на-ка, возьми, что ж ты медлишь!" - Пей-пей, - криво улыбаясь, проговорил Зурган. - Или ты, урус, хочешь оскорбить сына неба? - Пригуби, - прошептал Василий, склоняясь к уху княжича. - Не отрава. Батый пил из этой чары. Юноша взял сосуд из рук Боракчин и медленно поднес ко рту. Напиток был прозрачный, с пряным, сладковатым запахом. Едва губы княжича коснулись холодного металла, Бату насмешливо полюбопытствовал: - Так как урусам ордынские женщины? Говорят, на Руси живут одни красавицы, и никто с ними не сравнится. Говорят, что особенно прекрасны жены князей. Так почему бы тебе, княжич, не привезти сюда свою женщину? Она нам будет танцевать и подавать напитки. - Великий хан сказал, чтобы ты доставил в шатер свою жену. Ей будет оказана великая честь - ее возьмут в наложницы, - весело произнес Зурган. Рука Федора дрогнула. Чаша со звоном опустилась на пол. Уголки губ дёрнулись вниз, желваки на лице заходили ходуном. Юноша холодно взглянул на Бату и произнес, едва скрывая дрожь в голосе: - Не годится нам, христианам, водить к тебе, нечестивому царю, жен своих на блуд. Когда нас одолеешь, тогда и женами нашими владеть будешь. Рабыни удивленно затрепетали, когда услышали ответ княжича. Они растерянно вперили глаза в юношу, рассматривая его лицо. Боракчин закусила губу, погладывая то на Бату, то на Федора. Последний теперь ей казался сильнее и мужественнее. Ей даже на миг стало жаль дерзкого юношу - за такое можно и головы лишиться. Но стоило карим глазам скользнуть по охранной грамоте, покоившейся у самого сердца Федора, как жалость пропала. Видать, урус так сказал из-за того, что на нем печать самого хана - никто не причинит ему вреда, даже сам Батый. Федор, словно почувствовав на себе взгляд Боракчин, легким движением снял с шеи грамоту и медленно поднялся. Свиток остался сиротливо лежать на мягком ковре. По рядам ордынцев пронесся ропот. Батый нахмурился и скривил тонкие губы. - Отказываешься от моей милости? - Твоя "милость" слишком тяжела и давит на грудь. Благодарствую за теплый прием, больше нам тут нечего делать. Сказав это, Федор поклонился, и гордо расправив плечи, направился к пологу цатхира. За ним послушно последовали воины и бледный Василий. Боярин нервно теребил рукав кафтана, кидая взволнованные взгляды на ордынского царя. Тот сидел неподвижно, словно красивая статуя. Лишь тонкие пальцы раздраженно комкали шелковый халат. Безупречное лицо ничего не выражало. Глаза казались пустыми и походили на две маленькие льдинки. Никто не шелохнулся из ордынцев. Все замерли и напряженно следили за мимикой и жестами Бату. Наконец, мужчина вздернул подбородок и поманил к себе Субедея. - Пора! Хватит медлить! Режте, секите. Но одного воина оставьте в живых. Субедей поклонился и, сжав покрепче изогнутый, словно полумесяц, меч, направился к выходу. За ним, точно тени, проследовали несколько ордынцев. Все затихло на миг, а затем послышался лязг клинков и крики. Батый сидел как вкопанный, уставившись на полог цатхира. Шум нарастал. А потом внезапно все оборвалось. Ордынский царь поднялся с подушек и стремительно пересек шатер, направляясь к пологу. Около цатхира, то там, то здесь, валялись тела русичей. Снег был залит кровью. Бату поджал губы и медленно прошелся между трупами. Агатовые глаза увидели не только бездыханных рязанцев, но и монголов. Их тел было немного, но хан все равно сурово нахмурился. Среди покойников оказался и Василий. Боярин первым смекнул, что будет, едва они вышли из шатра. И сразу же бросился на защиту Федора. Словно орел вился около него, пытаясь закрыть от мечей ордынцев. Но сильный удар клинка оборвал его жизнь. Мужчина лежал навзничь, раскинув руки и глядя остекленевшими глазами в небо, которое постепенно заволакивали тучи. Даже сейчас губы Василия были упрямо сжаты. Батый ненадолго остановился у его тела, вглядываясь в мертвые глаза. - Мой хан. Великий правитель обернулся, бросая взгляд на Субедея. Тот стоял, обнажив меч. За его спиной, пытаясь вырваться, весь залитый кровью, на коленях стоял Федор. С двух сторон его держали монгольские воины. В глазах юноши плескалась дикая ненависть. - Мы не успели его прикончить. Он дрался как лев. Положил четверо наших. Хан сощурился и медленно подошел к княжичу. Федор извернулся и сплюнул кровавой пеной прямо на гутулы*, украшенные этническими узорами. Ордынцы тут же встряхнули юношу, заставляя того поморщился от боли. Бату усмехнулся. - Даже при смерти, ты продолжаешь биться, словно сокол. Служить мне ты не станешь. От милости моей ты отказался. Что ж, ты смелый воин. И за это я приподнесу еще один дар. И ты его примешь. Ибо выбора у тебя нет. Сказав это, Батый подал жест Субедею. Мужчина на секунду заколебался, но взглянув в холодные, бесстрастные глаза хана, взмахнул кривым клинком. Меч разрезал воздух и опустился на шею юноши. Хлынула алая кровь, орашая снег и стоящих рядом монголов. - Величайшая милость - умереть от рук полководца повелителя мира, - сухо произнес Бату. Затем еще раз осмотрел поле боя. Мужчина равнодушно покосился на единственного уцелевшего уруса, которого крепко держали монголы. - Скажи ему, чтобы скакал в Рязань. Пусть скажет князю, что хан Батый, сын неба, идет войной на урусов. Он будет жечь и рубить все на своем пути. Пощады не будет. И пусть передаст князю подарок - голову сына в золотом ларце. Сказав это, Бату, взмахнув полами халата, удалился в цатхир, где принялся обсуждать с генералами план наступления на русичей.