Мне нравятся все его плохие привычки

— Я пришёл сюда пить твой отвратный кофе и бить ебало, — Юнги открывает дверь с ноги, отчего Хосок, стоящий у окна как раз с чашкой свежезаваренного кофе, теряется, едва не выронив напиток. Мин разъярён как бык, которому только что показали красную тряпку, и Чон пятится по мере того, как парень приближается к нему, выхватывает чашку, залпом выпивает обжигающий язык, нёбо и горло горький кофе и кидает чашку к ногам. Та разбивается вдребезги. — И как ты видишь, кофе я уже допил. — Какого чёрта, Юнги? — Хосок старается остаться невозмутимым, но, когда его хватают за горло, прижимая к стене, понимает, что тот не шутит. — Блять, ты ёбнулся? — Где Суджин? — нетерпеливо выговаривает вышибала. — Мне похер, я ёбну, Чонгук всё равно начал подозревать, кто в нашей шаражкиной конторе крыса. — Хочешь свалить? — через боль усмехается Хосок, найдя в себе силы перехватить чужую руку и начать отдирать её от своей шеи. Хватка у Юнги крепкая, но Хосок не слабак, к тому же, с военной выправкой, хоть и бегал курить за гаражи чаще, чем отжимался. — Всё равно придётся платить, Мин. — Я спросил, где Суджин. Она должна была ждать меня в холле или внизу, и я её не нашёл. Я знаю твои грязные методы против меня. Я знаю, что это ты установил за мной и за ней слежку. — Потому что крысятничество наказуемо, Юнги, — шипит тот, — я не потерплю, чтобы ты сдал нас копам и всё пошло крахом. — Значит, это ты, — догадывается парень и метит в лицо, но промахивается, и кулак врезается в стену. Мин даже не морщится, хотя больно. — Что ты с ней сделал, ублюдок? — Я сразу понял, что она важна тебе, поэтому если ты не хочешь, чтобы она пострадала, советую тебе молчать в тряпочку и выполнять дальше наши указания. — Я не стану больше повиноваться, ваши с братом замыслы претят мне. Чтобы я дальше избивал людей, вымогал деньги, угрожал и выслеживал? — А перед ней ты строишь комедию, что мягкий и пушистый? — усмехается тот и вновь уворачивается от удара, правда, на этот раз Юнги предусмотрительно ставит подножку, и Хосок всё-таки летит на пол, потеряв равновесие. Юнги нависает сверху, отвешивая затрещин одну за другой, пока его не пинают, и он с грохотом не валится рядом. У Хосока уже губа разбита, Юнги костяшки стёр в кровь. Они сцепляются и слышатся звуки противоборства, мужчины бьют друг друга, наравне удерживаясь, пока один из них не отступает, взявшись за бок. Юнги выпрямляется. Он знал, что попадёт в то место, в старую хосокову рану, и это было грязным приёмом, но сейчас по-другому было нельзя. — Где Суджин? — повторяет свой вопрос Мин. Он вспотел, устал, но уходить, пока не получит ответ и не найдёт девушку, не собирался. — Ты отдашь мне её так или иначе. И тут он прислушивается. В кабинете Чона есть что-то типа кладовки, Мин знает о ней, он видел, что там Хосок прячет свою сменную одежду и маску как раз для случаев, когда нужно выполнить какое-нибудь поручение Чонгука инкогнито. Хосок резко дёргается, поняв, что услышал Мин. Тихие мычания раздаются из этой кладовки, и Юнги бросается к ней, а Хосок за ним, но Юнги отбрасывает его от себя, резко дёрнув дверцу на себя. — Мать твою, — Юнги подхватывает на руки найденную Суджин с заплаканным лицом. Рот её заклеен скотчем, руки связаны за спиной, а по щеке от левого виска струится кровь. Юнги хочется выругаться и добить Чона, что пытается подняться, но от боли уже не может встать, но решает оставить это на потом, и выходит с ней на руках из кабинета. На выходе из здания уже ждёт Сокджин на машине, и Юнги быстро ныряет внутрь на заднее сидение вместе с ней, потому что сейчас главное — свалить, не привлекая внимания. Юнги не готов драться с десятками охранников. Ему нужен план, потому что предыдущий с внедрением Со только что с треском провалился, не успев толком начаться. Прижимая плачущую девушку к груди, не обращая внимания на Кима, ведущего машину, Юнги жалеет о том, что вообще впутал её во всё это. За ними следили и будут следить, и оставлять её без защиты теперь будет никак нельзя, пока он не разберётся со всем этим. Юнги понимает, что ему придётся засунуть в задницу свою гордость и просить помощи у тех, у кого, ему казалось, он уже никогда ничего не попросит.