— Звезда моя — струнный ветер, струна над водою сонной, Струна сгоревших столетий, струна последнего стона. Чужак, закатные струны тебе изрезали руки. Чужак, закатные струны скажут лишь о разлуке. Канцлер Ги — Судьба моя
Детство Хао Молин пахнет обшарпанной библиотекой в отсыревших стенах самого старого корпуса детского дома, оно пахнет протекающей крышей, цветками в крупных горшках на подоконнике и масляной лампой, стоящей на тумбе в дальнем углу. Детство Хао Молин — это чтение вслух, лежа по пледом, вжимаясь друг в друга, пытаясь не упустить ни одного клочка ускользающие тепла. Детство Хао Молин — это улыбка Цин Шанъюя, по воображаемым полочкам разбирающего сюжеты «Джен Эйр», «Женщины в белом», «Над пропастью во ржи» и «Поющих в терновнике». — Про что твои книжки? Неужели они такие интересные? В них же вообще нет картинок! Ни одной! Я проверяла!.. — недоумевает маленькая А-Лин, сжимая в руках сборник горячо любимых немецких сказок. — Вырастешь — прочитаешь и тогда, думаю, поймёшь, — Шанъюй треплет её по тёмным волосам, собранным в пучок, так часто называемый директрисой «причёской китайских военачальников».Хао Молин стала старше и прочитала все те книги — все те, что не выпускал из рук Цин Шанъюй, и даже больше, — только вот ближе к исчезнувшему юноше она не стала.
Другие воспитанники и воспитанницы детского дома с необоснованным страхом косятся на бойкую девочку в огромной чёрной футболке «Guns N' Roses», подстёгнутой тяжелым кожаным ремнём и смотрящейся на тощем тельце, почти как платье. Они опасаются её, боятся лишний раз заговорить потому, что шестнадцатилетний парень, которому эта десятилетка, по непонятным причинам до этого сменившая чёртову дюжину детских домов, сломала нос в первую же неделю своего пребывания здесь, распустил о девочке такие слухи, что все, кроме Шанъюя, А-Инь (соседки по кровати) и воспитательниц, обходят Хао Молин за десяток ли*. Летом резкую на слова и поступки девчонку греет солнце и температура под плюс двадцать пять градусов по Цельсию в тени, если не больше, а зимой — вязаный ярко-красный свитер и улыбка Цин Шанъюя. Шанъюй, что старше А-Лин на пять лет, горит идеей открыть свою круглосуточную библиотеку, в которую можно прийти в любое время дня и ночи, в которой будет большой и комфортный читальный зал с мягкими креслами и кафетерий. Хао Молин, слушая его рассказы, вспыхивает не меньше — эта библиотека представляется ей чем-то волшебным. У самой А-Лин нет мечты, к которой бы она стремилась всем своим существом, поэтому она помогает стремиться тем немногим, кого считает своей (хотя и не настоящей, но) семьёй: А-Инь мечтает научиться стрелять из лука, старая воспитательница — Мадам Шэнь — мечтает о большой собаке, а заместительница директрисы — юная Лю Инъчэнь, в прошлом такая же воспитанница детского дома — мечтает узнать правду о своих родителях. А самой Хао Молин достаточно того, что у неё уже есть — крыша над головой, тёплая кровать, не сама вкусная, но (по словам воспитательниц) полезная еда и неравнодушные к её судьбе люди.В свои двадцать шесть у Молин большая квартира, высокооплачиваемая должность и столько накоплений в банке, что она может позволить себе буквально всё, что только захочет. По сравнению со всем этим, детский дом где-то в глуши провинции Цзянси кажется далёким и нереальным, как наваждение, не очень приятный сон, навестивший девушку в бреду.
Цин Шанъюй — принц без белого коня. По достижению совершеннолетия он собирает свои малочисленные пожитки, забирает документы и уходит из детского дома. Он обещает едва ли не плачущей А-Лин, что обязательно заберёт её отсюда: присаживаясь напротив неё на корточки, привычным жестом треплет по отросшим волосам, прося дождаться его. Хао Молин верит. Хао Молин ждёт. Ждёт год, второй, третий. Ждём, ютясь в холодной библиотеке. Ждёт, заворачиваясь в тонкое одеяльце по ночам. Ждёт, рассматривая в зеркало заметно повзрослевшие черты лица — заострившиеся скулы, вытянувшееся лицо. Она получает на руки документы, прощается с А-Инь, Мадам Шэнь, Лю Инчэнь и все ещё ждёт.Пристраивая голову на плече Сесилия, Хао Молин закрывает глаза и _не представляет_ знакомые улыбающиеся морщинки в уголках глаз юноши. Она представляет лишь дотла сгорающие в камине пожелтевшие от старости листы, неаккуратно вырванные из книг.
И, когда одним вечером Хао Молин получает от Сесилии информацию о новом деле — убийство на Бруклинском мосте, — она почти физически ощущает вонзающиеся под рёбра сотни ножей, что рассекают кожу и пускают кровь одновременно с зазвучавшими словами: — По бумагам, жертву зовут Цин Шанъюй. Воспитанник детского дома в провинции Цзянси, Китай… А-Лин, что у тебя с лицом? Хао Молин жмурится, отчаянно мотает головой так, что отросшая чёлка хлещет по щекам, и безразлично выдыхает: — Нет, ничего.