Мир - это то, что мы впитываем в себя, и оставляем то, что требуется на данный момент жизни.
С трудом открываю глаза, слыша шум, доносящийся с кухни. Смотрю на старинные настенные часы и вздыхаю, вспоминая, что они не ходят. В этом мире нет времени. Снова зарываюсь под одеяло, желая поспать еще немного, но мучаюсь от мыслей, что вчера я не закончил некоторые дела. Не прочувствовал алкогольное опьянение в полной мере, не прочитал дневник Арсения, не проснулся с ним в одной постели. Тихо рыкнув, я скидываю с себя одеяло, понимая, что уже не смогу заснуть. Встаю с дивана и лениво прохожу на кухню, тут же замирая в проеме дверей, потому что моему взору предстает Арсений в нижнем белье. Перед ним стоят две чашки. Он готовит кофе для нас обоих. Я задерживаю взгляд на его теле и чувствую, что мне становится жарко. Тяжело сглатываю слюну, не имея возможности оторваться от него. Мужчина привстает на носочки и потягивается, и мне начинает казаться, что он делает это специально. Он знает, что я наблюдаю.«Страсть ослепляет самые уравновешенные умы». Дюма Александр.
Чувствуя себя на пределе, я быстро отхожу назад и направляюсь в ванную комнату, запирая дверь. Включаю холодную воду и умываю лицо, смотря на свое отражение, и тяжело дышу. Со мной явно происходит что-то странное. Я уже не думаю о солнечном свете, о познании чего-то великого, о собственной доброте. Мои мысли занимает лишь антиутопия и человек, который удерживает меня в ней. Не встреть я Арсения – меня бы здесь уже не было. Я бы вернулся домой к Илье. Я не похож на себя прежнего. Мое лицо с каждым днем становится бледнее, улыбка появляется реже, взгляд тусклый, а руки постоянно дрожат. Антиутопия высасывает из меня жизнь, но почему-то я чувствую себя живее, чем когда-либо. Я меняюсь и от этого мне чертовски хорошо. Но страх снова поглощает меня. Арсений был прав, когда назвал меня самоубийцей. Иногда мне кажется, что я могу умереть от переизбытка новых ощущений в этом мире.«Слишком любопытные умирают по-глупому» Бернар Вербер «Танатонавты»
Но я все еще жив благодаря Арсению. Он держит меня, помогает, вытягивает на поверхность, когда я чувствую, что вот-вот сдамся и вовсе отключу все эмоции. Думаю, Арс даже не подозревает, насколько он важен для меня. И я не хочу читать его дневник не потому, что это неправильно (как для утописта), а потому, что хочу самостоятельно раскрыть его для себя. Я никогда никем так быстро не увлекался. – Шастун, ты там дрочишь что ли? – смеясь, спрашивает Арсений, стуча в дверь. – Мне на обход нужно, следить, чтобы еще один придурок не вздумал пересечь границу! Судорожно выдыхаю, смотря в зеркало, и почему-то улыбаюсь. Но это не та привычная улыбка, с которой я прожил двадцать семь лет. – Таких придурков как я больше нет, – отвечаю я, открывая дверь. – И я не дрочу. Арсений приподнимает брови. – Так ты знаешь, что это такое? – театрально удивляется он. – В твоем мире я узнал много слов, а ты мне даже не объяснял их значение. Утописты – запрограммированные люди. Я всегда знал, что такое ненависть, похоть, разврат, убийство и насилие, но все это было стерто из моей памяти, потому что в утопии мы не должны иметь представление о подобных вещах. В антиутопии память возвращается. Все это дерьмо было заложено во мне с рождения. Арсений делает шаг ближе и шумно вздыхает, проводя пальцами по моему оголенному телу. Он медленно ведет от груди, слегка цепляя пальцем сосок, до торса, затем убирает руку и ухмыляется, поднимая взгляд на меня, наверняка наслаждаясь моей реакцией. – Кого я только не попробовал в своей жизни, – улыбаясь, протягивает Арс. – Но утописта еще не было. Я хмурюсь. – И что это значит? – Со временем сам поймешь. В этом деле я тебе не помощник. Арсений пожимает плечами и отходит от меня спиной вперед. Я резко приближаюсь к нему, хватая за запястья, и требую зрительного контакта. Обожаю моменты, когда он смотрит в мои глаза. – Ты говоришь о похоти, да? – грубо спрашиваю я, сжимая его кисти рук. – Последние сутки я только и думаю о том, как ты вжимаешь меня в матрац, стонешь, касаешься меня, как я выгибаюсь под тобой... Какого хрена я не могу избавиться от этих фантазий?! – выкрикиваю я, но мне совсем не стыдно, когда эти пошлости слетают с моих губ. Мужчина довольно улыбается, смотря на меня с хитрым прищуром. Я слышал о том, что люди из антиутопии могут влиять на нас подобным образом, но никогда не думал, что это правда. Я был уверен, что они не обладают такой силой, чтобы свести с ума. – Ты не прочел мой дневник, – тихо говорит Арс, резко перехватывая мои запястья в свои руки, крепко держа их. Мне немного больно, но ловлю себя на мысли, что это даже приятно. – Ты хочешь меня, – выдыхает он, приближаясь к моему уху. Я не издаю ни звука, не до конца осознавая, что все это происходит на самом деле. Арсений крепче сжимает мои запястья, невесомо скользя губами по моей скуле. – Ты говорил, что знаешь об антиутопии все. А что ты знаешь о том, кто поддерживает антиутопию? О том, у кого есть власть над этим миром и над утопией? Я прикрываю глаза, пропуская через себя поток мурашек из-за его горячего шепота. Пытаюсь зацепиться хоть за одну здравую мысль и не упасть перед брюнетом на колени. – Это сказка, – выдыхаю я. – Нельзя быть представителем сразу двух миров. Соглядатай – такое устарелое прозвище дали человеку, который имеет доступ к любой из сторон. Человек, родившийся в одном из миров, у которого был выбор, где ему жить. Выбрав сторону, он все равно имеет права наблюдать за другим миром, но не пересекать границу. Он может войти в другой мир, но как правило, ему это не нужно. О нем слагают легенды. Неужели может существовать человек, способный отказаться от эмоций одного из миров? А если он отказывается, происходит следующее... Все эмоции и чувства, которых он лишился, люди начинают испытывать к нему в несколько раз сильнее, чем могли бы испытать к другим. Этот человек нереален. – Прочти дневник, пока меня не будет, – говорит Арс, отпуская мои руки. – Ты не знаешь и половины о том, куда попал. И к кому попал... Выдохнув слова мне в лицо, брюнет отстраняется и направляется в спальню, собираясь на обход. Перед моими глазами все кружится, блекло, размыто. Я пробую страх вперемешку с легким возбуждением и с щепоткой замешательства. За долю секунды меня возвращает в реальность, в которой я хочу завыть, подняв голову, горько расплакаться от того, что я ничего не понимаю. Мне тяжело осознавать, что я действительно настолько глуп. Верил учебникам истории всю свою жизнь. Я достаю из-под подушки дневник Арсения и сажусь на диван, открывая его. Провожу кончиками пальцев по странице и прикрываю глаза, все еще чувствуя руки Арса, будто он до сих пор касается меня. И мысль о том, что буквально пару дней назад я бы ни за что не стал читать чужой дневник, заставляет меня усмехнуться. Мне нравится нарушать правила, будучи уверенным, что утопия не накажет меня за это. «Меня зовут Арсений Попов, мне 33 года, я родился в антиутопии в 2252 году. Антиутопия – это... лучшее, что могло случиться со мной. Но я не всегда думал так. Сейчас я уверен в каждом своем шаге по жизни, в каждом действии и каждом слове. Меня долго обучали быть таким – Лидером, о котором никто не знает. Но буквально восемь лет назад, когда я даже не думал о том, чтобы наблюдать за другим миром с высоты птичьего полета, антиутопия была для меня наказанием. Мне было десять, когда начали выстраивать тайную недоступную взору границу между двумя мирами. Как и в 20-м и 21-м веках, в нашем времени были войны. Но войны были не за территорию, а против. Люди-чужеземцы, а точнее, как их прозвали, экзотические существа, боролись за то, чтобы им позволили жить в мире, для которого они были созданы. Около двух тысяч человек с антиутопическими наклонностями были рождены в утопии, и их держали там, пытаясь навязать правила того мира. Также было и здесь. Хорошие, правильные, сентиментальные люди выживали в мире, полном хаоса, изо всех сил упираясь, не поддаваясь искушениям, они рвались в утопию. Даже самые пронырливые историки не знают, чем закончились эти войны. Можно сказать лишь то, что каждый получил свое. Утописты в своем мире, мы – в своем. В то время, когда как таковой границы не существовало, мы с семьей жили где-то посередине. Моя мать была врачом, она всегда была доброй по отношению к людям, много шутила, смеялась, она проявляла внимание и заботу, но любовь – никогда. Может, я ошибаюсь, но мы с братом ни разу не слышали от нее эти слова. А ведь это и есть любовь – говорить «я люблю тебя»? Мой старший брат, которого я толком и не помню, сбежал в утопию, как только умер отец. Сергей был старше меня на три года и не хотел брать на себя ответственность за один из миров, которую, так или иначе, взвалили бы на него. К тому же он всегда отличался своими капризами, трепетностью и тягой к прекрасному. Он был влюблен в людей, животных, искусство и не пытался скрывать это, не смотря на запреты отца. А я был... пустым. Я не знал, похож ли я на отца, который был хорошим для нас, но антиутопия брала свое – он был отрицательным героем, или же я хотел пойти за братом и стать человеком солнечного мира. Мне было двенадцать. После отца соглядатаем должен был стать Сергей, но эта задача выпала мне. Это было невозможно – ребенок не может нести такой груз, не может понять суть, что значит быть соглядатаем двух миров. Место отца временно занял его двоюродный брат, который представлял утопию. Мне приходилось проводить с ним много времени, чтобы узнать, что ждет меня через несколько лет. В двадцать пять это должно будет взвалиться на мои плечи. Шли годы. С каждым днем я все больше узнавал о двух сторонах медали. Это выражение заставляет меня улыбаться! Мне рассказали, почему я, мой дядя и моя мать можем жить буквально посередине, прямо на границе между мирами. Наша семья не такая, как остальные. Мы имели право шагнуть в любую сторону, и это не могло причинить нам физического или морального вреда. Наш мозг не расплавится, голова не будет болеть так, будто по ней ударили чем-то тяжелым, в глазах не будет рябить, а солнечный свет мы воспримем как уличный фонарь. Но мой дядя никогда не ступал на сторону антиутопии и не говорил мне, почему. Нас называли сверхъестественными существами, возможно, так и было. Возможно, так и есть. В день моего восемнадцатилетия, когда я все еще не имел понятия, кто я и чего хочу, мне предоставили выбор. Этот момент стал самым серьезным в моей жизни. Это было первое взрослое решение, которое никто не мог оспорить. Теперь я стал сам себе хозяин. Утопия или антиутопия? Прожив в обоих мирах восемнадцать лет, мне было чертовски трудно решить, соглядатаем какой стороны мне стать в будущем. И тогда мой дядя выдал свой маленький секрет. Он налил мне в стакан дорогого виски, себе яблочного сока, сел напротив меня в мягкое кресло и вздохнул. Он выглядел растерянным, он переживал за мое будущее, за меня, потому что именно нашей семье выпал шанс отличаться от других, и это было тяжелее, чем можно себе представить. – Утопия – это подарок, – вдруг заявил он. – Хотя сегодня решить придется тебе, какой мир ты будешь представлять. Я относился к беседам с ним вполне серьезно, но часто не понимал, о чем он говорит. Думаю, он специально говорил загадками, закладывая в мое сознание определенные вещи. Он ведь был утопистом – им же должен был стать и я. По-крайней мере он хотел этого. – Но есть одна особенность, Арс, – продолжил дядя, гипнотизируя меня своим взглядом. – Выбрав одну сторону, ты лишишься эмоций, которые испытывают люди другой стороны. Ты можешь контролировать это, но со временем реальность одного из миров поглотит тебя и эмоции, так или иначе, исчезнут. Зато окружающие будут испытывать к тебе всё, от чего ты отказался. Твой отец выбрал антиутопию, я утопист, а ты – никто. И чтобы стать кем-то, тебе нужно выбрать сторону. Дядя встал с кресла и отошел к выходу из гостиной, оборачиваясь на меня. – Тебя никто не торопит с решением, – немного успокоил он. – Но чем раньше ты выберешь, тем проще мне будет обучать тебя дальше. Я просидел в раздумьях почти три дня, не выходя из своей комнаты» Чувствую, что мышцы лица начинают побаливать – я сильно хмурюсь и сжимаю челюсть. Отрываюсь от дневника и смотрю по сторонам – я даже не заметил, как ушел Арсений. Мне очень обидно за самого себя. Сказка, которую нам рассказывали о поколении соглядатаев, отличается от истории Арса. В 2207 году было что-то вроде жеребьевки – каждый желающий мог «вытянуть спичку» и стать соглядатаем, все было построено на обыкновенном желании и азарте. Но это была сказка! Сказка, в которую никто не верил! Я не могу до конца осознать масштаб лжи, в которой я прожил двадцать семь лет. Я быстро листаю дневник и останавливаюсь на случайной странице, первая строчка которой гласит о том, что Арсению тридцать лет. Далее написана та же история, что и в его тридцать три года. Я хмурюсь и листаю дальше – двадцать восемь лет. Похоже, что Арсений пишет свой дневник наоборот, начав его с конца. Поняв логику, я открываю дневник на последней странице и довольно хмыкаю, понимая, что наткнулся на его первую запись. «2277 год. Число не знаю. Я Арс. Мне 25 и сегодня я стал черт пойми кем! Эмоции зашкаливают, я не могу ясно мыслить, не могу сделать глубокий вдох, не могу отвлечься даже на порно! Меня атакуют воспоминания. Когда мне было восемнадцать, я принял решение стать жителем антиутопии, потому что условия выбора были очень неприятными. Я долго думал, какую сторону мне принять и вдруг как по щелчку включилась логика. Эмоции, от которых я откажусь, люди будут испытывать ко мне вдвое сильнее. Но если я могу находиться в обоих мирах, то меня ждет нечто страшное в одном из них. 1. Я представляю антиутопию. Со временем забываю о заботе, не проявляю интерес ни к кому, кроме себя, любой намек на душевную доброту, которая была заложена во мне от матери, исчезнет. Любовь сменится на похоть, помощь на личную выгоду, а сострадание на глупую смешливую жалость. Зато перейди я границу, оказавшись в утопии, люди будут действительно проявлять интерес, симпатизировать мне и, возможно, будут даже подчиняться. Кто знает, как работает эта отдача потерянных эмоций? 2. Я утопист. Жизнь настолько прекрасна, что даже будучи занятым на работе, когда моя голова забита отчетами или важными переговорами, я буду думать о том, как хорошо мне живется в мире, где никогда не садится солнце. Я доволен всем, я счастлив, каждый день вижу искренние улыбки людей. Я могу любить кого-то так сильно, что это будет давать мне ощущение полета. Но разозли меня какой-то идиот в метро, ресторане, на работе, я лишь натянуто улыбнусь ему, мысленно убедив себя, что все в порядке. Что если я не смогу уснуть при солнечном свете? Или я сам случайно, даже не подозревая, как-то нарушу правила и лишусь, например ног. О да, зато я буду по-настоящему счастливым утопистом, который будет тешить себя тем, что я сам виноват. Я заслужил наказание. А когда я пересеку границу, лишенный ненависти, злости и эгоизма, люди антиутопии отреагируют на меня негативно, почувствовав невероятное желание навредить мне. Ведь эмоции, которых у меня нет, обостряются у других. Я хотел быть хорошим, но утопия проигрывала по всем параметрам! Сейчас, когда я на физическом уровне ощущаю, как одни эмоции покидают меня, а другие – заполняют, я понимаю, что нет необходимости в том, чтобы держаться за что-то светлое во мне. Ведь кое-что есть во мне от мамы, от дяди, от брата – от людей, которые были наделены всеми чувствами, но научились их контролировать, чего я пока делать не умею. Значит, должно во мне остаться что-то, чего я, возможно, не буду чувствовать ежедневно, но смогу проявить в определенный момент. Мне страшно. Казалось бы, у меня было тринадцать лет, чтобы осознать всю серьезность, ответственность и принять это звание с достоинством, но сегодня чувствую, что я не готов. Может, мне стоит отказаться от этого? Мне всего 25, как я могу поддерживать хаос в антиутопии, периодически следить за порядком в утопии, при этом не быть на виду? Вчера я познакомился с некоторыми смотрящими с границы – они единственные знают, кто я, но, кажется, не воспринимают меня всерьез. Так вот... Сдаться и отказаться от наследия или отстоять своего отца, который был убит в утопии своими же смотрящими, которые не знали, кем он является?» На страницу падает крупная слеза, размывая синие чернила. Я вытираю ладонью свои щеки и судорожно выдыхаю, откладывая дневник в сторону. Я думаю, нет... я чувствую, что Арс плакал, когда делал эту первую запись в дневнике. Я могу прочувствовать, как ему было страшно, и будь он сейчас здесь, я бы несомненно обнял его. Конечно, сейчас Арсений слишком самоуверенный, бесстрашный, наглый и привлекательно неправильный, от чего у меня постоянно сводит зубы. Теперь я понимаю бо́льшую часть того, что со мной произошло, происходит по сей день и почему. Арс был прав, рассчитывая на хорошее, что могло остаться в нем от матери или брата. Именно эти чувства не позволили ему выстрелить, когда он обнаружил меня за границей моего мира. Также его дневник объясняет мои чувства к нему. Сказка о сказке – вот, что я прочел! В утопии люди уверены, что соглядатая не существует. Думаю, в антиутопии то же самое – они не верят. А я улыбаюсь, чувствуя себя особенным, потому что я не только встретил того, кого считают выдумкой, но и испытываю к нему всё то, от чего он когда-то отказался. И это так прекрасно! Нет ничего более приятного и болезненного, чем питать к человеку чувства, которых ты не можешь объяснить. И никогда не сможешь. Потому что это самая что ни на есть магия. Я потираю глаза, по привычке бросая взгляд на настенные часы, которые все также стоят. Устало вздыхаю и собираюсь пойти на кухню, где стоит мой кофе, приготовленный Арсением, наверное, около часа назад, но вдруг слышу, как в замке проворачивается ключ. Застываю в сидячем положении, не уверенный, что Арс мог вернуться так скоро. Но с губ срывается вздох облегчения, когда я вижу брюнета, который широко распахивает дверь и заходит в квартиру, тихо хихикая себе под нос. Я не знаю, что движет мною в этот момент. Может это антиутопия, может то, что Арс – соглядатай, вызывающий у меня всевозможные эмоции, а может я просто сошел с ума и не отдаю себе отчет в том, что делаю. Но именно сейчас я поддаюсь внезапному желанию и подскакиваю с дивана, приближаясь к Арсению и резко, нагло, без сомнений целую его, как он меня... в первый раз. И я совсем не удивлен тому, что Арс моментально реагирует и отвечает взаимностью, жарко дыша в мои губы, перехватывает инициативу и прижимает меня к стене, забираясь прохладными руками под футболку, поглаживая бока и углубляя поцелуй. – Значит, прочел дневник? – ухмыляется брюнет, быстро проводя языком по моим губам. Да, мне было страшно. Но я сумел заглушить страх, спрятать его и больше ему не поддаваться. Потому что я готов принять то, что я фактически околдован соглядатаем и мне не избежать этих чувств, даже если бы мне очень этого хотелось. Я часто-часто дышу, прикрываю глаза, ощущая прикосновения Арса, которые для меня равносильны электрическому разряду. Он целует мои скулы, переходя к шее, ключицам, а всё, что могу я – довольствоваться запретными наслаждениями. – Ты настоящий, – шумно выдыхаю я. – Пожалуйста, оставь меня здесь. Арсений тихо усмехается, поднимая взгляд на меня, и касается своим кончиком носа моего, немного привставая на носочки. – Что чувствуешь? – томным голосом спрашивает он. Я собираю всю волю в кулак, чтобы дать ответ хотя бы самому себе... мысленно. Арс все еще поглаживает мои бедра, слегка прижимаясь к ним своим пахом, отчего мне становится тяжелее дышать. – То же, что ты в свои двадцать пять лет, – словно завороженный бормочу я. – Эмоции зашкаливают, с каждой секундой все больше и больше новых, которые я не могу объяснить. – А мы ведь тоже можем испытать то, что нам не свойственно, – вполголоса произносит Арс, касаясь губами моей шеи. – Как? Брюнет самодовольно ухмыляется, обхватывая мое лицо ладонями и создавая неразрывный зрительный контакт. Я до сих пор тяжело и учащенно дышу, смотря в красивые голубые глаза и пытаясь понять, что еще он припас для меня? Мужчина приближается губами к моему уху и едва слышно, по слогам шепчет: – Нар-ко-та... Он отстраняется от меня, улыбаясь, а меня вдруг постепенно отпускает неземное наслаждение и приходит осознание того, что как бы мне ни хотелось Арсения, нарушать правила утопии в таком масштабе я не готов. – Я знаю, что это, – тихо говорю я, чувствуя, что страх и сомнение возвращаются. – Да, некоторые вещества используются в утопии как лекарства. Например, антидепрессанты, – Арс срывается на смех, а я лишь хмурю брови, потому что он начинает меня пугать. – В утопии ведь есть люди, которым вдруг стало грустно? Ну не убивать же их за это. – он медленно проводит пальцами по моим ребрам, снова прижимаясь ближе. – А еще вам ежегодно выдают витамины, которые вы должны принимать для поддержания настроения утопии. И ведь правда, эти красные таблеточки помогают вам быть теми, кого в вас всю жизнь воспитывали. От удивления я открываю рот, приходя в ужас. Хорошее настроение и любовь ко всему вокруг – воздействие наркотиков, которые врачи выписывают каждому утописту без исключения, начиная с восемнадцати лет. – Я никогда не пил эти витамины, – сквозь зубы, проговариваю я. – Мой дед перед смертью сказал, что лекарства нас травят, и я прятал таблетки под подушку, а затем смывал в унитаз. Арсений восхищенно вздыхает, приподнимая брови, кажется, он в восторге от этой информации. – Ты понятия не имеешь, как хорошо тебе будет со мной, – шепчет мужчина. – Но отложим это на завтра. Я кое-что покажу тебе, дам немного веселья и ты поймешь, что этот мир – лучшее место, куда ты мог попасть. Брюнет невесомо целует меня в щеку и отходит назад, все еще довольно улыбаясь. – Арс. – я останавливаю его. – Почему не сегодня? Зачем тянуть? Он склоняет голову набок и задумчиво хмыкает. – Потому что это значит, что у нас с тобой есть завтра. И каждый раз, откладывая что-то, у нас будет еще одно завтра. Я шумно выдыхаю и непроизвольно улыбаюсь тому, что от этих слов внутри меня растекается тепло, от которого становится так хорошо, что я хватаюсь рукой за стену, потому что земля буквально уходит из-под ног.