4
— Господин Кёнсу, завтрак прибыл! — торжественно объявил Бэкхён, совершенно бесцеремонно толкнув входную дверь плечом и ввалившись внутрь со здоровенным позолоченным подносом наперевес. Кёнсу обеспокоенно уставился на опасно накренившийся кувшин с молоком, грозящий шлепнуться на пол и испортить несомненно дорогущий ковер, стоивший как несколько Кёнсу, однако Бэкхён спас ситуацию. Ловко поправил посуду кончиком пальца, широко ухмыльнулся и водрузил ношу на небольшой столик близ окна. Скоренько расставил по столешнице, налил в чашку чай, смешав с молоком, выложил на тарелку фрукты, свежий сыр и кусочки хлеба с маслом и обернулся лицом к Кёнсу, ожидая заслуженной похвалы. — Спасибо, — невнятно буркнул Кёнсу, крутясь перед зеркалом и гадая, узнают ли в медицинской школе в этом блестящем канделябре королевского врачевателя. Точнее, пока еще кандидата во врачеватели, так как до официального утверждения в должности не хватает малюсенькой детали — лицензии. Получение которой сейчас стояло под вопросом, потому как Кёнсу сомневался, что впишется в дверной проем со всем этим пышным и расшитым серебряными нитями добром, в коем не то, что ходить — даже стоять было ужасно неудобно и жарко. — Все еще обижаетесь на меня за выбор этого наряда? Или за то, что я велел сжечь и развеять по ветру то рубище, какое вы именовали «одеждой»? — хмыкнул Бэкхён из-за плеча, поправляя шнуровку на спине Кёнсу и отряхивая с его лопаток несуществующие пылинки. — Вы выглядите замечательно, господин Кёнсу. Как и полагается знатному омеге. — Но я ведь не знатный омега, — неуверенно возразил тот. — А фамилию До кто носит, позвольте узнать? Да в вас знатного чуточку меньше, чем в короле, так что не сметь мне здесь прибедняться и прятаться в унылых тряпках! — грозно упер руки в бока Бэкхён. — Дождемся Осеннего Бала, господин Кёнсу, вот увидите — у вас от поклонников отбоя не будет! Такую красоту с руками оторвут. — Не нужно с руками, — неуверенно промямлил Кёнсу, передернув плечами. — Они мне, как бы, нужны. — Ладно, руки пусть останутся, — милостиво согласился Бэкхён. — Но о вас тут же заговорит весь высокий город, когда вы перестанете прятаться от людей в библиотеке и в школе. Образование — это, конечно, прекрасно, но и связи необходимо как-то налаживать. — Может, связи как-то сами по себе наладятся, без меня? — робко предположил Кёнсу, на что Бэкхён только укоризненно покачал головой, обошел его кругом, поправил воротник темно-синего верхнего платья и пригласил за стол, так как время не ждет. Кёнсу жевал хлеб, прихлебывал чай и хрустел яблоком, пока Бэкхён, стащив один хлебец из тарелки, порхал по комнате и с энтузиазмом докладывал последние новости королевского двора. Ничего, достойного внимания, не произошло, разве что одного из служек-омег поймали тискающимся с конюхом-альфой в коридоре прямиком за трехсотлетним гобеленом, изображавшим эпизод второй по счету войны Севера и Юга. Хихикая, Бэкхён добавил, что нетерпение тех двоих было так велико, что несчастный, пыльный кусок тряпки свалился с потолка, пока парочка сгорала в языках пламени первобытной страсти. Главного распорядителя дворца, Чонсу, чуть удар не хватил, но, слава богам, все обошлось строгим предупреждением и часовой лекцией на тему святости и таинства соития тел, коему вообще не место в нише за пыльным гобеленом. Кёнсу громко смеялся вместе с Бэкхёном и думал над тем, что, возможно, у него какие-то неправильные представления об обязанностях камердинера. Однако с Бэкхёном по-другому никак не получалось. Он появился около Кёнсу в тот самый, первый день. После аудиенции у короля Сехун вручил ничего не соображавшего будущего врачевателя в руки Чонсу, который медленно потащил его за собой по кажущемуся бесконечным коридору, вкратце рассказывая о распорядке дня в королевском дворце, о категорических запретах, о правилах, какие Кёнсу необходимо тщательно зазубрить, дабы не влипнуть в неловкие оказии. Кёнсу пошутил, что неловкая оказия — его второе имя, и тут же осекся, углядев, как на гладком бледном лбу распорядителя Чонсу задергалась нервная жилка. Судя по всему, пожилому альфе с прискорбием подумалось — Его Величество совершил громадную ошибку, приняв во дворец очередное несмышленое дитя. Огромные, честные глаза Кёнсу и его клятвенное заверение, что он не станет носиться голышом по замку в полночь, распевать странные северные песни и менять местами картины в зале совещаний его совершенно не убедили. Чонсу только заметил, что юмор королевскому врачевателю определенно пригодится, но не уточнил, для чего конкретно. Покои Кёнсу предоставили воистину роскошные. Большая двуспальная кровать с прозрачным балдахином, пахнущая полевыми цветами постель, широкие окна, выходящие на тот самый великолепный сад и старую иву, отдельная комната с мраморной ванной, несколько крепких полок, забитых книгами, а еще — к восторгу Кёнсу — высокий стол с различными медицинскими инструментами. Пока Кёнсу, приоткрыв от удивления рот, слонялся из угла в угол, восхищался своей собственной скромной библиотекой, трогал кончиками пальцев мягкий ковер и, по-ребячески прыгнув на кровать, утонул в мягкой перине, в дверь кто-то настойчиво барабанил. Кёнсу шустро скатился с кровати, поправил волосы и даже успел навесить на лицо вежливое выражение, когда Бэкхён со звонким: «прощу прощения, господин Кёнсу!» предстал перед его глазами. Невысокого роста, стройный и молоденький, с копной светлых волос на голове и широченной квадратной улыбкой, этот омега сперва произвел самое благоприятное впечатление. Кёнсу, быть может, даже принял бы его за воплощение ангела на земле, пока тот не открыл рот и не сообщил хриплым голосом: — Господин Чонсу распорядился, чтобы отныне я был вашим камердинером. Бён Бэкхён. Надеюсь, мы с вами поладим и… Батюшки, что это на вас! Перепуганный Кёнсу поспешно крутанулся вокруг себя, тряхнул рукавами рубахи и дернул штанины, но ничего не обнаружил. Брезгливое выражение бэкхёнова лица очевидно говорило об обратном. — Где вы взяли эти лохмотья, господин Кёнсу? Какой кошмар! Если с вас за это потребовали деньги, необходимо найти этого дельца и всыпать ему по первое число! Таким убожеством торговать, надо же! — причитал Бэкхён. Кёнсу, честно говоря, обиделся всерьез. И намеревался поругаться с этим Бэкхёном тоже вполне серьезно. Да, он никогда не мог позволить себе хорошую, дорогую одежду, перебиваясь штопанным старьем либо шил платья самостоятельно. Зато эти «лохмотья» были чистыми и выглядели вполне неплохо для портового хирурга, каким он и являлся до недавних пор. Камердинер качественно разозлиться не позволил. Бэкхён с минуту поцокал языком, покривился, затем выскочил за дверь, оставив расстроенного Кёнсу пыхтеть от негодования в одиночку. Через некоторое время возвратился с целым ворохом разномастных цветных тряпок, также притащил кожаные сапожки, выгрузил все богатство на кровать и не терпящим возражений тоном заявил: — Снимайте с себя все немедленно! Мы вас отмоем, причешем и сделаем нормальным омегой. — Я и так вполне нормальный омега, не жалуюсь, — надулся, как мышь на крупу, Кёнсу. — Да я даже за милю почуял рыбный смрад из порта. Вы ведь пахнете… — Бэкхён задумчиво принюхался, — фрезией, так? Ее почти не слышно из-за этой вони. Нет-нет, все снимайте, вот, возьмите этот халат! Сейчас я прикажу нагреть для вас воду, отмоетесь и сразу почувствуете себя куда лучше. И вот только не нужно на меня так смотреть и дуть губы. Камердинер для того к вам и приставлен, дабы блюсти церемониалы и помогать во всем. Так вот вашему гардеробу срочно требуется помощь! Он прямо вопит об этом, слышите? Кёнсу ничего эдакого не слышал, тем не менее, к своему удивлению уже через мгновение оказался без рубашки, а деятельный Бэкхён настойчиво распускал шнуровку на брюках, щипая за мягкие бока. — Нет, вы только гляньте, какая красота! А кожа-то белая, как молочко! Личико просто прелесть! Такого омегу грех прятать в серых тряпках! Кёнсу не успел и рта раскрыть, возразить самовольству камердинера, как его пихнули в горячую ванную, намылили волосы, плеснули в воду какую-то травяную жидкость — Бэкхён с видом знатока сказал, для мягкости кожи — и долго, со вкусом чистили во всех местах. К самому сокровенному Кёнсу прикоснуться не позволил, на что Бэкхён лишь умилился — мол, какой миленький недотрога! — и с двойным упорством начал тереть Кёнсу спину. Через некоторое время распаренный Кёнсу сидел на стуле, кутаясь в тонкий халат и чувствуя себя так, будто с него живьем содрали всю кожу, оставив наружу оголенные, растертые нервы. Суетливый Бэкхён уже ревностно рассуждал на ухо, что необходимо будет заказать королевскому портному несколько платьев, купить сапоги и дорогое белье, потому как ему честь не позволит закрыть глаза на омегу, у какого нет, простите, хорошего исподнего. Наверняка камердинеры не должны быть такими голосистыми, наглыми и бесцеремонными. Кёнсу сравнивать не с кем, ведь ему в жизни никто не прислуживал и других камердинеров он в глаза не видел. А вот Бэкхёна успел рассмотреть с головы до пят, наслушаться воплей, намотать на ус его обещания и смириться с тем, что этот надоедливый омега никуда от него не денется. К тому же, улегшись вечером в постель и зачарованно разглядывая в окно висевшие бисеринками на небосводе звезды, Кёнсу подумал — такой помощник и проводник во дворцовый порядок ему вполне подходит. С молчаливым и кротким он бы совсем не знал, что делать и как оного применить. Бэкхён сам отлично понимал, чего и куда, еще умудрялся и трещать без умолку в промежутках. На следующий день Бэкхён разоткровенничался и поведал все о себе. Ему двадцать четыре, он из многодетной семьи — бёновы родичи заполонили целый квартал в западной части Нуэля — и Бэкхён из всех детей самый старший. Теперь становилось вполне понятным, почему у омеги наличествовал такой хорошо поставленный голос и навязчивая заботливость вместе с бесхитростной прямолинейностью — попробуй-ка уследи за младшенькими и промолчи, если что не так. Бэкхён помолвлен — его жених, некий Пак Чанёль, учится в военной академии и ему прочат тепленькое место в королевской гвардии. Камердинер рассказывал о Чанёле с мечтательной улыбкой на лице, розовыми щеками и тараторил в несколько раз быстрее, проглатывая слова, из чего Кёнсу сделал очевидный вывод — Бэкхён искренне влюблен и счастлив. У него на душе покой и жизнью он своей абсолютно доволен, иначе не был бы таким открытым и беззаботным. Кёнсу сравнивал Бэкхёна с канарейкой — из-за пушистых золотистых волос, звонкого щебетания и легкого на подъем нрава — нашел его для себя исключительно приятным человеком, оттого уже через неделю они были не разлей вода. Пускай мало походили на хозяина и слугу — скорее, на шебутных приятелей. Вполне вероятно, что главный распорядитель Чонсу осознал свою ошибку и желал бы поменять Бэкхёна на какого-нибудь более консервативного камердинера, но поделать уже ничего не мог. Бэкхён, казалось, знал все и обо всех. А если что-то не мог утверждать наверняка, то догадывался либо умел делать точные выводы. Он всегда оказывался в нужное время в нужном месте, умел заговаривать зубы и выглядеть невинной овечкой, тогда как внутри сидел прожорливый хищник. Бэкхён посоветовал Кёнсу быть внимательным с коллегией врачевателей, не сердить главного распорядителя и старательно работать для того, чтобы окончательно завоевать королевское доверие. Бэкхён слышал кусочек разговора Шивона и Джеджуна, оттого был в курсе, что на Кёнсу возлагались большие надежды. — Тучи ведь сгущаются, — как-то раз туманно выразился Бэкхён. Кёнсу попросил растолковать подробней, а камердинер в ответ пожал плечами и молвил, что сам не знает, но догадывается по общему настроению — вскоре грядут нешуточные перемены. Возможно, побег омеги-северянина в Нуэль, его роль в спасении столицы и прибытие во дворец — одно из следствий начавшихся перемен. Прежний врачеватель покинул свой пост по вполне закономерной причине — из-за старости и дряхлости рассудка, мешавших грамотно исполнять свои обязанности. На время обучения Кёнсу в школе короля, его семью и придворных вынуждены обслуживать городские врачи из коллегии — Кёнсу с одним из них спорил до посинения еще тогда, в порту, доказывая, что он не дурак и что срединная лихорадка — не плод его воспаленного воображения. Достопочтенные лекари сии к Кёнсу, конечно же, никаких теплых чувств не испытывали. Даже не здоровались при встрече с ним, воротили холеные физиономии, пускай Кёнсу от их приветствий ни холодно, ни жарко. Тем не менее, это отлично демонстрировало, насколько сильно коллегия врачевателей Юга не любила, когда их тыкали носом в их собственные ошибки. Бэкхён также рассказал, что король Джеджун в последний год резко сдал — его тело мучили хронические болячки, только укрепившие свою власть над могучим альфой за все годы тяжелых походов, сражений и стычек с многочисленными врагами. Предполагалось, что он совсем скоро отойдет от дел и на трон сядет молодой принц Чонин, на какого — как и на Кёнсу нынче, — в ближайшее время свалится огромнейшая ответственность, а также обязательство оправдать все чужие ожидания. Именно поэтому Чонин безвылазно сидел в библиотеке, штудируя историю и философию, неизменно присутствовал на заседаниях королевского совета, разъезжал по доменам крупных землевладельцев, по городам, знакомясь с внутренним устройством королевства и постепенно подготавливая жителей к смене правителя. А еще он постоянно занимался фехтованием, потому как ходили слухи, что давнишние враги южан — пустельники — вновь что-то недоброе замышляют. Коль Джеджуна тронуть не вышло, то можно знатно потрепать зеленого принца Чонина и под шумок вернуть отобранные несколько сотен лет назад территории. Кёнсу верил бэкхёновым словам. Прошел месяц после его поселения во дворце, а принца Чонина он так ни разу и не увидел с той самой знаменательной встречи в зале совещаний. Камердинер пояснил, что альфа сейчас на севере государства, проверяет состояние межи и обсуждает различные вопросы с местными землевладельцами. Кёнсу не мог понять, что чувствует по этому поводу. Естественно, он и не собирался без острой нужды общаться с принцем после их неприятного знакомства в лесу возле межи — гордыня Кёнсу так быстро на попятный пойти не могла. Но и не видеть Чонина отчего-то было неприятно. Как будто чего-то не хватало, важного кусочка мозаики для общей картины королевского двора. За этот месяц Кёнсу успел перезнакомиться практически со всей прислугой, довести до белого каления главного повара своими шуточными проверками чистоты кухни и свежести продуктов, получить несколько замечаний от главного распорядителя, чьи уши и глаза, казалось, бдительно перемещались по всему дворцу отдельно от их владельца. Король Джеджун уже спустя пару дней составил Кёнсу компанию во время прогулки по парку и сообщил, что в тюрьму за понос южане не сажают, так что врачеватель вполне мог себе позволить совершить диверсию и выйти сухим из воды. Даже Сехун наведывался во дворец каждый выходной. Он учился в военной академии, пять дней жил в казарме при ней и объявлялся лишь субботним утром, непременно навещая Кёнсу и интересуясь его делами. Вокруг, так или иначе, крутились все, кроме Чонина. Это сбивало с толку. А Кёнсу совершенно не хотелось, чтобы этот заносчивый принц нарушал его душевное спокойствие даже тем, что просто-напросто куда-то запропастился. Поэтому Кёнсу отчаянно пробовал отвлекаться от глупых размышлений так, как умел. В основном — учебой. Как и ожидалось, в медицинской школе его приняли далеко не с распростертыми объятиями. Несмотря на то, что Кёнсу одной ногой уже твердо стоял на месте королевского врачевателя, за него поручился старик Шивон, а весь Нуэль был благодарен за избавление от срединной лихорадки, коллегия врачей намеревалась выжать из него все соки и сделать эти несколько месяцев обучения подлинным адом. Ему устроили невероятно сложный экзамен, дабы проверить, как хорошо он овладел знаниями в Северном Королевстве, а после заставили продемонстрировать все умения на практике. Среди экзаменаторов был тот самый лекарь-альфа, которому Кёнсу как-то плюнул под ноги — он-то и зверствовал больше всех. Шивон тоже затесался в экзаменаторы, задал парочку вопросов с подковыркой, а когда Кёнсу назвал ему шестое, неизвестное свойство перекинь-травы, показал, куда еще можно применить златоглазку и как правильно очищать от кожуры ростки волчьего пустельника, фармацевт с довольной улыбкой во всю физиономию заявил, что больше мучить дурацкими вопросами Кёнсу не будет. Ему, мол, и так все понятно. Для остальных, менее понятливых, пришлось попотеть. Королевская протекция предоставляла возможность посещать лекции, участвовать в семинарах и проводить время в городской лечебнице для закрепления полученных знаний, но вот от мерзких шепотков за спиной она уберечь не могла. Прочие ученики называли его голодранцем, нищебродом с Севера, презрительно сомневались, стоит ли овчинка выделки и не ошибся ли король, решив слепить из этого убогого омеги достойного человека. Знатность фамилии До и заслуги предков никто в расчет не брал. Кое-кто, в конце концов, предположил, что Кёнсу, видимо, умеет хорошо работать пухлым ротиком и задницей, чем и привлек к себе особое внимание. Кёнсу, всегда обладавший железным терпением и каменной выдержкой, этому разоблачителю крепко надрал зад за школьной теплицей и даже выдернул из головы клок волос, за что получил душевное удовлетворение, строгое замечание от главы медицинской школы и громкое, лошадиное ржание от старика Шивона. Как оказалось, за Кёнсу, его словами и поступками старательно следил чуть ли не каждый второй. Молоденький омега, нежданно-негаданно забравшийся так высоко и обладающий обширными медицинскими знаниями — сам по себе огромный резонанс. Кёнсу каждый день напоминал своему отражению в начищенных ступенях дворцовой лестницы, что это ненадолго, что нужно потерпеть самую малость, заполучить заветную лицензию и избавиться (хотя бы на некоторое время) от всех липких взглядов, дурацких сплетен и чужой завистливой неприязни, давящей камнем на плечи. Держать нос по ветру помогали Исин и Лу Хань, к каким Кёнсу время от времени наведывался выпустить пар. И если Хань в своей типичной манере, пыхтя вонючей сигаретой, предлагал закидать окна школы камнями, написать нехорошее слово на входной двери и оттаскать за патлы главного сплетника, чтоб неповадно было, то Исин действовал по-другому. Исин, омега неопределенного возраста, служил в школе библиотекарем и архивариусом в одном лице, не вызывал никаких подозрений, обманчиво мягко улыбался, помогал отыскать нужную книгу и всегда казался исключительно вежливым. Даже Кёнсу однажды едва не ошибся в выводах, приняв Исина за милого, кроткого глупышку. А затем Исин как-то раз уселся с ним рядом, пока Кёнсу за чтением здоровенного талмуда пережидал кипящую внутри ярость, выразил свои соболезнования из-за кучки богатеньких тупиц и подсунул под руку запрещенный на Юге и Севере сборник с алхимическими рецептами всевозможных ядов. — На тот случай, если совсем уж доведут тебя, милый, — прощебетал Исин, сверкнув очаровательной ямочкой на щеке, и игриво подмигнул впавшему в благоговейный шок Кёнсу. Хранение подобных книжечек каралось настоящим тюремным сроком. Однако Кёнсу не мог не отметить, что от самого факта наличия у сумасшедшего библиотекаря запретной литературы как-то приподняло дух, развеселило и помогло отыскать в лице Исина доброго приятеля. К слову, именно Исин в одной из бесед приоткрыл для Кёнсу завесу тайны, коротко пояснив, что за тучи сгущаются над Южным Королевством. Разрозненные дикие племена, населяющие раскинувшуюся на западе бесконечную сухую Пустошь, взволнованы из-за набирающей обороты военной кампании восставших из небытия пустельников — прежде самого крупного, сильного и безумного племени из всех прочих. Именно с ними в свое время сражался молодой король Джеджун, защищая Молчащие Равнины — землю, какую давным-давно южане отвоевали у Пустоши и какая, отчего-то, по-прежнему заботила отдельные племена. Потерпев сокрушительное поражение в битве близ Ганханбега, пустельники на долгие тридцать лет исчезли из поля зрения, зализывая раны и оплакивая напрасные потери. Нынче же, возглавляемые новым, молодым вождем и жаждущие реванша, они постепенно, шаг за шагом подминали под себя маленькие племена, намереваясь создать в непокорной Пустоши единое, целое государство. И, конечно же, без Молчащих Равнин им никак не обойтись. Пока что на границе тихо и спокойно, однако до короля уже дошли неприятные слухи о небольших стычках пустельников с гарнизоном южан в Равнинах. Стычки вполне объяснимы мелкими местными конфликтами, но, скорее всего, за такими незаметными уколами может скрываться подготовка к будущей войне. Молчащие Равнины — кость в горле пустельников, и они не способны примириться с тем, что их земля находятся под властью Юга. К тому же, никто не мог гарантировать, что помимо Равнин они не захотят себе что-то еще. Нынешние пустельники — не чета тем, с которыми бился Джеджун. Эти куда умнее, хитрее и подлее. Они, по слухам, уже успели обзавестись поддержкой среди южных землевладельцев, недовольных политикой короля Джеджуна либо желавших бы перекроить размеры собственных доменов. Обстановка медленно, но верно накаляется, оттого принц Чонин без устали разъезжает по королевству, заводя новые знакомства и отыскивая искреннее содействие среди лояльной отцу знати — Джеджун многое поставил на то, что Чонин своим очарованием сумеет одержать победу над заманчивыми обещаниями пустельников. Пока война в привычном понимании этого слова не наступила, принц Чонин и весь королевский двор вовсю бился на другой войне — тонкой, изящной, сотканной из бесконечных политических договоренностей, вязи словесных обещаний, притворства и двойной игры. Кёнсу отлично знал историю Северного Королевства и вскользь читал о войнах Юга с пустельниками, потому без труда вспомнил, что племена Пустошей прежде не отличались ведением стратегически верной борьбы. Они не разрабатывали планов, всегда пытаясь брать количеством, пока такая тактика не провалилась под давлением качественно обученного войска южан и выгодного военного союза Юга и Севера. Но это было прежде. Настоящие пустельники неизвестно чем жили, как долго готовились и что могли изменить за три десятка лет, снедаемые злостью и жаждой поквитаться с проклятыми королевствами. Кёнсу задал Исину вопрос — не чересчур поспешно ли король Джеджун решил положиться на мнение давнего друга Шивона и пустил во дворец беглого северянина в свете мрачности происходящего? Ведь Кёнсу мог оказаться кем угодно — шпионом либо сочувствующим пустельникам. Исин изумленно выпучил глаза на это заявление, а затем довольно хмыкнул: — Если ты беспокоишься из-за этого и бесхитростно спрашиваешь о таком у человека, работающего — так или иначе — на королевский двор, то ты явно не засланец из Пустоши. К тому же, я даже не сомневаюсь, что твою подноготную уже проверили, связались с твоими учителями в прежней школе Судо и тщательно расспросили того портового хирурга, Лу Ханя. Несомненно, твое выступление в столичном порту, исчерпывающие знания и нахождение лихорадки навело на определенные размышления. Но пока ты все еще живешь в замке, ходишь на занятия в школу, а не заперт в дворцовых подземельях — значит, король в определенном смысле тебе доверяет. Доверится еще больше, когда ты подтвердишь свою преданность. — Как? — Без понятия. Король Джеджун всегда был малость пришибленным, честно говоря, — весело ляпнул Исин. — От него не знаешь, чего ожидать. Но, поверь мне, рано или поздно ты поймешь, прошел ли ты проверку или нет. К тому же, тебе пока что не пустельников или подозрений короля бояться, а коллегии врачевателей, каких ты не так давно всем скопом обмакнул в дерьмо. Они такое редко забывают. — Лучше не ходить по темным закоулкам и постоянно оглядываться по сторонам? — фыркнул храбрый Кёнсу. — Вот ты зря смеешься, умник. Много кто из лекарей готов глотку перегрызть за то место, что тебе досталось волшебным образом. Тебе, северянину без денег и без лицензии. Жгучая зависть иногда толкает на страшные поступки, — нахмурившись, сказал Исин. Оттого весь этот месяц Кёнсу старательно учился, пытаясь не вмешиваться в ссоры и драки, пробуя не лезть на рожон. Отбивался от настойчивого Бэкхёна, вознамерившегося потихоньку вылепить из хозяина истинного омегу, приструнив более родного для Кёнсу саркастичного забияку. Искренне пообещал главному распорядителю зазубрить имена всех правителей Юга, грозными портретами висящих на стенах бесконечных коридоров. А еще он отчего-то в каждом обитателе дворца хотел разглядеть принца Чонина, пускай и не может эту жажду ничем пояснить. Замолчавший ненадолго Бэкхён стащил из тарелки Кёнсу кусок сыра, посмотрел в окно и удивленно припал к нему лицом, выдохнув: — Его Высочество принц Чонин вернулся. Кёнсу крупно вздрогнул всем телом, но сдержался от внезапно жгучего порыва вскочить и убедиться в бёновых словах самостоятельно. — Неужели? — ровным, невозмутимым голосом выдавил из себя Кёнсу, медленно поднялся со стула с чашкой чая в руке, осторожно замер рядышком с Бэкхёном и посмотрел туда, куда направлен взгляд камердинера. В высокой, подтянутой фигуре, одетой в простую рубаху и брюки, Кёнсу незамедлительно узнал наследного принца. Пускай запах его почуять невозможно, все равно казалось, будто пряный мускус легонько дразнится и пощипывает в носу. В чониновой руке два меча — деревянный и железный; альфа брел по парку мимо резного кустарника, остановился на квадратном клочке земли практически под окнами комнаты Кёнсу, положил оружие на землю и ненадолго застыл на месте. — Сейчас танцевать начнет, — восхищенно прошептал Бэкхён. — О чем ты? — У принца Чонина очень интересный стиль владения мечом. Говорят, король Джеджун в детстве нанимал ему учителя из островитян Золотой Марки. Вы ведь слышали о порхающих клинках марчан? — Кёнсу неуверенно кивнул, продолжая разглядывать широкий разлет плеч и темную макушку альфы. — Так вот Его Высочество довел эту технику до совершенства. И даже больше! Его клинки по-настоящему танцуют, господин Кёнсу. Кёнсу успел отпрянуть от окна и прикрыться спасительной шторой до того, как Чонин, почувствовав чужой взгляд, решил обернуться. Сердце колотилось бестолково и хаотично, мысли скакали ему в такт, и Кёнсу никак не мог разобраться, почему ощущает огромнейшее облегчение и совсем капельку радости оттого, что принц Чонин наконец-то соизволил вернуться домой.* * *
После занятий в медицинской школе и невыносимо длинного семинара, из-за какого Кёнсу от усталости едва волочил ноги, он неожиданно встретил Сехуна. Тот вдруг горой вырос за воротами, смущенно улыбаясь, удивляя этим не только Кёнсу, но и прочих омег, взволнованных появлением поблизости знатной особы. Свежий мятный аромат ярко выделялся среди приторного, душного скопления омежьих запахов, от каких голова шла кругом и не получалось вдохнуть полной грудью. Кёнсу поспешно сбежал по ступенькам и притормозил возле Сехуна, даже не заметив сразу в его руках огромный, душистый букет из всевозможных полевых цветов. — Что-то случилось? Альфа ни разу не наведывался в школу и не встречал его после занятий, поэтому мысли в голове Кёнсу далеко не самые радужные вертелись. — Нет-нет, все в порядке. Просто я… Кажется, я давно вас не видел, Кёнсу, — Сехун говорил достаточно тихо и неуверенно переминался с ноги на ногу. — Проходил мимо. Захотелось поздороваться. — Тогда… — Кёнсу не сразу нашелся с правильным ответом, выслушав альфу, но улыбнулся уголками губ и произнес: — Добрый день? — Он и впрямь добрый, — Сехун уверенно кивнул и протянул Кёнсу пестрый букет. — Это вам. Я сразу вспомнил вас, когда увидел его. Кончики его ушей очаровательно заалели, как и бледные щеки. Кёнсу не знал, что и думать, а потому предпочел обхватить цветы двумя руками, прижать к себе поближе и ответить Сехуну широкой улыбкой. — Спасибо, он прекрасен. — Не прекрасней, чем… А, забудьте, — поспешно осекся альфа, испуганно вскинув взгляд на Кёнсу. Наверняка убедился, что тот ничегошеньки не понял и облегченно выдохнул. — Разрешите вас провести до конца улицы? — Хорошо, — Кёнсу, все еще недоумевая и не понимая, что у Сехуна стряслось, согласился. Более неловкое и странное молчание еще нужно было хорошенько поискать по всему Нуэлю. Кёнсу стискивал пальцами букет и косился на мерно шагающего рядышком альфу, который держал голову так ровно и так высоко, будто пытался разглядеть что-то через крыши домов. Мимо них как-бы невзначай проплыла парочка разодетых омег, преувеличенно ярко улыбаясь и во все глаза пялясь на абсолютно незаинтересованного в них Сехуна. Дальше они смерили презрительным взглядом Кёнсу и, вероятно, окончательно разобидевшись на странную молчаливую парочку, свернули в ближайший переулок. — У вас все хорошо? — спросил вдруг Сехун, когда до того самого конца улицы осталась пара шагов. — Никто не обижает? Кёнсу удивленно моргнул, а затем мягко улыбнулся — ему была приятна сехунова забота. — Ничего такого, с чем я не мог бы справиться сам. Сехун сосредоточенно кивнул, после остановился, закусил губу и вскинул подбородок, будто намереваясь сказать что-то смущающее. Недолго разглядывал лицо Кёнсу, вздохнул тяжко и протянул руку. Кёнсу рефлекторно потянулся ладонью в ответ и почувствовал, как горячие пальцы альфы крепко обхватили его собственные. — До встречи, Кёнсу, — тихонько выдавил Сехун из себя, поднес руку Кёнсу ко рту и трепетно поцеловал костяшки сухими губами. Круто развернулся и исчез за углом дома, сверкнув напоследок полыхающими жарко-алыми ушами. Кёнсу, слипшись с букетом в одно целое, всю дорогу до дворца ощущал на тыльной стороне ладони сехунов поцелуй и прислушивался к собственному нутру. Там — полнейшая неразбериха и сумятица, комок неловкости со щепоткой стеснения. Все альфы, прежде проявлявшие внимание к Кёнсу, не вели себя столь деликатно и вежливо, не беспокоились его делами и уж точно не дарили чудесных букетов. Отвратительные веники Ван Кайе не в счет. Кёнсу не мог не смотреть на пышный букет, едва сдерживал улыбку и, воодушевившись, умудрился практически семимильными шагами добраться до замка. И тут же перестал улыбаться, так как на пороге его встретил взмыленный слуга, всплескивая руками и безостановочно причитая: — Господин Кёнсу!.. — Что произошло? — Его Высочество, принц Чонин… Увлекся фехтованием чересчур сильно! Он в саду с самого утра! И его никто не может, как бы, уговорить прерваться, — служка понизил голос до заговорщического шепота. — Никто и не пытался, господин Кёнсу, он не в духе и злой, как дикий зверь! Его Величество отбыл в экипаже и никого нет, чтобы помочь принца Чонина вразумить! У него, кажется, уже кровь из рук сочится, ужас! Кёнсу поспешно сунул слуге подаренные цветы, ощущая, как живот свело от непонятного волнения, а позвоночник оплелся ледяной спиралью. Первым желанием, конечно, стало спрятаться в комнате под кроватью, скрутиться рулетиком в ковер и притвориться предметом интерьера, чтобы эта буря прошла как-нибудь мимо. Вторым — преданно дождаться короля, дабы тот сам разбирался с непослушным чадом. А на третий раз Кёнсу напомнил сам себе, что он-то почти полноправный королевский врачеватель, а не черти кто. Потому и вразумлять принца надобно именно ему, Кёнсу. Пускай немножко страшно. И стыда потом не оберешься, если затея провалится, а Чонин даже не соизволит обратить на него внимание. Чонин мог такое сотворить — Кёнсу до сих пор помнил его надменную физиономию в лесу около межи. — Принесите мне, пожалуйста, перекинь-траву, травяную настойку и льняные ленты, — распорядился Кёнсу. — И еще… выдерните из тех лат в коридоре меч. — М-меч, господин? — заикаясь, переспросил служка. — Угу, — подтвердил Кёнсу. — У меня есть одна идея. Он оружия в руках не держал никогда — если не считать воинственно настроенных метлы и сковороды, — однако ему и понадобится всего-навсего единственный верный взмах. Принц Чонин и впрямь до сих пор находился в глухом парковом закутке, куда выходили окна покоев Кёнсу. Он стащил с себя рубашку, и Кёнсу видел, как вздымалась и опадала его грудь от каждого вздоха, как перекатывались под смуглой кожей переплетения крепких мускулов и с каким усердием рука стискивала ручку меча. Чонин завязал себе черной лентой глаза и тренировался, полагаясь на слух и осязание, и, что самое главное, его движения не выглядели неуклюжими либо неуверенными. Взмахи, пируэты, выпады и отскоки альфа контролировал полностью, плавно и грациозно переходя из атаки невидимого противника на защиту. И мускусом пахло так, что дергало в животе и подкашивало колени. Кёнсу медленно вздохнул, очищая голову от всего лишнего, и уверенно кивнул перепуганному слуге, притаившемуся за большим квадратным кустом. Стиснул в пальцах клинок, на время позаимствованный у какого-то столетнего предка короля Джеджуна и на цыпочках пошел к Чонину, всей душой уповая, чтобы его задумка удалась. Чтобы принц так сильно изумился его наглости, что позабыл бы о бесконечной тренировке. Чтобы разрешил себе передохнуть, потому как Кёнсу также заметил засохшую бурую ниточку крови, окольцевавшую запястье. Увлекшись, Чонин не заметил ни аромата фрезии, не услышал прерывистого чужого дыхания, не почуял мягкий шаг за спиной. Зато в очередной раз замахнувшись, его меч встретился со звонкой преградой — с другим мечом, задрожавшим в руках тощего, но решительно настроенного врачевателя. Клинок едва не выскочил из рук, но Кёнсу вцепился в него так, будто от того сейчас зависела чья-то жизнь. Чонин в страхе и неожиданности вздрогнул, отпрыгнул в сторону, сдернул с лица повязку. И уставился на Кёнсу круглыми от шока глазами. — Ваше Высочество, день добрый, — сипло пробормотал тот, еле ворочая пересохшим от волнений языком. — Пора перевести дух. Чонин опустил меч на землю, замер и тяжело втянул носом воздух, взгляда от Кёнсу не отводя. Зубами не растерзал, не наорал — уже хорошо. — В следующий раз не лезьте под руку. Вам могло достаться. — В следующий раз занимайтесь фехтованием умеренно, а не на износ, — парировал Кёнсу, проигнорировав вспыхнувший огонек непокорности в темных глазах напротив. — Вы себе ладони в кровь стерли. — Ничего страшного. — Завтра вы не то что меч, даже ложку удержать не сумеете. Неоправданная жертва. Я уже распорядился приготовить для вас ванную, — осмелев, заявил ему Кёнсу. — А еще вам нужно поесть! Вы истратили много сил. — Я не голоден, — процедил Чонин сквозь зубы. — Голодны. Вы этого пока не осознаете. Или хотите, чтобы я покормил вас насильно? — Чонин на это только фыркнул, но спор не продолжил. У Кёнсу рядом с ним нутро все скукожилось в узел, ныло напряженно и давило на легкие, не давая дышать толком, но он не растерялся и не испугался чужого пронзительного взгляда из-под мокрой от пота челки. Смотрел в ответ прямо, давая понять, что не отступится и что добровольно он никуда не уйдет. — А теперь позвольте мне осмотреть ладони, Ваше Высочество. На его руки без слез не взглянешь — у Кёнсу сердце сжалось от одного вида растертых ран и старых мозолей на подушечках. Он осторожно размотал окровавленные льняные ленты, намотанные на руки прежде, слыша сдавленное шипение над головой. Чонин горячо выдохнул на макушку Кёнсу, но молча терпел, пока тот обрабатывал воспаленную кожу настойкой, хорошенько обкладывал перекинь-травой и плотно затягивал чистыми бинтами. Чониновы пальцы дрожали от напряжения и боли, Кёнсу тоже дрожал — от колотящихся внутри нервов, от раздражения на глупого принца, что довел себя до такого безобразия. А еще от близости Чонина. Неприветливой и агрессивной, но странно манящей. Горчащей мускусной пудрой на кончике языке.