10
Изумленный ответом наследного принца, Кёнсу собирался поинтересоваться — неужели Чонину и впрямь позволят разбираться с хворью в Холмах? Ведь это было достаточно рискованно для второй по важности особы в королевстве, и возглавлять операцию могли преспокойно поручить тому же Ву Ифаню, например. Однако Кёнсу вовремя прикусил язык, передумав выяснять подробности. Чонин уже однажды руководил рейдом в Серебряный Предел, разыскивая пропащего врачевателя, что ему мешало вновь отправиться за тридевять земель, если он того сам возжелал? И раз ни главный разведчик, ни капитан специального гвардейского подразделения не воспротивились чониновым словам — значит, поездка была давно оговорена и одобрена. И уж явно не новоиспеченному королевскому врачевателю возмущаться либо отговаривать наследного принца от смелой затеи. И Кёнсу предпочел проигнорировать то, как сладко заныло у него в груди из-за чониновых слов. Омега внутри Кёнсу, прячущийся до поры до времени, опять приподнял голову, отмахнувшись от здравого смысла, и затаился в томительном предвкушении. Пускай предвкушать, откровенно говоря, было абсолютно нечего. — Быть может, у вас есть какие-нибудь распоряжения или просьбы, господин Кёнсу? — серьезно поинтересовался Ифань. — Мы не так уж часто сталкиваемся с неведомыми болезнями, чтобы предполагать, чего ожидать и что брать с собой. Городская коллегия врачевателей ничего толком сказать не смогла, посоветовав не пренебрегать отдыхом и пить больше воды. В принципе, удивляться такому ответу от южных врачей не стоило — за два месяца обучения в медицинской школе Кёнсу уяснил, что основной упор преподаватели делали на самые востребованные и часто встречаемые болячки. Эпидемии обходились стороной, как и редкие заболевания — медицинская школа Юга выпускала врачевателей, знающих все о недомоганиях, головной боли и прерывании нежелательной беременности, но теряющихся, когда речь заходила о том, о чем не сказано в стандартных школьных талмудах. Обучение в Судо же было куда более обширным, пускай и беспорядочным. Наставники требовали знаний сразу обо всем, вынуждали копаться в архивах и ночевать в библиотеке, утверждая — однажды что-то из зазубренного им определенно пригодится. Кёнсу на мгновенье задумался, глядя, как золотистый солнечный луч играется в непослушной шевелюре разведчика Чондэ. У него-то от разнообразных предположений мысли в голове трещали и хотелось хвататься за все и сразу, но лучше уж он сосредоточится на самом основном — как уберечься от болезни и как ее определить. — Надо подготовить лицевые маски для всех участников похода — по две на каждого человека, — сосредоточенно начал Кёнсу, выхватив со стола лист бумаги и металлическое перо. — Я распишу состав подкладки для масок — аптекарям необходимо сделать смесь из златоглазки, перекинь-травы, ириса и липы. Пропорции я укажу. Помимо этого нужно взять с собой эту же сушеную смесь отдельно — одного квинтала, думаю, будет достаточно. Вместе с этим два фунта верен-травы, — проговорил Кёнсу, одновременно все подробно расписав на листе. — И два тода корней «птичьей смерти». — «Птичья смерть»? — с изумлением переспросил Чондэ. — Разве его не применяют как противоядие? Вы предполагаете, что причиной болезни стало отравление? — Этот корень используют не только против ядов, — пояснил Кёнсу, не переставая писать на листке. — У меня есть некие предположения, но утверждать я не берусь, пока не прочитаю собранную вами информацию и не окажусь в Холмах. Чондэ понятливо кивнул и более спрашивать ничего не стал. — И еще мне понадобится парочка желтоклювиков, — пожевав губу, добавил Кёнсу, в который раз получая в ответ удивленно выпученные глаза Ифаня и Чондэ. Принца Чонина Кёнсу не видел, зато услышал, как тот отчасти обеспокоенно заерзал на стуле. — Две крохотные птички? Не скажете, для чего они вам? — Они смогут быстрее всех почувствовать то, что недоступно человеку, — загадочно произнес Кёнсу, перестал писать заметки и передал листок кивнувшему Ифаню. — Когда именно мы отправляемся? — Ранним утром, — ответил Чонин, сдержанно улыбнувшись быстро глянувшему на него Кёнсу. — В таком случае, я пойду собираться. Минсок поедет вместе с нами? — дождавшись утвердительного кивка от принца, Кёнсу попрощался с Чондэ и Ифанем, сгреб в охапку все листки с отчетом разведки и демонстративно твердой походкой вышел из зала совещаний. Внутри же такой твердости не имелось — Кёнсу ощущал себя размоченным хлебным мякишем и пытался бороться со странным дребезжанием в груди. Неизведанная хворь в Блуждающих Холмах вызывала нешуточный интерес пополам с опасениями — Кёнсу, как это и полагалось дотошным книжным червям, обожал самозабвенно копаться в загадках и упрямо искать их решения. С другой стороны, он опасался, что прямиком посреди Холмов на него может свалиться сбитая со всех циклов течка, а он себя течного вообще не переносил. Работа не работается, отдых не отдыхается, а мысли вертятся вокруг одного и того же. Приходилось постоянно себя перебарывать, действовать вопреки сопротивляющейся природе, оттого силы с каждым днем быстренько иссякали, а в голове раздражение из-за беспомощности мешалось с сумасшедшими скачками чувств. Наверняка это все угомонится и придет в норму, когда Кёнсу познает альфу, однако он пока что никого не хотел видеть рядом с собой. И уж тем более каким-то образом познавать. А того, кто будоражил фантазию, волновал и вынуждал нервничать сверх меры, Кёнсу действительно боялся. Страшился, что в один прекрасный момент не сдержится, что наплюет на доводы рассудка, что закроет глаза на подслушанный разговор, на сделанные выводы, на тайны, какие этот чертов альфа старательно скрывал. Ведь уже сейчас, когда приближающаяся течка давала о себе знать лишь повышенной чувствительностью к запахам, Кёнсу не мог не ощутить, как его крыло и обволакивало чарующим мускусом. Кончики пальцев покалывало от неожиданного желания прикоснуться, почувствовать гладкость кожи и попробовать терпкий мускус языком и губами. Кёнсу не узнавал себя — прежде альфы в нем ничего подобного не вызывали, не тревожили сердце, не бередили душу и не принуждали его тело отчаянно жаждать прикосновений. Головой Кёнсу понимал, что совместная поездка в Блуждающие Холмы вынужденная и ничего произойти не должно, так как Чонин вряд ли в нем заинтересован в том самом смысле, а сам Кёнсу предлагать себя в качестве омеги, а не только хорошего врачевателя, не станет. Однако все чувства разом встрепенулись, вздыбились и скрутились в животе горячим узлом, будто предупреждая, что поведи Кёнсу себя неосторожно, расслабься он на краткий миг — все, рванет разом и отовсюду. На свое благоразумие, тренированную выдержку и здравомыслие Кёнсу, конечно же, делал основную ставку, но предусмотрительно запихнул в дорожную сумку целый мешок сготовленной травяной смеси, утихомиривавшей омежью сущность при необходимости. Часто принимать ее было нельзя, так как цикл мог сбиться окончательно, но работа им предстояла нервная, долгая и скрупулезная. Не хотелось подвести проклюнувшееся доверие принца Чонина из-за своего физического, а уж тем более душевного раздрая. Кёнсу понимал — обмолвись он об этом, никто бы его в эту поездку не пустил, но разрешить заразе и дальше вольно в Холмах панствовать долг не позволял. Да еще и гордыня подначивала противным тонким голоском в ухо — даже если он и омега, к себе обидной снисходительности и поблажек не потерпит. Собирая сумку, Кёнсу мужественно выслушал часовые бэкхёновы возмущения на тему того, что его, несчастного камердинера, оставляют во дворце, хотя он бы, несомненно, пригодился бы в Холмах. Кёнсу попытался вежливо и доходчиво пояснить, что этот поход — исключительно разведывательная операция, отчего камердинеру делать там совсем нечего. Во дворце от него пользы куда больше, нежели в походе. А еще Кёнсу попенял, что Чанёлю так будет спокойней, и Бэкхёна под конец окончательно отпустило. Он обиженно куксился, но все равно помог со сборами, заварил вкусный чай с ромашкой и многозначительно приподнял бровь, углядев на столике в покоях Кёнсу травник с фрезией на обложке. Кёнсу усердно глотал обжигающий, несладкий напиток и хрустел печеньем, отмалчиваясь. Ему тоже этот травник покоя не давал, но он не был готов прямо сейчас опять пускаться в бестолковые размышления. Травник, Сехун, принц Чонин, подслушанный разговор, какой-то непонятный Тэмин, вранье и договоренность, сехуновы прямые намерения и чониново молчание в ответ на простой вопрос — думать было о чем, да так, что голова преспокойно могла лопнуть от переизбытка суматошных раздумий. Оттого Кёнсу перед сном улегся на кровать и занял себя чтением отчета королевской разведки. Как Чондэ и обещал, чтиво было скучноватым и пресным, убаюкивающим, но Кёнсу доблестно сражался с дремой, тщательно вчитываясь в сухие строки. О болезни ничего толком там не говорилось, зато Кёнсу с содроганием узнал, что от нее практически полностью вымерла целая деревня в Холмах. Дело действительно необычайно серьезное и могло обернуться страшным мором. Отягощенный тревожными мыслями, Кёнсу в конце концов заснул; в беспокойном сне он бродил по мертвой серой деревне в поисках хотя бы чего-то живого и теплого. Почти отчаялся, натыкаясь взглядом на зияющие черные провалы окон, а затем его со спины крепко обняли горячие руки, бережно прижали к себе и успокоили терпким мускусом. Пробуждение следующим утром было на удивление легким, несмотря на скверный сон. Вместе с предвкушающим интересное путешествие Минсоком Кёнсу спустился на первый этаж, получил немного заботливого ворчания от распорядителя Чонсу, корзину ароматной снеди от Шиндона и обеспокоенно поджатые губы бледного Бэкхёна. У обитателей дворца слишком свежи были воспоминания о том, как врачеватель точно так же попрощался с ними и пропал, пускай на этот раз он ехал в компании принца, гвардейцев и личного охранника. Кёнсу в шутку пообещал предупредить, если соберется куда исчезнуть с работорговцами на пару — побледневший еще больше Бэкхён назвал его бесчувственным чурбаном. Во дворе их ждал экипаж и сопровождение в виде дюжины королевских гвардейцев. Остальные вместе с повозками, набитыми необходимыми вещами и распоряжениями Кёнсу, поджидали их при выезде из Нуэля. Минсок, отобрав у Кёнсу всю ручную кладь и с невиданной для омеги силой распихав все в выемку под каретной кабиной, как-то слишком хитро улыбнулся и во всеуслышание сообщил, что составит компанию вознице. Ничего не подозревающий Кёнсу открыл дверцу, аккуратно забрался внутрь и едва не задохнулся, столкнувшись глазами с сидевшим напротив наследным принцем. Чонин выглядел немного сонным и рассеянным, однако он тепло улыбнулся в ответ, смотря на растерявшегося врачевателя. — Доброе утро, — неловко булькнул Кёнсу, умащиваясь на сиденье и укладывая ладони на колени. — И вам доброе, Кёнсу, — кивнул Чонин и не сумел удержаться от зевка. Кёнсу едва успел спрятать улыбку до встречи их взглядов. — До Блуждающих Холмов путь неблизкий? — Часов шесть в худшем случае. Для меня же шанс закончить, наконец-то, эту ужасно занудную книжку, — принц весело хмыкнул и кивнул на толстенный том, лежащий с ним рядом. — Хотите, можем поменяться, — в шутку предложил Кёнсу. — У меня здесь сборник летописей о прежних болезнях Южного Королевства. Захватывающее чтение вам обеспечено. — Полагаете, что подобное уже случалось в Холмах или где-то в королевстве прежде? — Не знаю, — честно признался Кёнсу. — Отчет разведки ясной картины не дал, подробностей недостаточно, чтобы делать выводы. Но то, что опустошило целую деревню, не могло появиться из ниоткуда, никак себя не выдавая. — Это верно, — согласился Чонин, а затем, немного замявшись, продолжил: — Принц-консорт Джунсу, мой папа, родом из Блуждающих Холмов и я в детстве провел там немало времени. Люди Холмов все сплошь приветливые и добродушные, работящие и уж точно не робкого десятка. Не хочу, чтобы они переносили всю эту напасть в одиночку. — Поэтому вы решили лично туда отправиться? — ляпнул Кёнсу и тут же спохватился, забеспокоившись, что позволил себе с принцем лишнего. — Отец никогда не отсиживался в Нуэле, если в его землях случалась беда. И я не стану, — строго ответил Чонин. — Кто-то должен нести ответственность за все. Это основная причина. Но не единственная, — неожиданно заявил принц и посмотрел отчего-то так пронзительно и глубоко, что Кёнсу, смешавшись, отвел взгляд в сторону, в спасительное окошко кареты. Самое время, чтобы поискать скрытый смысл там, где его нет. У Чонина может быть сто и одна причина, из-за которых он отправился в Холмы, но все они вряд ли включали в себя одного маленького, самонадеянного королевского врачевателя, чьи мозги совсем уж поддались сопливым омежьим фантазиям. Ну что за напасть! — Расскажете мне вкратце о Блуждающих Холмах? Мне там ни разу не довелось побывать, — тяжело сглотнув, попросил Кёнсу, относительно неплохо справившись со вспыхнувшими чувствами и опять встретившись с принцем глазами. — С удовольствием, — охотно кивнул Чонин, улыбнувшись уголками губ. И рассказывал часа два кряду, обрисовав нынешнее положение дел, а затем плавно перейдя к детским воспоминаниям и тому, что о Холмах ему говорил покойный папа. Закончил он перед небольшой остановкой всего отряда около остатков Великого Тракта, выразив надежду, что Кёнсу его сбивчивое изложение хоть чем-нибудь помогло. Помогло. И не только тем, что Кёнсу теперь приблизительно представлял себе, чего от Холмов ожидать, но и тем, что принц Чонин был невообразимо очаровательным, когда говорил о дорогих его сердцу вещах. Эти два часа напротив Кёнсу сидел юный мальчишка, улыбавшийся задорно и мечтательно, делящийся драгоценными кусочками своего счастливого прошлого. Он действительно любил Блуждающие Холмы и искренне переживал о людях, живущих на этой земле. А Кёнсу в очередной раз потерял свое сбившееся дыхание где-то между солнечными чониновыми улыбками. После небольшого обеда их отряд двинулся дальше вдоль Тракта, а Кёнсу схватился за спасительную книжку, в то время как Чонин с головой погрузился в чтение своей. Мысли удалось угомонить не сразу, строчки старых летописей мошками скакали перед глазами, пока Кёнсу думал о том, что же ему со всем этим делать, куда бежать и где прятаться. Клокочущие в груди чувства успокаивать было сложнее и дольше всего — даже книга не помогала. Присутствие Чонина только отвлекало, а мускусный аромат нагло щекотал в носу. Тем не менее, к моменту прибытия в ту самую вымершую деревню в Холмах, называвшуюся Кане, Кёнсу успешно совладал с собою и сосредоточился на задании. Сурово скомандовал всем тут же надеть защитные лицевые маски и покинул карету, оглядываясь по сторонам. Все походило на сон накануне ночью, за исключением того, что вокруг было еще светло и солнечно — лучи весело перепрыгивали по крышам опустевших домов и золотистыми рыбками игрались в фонтане в центре деревенской площади. Неприятная, пугающая тишина пускала вдоль позвоночника колкие мурашки. — Мда… Жутковато, — прокомментировал Минсок, незаметно устроившись по правую руку от Кёнсу. — Не то слово, — согласился тот, передернув узкими плечами. — Ближе к вечеру к нам прибудет староста соседней деревни Бетин, — сообщил Чонин, горой вырастая слева от врачевателя. — Спрашивайте у него обо всем, что покажется вам важным, Кёнсу. — Хорошо. — Мы установим шатры в лесу около деревни. Ифань посчитал, что останавливаться в пустующих домах — не самая разумная затея, — продолжил зачем-то пояснять Чонин, будто ожидая одобрения Кёнсу либо его возражений. — Я согласен с господином Ифанем, Ваше Высочество, — доверительно сообщил принцу Кёнсу. — Надеюсь, что моя задумка сработает и мы здесь надолго не задержимся. — Вы нам не скажете, в чем она заключается? — полюбопытствовал Чонин, хитро сощурив глаза. Половина его лица была скрыта белой тканью, но Кёнсу не сомневался, что тот вновь очаровательно улыбается. Потому-то это даже хорошо, что на них сейчас маски. С Кёнсу достаточно на сегодня душевных потрясений и волнений, стискивавших грудь. — Северяне никогда не отвечают на вопросы прямо, коль дело серьезное, Ваше Высочество. Боятся, что могут сглазить, — строго выдал Кёнсу и услышал, как за спиной от смеха прыснул Минсок. — Сглаз стал бы серьезным препятствием для всех нас, понимаю, — шутливо протянул Чонин и спохватился, увидев, как гвардейцы начинают разгружать повозки. — Тогда мы пока займемся шатрами, а вы… Если что-то понадобится — скажите. — Обязательно. Спасибо, Ваше Высочество. Чонин кивнул и ушел в сторону повозок, явно намереваясь оказать помощь в их разгрузке, а Минсок ткнул Кёнсу в бок локтем и выразительно поиграл бровями. — А господин Кёнсу, родись он марчанином, был бы прекрасен в Игре. — О чем это вы? — Да так, небольшие наблюдения от скромного охранника. Кое-кто медленно, но уверенно подбирается к чужому сердечку. — Чего? — Марчане никогда не растолковывают все тонкости твердолобым северянам, если дело серьезное. Боятся сглаза, — Минсок нарочно скопировал интонацию Кёнсу и залился смехом, видя, что тот недоуменно нахмурился. — Вы все сами поймете. Рано или поздно. Хотите пройтись по деревне? — Да, можно было бы. И еще по окрестностям. Побродив между домами, тщательно рассмотрев заготовленную на зиму пшеницу и даже проверив воду, набранную из колодца, Кёнсу ничего подозрительного не обнаружил. Кане была жутковатой и мертвой, но вполне безобидной. Не то, чтобы Кёнсу ожидал горы умерших птиц, скота или покрученных заразой растений, но все равно немного разочаровался, ничего подобного не найдя. Жители деревни просто так, сами по себе, не умирают. И разгадка наверняка скрывалась где-то у них под носом, ее нужно лишь хорошенько поискать, а не констатировать очевидное. Кёнсу раздумывал над тем, чтобы выкопать чей-то труп и провести его вскрытие, но сомневался, что это даст какой-то результат. Он с покойником работал всего один раз, в лечебнице Судо, и пока что мог похвастаться только теоретическими знаниями определения причины смерти. Наставники в северной столице отчего-то предпочитали живых людей и травы, от изучений мертвецов открещивались, припоминая все традиционные церковные наставления. Но, быть может, именно эти знания сейчас Кёнсу и пригодились бы. Когда Кёнсу и Минсок возвратились обратно к гвардейцам и Чонину, на свободном участке леса уже вырос небольшой городок из бледно-зеленых шатров. Солдаты переговаривались друг с другом, посмеивались, разгружали мешки и сумки, пока Чонин и Ифань неподалеку беседовали о чем-то с незнакомым альфой. Пожилой, с круглым животом и красными щеками, альфа производил хорошее впечатление, отчего Кёнсу сразу подумал, что это был тот самый староста деревни Бетин. Принц только подтвердил предположение Кёнсу, поспешно представив незнакомого альфу врачевателю. — Рассказывать особливо и нечего, господин Кёнсу, — нервно пробормотал старик, с позволения омег запыхтев курительной трубкой. — Один за другим все померли. Кошмар! Вы не представляете, сколько нам хоронить пришлось… Жуть берет, как вспомню детские могилки. — Ничего не случалось здесь до того, как люди начали болеть? — поинтересовался Кёнсу. — Неа, — призадумавшись, ответил староста. — Мы ж и воду всю проверили, и харчи тоже. Лекарь из Кане жуть какой толковый был, пока на тот свет не ушел, везде и всюду обходил: то в воде сомневался, то в пшенице, то во фруктах, какие мы у соседнего города берем. Но так и не отыскал хворь проклятую. — А поля? Что насчет полей? Их он проверял? — Поля, господин Кёнсу? — Угу. Те, что чуть выше Кане, за лесом. — Не могу честно ответить вам. Чего не знаю, того не ведаю. Может, и проверял. У него ведь сын захворал одним из первых — лекарь носом землю рыл, чтоб помочь. Эх… — староста в расстроенных чувствах махнул рукой и еще пуще запыхтел трубкой. Кёнсу, еще немножко его расспросив, отпустил старосту домой, потому как толку от пожилого альфы не было. Никто ничего не знал и искать нужно самому, не опираясь на предоставленные сведения. Умерший лекарь из Кане вполне мог и пропустить что-нибудь. Кёнсу его ошибок повторять не хотел. Постепенно на лагерь опустились сумерки, весело затрещал костер, а гвардейцы, соображая нехитрый ужин, негромко затянули старую южную песню о путеводной звезде, приведшей заплутавшего героя домой к семье. Кёнсу прислушивался к трогательным строкам с улыбкой, раскладывая вещи в шатре, какой им с Минсоком выделили на двоих. Иных омег, кроме них, тут не было, отчего гвардейцы относились к ним с непривычной отеческой заботой и ласковым подтруниванием. Кёнсу самолично обошел весь лагерь, в каждый из шатров установив специальную железную курительницу, отсыпав внутрь сушеной смеси из златоглазки и наказав поддерживать ее тлеющей. На вопросы гвардейцев отвечал всякий раз по-другому и с юмором, отчего солдаты прозвали его врачевателем-хитрюгой, но поклялись выполнять указания. Лекарю-то лучше знать, чего и почему. Чонин тоже послушно согласился с курительницей, выслушав все наставления Кёнсу. — Златоглазка уже в горле комом стоит, — рассмеялся принц. — Но если надо — значит, надо. Кёнсу от него кроликом убежал к Минсоку, потому что чонинова улыбка в последнее время творила в его душе непонятно что. Клетку со щебечущим желтоклювиком он выставил на ящик у входа в свой шатер, закинул туда зерна и налил птице воды, пускай и понимал, что в случае подтверждения его догадок жить ей осталось недолго. Желтоклювиков испокон веков использовали в медицине и горном деле при раскапывании шахт — они наиболее чувствительны к отравленному воздуху и ядам, а согласно предположению Кёнсу, хворь в Холмах связана не с водой, не с землей и не едой, а с воздухом. Еще несколько раз перепроверив курительницы, выслушав гвардейскую байку о двух врачевателях, не сумевших поделить больного, съев вкусную солдатскую кашу с мясом, Кёнсу нерешительно остановился перед шатром принца. Чонин и Ифань уединились больше часа назад, обсуждая какие-то армейские дела, однако Кёнсу срочно нужно было проследить, придерживался ли Чонин его советов. А еще ему жутко хотелось увидеть принца перед сном - хотя бы одним глазком, - потому что на ночь растревоженное омежье нутро становилось сентиментальным и настойчивым в желаниях. Он переминался с ноги на ногу, стискивая пальцами мешочек с сушеной травяной смесью и уже практически смылся обратно в свой шатер, пока не услышал мягкое: — Кёнсу? В следующий миг цветной полог приоткрылся и Чонин замер напротив, буквально в шаге от смутившегося врачевателя. — Что-то случилось? — Нет-нет, все в порядке. Наоборот, я принес вам еще немного смеси, Ваше Высочество. Пожалуйста, не забудьте про тление, — взволнованно забормотал Кёнсу. — Если захотите выйти наружу — наденьте маску, хорошо? Ни в коем случае не подвергайте себя опасности. — Не беспокойтесь, я все помню, Кёнсу, — улыбнулся принц, смотря в чужие глаза так пленительно и ласково, что несчастное сердце врачевателя едва не остановилось от этой сладкой пытки. — И не забывайте пить воду. И если вдруг заколет в горле, начнет болеть голова либо почувствуете жар — не выходите из шатра, зовите меня, — не переставая, нервно бормотал Кёнсу. Отчего-то беспричинный страх стиснул ледяной рукой сердце и укусил за загривок, потому он хотел предостеречь Чонина от всего сразу и никак не мог остановить свое сдавленное бормотание, пока не ощутил, как чужие пальцы легли на плечо, легонько его сжав. — Все будет в порядке. Я обещаю, — чонинов голос, низкий и обворожительный, будоражил, Кёнсу столкнулся с принцем взглядом, несколько мгновений смотрел прямо и откровенно, даже не сомневаясь, что Чонин уже все про него понял. Затем пришел в себя, мягко отступил на шаг, поклонился и спрятался в своем шатре. Минсок, разлегшийся на одеяле и читавший книгу, на подобный финт только красноречиво хмыкнул. Он-то с легкостью заметил густо-красное лицо врачевателя.* * *
Следующим утром Кёнсу проснулся раньше всех, вышел наружу и нашел в клетке мертвого желтоклювика. Остекленевшие, темные птичьи глаза смотрели вверх, на медленно светлеющее небо, а Кёнсу, задрожав от пробравшегося под одежду утреннего холода, прыгнул обратно в шатер и растолкал Минсока. — Давайте пройдемся до тех полей за Кане. — Гвардейцы и принц Чонин… — Пока не будем их беспокоить. Я хочу убедиться в своей правоте, — горячим шепотом возразил Кёнсу и Минсок, нахмурившись, пару секунд размышлял, а затем согласно кивнул. Вымершая деревня сопроводила их пустыми глазницами окон, а прохладный утренний ветер облизывал руки и щиколотки. Минсок, не переставая, зевал и тер глаза, потом буркнул что-то насчет завтрака и неугомонных королевских врачевателей, у каких с распорядком все, не как у людей. — Не ворчите, господин Минсок. Чем скорее мы справимся с заразой, тем быстрее вернемся домой. Верно? А там все удобства, шиндонова вкуснейшая еда… И Лу Хань, — закончил он игриво, из-за плеча поглядывая на марчанина. — Ладно уж, ради последнего можно и потерпеть ваше сумасбродство, господин Кёнсу, — снисходительно проворчал Минсок. Задорный смех Кёнсу эхом прокатился по спящему рассветному лесу. Еще вчера староста деревни Бетин упомянул о двух полях, располагавшихся севернее Кане — там местные жители выращивали пшеницу. Смутная догадка назойливо зудела в мыслях, дразнясь, но не позволяя за себя крепко ухватиться — Кёнсу решительно и твердо шагал по тропке вверх, в глубине души ощущая, что движется в правильном направлении. Коль вода и земля были в порядке (он вчера в этом убедился), то оставался воздух. В старой библиотечной летописи Судо Кёнсу однажды читал полумифическую историю древности — как один народ захотел выжить другой с земли. Они засеяли поле семенами полуденицы — ядовитой, смертельно опасной травы, которая почти ничем не отличалась по виду от ростков пшеницы, кроме черных крапинок на колосках. Зато быстро она принимается землей, растет, цветет, а ветер помогает распылить отравленное цветение по округе. Использовать полуденицу, конечно, глупо и долго, но достаточно действенно, когда и впрямь хочешь умертвить несколько поселений и не вызвать подозрений. Она отцветает и умирает ближе к концу октября и следов ее пристуствия после этого отыскать уже невозможно. Полуденицу давно уничтожили в Северном и Южном Королевстве, но ходили слухи, что у торговцев в Пустоши можно добыть ее семена. Пшеничное поле шелестело и поблескивало темным золотом в свете поднимающегося над горизонтом солнца — Кёнсу смело шагал через лес волнующихся колосков, слыша, как все еще недоумевающий Минсок тащился за его спиной. — Что мы ищем, господин Кёнсу? — Как найдем — скажу. — Все северяне такие противные или только отпрыски фамилии До? — Все марчане такие ворчливые по утрам или только старые друзья наследных принцев? — парировал Кёнсу - Минсок на это лишь беззлобно фыркнул. Спустя минуту Кёнсу, издав ликующий вопль, нагнулся и выдернул из земли колосок, покрытый черными крапинками, будто забрызганный краской. — Вот оно. — Что это? — тут же спросил Минсок. — Полуденица. — Полуден… Что? Ее же лет триста назад выжгли по всему Югу, - недоверчиво переспросил Минсок, с подозрением глядя на выдернутый из земли колосок. — Так и есть, но ее могли привезти сюда намеренно. Из Пустоши, например. Минсоков взгляд резко помрачнел, он провел рукой по волосам и сказал неуверенно спустя минуту заминки: — Плохо дело. Полуденица может зацепиться за поля по всем Холмам. — Судя по тому, как умерла Кане, именно эти два поля были засеяны ею. В лесу полуденица не выживет, земля не та. Нужно будет просто проверить все поля Холмов и соседних доменов. А эти два — уничтожить. — Выжечь? — Нет, огонь не поможет. Специальный раствор из корня «птичьей смерти». Замочить в бочках и утопить. Или закопать, - уверенным тоном объяснил Кёнсу, крутя росток ядовитой травы меж пальцами. К счастью, губительные свойства полуденицы проявлялись исключительно во время цветения, а отцветала она достаточно быстро. Тем не менее, Кане успела пострадать, отчего новость об определении причины хвори поблекла на фоне десятков людских смертей. Минсок прищурился по-кошачьи и протянул довольным голосом: — Господин Кёнсу слишком крохотный, чтобы в нем столько знаний умещалось. Вернемся обратно к принцу Чонину? — Да, нам предстоит очень много работы.* * *
Целых два дня гвардейцы и альфы-добровольцы из Бетина под руководством Кёнсу расправлялись с полуденицей на полях Кане. Оба поля необходимо было скосить, собрать скошенное в мешки, сделать в бочках раствор из корня, утопить ядовитое растение и закопать бочки в лесу. Все гвардейцы и Чонин были изумлены разгадкой болезни Холмов, а деревенские, пускай по старой памяти и помнили рассказы о полуденице, даже не представляли, что именно она стала причиной всех бед. Кёнсу за эти два дня вымотался до смерти. Он следил за работой гвардейцев и деревенских жителей, разводил растворы, делал смеси для лицевых масок и старался объять необъятное. Даже поесть не успевал толком, не то, чтобы присесть отдохнуть. Минсок постоянно напоминал Кёнсу, что отдых никому еще не вредил, однако тот отмахивался — приближался сезон ветров и нужно было как можно скорее расправиться с полуденицей. Принц Чонин открылся для него с новой стороны. Он не отсиживался в шатре, не наблюдал за всем со стороны — он косил пшеницу, трамбовал ее, таскал тяжеленные бочки, о чем-то беззаботно болтал с деревенскими альфами и распевал гвардейские песни, когда они вместе с солдатами копали глубокие ямы в лесу. Он был таким простым, очаровательным и заражал улыбкой всех вокруг. Было заметно — деревенские жители уже полюбили его всей душой за эти несчастные два дня — они ведь впервые видели, чтобы представитель аристократии, отпрыск короля не чурался грязной работы и был таким легким, веселым в беседе с простыми людьми. Если бы не он, борьба с полуденицей продвигалась бы куда медленней и скучней. Они редко общались, только переглядывались, потому что оба под конец дня валились с ног и засыпали мгновенно, касаясь головой подушки. Но даже робких взглядов и наблюдения украдкой для сердца Кёнсу было достаточно, чтобы сумасшедше колотиться, а то и вовсе сладко замирать на краткий миг. Кёнсу понимал, что падает — быстро, стремительно и безнадежно, вообще не пытаясь хвататься за что-нибудь, чтобы замедлить падение. Судорожные мысли последних дней перестали быть столь важными, как одна простая истина — принц Чонин ему так сильно нравился. До кружащейся головы и слабых коленей. Кёнсу столь сильно увлекся душевными переживаниями и заботой о Холмах, что не заметил наступления течки. Он целый день чувствовал слабость и комок в животе, но сопротивлялся недомоганию до последнего, упрямо отправившись на поле и занимаясь раствором корня. И последствия ослиного упрямства не заставили себя долго ждать — вечером этого же дня его скрутило так сильно, что он отказался от ужина, не смог сидеть в шатре и обеспокоенно носился по лагерю. Пил воду, умывался, заварил травяной раствор, какой взял с собой именно для этого случая, но ни черта не помогало. Его колотило, трясло ознобом, все ощущения горячим узлом собирались внизу живота, а меж ягодиц было противно и влажно. Подобного сильного приступа у Кёнсу не было никогда. Он растерялся, разволновался и не знал, как поступить. Обоняние вело его туда же, куда стремилось и все существо, но разумом Кёнсу понимал, что, скорее, съест мешок полуденицы, чем пойдет бесстыдно предлагать себя течного альфе, вскружившему ему голову. Минсок все сразу понял, обозвал его кретином и сказал, что предупреждал ведь — работа, отсутствие отдыха и волнение обязаны были привести вот к такому итогу. Омежья сущность пренебрежительного отношения к себе не прощала и могла провернуть финты еще похлеще вот этого. — Что же делать, господин Минсок? — взвыл Кёнсу, едва дыша от накатившего приступа. — Есть один вариант, но вы против него, так что посоветовать ничего окромя этого не смогу, — марчанин действительно выглядел не на шутку встревоженным. — Нет… Это — точно нет. — Вы чуете его запах? — Чей запах? — Чонина. — П-почему я должен чувствовать его запах? — возмутился Кёнсу, но пылающие щеки и блестящие глаза говорили яснее слов. — Ой, ну вот не надо! Он вам нравится, верно? — Нет! — Предпочитаете обманываться? Это плохо. Сопротивляться природе омеги — еще хуже. Это может вылезти вам боком. Вы — молодой и здоровый омега в самом соку. Вам нужно… Нужно то, что можно лишь от альфы получить. — Что вы предлагаете? Пойти и попросить взять меня? Отдаться, а потом убраться подальше из дворца, правильно? Ведь если я поступлю так, после даже уважать себя не смогу, не то, чтобы с достоинством смотреть в глаза всем тем людям! А ему — тем более! — раздраженно вспыхнул Кёнсу, стукнув кулаком по лежанке. Минсок только покачал головой. — Вы не замечаете очевидных вещей, господин Кёнсу. — Каких же? Просветите меня, господин Минсок, будьте любезны! Вероятно, я слишком туп или неопытен, чтобы замечать то, что мудрейший марчанин щелкает на раз-два! — Кёнсу понимал, что зря горячится и напрасно кричит, однако внутри все так пылало и ныло, а горькие слова срывались с языка прежде, чем он успевал подумать об их значении. — Я посижу снаружи, — поджав губы, сообщил Минсок, схватил одеяло и вышел из шатра, тщательно задернув за собой полог. Кёнсу знал, что уже завтра будет раскаиваться перед Минсоком и просить прощения — и ему стыдно за свою несдержанность, но пока он ничего поделать не мог. Нутро вовсе требовало поддаться, вскочить, сорваться, жадно глотать мускусный запах и попросить сделать что угодно, но избавить от этих мучений. Слабеющими руками он заварил еще немного травяного чая, закутался в одеяло и скомочился, прикрыв воспаленные глаза. Так стыдно. Так отвратительно мокро. Так горячо. Так… — Кёнсу? — негромко проговорил знакомый голос за пологом, и тот мгновенно подорвался с места, напряженно вглядываясь в тоненькую преграду, отделявшую его от основной причины грез, размышлений и смущения. — Могу я войти? — Нет, Ваше Высочество, не нужно… — Я чувствую, что должен войти, Кёнсу. Я… ничего не сделаю. Кёнсу громко сглотнул, натянул одеяло на плечи, дрожащей рукой взъерошил волосы и вытер капельки липкого пота со лба. Он себе казался настолько грязным и отвратительным, что Чонин наверняка испытает омерзение, увидев его вот таким. Но, тем не менее, Кёнсу дрожащим голосом сказал «можете войти», так как чувствовал, что даже от самого присутствия Чонина ему станет легче. Чонин смотрел на него долго, пронзительно и нечитаемым взглядом. Кёнсу весь съежился, скукожился, впервые так остро ощущая подавляющую, подчиняющую ауру альфы, какому хочется отдаться прямо здесь и сейчас. Он схватил себя за плечи, до боли стискивая кожу и отрезвляя этим затуманенные мысли. Чонин не выглядел агрессивным, жаждущим или безумным. В его глазах — мягкость и ласка, но в то же время железная уверенность в том, что омега, стоящий перед ним, принадлежал ему целиком и полностью. — Я… не знаю, зачем пришел. Фрезией пахнет повсюду, — как-то неловко оправдался Чонин. — Вам нужно было сказать об этом, Кёнсу. — Я не хочу, чтобы меня жалели или относились со снисхождением, — ощетинился Кёнсу. — Господи, какая к черту жалость, Кёнсу! Вы ведь омега! Вы должны беречь себя! Мне ли говорить вам об этом? Вы сделали за эти дни так много всего! — Все будет в порядке, не беспокойтесь. — Будет. Когда мы поговорим обо всем. — О чем же? — О том, почему я так сильно хочу сейчас поцеловать вас, Кёнсу. И вчера хотел. И позавчера. И неделю назад, — беспощадно припечатал Чонин, а Кёнсу едва не застонал от слов, какие даже и не мечтал услышать. — Хочу поцеловать, но не стану. Не в вашем состоянии и не здесь. Пожалуйста, позаботьтесь о себе, хорошо? — отчаянно попросил принц, и Кёнсу заметил, как сильно дрожали у него руки. — Я могу сделать для вас что-нибудь? Вы можете сделать так много всего, хотелось крикнуть Кёнсу, но он, даже изнывающий из-за неожиданно болезненной течки, понимал, что Чонин прав и им точно не стоит бросаться в жар пылающих чувств, пока ничего толком не выяснено. Кёнсу разлепил пересохшие губы и проговорил сипло: — Можете. Отдайте вашу накидку. — Накидку? — переспросил удивленный Чонин. — Да. Оставьте ее здесь. Чонин молча стащил ее с плеч и протянул Кёнсу. Тот, делая осторожные шаги, будто сомневаясь в твердости земли под ногами, подошел ближе, облизал губы и ухватился рукой за ткань, мимолетно касаясь пальцами чужой горячей кожи. Обоих прошибло огненной волной, Чонин вскинул взгляд потемневших глаз, посмотрел недолго, тоскливо, а потом решительно ушел. Кёнсу прижался носом к накидке, обнял ее крепко руками и, наконец-то, забылся сном. Он так сильно жаждал завтрашний день, что торопился проснуться. Но так сильно этого дня боялся.