Чего бы это ни стоило

На следующий день утром к Кёнсу вместо Цзытао вновь пришел Кихён и не смог поверить своим глазам — еще вчера недвижимый и безжизненный омега, практически иссохший до костей мертвец, успел выбраться из постели и нынче стоял около высокой книжной полки, водя пальцем по пыльным корешкам. Кёнсу выглядел болезненно худым — под тонкой шелковой рубашкой просвечивались острые лопатки, позвонки и обтянутые кожей ребра, отчего сердце Кихёна сжималось от жалости к этому человеку, наверняка пережившему нечто ужасное. Однако Кёнсу, услышав за спиной шум открываемой двери, повернулся лицом, и кихёнова физиономия вытянулась от удивления — глаза Кёнсу блестели жизнью и неуловимой решимостью, а губы изогнулись в красивой улыбке. Кихён замер прямо на пороге, прижав к животу поднос с завтраком и недоверчиво глядел на воскресшего омегу. — Доброе утро, — произнес Кёнсу, не переставая улыбаться, сделал крохотный шажок в сторону рыжего, будто намереваясь помочь ему с подносом и недовольно поморщился, услышав звон потревоженных звеньев цепи. — Д-доброе, господин, — заикаясь, пробормотал Кихён, прикрыл за собой дверь и приблизился к Кёнсу, продолжая испуганно стискивать в руках поднос. Кёнсу такой реакции совершенно не удивлен — по словам Цзытао, этот омега боялся его и даже обязанности старался выполнять быстро, в комнате не задерживаясь дольше положенного. Вероятно, опасался, что Кёнсу может испустить дух со дня на день, а остаться один на один с мертвецом согласно древним поверьям южан сулит крупные неприятности. Естественно, теперь Кихён изумлен тому, что прежде недвижимый омега оказался ходячим, разговаривающим, улыбающимся и вроде как отправляться на тот свет пока не планировал. — Твое имя Кихён, верно? — голос Кёнсу журчал мягко и ласково, потому что иначе его план может провалиться, почувствуй Кихён в чужой интонации или поведении нечто сомнительное. — Верно, господин. — Меня зовут Кёнсу. Нам прежде не довелось познакомиться. — Я знаю ваше имя, господин. Его Высочество Сехун часто говорит о вас и просит делать все, что бы вы не попросили. — Все эти дни тебе было легко со мной, верно? — усмехнулся Кёнсу. — Я был не самым капризным и требовательным человеком в этом доме. — Ваша правда, господин, — улыбнулся в ответ Кихён, водружая поднос на прикроватную тумбочку, наливая в чашку ароматный травяной чай и смазывая аппетитную румяную булочку медом. — На этот раз я хотел бы кое-что попросить у тебя, Кихён. — Что угодно, господин. — Я хочу искупаться, — недовольно поджал губы Кёнсу и показательно поскреб пальцами по своей шее. — Судя по всему, слой грязи на мне толще, чем кожа. И еще зеркало! Мне кажется, я почти забыл, как выгляжу. А также, если это не сложно, лестницу. — Лестницу, господин? — переспросил Кихён в недоумении. — Да. Я отыскал одну книгу на полке, об истории войн Севера и Юга, но она так высоко, что мне ни за что туда не дотянуться, — горестно вздохнул Кёнсу и указал пальцем на самую верхнюю полку книжного шкафа. Тот и впрямь высоченный, отчего маленький ростом Кёнсу, даже привстав на цыпочки, едва ли дотянется до середины. Кихён вновь улыбнулся, очищая крохотным ножиком яблоко от кожуры и нарезая аккуратными ломтиками. — Не беспокойтесь, господин, я достану вам эту книгу. — Спасибо, Кихён, — сердечно поблагодарил Кёнсу. — Я подготовлю ванну, отыщу вам зеркало и найду лестницу, — уведомил рыжий, вытирая сладкие от сока руки о передник. — Вы поешьте. Булочки только из печи. Кёнсу согласно кивнул, дождался, пока Кихён выйдет из комнаты и щелкнет замок на двери, а потом встряхнул дрожащие от напряжения руки и улыбнулся тому, как все внутри дребезжало от волнения. Кихён не выглядел опасным или угрожающим, он тоненький и маленький, почти как Кёнсу, справиться с ним можно без особо труда, но Кёнсу поднимать панику в доме и вырываться с боем не намеревался. Нужно набраться сил, тщательно продумать план и до последнего притворяться ничего не понимающим, наивным омегой. Беззащитным, слабым, явно не способным на разработку толкового плана побега. А в том, что убираться из этого чертового места нужно как можно скорее, Кёнсу даже не сомневался. Вчера Цзытао вселил в него надежду и дал причину жить и бороться. Цзытао одним лишь сказанным предложением позволил Кёнсу впервые вдохнуть полной грудью и ощутить, как нутро, покрытое прочной коркой льда, оттаивает, корка отслаивается и крошится, обнажая колотящееся в волнении и любви сердце. Кёнсу еще несколько раз переспрашивал Цзытао, правдивы ли его слова и не обманывает ли он — добродушный омега на это обиделся и надул губы, сообщив, что в его семье брехню не жалуют и всегда говорят то, что думают и то, о чем знают наверняка. У Кёнсу особо не было причин как поверять, так и не доверять Цзытао, коего он видел впервые в жизни, но врачеватель предпочел довериться. Вряд ли этот омега знал о том, что связывало наследного принца Юга и неизвестного умирающего омегу, запертого в доме Сехуна. Поэтому нужды намеренно врать Кёнсу ради непонятно чего у Цзытао не было. Зато Цзытао страшно перепугался, когда Кёнсу внезапно с силой стиснул его ладонь, а потом разревелся от облегчения и счастья, утирая слезы со щек пальцами и шепча одними губами «спасибо». Чонин жив, Чонин не в плену, Чонин борется и планирует освободить захваченное Южное Королевство. Чонин ищет какого-то омегу — Кёнсу скромно надеялся, что именно его разыскивает Чонин, но переспрашивать у Цзытао не захотел. Чонин не сдавался, так почему же Кёнсу позволил Сехуну водить себя за нос и потерять драгоценные дни в бесполезной печали и скорби? Он никогда не был таким доверчивым, уж тем более ему не стоило так скоро верить в сехунову неаккуратную ложь — не после всего того, что уже произошло между ними тремя прежде. Не после той любви — сильной и горячей, — пылавшей в груди Кёнсу. Он должен был почувствовать, что Чонин жив. Обязан распознать вранье, ведь так? Кёнсу поделился своими сомнениями с Цзытао, а тот в ответ заворчал: — У господина Сехуна врачеватель отлично разбирается во всяких мерзких настойках, влияющих на душевное самочувствие и рассудок. Их дедушка, папа господина Хёнвона, под конец жизни совсем сдал, начал видеть нечто несуществующее, нести околесицу, впадать в ярость. Его до самой смерти из левого крыла дома не выпускали — Кихён говорит, что туда до сих пор ходить бояться. Мол, там дух этого сумасшедшего старика бродит. Да и сам Хёнвон от головных болей страдает частенько, потому врачеватель им служит много лет. Он дряхлый, кажется, дряхлее всех прожитых этим миром веков, но ум у него ясный и светлый. И поехавший. Они могли чем угодно вас пичкать, чтобы заставить потеряться во времени и начать доверять всему, что ими будет сказано. Кёнсу, учась в школе в Судо, никогда не углублялся в изучение этой области алхимии, тем не менее, знал, что это достаточно темное и опасное дело, сравнимое с изготовлением смертельных ядов. В самой глубине Пустоши растут особенные травы, при правильном использовании которых можно человека подчинить своей воле, смешать в кучу его мысли, заставить забыть собственную личность или же вынудить его делать ужасные вещи. Алхимические книжки, содержащие в себе рецепты и последовательности сотворения и использования подобных настоек запрещены во всех государствах, их нещадно уничтожали последние несколько сотен лет, практикующих алхимиков сажали в тюрьмы и запретили даже упоминания об этих темных знаниях. В медицинской школе Судо преподаватели рассказывали о них неохотно, старались быстрее закончить тему и перейти к чему-нибудь другому. Да и сам Кёнсу ощущал, как кровь стыла в жилах, стоило только вообразить себе алхимика, распоряжавшегося другими людьми, будто кукловод игрушками. Судя по всему, для Хёнвона закон не писан, потому он позволил врачевателю сперва проводить опыты над стариком-папой, а после использовать эти жуткие зелья как угодно. — Вполне вероятно, что ваше горе должно было затянуться подольше, пока вы полностью не обессилели бы и превратились непонятно во что. — Странно, что Сехун беспокоился о том, что я могу умереть. — О, господин Кёнсу, вам бы никто не позволил этого сделать, — насмешливо ответил на чужое заявление Цзытао. — Поверьте, вы тут самый драгоценный и самый загадочный гость из всех, кто прежде посещал этот дом. Господин Сехун вас так просто не отдаст никому. Смерти тем более. — Почему вы так думаете? — поинтересовался Кёнсу, пускай и отлично знал ответ на этот вопрос. Тем не менее, мнение со стороны выслушать все равно интересно. — Исходя из того, что говорил Кихён и как ведет себя вся прислуга и сам господин Сехун — он любит вас. Только любовь у него больная, жутковатая и явно не приведет ни к чему хорошему, — мрачно произнес Цзытао. — И у него скоро лопнет терпение, потому что вы, даже под зельями, ему не поддаетесь. Он, вполне возможно, боится пичкать вас чем-то покрепче, боится потерять вашу личность — ему важно, чтобы вы оставались самим собою. И любили его тоже только вы. Кёнсу всего пробрало ознобом от этих слов. От того, на какие поступки способен пойти человек из-за нездоровой любви, из-за неразделенных чувств и убежденности в том, что чужим телом и сердцем можно распоряжаться, как вздумается. Кёнсу вспоминал свое первое впечатление о Сехуне, о его манерах, о светлой, милой улыбке, припоминал их приятные беседы и не мог поверить, что вот тот Сехун и этот жестокий альфа, способный лгать, изворачиваться, идти на самые гадкие поступки и удерживать Кёнсу помимо воли неизвестно где — один и тот же человек. Он ведь так хотел обрести в сехуновом лице доброго друга, а на самом деле Кёнсу с трудом подавляет в себе злость и ненависть по отношению к нему. И уже вчера Кёнсу принял смелое решение, которым поделился с Цзытао, посчитав, что только вот этому простодушному омеге и можно доверить свои мысли. Быть может, это вылезет ему боком, однако самое худшее уже случилось. Потерянное время, плен в доме Сехуна, немыслимое расстояние до Чонина и друзья, чья судьба по сей день оставалась неизвестной. — Я хочу выбраться отсюда. Цзытао, очевидно заранее ждавший этих слов, кивнул. — Ясное дело, хотите. Это ж не комната, тюремная камера какая-то. Света белого не видать. — Вы мне поможете? Я знаю, что это огромнейший риск и что вы точно не желаете обрекать себя на неприятности, но вы единственный, к кому я могу обратиться. Я не должен здесь оставаться. Я… — Вы как-то связаны с принцем Чонином, верно? — прямо в лоб спросил проницательный Цзытао. — Я бывший королевский врачеватель. — Нет, я не об этом. Вы любите принца Чонина, так же? Потому так убивались? Думали, что он погиб? Почему-то, несмотря на открывшуюся правду, слышать в одной фразе имя Чонина и слово «погиб» все равно чертовски страшно. Кёнсу проглотил комок в горле и твердо кивнул в ответ на все вопросы омеги сразу. Цзытао смотрел на него несколько мгновений — вероятно, выискивая хотя бы малюсенький намек на лукавство в чужих глазах, а после широко улыбнулся и хлопнул себя ладонями по коленям. — Тогда я вам помогу! — Что, вот так просто? — переспросил опешивший Кёнсу. — Если ради чего-то и стоит рисковать в этой жизни, господин Кёнсу, так это ради любви, — подмигнул ему Цзытао, при этом очевидно чего-то недоговаривая и пряча заволокшиеся пеленой черные глаза под челкой. — У вас что-то произошло в прошлом? С тем, кого вы любили? — Да. Быть может, если бы я в свое время рискнул и сделал, а не осторожничал, все было бы совсем по-другому. Поэтому я хочу искупить вину хотя бы перед самим собой, помогая вам. Цзытао пообещал связаться с сопротивлением соседнего домена и попросить о том, чтобы они смогли безопасно вывезти Кёнсу из Долин. Никто не знал, где сейчас принц Чонин, однако члены сопротивления наверняка помогут Кёнсу хоть что-нибудь разведать или отправить принцу весточку. Против Хёнвона и пустельников нынче боролись практически все друзья Цзытао, отчего вариант с сопротивлением показался омеге самым безопасным из возможных. Цзытао дал обещание прийти еще раз, когда получит какой-то ответ, постарается узнать больше об охране дома, о том, кто именно живет здесь и как часто Сехун покидает поместье. Цзытао попросил Кёнсу не отчаиваться, набираться сил, кушать побольше и не вызывать подозрений. Просил быть осторожным с Сехуном и до поры до времени делать все, чтобы он считал, будто Кёнсу смирился с потерей и перестал убиваться. Будто он готов идти дальше и даже впустить Сехуна в якобы продырявленное утратой Чонина сердце. Кёнсу сомневался в своих лицедейских способностях, но заверил Цзытао, что приложит все усилия. Ему не занимать опыта в том, как выбираться из обстоятельств, на первый взгляд кажущихся безвыходными. Именно поэтому сейчас Кёнсу притворялся кроткой овечкой перед Кихёном, прикидывался беспомощным существом, пытаясь заговорить ему зубы и отвлечь принятием ванны. Кёнсу давно подметил, что замок на его двери работает интересным образом — он снаружи открывается ключом, но закрывают его просто по щелчку, ключ в скважину не вставляя. Если у него получится Кихёна обхитрить, запудрить ему голову и незаметно вытащить ключ — это стало бы просто чудесной возможностью осмотреть хотя бы парочку комнат ради чего-то полезного. Ножа, например. Кёнсу не надеялся выбраться из дома — наверняка остальные двери охраняются либо заперты, да и рисковать, зная, что Цзытао еще не связался с сопротивлением, было бы очень большой глупостью. Поэтому он просто прошвырнется там, где получится. Цзытао оставил ему несколько тонких металлических крючков-отмычек, сказав, что замок на цепи, что удерживает врачевателя, достаточно простенький и даже Кёнсу сможет с ним справиться. Он незамедлительно продемонстрировал это, вскрыв замок, а после защелкнув его обратно. Кёнсу спрятал отмычки под тумбочкой, ощущая, как нутро наполняется предвкушением и ликованием. Если все получится, уже совсем скоро он окажется на свободе. Он увидит Чонина. Он обнимет его крепко-крепко и больше ни за что с ним не расстанется. Он сбежит из этого жуткого дома и Сехуна, который очевидно перепутал любовь с принуждением. Кихён вернулся в комнату вместе с двумя охранниками. Омега тащил лестницу, а два рослых альфы втащили внутрь белоснежную ванну, установили ее рядом с кроватью и быстро удалились за дверь, на Кёнсу даже не взглянув. Вполне вероятно, что Сехун запретил альфам не то, что смотреть — дышать одним воздухом с врачевателем. Кёнсу выдул две чашки чая и с аппетитом съел булочку с медом, пока Кихён нагревал воду и забирался по лестнице за необходимой книгой. Кёнсу поспешил помочь, глуповато шутил все время и притворялся откровенно недалеким омегой, отчего Кихён ничего подозрительного не заметил. Он-то с Кёнсу знаком не был, не знал, на что тот способен и как умеет притворяться. Кихён помог Кёнсу помыться, потому что цепь мешала удобно сесть в ванне и приходилось вертеться в разные стороны. Кихён, оказавшийся той еще болтушкой, рассказал Кёнсу об этом доме, как он сюда попал, как он благодарен господину Сехуну и господину Хёнвону, затем заговорил о своем альфе, еле-еле скрывая пунцовый румянец и глупо хихикая на любопытство Кёнсу. Кихён сообщил, что Кёнсу очень красивый, несмотря на нездоровую худобу, и что он теперь понял, почему господин Сехун без конца о нем думает. Кёнсу через силу улыбался и проглотил ругательства, собравшиеся горечью на языке. Он давно Сехуна раскусил. Кёнсу ему нужен как трофей, как симпатичное личико, строптивое, но до определенного момента. С характером, но таким, чтобы не противоречил представлениям Сехуна о своей больной влюбленности. Сехун странным образом смахивал на Ван Кайе, но стоило отметить, что Ван до столь радикальных шагов не опускался, пытался взять омегу подарками и угрозами, а не реальным похищением. А еще Сехуну необходим реванш после того, что произошло с Тэмином. Сехун больше всего на свете желал хотя бы раз победить Чонина в борьбе за омегу, пускай он давным-давно ее проиграл. Пускай он пользовался самыми гнусными методами и не желал осознавать, что не только пытался разрушить чужую жизнь, но потихоньку уродовал свою собственную. Кёнсу удалось отвлечь Кихёна настолько, чтобы незаметно вытащить из его кармана ключ от двери и спрятать его в складках одеяла, пока Кихён велел альфам вынести ванну вместе с лестницей, а затем ушел сам, таща в руках поднос и сияя глуповатой улыбочкой. Кёнсу спрятал ключ за книгами на полке, а сам улегся на кровать и притворился спящим, зная, что Кихён наверняка скоро вернется в поисках потерянного. Так и произошло — спустя несколько минут дверь опять открылась, Кихён бросил взгляд на кровать, на носочках прошелся по всей комнате, обшарил руками пол и тихонько ругнулся себе под нос, выходя. Скорее всего, решил, что обронил ключ где-то по дороге или пока ходил за ванной и лестницей. На Кёнсу даже не подумал, чего тот и добивался, намеренно наивно хлопая глазками и притворяясь настолько тупым, насколько это возможно и не покажется неестественным. Теперь осталось дождаться нужного времени и отправиться на разведку.

* * *

Нужное время наступило этим же вечером, сразу после ужина. Сехун к Кёнсу не приходил, отчего можно было сделать вывод, что он вновь куда-то уехал — либо к Хёнвону, либо с хёнвоновым поручением к кому-то еще. Кёнсу даже не сомневался, что у новоиспеченного короля, занявшего престол после убийства прежнего правителя и переворота, куда больше забот, нежели им предполагалось изначально. Вечером дом погрузился в отчасти жутковатую тишину — Кёнсу не слышал ни разговоров охранников за дверью, ни служек, никого. Будто с приходом темноты и это крыло дома полностью вымерло, как заброшенное левое, где до самой смерти обитал сумасшедший старик. Кёнсу несколько минут вслушивался в зловещую тишину, а затем достал из-под тумбочки одну из драгоценных отмычек, попытался повторить те же манипуляции, какие вытворял с замком Цзытао, сломал одну, но со второй его ждал успех — цепь щелкнула, раскрылось кольцо и упало на одеяло, пока Кёнсу рукой растирал покрасневшую щиколотку. Он осторожно поднялся с постели, соорудил на всякий случай комок из подушки под одеялом, похожий на очертания спящего тела, а затем подкрался к двери и заглянул в замочную скважину. Коридор мрачный и узкий, на стенах дребезжали огоньки зажженных свечей, отбрасывая причудливые тени на темный камень напротив. Охранников нет, что обнадеживало и заставляло сомневаться одновременно. Если их здесь нет, то, должно быть, они притаились где-нибудь еще и только и ждут того мига, когда омега осмелится шастать по дому без разрешения. Кёнсу глубоко вдохнул, призвал себя самого успокоиться, медленно всунул ключ в замок, внутри щелкнул механизм и дверь любезно приоткрылась, дожидаясь, пока Кёнсу выскользнет мышкой из комнаты. Кёнсу крался тихонько, в страхе замирал от каждого шороха, напряженно смотрел в конец коридора и ждал, что кто-то точно услышал его и уже поднимался в комнату разобраться. Как ни странно, спустя минуты тишины и колотящегося барабаном сердца Кёнсу никто в коридоре так и не объявился. Можно было перевести дух и осмотреться. Сбоку от него находилась высокая деревянная дверь — Кёнсу дернул за ручку, но та не поддалась. Сунул внутрь ключ — бесполезно. По правую сторону он обнаружил окно, благоразумно решив оттуда наружу не выглядывать — так его ночную прогулку непременно заметит кто-нибудь из обитателей дома. Кёнсу пошел вперед, чувствуя, как коченеют голые пятки на ледяном полу, дошел до конца коридора и увидел винтовую лестницу, ведущую наверх и еще одну дверь, наверняка скрывающую за собой путь вниз. Та, конечно, тоже заперта на замок, однако Кёнсу все равно попытал счастья, дернув ручку. Оставалось два варианта — вернуться обратно в комнату или подняться по лестнице. Секунду поразмыслив, Кёнсу пошел наверх. Ему нужно было отыскать что-то полезное, иначе вся эта вылазка оказалась бы не только рискованной, но и бесполезной. Лестница тоже освещалась дрожащим пламенем свечей, пахло душными благовониями и ароматной водой, а, поднявшись на этаж, Кёнсу обнаружил всего одну, приглашающе приоткрытую дверь. Судорожно сглотнув и напомнив себе, что в случае чего прикинется дурачком и скажет, что проголодался, Кёнсу потянул за ручку, делая проем чуть шире и молясь, чтобы петли не скрипнули. Дверь прислушалась к мольбам и не издала ни звука, пока Кёнсу просачивался внутрь, оказываясь в хорошо обставленной темной комнате. Там стоял мягкий диван, стену по правую сторону занял огромный книжный шкаф, уставленный книгами до самого потолка. Лунный свет из широкого окна оглаживал столешницу деревянного стола, пробегался по каким-то скомканным бумажкам и девственно чистым листам без единой записи. Внутри еще больше пахло благовониями, а также нотками мяты, сирени и чего-то неведомого, густого и терпкого. Кёнсу заметил сваленную на диване одежду, пока крался на цыпочках к столу и осторожно перебирал содержимое ящика, стоящего под окном. Едва сдержал звук ликования — пальцы наткнулись на холодный металл и Кёнсу вытащил наружу нож. Тонкое лезвие поблескивало в серебристом свете луны, на обратной стороне он рассмотрел витиеватую вязь надписи, сложившуюся в имя. «Сехун». Эта вещь принадлежала Сехуну? Быть может, это его комната? Кёнсу испуганно замер, судорожно размышляя. Если дверь была приоткрыта, значит, ее хозяин, вполне вероятно, находился здесь. Кёнсу сомневался, что Сехун обрадуется тому, что он рылся в его вещах, хотя должен сидеть на цепи в своей комнате. Лучше всего было бы как можно скорее вернуться назад, раз вылазка оказалась удачной и удалось заполучить нож, однако в следующий миг Кёнсу увидел еще одну дверь — она тоже приоткрыта, из-за нее вырывался дребезжащий свет, и Кёнсу слышал странный звук. Звук, похожий на… стон? Кёнсу понимал — минута промедления, и его могут поймать с поличным, закрыть в месте похуже комнаты без окон либо вообще напичкать каким-нибудь варевом хёнвонова врачевателя, чтобы он навсегда позабыл, что хотел сбежать из этого чертового дома. Но в то же время Кёнсу казалось — он должен хотя бы краешком глаза глянуть, что там происходит. Интуиция подсказывала — это важно, намного важнее украденного из ящика ножа. Кёнсу, переборов страх, подкрался ближе к двери, прижался щекой к холодной стене и заглянул внутрь, задержав дыхание. Вторая комната оказалась спальней. Посредине стояла широкая кровать, устланная белоснежной простыней, смешанные запахи благовоний, мяты и сирени слышны куда отчетливей и неприятно щекочут в носу. А еще на кровати сидели двое и занимались любовью. Омега медленно двигался, он был полностью обнажен, Кёнсу видел его затылок, темные волосы и то, как в его тонкую талию вцепились руки альфы, старающегося насадить омегу на член быстрее и резче. Лица альфы Кёнсу не видел, только руки и ноги в штанах — он не потрудился раздеться, в то время как омега сверкал голой задницей и развязно вскидывался вверх, затем вновь насаживался, что-то мурлыкал и постанывал от явного удовольствия. Кёнсу почувствовал, что щеки и уши горели огнем от увиденной картины, он собирался отступить назад и вернуться в комнату от греха подальше, как вдруг услышал сдавленное: — Погоди! Не так быстро. Медленней, хочу почувствовать тебя лучше. Голос Ли Тэмина. — Как скажешь, — ответил альфа хрипло, опуская ладони с талии омеги на влажные ягодицы, тем самым вызывая еще один протяжный стон. А это уже голос Сехуна, без сомнений. Кёнсу благодарил всех богов за то, что Тэмин закрывал Сехуну обзор на входную дверь, отчего он до сих пор оставался незамеченным. Он еще сильней прижался щекой к колючему холодному камню и пытался не пропустить ни единого слова из их беседы. Кёнсу думал, что такая у него судьба — подслушивать важные разговоры по ночам. Уже второй раз и он опять, скрюченный в три погибели, около двери. Так значит, Сехун и Тэмин теперь… вместе? Как все это понимать? Тогда зачем Сехуну нужен Кёнсу? Одного омеги ему недостаточно? — Что ты сказал своему мужу? — спросил Сехун, и Кёнсу по интонации услышал, как тот нагло улыбался. — Что меня срочно вызвали в столицу по личному приказу короля Хёнвона. Он был так встревожен, бедняжка. Пожелал мне удачи, поцеловал в щечку и сказал, что будет скучать, — хохотнул Тэмин и тоненько вскрикнул, потому что Сехун неожиданно с силой сжал его ягодицы и резко двинулся, а после так же внезапно остановился. — Иногда мне хочется приехать к вам в поместье и поиметь тебя прямо у него на глазах. — Сомневаюсь, что кто-нибудь тебе сможет запретить это сделать, наследный принц Сехун, — томно проговорил Тэмин, а у Кёнсу от раздражения свело зубы. — Как думаешь, твой муженек разрыдается? — Конечно. Он та еще размазня. Наверняка и лоб тебе после всего вытрет. — Почему ты за него вышел? — Разве у меня был выбор? Джеджун выгнал нас с папенькой в чем мать родила, запретил появляться в столице. Папа помнил, что этот тюфячок заглядывался на меня на Осеннем балу во дворце, а потому мы поехали туда. Мне пришлось изображать влюбленность и терпеть его слюнявые лобызания. Папа сказал, что это моя расплата за то, как я вел себя во дворце. — Катаясь на мне, ты захотел покататься еще и на Чонине, верно? — Сехун шлепнул ладонью по заднице и сжал мягкую округлость — Тэмин зашипел от боли и наслаждения одновременно. — Это было временное помутнение рассудка. Не знаю, что на меня нашло. Я всегда любил только тебя. — Чонин тебе не по зубам оказался, не так ли? — Он слишком скучный и правильный. Не нравятся мне такие. — Ты врешь, Тэмин. Я видел, как ты смотрел на него на этом балу. Ты все еще его хочешь. И злишься, потому что вместо тебя он предпочел Кёнсу. — Ты тоже бесишься из-за этого, милый, — обманчиво легко прощебетал Тэмин. — Ведь ты втрескался в этого врачевателишку, а тот выбрал Чонина. Задел твое самолюбие. Как это так, какой-то нищеброд с Севера пренебрег твоей любовью и выбрал другого, да как такое… — Не забывайся, Тэмин, — сердито прошипел Сехун. — Не забывай, кто я сейчас и что могу сделать. Да и ты мне нужен только потому, что у тебя смазливое лицо, отличная задница и ты летишь ко мне по первому же зову. Потаскушка. — Так значит, Кёнсу ты держишь под замком из-за высоких, светлых чувств? — ядовито процедил Тэмин. — Откуда ты… — Неужели ты считаешь, что в этом доме все неподкупны и верны тебе, милый? За мешочек золотых монет твои охранники мигом выложили информацию на блюдечке. И о том, что ты привез его сразу после резни в столице, что держишь его на цепи, что наплел ему с три короба о том, что Чонина убили, а Хёнвон руководит силами сопротивления… Ты все еще не поимел его? Сехун молчал, а Кёнсу ужасно хотелось ворваться в чертову комнату и дать им обоим по мерзким физиономиям за то, как они смели обходиться с другими людьми. Тэмин ни во что не ставил мужа, Сехун и вовсе скрывал за прекрасными манерами отвратительное нутро. Однако он продолжал оставаться на месте, скрытый в ночных тенях, упрямо полагая, что может услышать что-нибудь важное. — Это значит «нет». Не хочешь брать его силой? Хочешь, чтобы он сам тебя попросил об этом? Хочешь, чтобы он влюбился в тебя? — Тэмин издевательски рассмеялся. — Пускай я потаскушка, зато ты, наследный принц Сехун — сумасшедший. Он ни за что на свете тебя не полюбит. Тебе проще накачать его той дрянью, что делает ваш врачеватель, и убедить в чувствах к тебе, нежели добиться этого от него обычным путем. — Я разве говорил, что мне нужно твое мнение? Я поступлю с Кёнсу так, как посчитаю нужным. Он мой теперь. Захочу — возьму его хоть завтра. Захочу — накачаю дрянью и отдам позабавиться своим охранникам. Может, хоть так он ныть о Чонине перестанет, пока его рот будет занят членами. Захочу — запру его в той комнате, там и подохнет. После этих слов внутри Кёнсу все похолодело, а позвоночник оплела колючая ледяная спираль страха. Желание лететь из этого дома и от этого человека как можно дальше стало практически нестерпимым. — Отвратительно, — сообщил Тэмин. — Да? Так почему же ты все еще здесь, раз я такой отвратительный? Проваливай! Нет, не хочешь? Тогда заткнись и делай то, ради чего я тебя сюда вызвал! — Он забрался тебе не только в сердце, но и в голову, Сехун. Ты сходишь с ума. — Может быть, — после минутной заминки согласился тот. — Во мне кипит злость, постоянно. Иногда я могу с ней справиться, а иногда она заполняет все внутри, стучит в ушах, клокочет в горле. Она сильнее меня. — Тогда, может, уедем? — вкрадчиво предложил Тэмин. — Давай уедем за море, в Срединные Земли. Будем жить только вдвоем. Говорят, там целебный воздух, он поможет тебе. Я буду рядом. Сехун на мгновенье задумался, а потом хмыкнул. — Нет. Я должен довести начатое до конца. — И чем же должен быть твой конец, Сехун? — Головой Чонина, которую я отрежу собственными руками и принесу Кёнсу, — наверняка на губах Сехуна расползлась жутковатая улыбочка — Кёнсу не нужно видеть это, чтобы чувствовать, что так оно и есть. Все тело Кёнсу колотило ознобом, во рту пересохло, а жуткие картинки того, как Сехун отрубает чонинову голову, навязчиво вертелись в воспаленных мыслях. Так страшно Кёнсу не было даже у работорговцев Приморья. Вероятно, душевная хворь, поразившая дедушку Сехуна, по наследству передалась и внуку. — Сомневаюсь, что Чонин позволит тебе сделать это. — Кстати, что разнюхали твои ищейки? Где он сейчас? — По последним донесениям он находится в Долине Грифонов, договаривается с местным лендлордом. Он планирует организовать Собрание Земель. — Некого будет собирать, когда пустельники и армия моего отца превратят их замки и войска в пепел. — Насколько я знаю, пустельникам лендлорды оказывают достойный отпор, — с сомнением рассудил Тэмин. — Это пока. Скоро у них кончатся люди и ресурсы и все, конец. Пустельников же полчища расплодилось в Пустоши. Их не победить. — Чонин может попросить помощи. — У кого? — У Золотой Марки, Сехун. У них самый мощный флот, вышколенная армия и боевые слоны. Они пустельников втопчут в землю. — Сомневаюсь, что Чонин доберется до Марки. Я нанял приморских убийц для того, чтобы они его схватили и притащили сюда, в Долины. Когда все они узнают, что их надежда, их любимчик Чонин мертв, силы сопротивления иссякнут, — уверенно произнес Сехун. — Отец зачистит все домены от предателей и поставит там своих людей. — Ты думаешь, что пустельники позволят Хёнвону править без их вмешательства? Ведь именно они дали ему шанс устроить переворот. Они будут его контролировать. — Возможно. Папа знает, что делает. — Уверен? Еще ни один союз с пустельниками не увенчался для другой стороны успехом. Они всегда расправлялись с теми, кто выходил из-под их контроля... — Все, мне надоело болтать, — грубо оборвал рассуждения Тэмина Сехун. — Займись-ка делом. Я позвал тебя не для того, чтобы чесать языками о политике и пустельниках. Мне нужно расслабиться. Тэмин соскользнул с колен Сехуна, пока тот лениво откинулся спиной на мягкую постель. Омега наклонился и начал целовать низ живота альфы, в то время как Кёнсу осторожно отполз назад, пробуя разогнуть затекшие ноги. Спустя пару минут, когда стоны из той комнаты стали громкими и вызывающими, а ступни Кёнсу наконец-то соизволили нормально работать, тот на цыпочках выбрался за дверь, понесся вниз по лестнице и поспешил попасть обратно к себе. Подальше от этого ужасного человека, какого Кёнсу еще не так давно считал хорошим другом и достойным альфой. Его жестокие слова до сих пор отдавались в ушах Кёнсу жутковатым речитативом, потому он быстро защелкнул на щиколотке цепь, закутался в одеяло и попытался унять дрожь во всем теле. Ему страшно. Он мог надеяться только на Цзытао и на себя самого и ему наверняка представится всего один малюсенький шанс из миллиона провальных, чтобы выбраться отсюда живым и здоровым. Чтобы увидеть Чонина, встретить своих друзей и наконец-то перестать бояться. Он узнал, что Чонин в Долине Грифонов. Он хочет добиться Собрания Земель — военного совета всех лендлордов Южного Королевства, поклявшихся в вассальной верности королевской семье и Джеджуну в частности, чтобы наконец-то начать действовать грамотно и сообща, а не пытаться бороться с пустельниками в одиночку. На принца охотятся убийцы, вокруг него столько смертельных опасностей, потому Кёнсу, глотая слезы, отчаянно шептал в пустоту темной комнаты слова искренней молитвы. Чтобы высшие силы уберегли Чонина. Чтобы у него все получилось. Чтобы он был здоров. И чтобы они, в конце концов, встретились.