Чего бы это ни стоило

На следующий день после своей дерзкой ночной вылазки Кёнсу беспокойно ожидал того, что скоро по его душу явятся. Лично Сехун или кто-то из его охранников грубо толкнет дверь комнаты, обыщет ее сверху донизу, найдет спрятанные отмычки и украденный нож и сделает с Кёнсу за непослушание что-нибудь ужасное. После услышанных вчера сехуновых слов Кёнсу окончательно убедился в шаткости собственного положения и что любой его неверный шаг, любое изменение настроения Сехуна может привести к нехорошему результату. Его держали в этом доме с определенной целью, а не по доброте душевной, и строптивость Кёнсу рано или поздно должна была переполнить чашу терпения нынешнего наследного принца Юга. Кёнсу подозревал, что она уже переполнена за такое количество бесполезно проведенных подле него дней. Сехун своими жестокими словами подтвердил, что ценность Кёнсу важна до поры до времени, и, по его велению, может быть сведена и вовсе к нулю. Кёнсу невольно проводил ассоциации с работорговцами Приморья, у которых он вынужденно гостил некоторое время назад, и находил все больше и больше совпадений. Это пугало, злило и расстраивало, потому что Кёнсу не мог отделаться от воспоминаний о прежнем вежливом, теплом и милом Сехуне, на хорошую дружбу с которым Кёнсу однажды рассчитывал. Было так сложно и больно заменять старые счастливые воспоминания о жизни в королевском дворце Нуэля нынешней действительностью, где король Джеджун подло убит своим собственным братом; где Чонин вынужден скрываться от убийц и войск Хёнвона и пустельников; где дикие племена из Пустоши разоряли и перекраивали южные домены и где ценность человеческой жизни теперь определялась степенью полезности новому королю Юга или его поехавшему сыну. Кёнсу казалось, будто та его жизнь — жизнь королевского врачевателя, — случилась много лет назад. Или, возможно, ее не существовало вовсе. Четыре холодные стены комнаты, узкое окно под потолком и отсутствие каких бы то ни было новостей временами вынуждали задумываться о том, что вот так и было всегда. Была лишь эта комната, эта цепь на щиколотке и спертый воздух душной комнаты, а все остальное, вынуждавшее сердце ныть и разрываться на части от тоски — всего лишь жалкие фантазии глупого пленника. Кёнсу без конца думал об этом, лежа без сна в комнате, унимая дрожь во всем теле после вылазки и рассматривая тонкий луч лунного света, смело пробившийся сквозь окно и разрезавший сгустившуюся тьму комнаты на две части. Думал обо всем, что ему довелось пережить, пытался отыскать что-то осязаемое, за что можно было ухватиться и протянуть до утра, не сойдя с ума от нервозности и страха. Воспоминания о хорошем отчего-то блекли и меркли, не могли утешить или успокоить, никак не могли помочь. Кроме Чонина. Кёнсу до самого холодного, розового рассвета лежал и вспоминал черты его лица, вспоминал его запах. То, насколько горячими были его руки, обнимавшие поясницу Кёнсу. Его гладкую кожу и нежные губы, дарящие головокружительные поцелуи. Его солнечную и яркую улыбку, влюблявшую в себя в мгновение ока и наверняка бы сумевшую разогнать сгустившиеся мрачные тени этой проклятой комнаты. Кёнсу так сильно скучал по нему, до ноющей боли в сердце. Так сильно хотел его увидеть, прикоснуться, почувствовать полюбившийся запах и ощутить себя наконец-то в безопасности. Кёнсу так отчаянно молился и просил всех известных северных богов, чтобы те помогли Чонину в его нелегком деле и уберегли от любой беды. А еще Кёнсу скромно просил о собственном освобождении. Чтобы задуманный с Цзытао план получилось осуществить и чтобы все это безумие закончилось. Он просил и о Сехуне. О прояснении его запутавшихся мыслей, о милосердии и о прекращении полоумных затей. Ведь кроме боли, страданий и увязания в еще большем сумасшествии его поступки ни к чему более не приведут. С первым лучом рассвета, с нежным щебетом птицы где-то вдалеке Кёнсу вынырнул из воспоминаний и беспокойств, приняв решение сосредоточиться на единственной удачной из тысяч провальных попыток выбраться из плена. Пока что, конечно, эта самая попытка не имела четкой формы и последовательных пунктов плана, однако Кёнсу это нисколько не мешало на нее надеяться. Самое главное — избежать любых возможных разоблачений ночной вылазки и обнаружения ножа и отмычек, которых у истощенного, обессиленного пленника быть никак не могло. Тем не менее, с самого утра и до вечера день прошел по привычной, знакомой схеме. Завтрак принес смущенно улыбавшийся Кихён, от которого резко тянуло густым древесным запахом альфы и течкой. Он не смог удержаться и похвастался перед якобы заинтересованным Кёнсу тем, что случилось накануне ночью и что он теперь чувствовал себя полноценным омегой. Кёнсу сдержал в себе ироничное замечание насчет того, что полноценному омеге присутствие альфы не совсем обязательно — подобная ремарка не соответствовала тому образу наивного глупыша, который Кёнсу отыгрывал перед Кихёном. Поэтому Кёнсу, сцепив зубы, миленько над Кихёном подшутил, поздравил его с таким важным событием в жизни и, робко пряча глаза, сказал, что ему самому еще только доведется подобное испытать и что он с замиранием сердца ждет этого. — Мне кажется, это совсем скоро случится с вами, господин Кёнсу, — прощебетал Кихён, наливая в чашку горячий чай и подталкивая к Кёнсу ближе тарелку с булочками. — Что ты имеешь в виду? — Кёнсу постарался держать интонацию ровной и невозмутимой, несмотря на то, что внутри все вздрогнуло и сжалось. — Я о господине Сехуне говорю, — Кихён мечтательно заулыбался. — Он так сильно влюблен в вас! Это невооруженным глазом видно! Даже сегодня утром он спрашивал, как у вас дела, здоровы ли вы, хорошо ли себя чувствуете. Интересовался, кушаете ли вы и когда я сообщил, что вы начали есть, он весь расцвел розой и поцеловал меня в щеку, представляете? Он очень беспокоится о вас, господин Кёнсу! — Я даже не сомневаюсь в этом, — с кривой улыбочкой выдавил из себя тот. Беспокоится, как бы пленник не умер прежде, чем у него получится осуществить все задуманное. — Знаете, — заговорщически понизил голос Кихён, — у господина Сехуна раньше уже была одна любовь. Ослепительно красивый омега — черноволосый, ладненький, на него тут, в Туманных Долинах все заглядывались, от мала до велика. Тэмин, кажется, его звали. Господин Сехун с него пылинки сдувал и мы все, слуги этого дома, думали, что свадьба совсем скоро случится. Но потом что-то не заладилось. Господин Сехун ходил мрачный и злой, о Тэмине запрещено было упоминать, господин Хёнвон называл его «тот омега». Никто так и не узнал, что между ними произошло. Тем не менее, «тот омега» вчера с удовольствием скакал на Сехуне, несмотря на то, что он и даже упоминания о нем под строгим запретом. — Господин Сехун, возвращаясь в родительский дом, почти всегда ходил без настроения. Но, привезя вас сюда, он очень сильно изменился. Несмотря на то, что сейчас творится в королевстве, что творят лендлорды, желающие захватить власть, отобрав ее у наследников по крови, господин Сехун нашел спасение в вас, господин Кёнсу, — взволнованно пробормотал Кихён. — Знаете, как много у него забот! Тем не менее, он всегда старается поскорей вернуться сюда, чтобы надолго с вами не расставаться. Любовь действительно творит чудеса! Кёнсу от греха подальше начал жевать булочку с маслом, чтобы не сорваться и не наговорить лишнего, что кипело в груди негодованием и раздражением. — А вы разве не любите его, господин Кёнсу? Наверняка любите! Как в него не влюбиться? Господин Сехун красивый, умный, смелый и заботливый! Добрый и щедрый, справедливый! Идеальный альфа и будущий правитель Юга! Вам, господин Кёнсу, пора уже перестать воротить свой носик от него и быть недотрогой — вы точно не пожалеете! Ведь тогда вы тоже скоро познаете, как это — быть любимым и отдаваться любящему тебя альфе. Кёнсу показалось, что он до крови прикусил язык, так усердно жуя булку и пытаясь не крикнуть в ответ на такие глупые и наивные слова Кихёна. Кёнсу понимал, что омега знает лишь то, что ему дозволено знать и видит ситуацию однобоко, но от этого менее раздражающими его речи все равно не стали. — Хотя, конечно, недотроги всегда намного более желанны для альф, нежели те, которые сдаются без боя… — продолжал делиться своими драгоценными познаниями в области желаний альф Кихён. Кёнсу слушал его вполуха, грызя яблоко и прихлебывая чай, тему их отношений с Сехуном сопровождал многозначительным молчанием, и после еще нескольких попыток Кихёна выйти на откровенный разговор с Кёнсу это обсуждение свелось на нет. А далее беседа утекла в обыкновенное, пустяковое русло, Кихён забрал поднос с посудой и оставил Кёнсу в одиночестве. И это было лучшим из возможных исходов, потому как Кёнсу прилагал все силы, чтобы сдержаться и не раскрыть Кихёну глаза на обожаемого хозяина. И на сумасшествие, преследовавшее весь их род, в Сехуне мутировавшее в крайне извращенную форму якобы любви. Вчера Кёнсу вдоволь наслушался, что эта самая любовь для Сехуна значила. Никто до вечера Кёнсу беспокоить не смел, потому он увлекся чтением книги об истории Южного Королевства, все равно настороженно прислушиваясь к звукам снаружи и убедившись, что украденный у Сехуна нож надежно припрятан в книжной полке. Его вылазка осталась для всех незамеченной, отчего Кёнсу раздумывал над тем, чтобы этой ночью попробовать вскрыть замок на двери, ведущей вниз. И стоит ли оно того, ведь, скорее всего, там он точно на кого-то наткнется. Вечером к нему опять пожаловал Кихён, однако привычного подноса с едой в руках у него не было. Кёнсу привстал на кровати и с удивлением смотрел на то, что Кихён держал в пальцах. Что-то серебристое и полупрозрачное, струящееся и выглядевшее не тяжелее паучьей паутины. — Что это? — Это ваш сегодняшний наряд, господин Кёнсу, — широко улыбаясь, пояснил Кихён. — Господин Сехун захотел поужинать вместе с вами и ради такого случая купил для вас одежду. Это очень дорогое платье, господин Кёнсу. Работа мастеров из Срединных Земель, только они способны обрабатывать плоды серебрянки и плести подобные нити, — голос омеги благоговейно дрожал от восхищения. Живот Кёнсу поджался от волнения. Ему придется есть вместе с Сехуном, ряженному в нечто, практически не скрывавшее тело? Так проще тогда вообще сидеть перед ним нагишом. — Примерьте, господин Кёнсу, — с обманчиво мягкой настойчивостью пытался уговорить Кихён. — Платье будет смотреться на вас изумительно! Сделайте господину Сехуну приятно. Между строк Кёнсу уловил, что отказ не приветствуется и что ему придется нарядиться в эту тряпку, иначе лишение ужина — самое безобидное из всего, что с ним сделают. В комнату Кёнсу притащили лохань с нагретой водой и Кихён принялся усердно натирать его тело всяческими ароматными маслами, мыть голову специальным душистым мылом и даже помог избавиться от волос в подмышках острым лезвием. Кёнсу с содроганием и беспокойством думал, к чему именно его нужно так обстоятельно готовить — к обыкновенному ужину или же к чему-то более серьезному. Горло сжалось от мысли, что именно сегодня Сехун решил, наконец-то, взять его, вот для чего и необходимо такое основательное прихорашивание. Взгляд судорожно метнулся к книжной полке, к тому тайному месту, где был спрятан нож. Если Сехун действительно рассчитывал сегодня получить безропотного и на все согласного Кёнсу, он точно горько разочаруется. После тщательного мытья Кихён брызнул на Кёнсу сладковатой ароматной водой из флакончика и потянулся к голубой атласной ленте, но всплеснул руками, когда Кёнсу начал натягивать на себя трусы. — Нет-нет, белье не нужно надевать! Это платье его не предусматривает, — после сказанного Кихён состроил такую хитрую рожицу, мол, Кёнсу наконец-то дождался того, о чем так давно мечтал. Кёнсу замутило, но он ничего не сказал, только сцепил крепко зубы, уговаривая себя потерпеть еще немножко до вестей от Цзытао и удобного случая. Голубой лентой Кихён перетянул грудь Кёнсу, закрыв один сосок и оставив торчать другой, стянул на талии и ягодицах и плотно обвил одно из бедер, завязав бантик на щиколотке. Затем помог надеть само серебристое платье, на пояснице закрепил его пояском и тщательно расправил складки на руках и поясе. Расчесал отросшие волосы Кёнсу, заправив несколько прядей за ухо и вцепив в мочку уха блестящую длинную сережку. Припудрил его лицо, нанес немного теней на глаза, красноватой помадой мазнул по губам и шагнул назад, любуясь проделанной работой. В его глазах читалось неприкрытое восхищение и совсем немножко зависти. — Вы прекрасны, господин Кёнсу, — пропел Кихён сладким голосом. — Именно так и должен выглядеть возлюбленный будущего короля Юга. Именно так и должна выглядеть покорная шлюха, хотелось добавить Кёнсу, но тошнота вдруг подпрыгнула выше к горлу и стало опасным что-либо говорить. Можно было заблевать результат столь тщательной подготовки, затеянной Кихёном. Второй раунд Кёнсу не вынес бы. — Господин Сехун будет сражен наповал. Наверняка он захочет снять платье, зато лента никак ему не помешает и выглядит на вашей коже просто превосходно… — пробормотал Кихён чуть тише, обходя вокруг Кёнсу и поправляя кое-где замявшуюся ткань. Кихён был очевидно воодушевлен тем, что якобы должно было случиться между Сехуном и Кёнсу. Возможно, он действительно радовался тому, что его хозяин наконец-то отыскал себе достойную пару. Тем не менее, молчащему Кёнсу ужасно хотелось тряхнуть его за плечи и крикнуть, что вот так выглядит не истинная любовь, а лишь жалкая пародия на нее. Что любимого человека не держат на цепи, не наряжают в откровенно вульгарные наряды и не распоряжаются его судьбой единолично, без учета чужого мнения. И что Кихён слепой тупица, если не замечает или не хочет замечать разницу. Кихён распорядился принести столик и два стула для ужина, и альфы-охранники, дежурившие под дверью, спустя минуту уже притащили все требуемое. Кихён сервировал стол, поставил на него толстую свечу и букет фрезий в миниатюрной вазе, отчего Кёнсу вновь с отвращением передернуло. Будто на столешнице оказались не цветы, а он сам, оплетенный гребаной лентой — особый подарок специально для Сехуна. Кихён плеснул из чайника в чашку какую-то травяную настойку и попросил Кёнсу выпить. Тот глотнул без опаски, так как понял, что Сехун все еще надеется заполучить себе Кёнсу в здравом рассудке, не рассчитывая на помощь запрещенного алхимического варева. Тем не менее, все равно поинтересовался у Кихёна, что это за отвар. — Успокоит вас, а то вы весь как на иголках, господин Кёнсу, — нежно проворковал он. — Да и избавит от последствий, ежели господин Сехун дойдет с вами до самого конца и не сможет остановиться. Ему наверняка сложно будет сдержаться рядом с таким омегой. Кёнсу криво ухмыльнулся и отдал чашку, мысленно сообщив Кихёну, что господин Сехун сегодня и в любой другой день может ни на что не рассчитывать. В конце концов подготовка закончилась и Кихён, искренне пожелав Кёнсу удачи и попросив расслабиться, удалился восвояси. Неровное, дребезжащее пламя свечи выплясывало чудаковатыми тенями на стенах полутемной комнаты, пряно пахло запеченное мясо и поблескивал в неярком свете графин с вином. Кёнсу косил взглядом на стол, прислушиваясь к колотящемуся птичкой сердцу и со страхом ждал, когда щелкнет дверной замок. Ведь именно в ту самую минуту, когда дверь отворится, Кёнсу придется неаккуратно перепрыгивать по едва заметным кочкам опасной болотной топи, пытаясь не разозлить Сехуна, но и не дать ему воплотить задуманное на сегодняшний вечер. Атласные ленты жгли кожу похлеще каленого железа, тонкая ткань кололась, а злость и испуг не позволяли Кёнсу толком вздохнуть. Страх пробирался внутрь и сжимал ледяным обручем грудь, стоило Кёнсу подумать о том, что он не сможет Сехуну противостоять. Что Сехун сумеет перебороть его сопротивление и сделает с ним все, что пожелает. Кёнсу не хотел этого ни с кем, кроме Чонина. И пока на это будет хватать сил, он никого к себе ни за что не подпустит. Дрожащее пламя свечи гипнотизировало и отчасти успокаивало, потому Кёнсу успел выровнять дыхание и угомонить скачущее в груди сердце до того, как дернулась дверная ручка, провернулся ключ в скважине и дверь открылась, впуская внутрь Сехуна. Запах мяты мгновенно заполнил всю комнату, густой и агрессивный, горчащий на языке, отчего Кёнсу понял, что Сехун на пороге гона. Сехун захлопнул дверь, повернулся к Кёнсу лицом и обманчиво робко улыбнулся. Он тоже явно готовился к ужину — рыжие волосы уложены в красивую прическу, черный бархатный костюм сидит точно по фигуре, да и сквозь запах мяты пробивался тонкий цветочный аромат мыла. Сехун действительно красивый и статный альфа; такой, в которого должны толпами влюбляться омеги, и который вполне мог бы осчастливить одного из них, искренне полюбив в ответ. Однако это должно быть по обоюдному согласию, без принуждения и заточения. И это не должен быть Кёнсу, потому как сердцу не прикажешь, а цепь на щиколотке и угрозы — такой себе аргумент для того, чтобы сердце передумало и влюбилось в кого-то другого. Увы, Сехун пока что никак не желал этого понимать. Вероятно, судьба у них с Хёнвоном такая — брать все понравившееся силой. Сехун — омегу, Хёнвон — трон Южного Королевства. — Вы так красивы, Кёнсу, — мягко сказал он. — Я очень рад, что вы согласились поужинать со мной в этом платье. Я надеялся, что вы его наденете. Будто вариант с отказом был бы спокойно принят, подумалось Кёнсу. Он встал с кровати и позволил Сехуну пробежаться взглядом по его телу, начиная от босых ступней. Судя по всему, голубая лента Сехуну пришлась по душе, потому что он слегка взволнованно потер пальцами шею и облизнул пересохшие губы. — Давайте поужинаем вместе, Кёнсу, — предложил Сехун севшим голосом и как-то неуклюже махнул рукой в сторону стола. Он был просто образцом вежливых манер. Сам наложил еду, разлил по бокалам вино и предложил пригубить по глотку, чтобы слегка сгладить общую неловкость этого вечера и внезапного ужина. Тем не менее, Кёнсу видел, что еда Сехуна интересовала в самую последнюю очередь. Он держал в руке бокал вина и, слегка сощурив глаза, пялился на Кёнсу. Кёнсу, от безысходности и чтобы чем-то занять себя, аккуратно нарезал кусок запеченного мяса небольшими квадратиками, уставившись исключительно в тарелку, но макушкой ощущал на себе чужой пронзительный, тяжелый взгляд. Пару раз глянув на Сехуна в ответ, Кёнсу получал легкую ухмылку и очередное облизывание губ. Сехун даже не пытался играть в дружбу с ним, почти напоказ выставляя собственные намерения, которые надеялся в ближайшее время осуществить. Чувство, поселившееся внутри, было мерзким и липким. Он вообразил себя беззащитной ланью, за которой из редкой поросли наблюдает опасный хищник. — Как продвигаются дела у господина Хёнвона? Он собрал уже достаточно сил для сопротивления? — хрипло спросил Кёнсу, потому что молча сидеть и терпеть на себе откровенные разглядывания было невыносимо. Да и посмотреть, как еще умеет врать Сехун, достаточно интересно. — Все продвигается намного легче, чем казалось поначалу. Знаете, Кёнсу, в самую первую ночь все чудилось безысходным и бесполезным, особенно в свете смерти моего дядюшки и Чонина, — охотно ответил ему Сехун. — Но теперь у нас получилось найти среди лендлордов союзников и, возможно, у папы выйдет организовать Собрание Земель. Все-таки вассальную клятву никто не отменял, как и наследование трона по крови. Я полагаю, что еще пару месяцев — и все удастся вернуть. Кроме жизней несправедливо погибших, конечно же. Сехун пытался скрыть подрагивающую на губах улыбку за грустной миной, однако Кёнсу отчетливо видел, что ему нисколько не жаль Джеджуна. Да и Чонина, будь его воля, он бы с удовольствием отправил на тот свет собственными руками. — Как погиб Чонин? — Кёнсу справедливо полагал, что у него притворяться выходит куда естественней и правдоподобней. По крайней мере, Сехун не сомневался в том, что Кёнсу до сих пор глубоко верит в его брехню. — Кёнсу, вы уверены, что нам нужно говорить об этом прямо сейчас? Я не хочу, чтобы вы расстраивались и наш ужин закончился, даже не начавшись толком. «Следует уточнить, что ты боишься, как бы я опять не разревелся и не испортил тебе все грандиозные планы на мою задницу», — мстительно подумал Кёнсу. — Я уже смирился с утратой, Сехун. И просто хочу знать, что произошло там на самом деле. — Чонин сумел победить пятерых прежде, чем его окружили. Мы с ним сражались плечом к плечу, он все порывался отправиться за вами, но я предложил ему другой вариант — я пойду наверх, а он останется и поможет, если вдруг нас кто-то вздумает преследовать. Ведь все же он, а не я, лучший фехтовальщик Юга. Мне удалось подняться по лестнице, как вдруг из коридора выскочила дюжина этих ублюдков с мечами, одновременно напавших на него. Он сражался, как дикий зверь, но победить их было невозможно даже самому виртуозному мечнику. — Где сейчас его тело? — Его тело? — удивленно вытянулось лицо Сехуна. — Не думаю, что с ним особо церемонились, Кёнсу. — Я бы хотел его отыскать и похоронить по-человечески. Вы сможете это устроить, Сехун? Тем более, раз у сопротивления дела отлично продвигаются. Кёнсу даже в полутьме комнаты заметил, как дернулась жилка на чужой шее. Сехун явно нервничал, так как Кёнсу заговорил на неудобную тему. — Думаю, я смогу с этим вам помочь, Кёнсу. К тому же, я тоже хотел бы отыскать его и дядюшку, — спохватился Сехун, ведь ему, как родственнику, также полагалось переживать об этом. Кёнсу согласно кивнул, принялся жевать кусок мяса и проследил за тем, как Сехун несколько секунд смотрел на его губы. — Так кто же сейчас провозгласил себя королем Юга? — с любопытством спросил Кёнсу, чем опять привел Сехуна в замешательство. Кажется, так далеко он свою выдуманную легенду не продумывал. — Хм, согласно нашим донесениям, лендлорд Облачных Пиков — главный претендент на корону. Пока что, конечно же. После Собрания Земель и возвращения в Нуэль он будет казнен, как и все остальные ублюдки. — Не сомневаюсь, что они получат по заслугам, — уверенно заявил Кёнсу. — Но знаете, что меня тревожит, Сехун? — Что же? — Когда я в ту страшную ночь выбрался из комнаты и прошел к лестнице, ведущей вниз, я натолкнулся на одного человека. Его меч был в крови и он едва не набросился на меня, если бы я не успел его подрезать раньше, — голос Кёнсу звучал строго и холодно, а еще он смотрел прямо на Сехуна, который неожиданно перестал ухмыляться и глядел в ответ сосредоточенно и напряженно. — Этот человек был одет в наряд одного из танцоров, которых привез с собой на бал господин Хёнвон. Разве такое возможно? Сехун нахмурился и слегка приподнялся на стуле, убрав показную расслабленность вовсе. Кёнсу понял, что задал самый неудобный вопрос сегодняшнего вечера и пора сбавлять накал, иначе он что-то заподозрит. — Может ли быть такое, что напавшие на замок лендлорды подговорили кого-то из танцоров? — Вполне вероятно, что может, — выдавил из себя Сехун, напряжение во всей его фигуре слегка разрядилось. Кёнсу пока что остался вне подозрений. — Лендлорды хитры и изобретательны, Кёнсу. Они несколько месяцев готовились к резне в замке, потому не гнушались пользоваться любыми способами, — наставительным тоном проговорил Сехун, будто общался с недалеким омегой. — В любом случае, скоро они поплатятся за свои преступления. — Я счастлив это слышать, Сехун, — ни в голосе, ни во взгляде Кёнсу особого счастья не было. Сехун ничего не заметил, так как опять пожирал глазами губы Кёнсу, его ключицы под тонкой тканью платья и голубую ленту, чье продолжение соблазнительно скрывалось под столом. — Знаете, о чем хотел поговорить я, Кёнсу? — протянул он нетерпеливо, словно только и ждал момента подвести их скучный разговор к этому. — О чем же? — О нас. — А что с нами не так? — захлопал ресницами Кёнсу, по привычке притворяясь наивным глупышом. — Со мной все так, а вот вы до сих пор не ответили мне на один очень важный вопрос. — А вы разве что-то у меня спрашивали? — Кёнсу закусил губу. — Не припоминаю. Сехун глубоко вздохнул и бросил недовольный взгляд, будто утомившись объяснять тупому омеге одно и то же. — Если вы изволите, я могу повторить его снова. Вы знаете, что я влюблен в вас. Это случилось давным-давно, в нашу самую первую встречу еще на границе Севера и Юга. Уже тогда я думал о вас и собирался разыскать в Нуэле, но вы были столь милостивы, что прославились раньше, чем я перерыл всю столицу сверху донизу. Это чувство… Оно столь сильное и искреннее, но и болезненно эгоистичное в то же время. Я больше не могу с ним бороться, не могу терпеть, не могу ждать. Я устал получать себе от вас только вежливые улыбки, тогда как мое тело и сердце желает большего. И я знаю, что вы тоже испытываете ко мне что-то, иначе ни за что бы не были ко мне так добры прежде. Не позволяли бы проводить с собой время, не позволяли бы себе благосклонно принимать мои намеки. Вы наверняка тоже подразумевали под этим кое-что. Я могу простить и закрыть глаза на то, что вы увлеклись Чонином — его загадочная и молчаливая натура привлекает омег больше моей, я с этим давно смирился. Однако, как ни прискорбно, Чонина уже нет, а я все еще люблю вас больше жизни и готов на все, чтобы вы позволили себе почувствовать что-нибудь ко мне. Так что я спрошу еще раз и, пожалуйста, Кёнсу, хорошенько подумайте над ответом. Вы будете моим? Кёнсу слушал всю речь Сехуна с каменным лицом, в глубине души поражаясь мастерству человеческого притворства. Он смотрел в якобы искренние глаза напротив, блестящие от слез, и думал о вчерашнем подслушанном разговоре. О жестоких словах, о пренебрежительном отношении к другим людям, о постоянном, бесконечном вранье. Кёнсу задавался вопросом — как Сехун до сих пор не запутался в той паутине изо лжи, которую сплел ради омеги, в которого безответно влюблен. Он мог бы смириться, мог бы сохранить достоинство и отступиться от Кёнсу, мог позволить себе обратить внимание на другого хорошего омегу и, возможно, обрел бы столь нужное ему счастье. И, что самое главное, взаимное. Но нет, Сехун выбрал мрачный путь жестокости, принуждения, обмана и угроз, и именно на этой почве собрался строить искренние отношения. Сехун захотел потакать своему сумасшествию, а не обуздать его и не сохранить в себе человечность, обращаясь к непроглядно черной тьме внутри своей души. Кёнсу жалел Сехуна и, вероятно, хотел бы ему помочь, если бы находился с ним на равных условиях, а не заточенным в чужом доме без возможности выбора. Кёнсу не собирался обрекать себя на опасность этим вечером, но и врать не хотел, иначе его притворство вполне могло закончиться намного хуже, чем неприятная правда. — Я… Сехун, мне нужно время для раздумий. Я не могу прямо сейчас ответить вам что-то конкретное, — мягко, однако уверенно произнес Кёнсу. — Прошу прощения. Сехун как-то тоненько и разочарованно хохотнул, одним глотком допил бокал вина и под напряженным взглядом насторожившегося Кёнсу налил себе еще один. Залпом прикончил и его, а после раздраженно стукнул им по столу, сердито смотря на Кёнсу из-под бровей. — Если честно, Кёнсу, то мне надоело. — Надоело? — Да. Надоело, что ты ломаешься и набиваешь себе цену, будто твоя течная дырка ценнее, чем у других омег, — выдал злобно Сехун. — Не спорю, твоя девственная задница возбуждает меня сильнее, чем любые другие, однако как только ты лишишься этого преимущества, станешь таким же потаскушкой, как и прочие. Надоело обхаживать тебя, пока ты тут пускал сопли и слюни по Чонину. Надоело, что ты меня никогда ни во что не ставил, что я был тебе удобен до тех пор, пока ты не сумел чем-то зацепить Чонина. Я повторю, что он сдох и разлагается где-то на мусорной куче, выброшенный за ненадобностью. Он сдох, его нет, так что можешь прекратить уже надеяться на то, что он вот-вот появится и поимеет тебя своим восхитительным членом! Кёнсу сжал пальцы до такой степени, что ногти впились в кожу ладоней и, едва дыша, смотрел на то, как Сехун буквально за несколько мгновений превратился из нормального человека в жестокое чудовище. Слова, сказанные им, были страшными и мерзкими, но еще грустнее было осознавать, что их говорил тот человек, который однажды накормил его вкуснейшим мясом и хлебом в лесу на границе королевств. Казалось, будто это было так давно. И не в этой жизни. — Мне надоело, что меня ни во что не ставят, а им все вечно восхищаются. Чонин то, Чонин это, а Сехун — это так, дерьмо на палке, — протянул Сехун, расправляясь с третьим бокалом вина. — Все всегда выбирали его. Даже ты, который его терпеть не мог, в итоге готов был раздвинуть перед ним ноги. Что в нем такого, скажи мне?! — Честность и человечность, — не сдержавшись, кинул Кёнсу. — Вот как. А я, значит, бездушное чудовище и лжец, так получается? Кёнсу предпочел оставить вопрос без ответа, но Сехуну ответ и не требовался. — Ясно. Я чудовище, — он рассмеялся громко и с истеричными нотками, этим походя на подлинного безумца. — Я гребаное чудовище, а Чонин — ангел во плоти. Превосходно. Ну что же, Кёнсу, в таком случае я обязан поддерживать образ чудища, тебе так не кажется? Так что сейчас я тебя трахну, а Чонин на том свете полюбуется, как его любимый братишка во всех позах имеет его возлюбленного омегу! В эту самую секунду Сехун перевернул стол и, рыкнув, бросился к Кёнсу, хватая за руку и дергая на себя, вынуждая того буквально впечататься лицом в чужую грудь. Сехун высокий, крупный и сильный, отчего у Кёнсу в голове одна за другой вспыхивали панические мысли и все чувства перемешались, выталкивая вперед страх и растерянность. Кёнсу никак не мог придумать, что ему теперь делать. До тайника с ножиком он не доберется вовремя, нож, которым он резал мясо, валяется где-то на полу и, конечно же, Сехун вряд ли добродушно позволит его поискать. Страх ледяным жгутом перетянул живот и забрался в голову, не давая и шанса разумным мыслям. Кёнсу чертовски страшно и он знал, что сейчас ему никто не сможет помочь. Сехун грубо провел рукой по спине Кёнсу и схватился ладонью за его ягодицу, больно сжав кожу пальцами и удовлетворенно прорычав. Второй рукой насильно приподнял его лицо за подбородок и приник к губам поцелуем, который больше похож на пощечину, чем на попытку приласкать. Поцелуй жесткий и агрессивный, мокрый и отвратительный, Сехун прикусил нижнюю губу Кёнсу, пытаясь заставить его открыть рот или ответить на поцелуй. Холодная рука на ягодице сместилась левее, пальцы зацепили ложбинку, переплетенную атласной лентой и сделали попытку пробраться глубже, однако Кёнсу наконец-то избавился от сковавшего тело страха и решил сделать кое-что рискованное. Он открыл рот и позволил языку Сехуна провести разок по его небу прежде, чем вгрызся зубами в чужой язык, чувствуя тошнотворный металлический привкус. Сехун оглушительно закричал и отскочил в сторону — по его подбородку текла алая кровь, из глаз лились слезы, он держался руками за челюсть и на несколько секунд замер, ослепленный и оглушенный болью. Это то самое мгновенье, так необходимое Кёнсу. Он судорожно бросился к поваленному столу, схватил с пола тяжелый стеклянный графин из-под вина, подскочил к пытающемуся прийти в себя Сехуну и ударил его по голове. Раз, а потом еще один — так, чтобы тот наверняка свалился без чувств, но не умер. Он перевернул Сехуна на бок, дабы тот не захлебнулся кровью из прокушенного языка, а потом судорожно принялся искать под тумбочкой отмычки, чтобы снять с себя цепь. Руки дрожали от ужаса и волнения, он не с первого раза попал в замок, но зато открыл сразу же, моментально застегивая кольцо вокруг щиколотки Сехуна. Достал из тайника украденный нож и подкрался на цыпочках к двери, приникая к поверхности ухом. За ней — подозрительная тишина. Никто не отреагировал на сехунов крик, никто не спешил выяснить, что там у хозяина случилось. В коридоре тихо и странно спокойно. В любом случае, Кёнсу некогда дожидаться охранников и ждать, пока Сехун придет в себя. Он открыл отмычкой дверь, захлопнул ее за собой и напряженно всмотрелся в освещенный дребезжащими свечами коридор. Прокрался ко второй двери, ведущей вниз, сломал три отмычки, но четвертая оказалась удачной и наконец-то замок поддался. Кёнсу осторожно спустился по лестнице, босые ноги почти не издавали лишнего шума, а дышать он пытался совсем тихонько, чтобы никого не потревожить. Крутой пролет винтовой лестницы казался бесконечным, но, в конце концов, закончился выходом в прямоугольный коридор, из которого вели две двери. Кёнсу перевел дыхание, медленно подошел к одной из дверей и прислушался. Тишина. Осторожно заглянул в замочную скважину — темнота, хоть глаз выколи. Другая дверь казалась более перспективным вариантом на обнаружение выхода из дома — оттуда по ногам тянуло сквозняком и еще она не закрыта на замок. Кёнсу медленно толкнул дверь, молясь, чтобы та не скрипнула, бесшумно просочился внутрь и едва сдержался от радостного вскрика — он попал в холл первого этажа, створка одного из окон приоткрыта, да и массивная входная дверь не выглядела слишком сложной преградой. Со страху Кёнсу за несколько минут наловчился вскрывать дверные замки. Он осторожно оглядел холл на наличие охранников, шагнул раз, затем еще раз, присмотрелся к распахнутой створке и решил, что не станет тратить время на замок и вылезет через окно. Он осторожно забрался на подоконник, едва не вскрикнув из-за ледяного бетона, обжегшего его голые ноги — тоненькое платье никак не защищало от ночного осеннего холода. Кёнсу приоткрыл створку чуть пошире, но неожиданно ощутил сильную хватку на лодыжке. — Эй, ты кто таков будешь? — гаркнул охранник-альфа, попытавшись сдернуть Кёнсу с подоконника, но тот упрямо вцепился пальцами в окно. — Ворюга? — Нет, простите, домом ошибся! — тоненько пропищал Кёнсу. — Погоди-ка… — задумался охранник. — Не ты ли омега хозяина нашего, господина Сехуна, будешь? Ты чой-то тут гуляешь голышом? Господин говорил, что сегодня всю ночь с тобой будет, а ты чего, убег от него? Испугался? — охранник хрюкнул от смеха. — Хер-то у господина не страшный, его распробовать нужно — потом за уши не оттащишь! — А вы что, пробовали? — ляпнул Кёнсу, которому тоже почему-то хотелось пошутить, несмотря на сомнительные обстоятельства побега. — Ты эта, шутником решил заделаться? В таком случае, тебе хер точно нужен, чтобы не болтал всякого языком. Слезай давай, задницу застудишь, потом не сможешь детей господину нарожать. — Извините, я не могу вернуться, — извиняющимся тоном произнес Кёнсу, быстро поднял вторую ногу и с силой ударил охранника в неприкрытый кожаным доспехом кадык. Тот беспомощно прохрипел и грузно упал на пол, а Кёнсу со всей возможной скоростью протиснулся сквозь узкое окно и спрыгнул в колючий куст, исколов все ноги, но даже не пискнув. Подорвался, поспешно осмотрел слезящимися глазами двор, подметил боковую калитку и помчал туда, уже практически не чувствуя ступней от холода. И в этот самый момент из тьмы деревянной беседки высунулась рука, схватила Кёнсу за локоть и затащила внутрь. Кёнсу собирался лягнуть неизвестного или укусить за пальцы, чтобы вырваться, но темнота вдруг ответила смеющимся шепотом Цзытао: — Я как знал, что сегодня ночью надобно под домом околачиваться. Нечасто нынче из окон полуголые босые омеги выпадают. Скучные времена настали!