Кёнсу уверенно сделал тонкий надрез на полупрозрачной кожице опухшей щиколотки, а затем сместил пальцы чуть ниже, аккуратно нажимая по краям и тем самым помогая выдавить из раны весь дурно пахнущий гной. Молоденький омега, Тянь, вызвавшийся к Кёнсу добровольным помощником, смотрел на разрез со смесью отвращения и жгучего интереса. Морщил нос от противного запаха, но никуда не уходил, внимательно наблюдая за действиями врачевателя. Кёнсу позволил себе скупую улыбку, вознаградив омегу за храбрость, при этом не отвлекаясь от дела — желтоватый гной стекал на чистую тряпку, а под тонкой кожицей уже виднелась ярко-розовая, воспаленная рана, ставшая причиной нагноения. Бледный альфа полулежал на грубовато сбитой койке, сцепив зубы, и держался пальцами за деревянный край, уставившись взглядом в низкий потолок самодельной палатки. Кёнсу дал ему немного настойки сонного корня для успокоения, но сделать очистку раны менее болезненной никак не мог. Перекинь-траву следовало беречь для более серьезных случаев — в округе ее росло совсем немного.
Кёнсу свернул тряпку с гноем и забросил в деревянный ящик для мусора, осторожно срезал с раны мешающуюся кожицу и объявил:
— Сейчас будет больно, потерпите.
— До этого тоже было не так уж приятно, — отозвался альфа. — Главное ведь, чтоб зажило, верно? Без ноги будет куда хуже, ежели сейчас не потерпеть.
— Именно так, — ободряюще улыбнулся Кёнсу и вновь склонился над раной, тонкой палочкой мешая в миске специальную мазь из корня остролиста, златоглазки и ласточкиного лука. Она должна была помочь снять воспаление и очистить рану от грязи.
Омега-помощник громко чихнул и тут же смущенно извинился — мазь пахла весьма специфическим образом и щипала в носу. И припекала рану так, будто к ней раскаленное железо приложили. Но недолго — спустя несколько секунд боль уходила, края раны приятно холодил остролист и можно было накладывать бинт.
Несчастный альфа зашипел и сморгнул накатившие слезы, но даже не дернулся с места, понимая, что тем самым помешает врачевателю. Кёнсу с мягким «уже все» отставил миску в сторону, приложил поверх раны кашицу из заживляющих трав и туго обмотал тряпкой.
— Ну, что скажете? — поинтересовался Кёнсу у альфы, с кряхтением приподнявшегося с лежанки.
— Вроде как и нога уже не болит, господин лекарь. Вы, видать, и впрямь волшебник, как все в лагере твердят, — сердечно проговорил тот.
— Это вы себе внушили, что ничего не болит, потому что после этой мази любая другая боль кажется пустяковой. Постарайтесь несколько дней за пределы лагеря не выходить, пока рана не затянется, — строго проинструктировал Кёнсу. — Я думаю, разведчики и без вас справятся. Сменить перевязь сами сумеете или придете ко мне?
— Сам смогу, скажите, что делать надобно.
— Можно я помогу с перевязью, господин лекарь? — поспешно перебил собиравшегося что-то сказать Кёнсу юный омега. — Простите, что влез без спросу в разговор. Хочу… хочу научиться чему-то полезному.
— Понравилось ему, как вы ловко людей режете, господин лекарь, — хохотнул альфа, а Тянь смущенно потупил взгляд. — Я не против, пусть подсобит.
— Хорошо, — согласился Кёнсу. — Придете завтра в это же время, Тянь вам поможет.
Хромая, альфа выбрался из палатки лекаря, а Тянь блестящими глазами смотрел на то, как ловко и быстро Кёнсу спрятал все инструменты в маленький ящик на столе, сполоснул водой миску и хорошенько вымыл руки.
— У вас все так легко получается, господин лекарь. Не представляю, сколько времени вы потратили, чтобы выучиться всему этому, — сказал Тянь тихонько, чем вызвал у Кёнсу еще одну улыбку.
— Я не настолько старый, как ты думаешь.
— Я не говорил, что вы старый! — задохнулся от волнения Тянь. — Вы вообще самый красивый омега, которого я видел в своей жизни! Честно! Просто то, как вы управляетесь со своей работой — это… действительно похоже на волшебство. Мне, чтобы такому научиться, нужно всю жизнь на это потратить. И то сомневаюсь, что у меня выйдет так же.
— Не стоит настраиваться на неудачу, даже не попробовав сделать хоть что-то, Тянь, — наставительно произнес Кёнсу.
— Так-то оно так, господин лекарь, но никуда не денешься от того, что у меня терпения и усидчивости нет вообще, да и денег у моего отца совсем немного осталось после того, как к нам в деревню пришли пустельники, — угрюмо ответил Тянь. — Они же, падлы, все гребли без разбору — сомневаюсь, что наш дом все еще цел. Если война закончится — придется строиться с нуля, помогать отцу, куда там учиться на врачевателя. То, чему вы меня здесь научили, только и останется.
— Когда война закончится и все потихоньку успокоится, я помогу устроить тебя в медицинскую школу в столице, — произнес Кёнсу. — Только если ты действительно хочешь заниматься этим делом. Ты сам видел, что в этом ремесле мало приятного.
— Вы… Вы взаправду сделаете подобное для такого бестолкового омеги, как я? — звонким, дрожащим от слез голосом спросил Тянь.
— Ты не бестолковый. А дисциплине в медицинской школе быстренько научат. У них там разговор короткий — или нормально учишься, или чистишь палаты в лечебнице при школе, — хмыкнул Кёнсу, подвязывая мешочек с высушенной голубиной травой.
Тянь неожиданно резко подскочил со стула, приблизился к Кёнсу и схватил его за руку, начав отчаянно трясти. Иного способа выразить благодарность он не успел придумать.
— Я вас не подведу, честное слово! Постараюсь все запомнить и, когда помогу отцу с домом, поеду учиться! Главное, чтобы поскорее закончилась эта проклятая война, господин лекарь.
Кёнсу рассеянно кивнул — ухо до сих пор резало безликое «господин лекарь», с которым к нему обращался весь лагерь повстанцев Туманных Долин. Командир лагеря, назвавшийся Чунмёном, рассудил, что будет безопаснее, если настоящее имя врачевателя скрыть ото всех, кроме немногих избранных.
Таковых было трое. Сам Кёнсу, Чунмён и Цзытао. Все остальные послушно приняли к сведению слова командира о том, что у них в лагере некоторое время будет обретаться лекарь из Северного Королевства. Вопросы о настоящем имени, личности, происхождении находились под строгим запретом. Вес чунмёнова слова и его авторитет в лагере был настолько велик, что его наказа за три недели никто ослушаться ни разу не посмел, Кёнсу окрестили «господином лекарем» и прониклись светлыми чувствами, несмотря на всю странную загадочность, сопровождавшую врачевателя.
Тянь был одним из первых, кто заговорил с Кёнсу, захотел научиться врачевательскому делу и помог отыскать в лесу близ лагеря необходимые травы и коренья.
Тянь как раз пристал к Кёнсу с вопросом о происхождении и свойствах остролиста, из которого тот сделал мазь для гнойной раны, когда полог палатки отворился и внутрь вошел Цзытао. Под мышкой он нес пузатую кожаную флягу, а в руке сжимал тарелку с вкусно пахнущим мясным рагу. В животе Кёнсу что-то заворчало — он не ел толком с самого утра, а нынче уже давно перевалило за полдень.
— А ну-ка, мелюзга, бегом обедать иди, а то разберут все самые вкусные кусочки, — обратился к Тяню Цзытао. — А мне откормить твоего учителя надобно, а то он за три недели все никак не научится есть нормально и вовремя.
Кёнсу смущенно почесал нос и улыбнулся — он и впрямь забывал о еде, потому что в лагере для него постоянно находилась куча работы. У повстанцев своего лекаря прежде не водилось, некоторые омеги умели обращаться с мелкими ранениями и лихорадкой, но с чем-то более серьезным возникали трудности. Поэтому Кёнсу целый день тратил на осмотр, на сбор трав, на изготовление мазей и настоек, а Цзытао ходил за ним по пятам с тарелкой, напоминая, что иссохший и лишенный сил лекарь никому толком помочь не сможет.
Тянь мышкой выскользнул из палатки, немного побаиваясь высокого и грозного Цзытао — Кёнсу не мог его в этом винить. Если не знать, что в душе Цзытао добродушный и простой, его внешность и острый взгляд на самом деле пугали.
— Спасибо, — пробормотал Кёнсу, пока Цзытао по-хозяйски расчистил стол, достал из кармана штанов щербатую кружку, плеснул из фляги туда воды и поставил рядом тарелку. — Прости, что доставляю неудобства.
— Какие неудобства! Мне нравится о тебе заботиться, птенчик, — заулыбался Цзытао, следя за тем, как Кёнсу запихнул в рот полную ложку ароматной картошки. — Это приятное занятие. Да и у меня всегда есть отговорка для Тоу — не отлипает же совершенно, зараза эдакая, — пожаловался он на альфу, который с первого дня их прибытия в лагерь повстанцев положил на Цзытао глаз.
— Он тебе совсем не нравится?
— Мне всю мою жизнь нравился всего один человек. Сомневаюсь, что я найду похожего на него хоть когда-нибудь.
Кёнсу сконфуженно пробормотал извинения и решил не отвлекаться от пищи, чтобы опять не ляпнуть то, из-за чего Цзытао может огорчиться.
Он не хотел нарочно расстраивать своего спасителя, месяц назад помогшего ему сбежать из особняка Сехуна. Той страшной ночью, после всего пережитого, после того, как Кёнсу вывалился из окна дома в тонком платьице и босиком, именно Цзытао перехватил его на полпути, помог успокоиться и вывел безопасной тропой со двора, да так, что их обоих ни одна живая душа не заметила. Первые несколько дней Кёнсу прятался в подвале дома Цзытао, натертый от макушки до пят скрывающим омежий дух зверолистом, и слышал сквозь щели в деревянном полу, как Цзытао разговаривает с капитаном стражи особняка Сехуна, посланным отыскать сбежавшего омегу по горячим следам.
Так Кёнсу узнал, что Сехун уже пришел в себя после ударов по голове и прикушенного языка и буквально всех стражников, а также добровольцев за вознаграждение отправил на поиски строптивого врачевателя. Оставаться в доме Цзытао под самым носом у Сехуна было небезопасно — наверняка скоро мог отыскаться какой-то человек, который заподозрит в чем-то Цзытао и поделится подозрениями с наследным принцем за хорошую цену. Как ни странно, сам Цзытао тоже это понимал и приготовился к тому, что из деревни придется уходить.
— Как только я познакомился с тобой, Кёнсу, тут же понял, что моя спокойная жизнь на этом закончилась, — признался как-то раз Цзытао, однако в его голосе не было слышно и намека на сожаление.
Он успел за день до побега Кёнсу отправить отца к родственникам в соседний домен, подготовить немного денег и необходимых вещей на дорогу и получить ответ от повстанцев, сообщивших, что они будут ждать беглецов субботней ночью близ кромки восточного леса.
Кёнсу даже не подозревал, чем он заслужил то, что ему во все трудные времена приходит помощь, откуда не ждали — не знал этого, но был бесконечно благодарен. Казалось, что в таком случае высшие силы видят предназначение Кёнсу в свершении каких-то важных дел в будущем, иначе вряд ли стали бы они способствовать его спасению несколько раз подряд. По крайней мере, Кёнсу хотелось бы надеяться, что этот могущественный помощник не бросит их с Цзытао на полпути.
По деревне вскоре начали ползти слухи, стражники обыскивали дома по второму кругу, соседи Цзытао с подозрением к нему присматривались, пытаясь выяснить причину поспешного отъезда его отца. В субботнюю ночь спустя целую неделю игры в кошки-мышки со стражниками Кёнсу и Цзытао покинули деревню навсегда. Особняк, в котором Кёнсу был заточен, возвышался за их спинами мрачной громадиной на холме — Кёнсу пробрало крупной дрожью, но не от самого здания, а от людей, в нем обитавших. И от ненависти, зависти и злобы, насквозь пропитавшей холодные каменные стены.
Путь по лесной тропе, облепленной густыми ночными тенями, вызвал у Кёнсу чувство дежавю — несколько месяцев назад, убегая от работорговцев, Кёнсу с Джонханом пришлось продираться сквозь такие же густые заросли к Большому Тракту. Он шепотом пересказал эту историю идущему впереди Цзытао, чтобы не пересекать лес в компании жутковатого молчания и треска сухих веток под ногами. Тот несколько раз ругнулся во время самых страшных моментов истории Кёнсу, а потом заявил:
— Я теперь понимаю, отчего у тебя, Кёнсу, так много сил и сообразительности для того, чтобы вырваться на свободу. Не единожды, значит, такое случалось-то.
— И даже не дважды, — добавил Кёнсу, припомнив свой самый первый в жизни побег от Ван Кайе из Судо.
Словно этот первый побег обрек его на последующие побеги и в дальнейшем. И забавно, и грустно одновременно.
У кромки леса их на самом деле ожидали трое альф, ряженных в черную одежду — даже их лица были обмотаны платками, открывая омегам лишь поблескивающие под бровями глаза. Троица сидела на лошадях, и один из них держал еще одного коня за уздцы — Кёнсу понял, что этого коня привели специально для них с Цзытао.
— Темные времена настали, — хрипло сказал один из альф.
— Темнее всего перед рассветом, — отозвался Цзытао.
Это была специальная зашифрованная фраза, понял Кёнсу, когда альфы спешились, помогли им обоим забраться на лошадь, закрепили их вещи и тронулись в путь.
Три дня они потратили на то, чтобы добраться до лагеря повстанцев. Их небольшой отряд передвигался достаточно странным способом — продолжал путь исключительно тогда, когда начинало смеркаться, а днем прятался в густых рощах, пытаясь отдохнуть и поспать. Альфы путали следы возможной погоне — один раз они вообще около часа шли в одном направлении, сделали крюк и опять вернулись к той же развилке, чтобы затем отправиться в другую сторону. Ни у кого не было сил на разговоры — путь был тяжелым и сложным, для омег практически невыносимым, однако ни Цзытао, ни Кёнсу даже не думали жаловаться на неудобства. Тем не менее, от альф не укрылся тот факт, что сопровождаемые ими омеги не создают им никаких проблем — они пытались приободрить, немного утешить, а на второй день один из альф вернулся с двумя большими, ароматными яблоками, решив омег угостить. Прежде они ели исключительно безвкусное сушеное мясо.
Яблоки были разделены поровну на весь отряд — Кёнсу и Цзытао категорически отказывались сделать по-другому.
Наконец, ранним утром четвертого дня, они прибыли к месту назначения. Честно говоря, Кёнсу ожидал от повстанцев меньшего масштаба — он отчего-то предполагал, что встретит всего несколько десятков человек, стихийно сбившихся в кучу из-за общего горя. Тем не менее, лагерь повстанцев выглядел внушительно — темно-зеленые крыши палаток торчали тут и там, насколько Кёнсу хватало взгляда. Лагерь разместился в лесу и, по словам одного из сопровождавших его альф, в эту местность и в этот лес никто никогда не наведывался.
Дурная слава ходила среди людей, да и называлось оно таинственно и угрожающе одновременно — Холмы Почивших Королей. Если углубиться в чащу и идти на юг, никуда не сворачивая, спустя два часа можно оказаться на самом краю света. Естественно, в переносном смысле — просто Холмы располагались на плоской возвышенности, на скале, и за якобы краем света начиналась целая гряда устрашающе мрачных, снежных Драконьих гор. Согласно древним легендам, там до сих пор обитали драконы, вот отчего дребезжала и ходила ходуном земля Холмов. Поэтому там никто не жил — ближайшая деревня располагалась в трех днях езды. Цзытао добавил, что Холмы действительно мощно потряхивало раз в несколько месяцев, однако хвостатых ящериц со старых фресок никогда никто не видел.
Следующей неожиданностью, помимо размеров лагеря повстанцев, стало то, что одним из альф, составивших Кёнсу и Цзытао компанию, стал сам командир лагеря, представившийся Чунмёном. Невысокий, коренастый, с коротко стриженными темными волосами и глубоким шрамом, рассекшим правую щеку, он мог бы показаться угрожающим, если бы не обезоруживающая улыбка. Чунмён только легкомысленно рассмеялся в ответ на ошарашенные лица новоприбывших омег и сообщил как бы между прочим, что ни за что бы не позволил чужакам приехать в его лагерь, не пройдя при этом проверку.
— И что вы скажете? — взволнованно спросил Кёнсу, потому как Чунмён посматривал на него и на Цзытао из-под густых бровей с нечитаемым выражением лица.
— Скажу, что годитесь. Злого умысла я за вами не углядел, — обнадеживающе улыбнулся Чунмён. — Но только не воображайте себе, что пребывание в лагере повстанцев станет для вас отдыхом. У нас все работают, и омеги в том числе. Каждый обязан принести пользу общему делу.
Цзытао сказал, что всю свою жизнь помогал отцу в кузнице и умеет чинить оружие, чем удивил всех местных альф разом и тут же был отправлен в распоряжение к интенданту и кузнецу.
О том, что Кёнсу врачеватель, Чунмён уже знал — в том послании, что передал ему приятель Цзытао, на это обстоятельство делался особый акцент. И именно поэтому повстанцы решились Кёнсу вытащить — пользы ради, а уж никак не из-за исключительно добрых побуждений. В этом ничего страшного не было — Кёнсу понимал, что в нынешних обстоятельствах больше ценится польза конкретного человека, а не стремление помочь всем вокруг. И он был благодарен Цзытао за то, что его личность в письме раскрыта не была — Чунмён не знал, что Кёнсу прежде служил королевским врачевателем, что он был связан с Чонином и что был заточен в комнате особняка Хёнвона. Чунмён знал лишь его имя и то, что Кёнсу скрывается от нынешнего короля Юга и его сына. Этого командиру повстанцев было вполне достаточно и Кёнсу был счастлив, что откровенных разговоров от него никто не требовал.
Первая неделя прошла хлопотно, но после пленения в мрачной комнате Кёнсу радовался общению с таким количеством людей. Отвечал на вопросы, шутил, успешно пробивал корочку недоверия обитателей лагеря, удивлял всех медицинскими познаниями и уже спустя неделю закрепил за собой прозвище «северный волшебник». Хотя, в действительности, он ничего выдающегося не делал — исключительно то же, чем занимался в медицинской школе, у Ханя и при королевском дворе. Кёнсу Чунмён выделил отдельную палатку, постарался собрать все нужные инструменты и травы, Тянь помог отыскать то, что не смогли добыть разведчики. Можно было с уверенностью сказать, что Кёнсу устроился с комфортом — у него имелась какая-никакая крыша над головой, горячая еда, свобода и безопасность. Цзытао крутился рядом, поддерживал и приходил поболтать вечером, когда заканчивал работу у кузнеца.
Спустя неделю Кёнсу перестал просыпаться посреди ночи из-за того, что горло словно сдавливала чья-то ледяная рука, а на щиколотке вновь болтался браслет цепи. Страх ушел, притупился, спрятался где-то в самой глубине души и Кёнсу мог вздохнуть полной грудью, будучи уверенным в том, что Чунмён и остальные обитатели лагеря — хорошие люди. И исключительно храбрые, потому как решили не сдаваться, не плыть по течению и не прислуживать нынешнему королю, а бороться. Каждый из них уважал короля Джеджуна, принца Чонина, а потому был готов сражаться за возвращение истинного короля вместо вероломного предателя Хёнвона. Кёнсу впервые ощутил гордость и счастье, слыша, какими добрыми словами отзываются о Чонине люди кругом, как надеются на него и как хвастаются тем, что однажды видели его живьем.
Сердце Кёнсу трепетало от этого. А еще от согревающей улыбки Чонина, какую он раз за разом вспоминал, стоило лишь прикрыть веки.
Кёнсу в лагере было спокойно, однако спокойствие являлось достаточно скверным лекарством от тоски. Его тяготило то, что он не знал и никак не мог узнать о судьбе своих друзей после резни во дворце. Он беспокоился о Хане, Минсоке, Бэкхёне, Чанёле, Шивоне, поваре Шиндоне — обо всех, к кому успел прикипеть за время работы врачевателем. Он все еще горевал о короле Джеджуне.
Он так сильно хотел увидеть Чонина. Только одно это желание заставляло его просыпаться по утрам с надеждой, что вот сегодня, непременно, что-нибудь станет известно.
Кёнсу старательно отработал первую неделю, понимая, что должен возместить Чунмёну долг за собственное спасение. И, пожалуй, никто не мог бы упрекнуть его в том, что лекарь он недобросовестный или делает все спустя рукава. В начале второй недели Кёнсу подумал о том, что стоит попросить Чунмёна отправить письмо в Долину Грифонов — туда, где по словам Тэмина, в последний раз находился Чонин. Скорее всего, его там уже не будет, но стоило попытать счастья. Быть может, удастся выйти на королевскую гвардию, разведчиков или людей лендлордов, поддерживающих Чонина в борьбе с Хёнвоном. Кёнсу понимал, что эта просьба рискованная, сложная, но был готов работать лекарем в лагере столько, сколько понадобится для оплаты этой просьбы. Беспокойство потихоньку съедало Кёнсу живьем.
Цзытао согласился с желанием Кёнсу и даже пошел вместе с ним к Чунмёну, выступая в качестве молчаливой поддержки, пока Кёнсу пытался четко, внятно и по делу говорить. Он все равно умолчал о любой связи с королевским дворцом, сказав лишь, что располагает нужными наследному принцу сведениями. Чунмён пообещал подумать, уже поняв, что просто так, по пустякам, Кёнсу не стал бы его беспокоить. Через три дня разведчик в черном покинул пределы лагеря, везя с собой письмо, написанное лично Кёнсу.
С этой самой поры и по сей день длилось мучительное ожидание, пускай Кёнсу и утешал себя тем, что до Долины Грифонов необходимо незаметно добраться, отыскать нужного человека и передать письмо без опаски быть рассекреченным людьми Хёнвона. Кёнсу отлично это знал, но все равно каждый день наведывался к Чунмёну, чтобы получить очередное «пока новостей нет» и уйти ни с чем.
Кёнсу продолжал истово надеяться, видел Чонина во сне перед рассветом и работал с утра и до самой ночи, отвлекаясь от мрачноватых мыслей.
— Думаешь о нем? — проницательно выдал Цзытао, подметив, что Кёнсу без особого интереса возит ложкой в тарелке с рагу.
— Да. Было бы намного проще, думай я только о хорошем, но в последнее время все мои мысли мрачные, — признался Кёнсу.
— Он жив, ты же знаешь об этом. Ваша встреча — только вопрос времени.
— Знаю. Все дело лишь в том, какой протяженности этот треклятый вопрос времени.
* * *
Кёнсу никогда не лечил лошадей, но на следующий день Тянь залетел к нему в палатку с языком на плече, выпученными глазищами и, едва отдышавшись, завопил:
— Господин лекарь, там это, с Вьюнком командира беда!
— Вьюнком? — переспросил Кёнсу.
— Это его конь, Вьюнок. Хрипит, глаза закатывает, никого к себе не подпускает, брыкается. Вы можете посмотреть, что с ним?
— Я с животными никогда дел не имел, — обеспокоенно проговорил Кёнсу.
— Но вы же такой умный, господин лекарь! Наверняка придумаете, чего с ним делать, человек-то посложнее будет, вестимо!
В логике Тяню явно не откажешь. Сомневаясь, что сумеет справиться, Кёнсу все равно взял с собой пучок сонной травы и пошел вслед за Тянем вглубь лагеря, где располагались лошадиные стойла. Вороного Вьюнка отгородили от остальных лошадей и двое альф нервно наблюдали за тяжело хрипящим животным. Кажется, Вьюнок истратил много сил и больше не брыкался, но угрожающе демонстрировал крупные зубы, фыркал, тряс головой и переступал с ноги на ногу. Кёнсу подошел ближе, альфы заметно приободрились после прихода Кёнсу — один облегченно выдохнул и сообщил:
— Командира нет в лагере, прибудет через час. Если к тому времени Вьюнок не успокоится — придется его… Успокоить по-другому. В лагере больные лошади не нужны. Перепугаются остальные. А еще, не дай боги, болячка заразная — все перемрут.
— Давно он заболел?
— Ночью взволновался, поэтому командир на другом коне по делам поехал, — сообщил альфа. — Вот с тех самых пор никого к себе не подпускает.
Кёнсу глянул на лошадь — Вьюнок тяжело дышал, черные глаза слезились и смотрели внимательно, с затаенной болью.
— Отвяжите его. Пускай почувствует, что мы ничего ему не сделаем.
— Господин лекарь, а стоит ли? — пискнул Тянь. — Если лягнет вас — мало не покажется. Прибить может.
Кёнсу вздохнул, достал из кармана пучок сонной травы и тщательно натер ею руки.
— Насколько я знаю, лошади не пасутся там, где растет сонная трава. Усыпляет их в два счета. Запах, вероятно, успокоит Вьюнка немного.
— Что-то у вас все приблизительно да вероятно, господин лекарь! А копыта у лошади самые настоящие, а не приблизительные! — возмутился Тянь, на что Кёнсу в ответ только хмыкнул. — Вы не хмыкайте! Коль ничего не смыслите в животинке — пускай его прибьют и дело с концом.
— Я попробую.
— Ой, беда будет…
Кёнсу подошел ближе к деревянной дверце, отгораживавшей Вьюнка. Шагал медленно, смотрел внимательно, руки вытянул перед собой. Лошадь фыркнула, вздернула голову, шевельнула губами, но тоже присматривалась к человеку, настороженно и с опаской. Кёнсу подошел вплотную к задвижке, отодвинул в сторону и открыл дверцу — Вьюнок находился на расстоянии пары шагов от него, дышал тяжело, но не двигался и не пытался лягнуть.
— Здравствуй, — сглотнув, предельно ясно и спокойно проговорил Кёнсу, пускай сердце ходуном ходило внутри. — Я помогу тебе. Не беспокойся.
Вьюнок фыркнул, будто сомневаясь в том, что от этого человека будет какой-то толк. Но стоял на месте, вдыхая пряный, горьковатый аромат сонной травы. Кёнсу вытянул руку вперед, мягко шагнул, услышав, как позади испуганно охнул Тянь. Еще один шаг — и он уложил ладонь прямиком на морду Вьюнка, ласково поглаживая короткую жесткую шерсть и бормоча что-то неразборчивое, но утешающее. Спустя пару минут глаза Вьюнка стали медленно закрываться, колени подогнулись и он улегся на сено боком — Кёнсу придержал его голову, второй рукой мягко проводя по шерсти. Наконец лошадь уснула, глубоко задышав — Кёнсу осторожно отступал, пока не вышел за дверцу и не перевел дух.
— Кто сможет его осмотреть? Кто в лагере смыслит в лошадях?
— Да мы только и смыслим, — сказал один из альф. — Про сонную траву фокуса не знали — полезная штука. Спасибо, господин лекарь! Сейчас глянем, что там с Вьюнком стряслось.
Кёнсу захотел остаться в конюшнях, чтобы узнать, что выяснят альфы — Тянь бесшумной тенью замер рядышком, все еще дрожа из-за выкрутасов лекаря.
— Иногда нужно делать что-то сумасшедшее. Но при этом быть уверенным в своих знаниях, — шепнул ему Кёнсу.
— Да ну вас. Я чуть не крякнулся из-за переживаний, — буркнул Тянь.
Выяснилось, что Вьюнок себе в ногу загнал здоровенную занозу — рана начала подгнивать и сочиться кровью, отчего он и вел себя странно. Альфы быстренько деревяшку вытащили, очистили рану, обмотали тряпкой, принесли Вьюнку немного свежей воды. Они определенно были рады тому, что не пришлось никого убивать. Уж тем более лошадь самого командира. Кёнсу тоже радовался и намеревался уже вернуться из конюшен обратно в свою палатку, но прямо на пороге встретил Чунмёна. Тот смотрел на Кёнсу внимательно и отчасти хмуро, чем ввел в замешательство.
— Можно с вами поговорить, господин лекарь?
— Разумеется.
Чунмён отвел Кёнсу подальше от центра лагеря, ближе к чаще, где можно было поговорить с глазу на глаз.
— Господин лека… Кёнсу… Я ведь могу вас называть по имени?
— Конечно.
— Вы помогли Вьюнку.
— Сделал то, что было в моих силах. В лошадях я совсем не смыслю. Помогли, скорее, остальные.
— Но вы не испугались Вьюнка, сумели его успокоить — это достаточно смелый поступок.
— Спасибо, но не стоит преувеличивать мои заслуги. Я просто знаю, как действует сонная трава, вот и все.
Чунмён задумчиво промычал, сунув руки в карманы штанов и явно собираясь возразить, но сдержался.
— Вы наверняка знаете, Кёнсу, что ваша помощь лагерю просто неоценима. Всего за три недели вы поставили на ноги тех, на кого мы уже и не собирались рассчитывать, пытаясь лечить их примитивно и пользуясь древними бабушкиными рецептами. Вы ведь даже меня самого успели подлатать! Вы своим мастерством уже давным-давно, так сказать, окупили свой долг перед повстанцами за спасение, — Чунмён улыбнулся. — Я знаю, вы об этом наверняка думали.
— Я помогал всем от чистого сердца, не только ради оплаты долга.
— И это я знаю тоже. Вы добры — даже слишком, учитывая нынешние обстоятельства и то, что происходит кругом. На вас можно положиться. Вы говорите прямо, четко и по делу — я люблю это качество в людях. Для омег это и вовсе случай уникальный — обыкновенно мне везло встречать на своем пути омег, любящих трепать языком, но абсолютно ничего из себя не представляющих. Вы — совершенно другого характера человек.
— Спасибо за похвалу, но я пока не могу понять, к чему вы клоните, — растерянно произнес Кёнсу.
— Вот видите, даже сейчас вы требуете от меня четкости и краткости! — довольно хохотнул Чунмён. — Вы — мой человек, Кёнсу. Я бы хотел в дальнейшем работать с вами плечом к плечу, пока война не закончится и принц Чонин не вернет себе законный трон. Как думаете, после того, как вы передадите те самые сведения людям принца, вы захотите вернуться в наш лагерь? Я сомневаюсь, что нам попадется еще один такой же прекрасный врачеватель.
Кёнсу приблизительно догадывался, к чему Чунмён вел этот разговор — они даже обсуждали это с Цзытао, заметив, каким недовольным выглядел командир лагеря, услышав чужую просьбу о доставке письма. Естественно, ему не хотелось упускать грамотного специалиста, даже несмотря на его верность наследному принцу. И Кёнсу знал, что такой разговор рано или поздно случится, но до сих пор не придумал правильный и осторожный ответ надеждам Чунмёна.
Он-то знал, что в лагерь больше не вернется. Здесь жили и боролись с судьбой душевные и приятные люди, однако сердце Кёнсу к этому месту так и не привязалось.
Сердце Кёнсу было там, где Чонин.
— Мне кажется, все будет зависеть от того, как поступит принц Чонин после полученных от меня сведений, — аккуратно проговорил Кёнсу, избегая прямого ответа на вопрос.
— То есть, если вы ему не понадобитесь, вы вернетесь в наш лагерь? — решил уточнить Чунмён.
— Все возможно. Если к тому моменту война уже не будет выиграна и вам услуги врачевателя больше не понадобятся, — улыбнулся Кёнсу, получив взамен робкую улыбку командира.
— Будем надеяться, что так оно и случится, Кёнсу.
* * *
Этой же ночью Кёнсу весьма грубо растолкали, согнав сон. Спросонья Кёнсу черт лица не разглядел, но зато безошибочно распознал голос — в его палатке был сам командир лагеря, Чунмён. Он что-то торопливо шептал, однако Кёнсу, будучи не готовым слушать и внимать, попросил повторить его еще раз. Последствия чересчур реального сновидения не позволяли толком воспринимать настоящее.
— Я, вероятно, недостаточно серьезно относился к желанию принца Сехуна вас отыскать, Кёнсу, — горячо и обеспокоенно пробормотал Чунмён.
— Что случилось? — Кёнсу осоловело хлопал ресницами.
— Разведчики донесли, что в часе езды от нашего лагеря расположился большой отряд солдат Хёнвона. Они особо и не скрывают цель, с которой вторглись в соседний с хёнвоновым домен — кто-то из солдат крикнул, что им нужно поторапливаться, отыскать того беглого лекаря и возвращаться назад. Их пугают легенды о дрожащих Холмах и драконах. Тем не менее, искать они будут все равно.
— Вы полагаете, пришли за мной? — Кёнсу наконец-то окончательно проснулся и задержал дыхание, обеспокоенно всматриваясь в такие же взволнованные глаза напротив.
— Я не думаю, что на многие мили вокруг отыщется еще один врачеватель, скрывающийся от Сехуна, верно? — предположил Чунмён. — Вам нужно уходить.
Как иронично, подумалось Кёнсу. Судя по всему, ночные побеги совсем скоро станут обыденностью в его сумасшедшей жизни. Если до сих пор не стали.
— Цзытао уже ждет вас около конюшен, — добавил Чунмён, галантно отвернувшись и позволив Кёнсу одеться. — Я дам вам по самой быстрой лошади, чтобы к рассвету вы были уже далеко отсюда.
— Подскажите, куда держать путь, — нервно выдавил из себя Кёнсу. — Боюсь, как бы мы не прискакали на огонек к людям Хёнвона.
— Вам нужно ехать по тропе остролиста, не сворачивая. Все время прямо, лошади знают эту дорогу. К утру вы наверняка выедете к дорожной развилке — там вас будут ждать.
— Кто?
— Вероятно, солдаты принца Чонина.
— О чем это вы? — удивленно переспросил Кёнсу.
— Об этом, — Чунмён сунул в его руки письмо, отдаленно пахнущее родным и любимым мускусом. Кёнсу взволнованно прошелся пальцами по сорванной печати — очертания этого герба невозможно перепутать ни с чем иным. — Мой разведчик вернулся с ним десять дней назад.
— Десять дней?
— Да. В письме ничего важного — королевская печать, дата и место встречи. Это сегодня, у развилки, про которую я вам рассказал только что.
— И вы не сказали мне о нем? Почему?
— Потому что я хотел, чтобы вы остались в лагере, Кёнсу! — с каким-то отчаянием в голосе признался Чунмён. — Да, это не делает меня хорошим человеком в ваших глазах, но я посчитал, что сведения принцу не так важны, как помощь ополчению! Ведь мы сражаемся прямо здесь и сейчас! Мне кажется, принц сумел бы войти в мое положение!
— Но вы не имели права скрывать от меня это письмо! — возмутился Кёнсу. — Вы решили, что можете самостоятельно распорядиться моей судьбой!
— Да, это действительно так и было. Возможно, если бы не донесение об отряде Хёнвона, я бы так ничего вам и не сказал, а принц наверняка счел бы ваше письмо глупой шуткой или проделками врагов. Да, я пошел бы на это, потому что я превыше всего ставлю заботу о своих людях!
— Возможно, вы забыли, что я тоже человек, — холодно произнес Кёнсу.
— Да, я действительно запамятовал об этом. Прошу меня простить, пускай и знаю, что до прощения еще далековато. Поторапливайтесь!
Кёнсу всего трясло от негодования, он сердился на Чунмёна, однако где-то в глубине души даже отчасти восхитился стремлением командира всеми силами помочь ополчению. Но, видимо, заигравшись во всесильного командира лагеря, он совсем немного позабыл, что на этот раз в его распоряжении оказались не тюки с зерном, а живой, настоящий человек.
Они на цыпочках крались по спящему лагерю — Чунмён предупредил, что он разбудит всех только тогда, когда Кёнсу и Цзытао уедут. Цзытао держал за поводья лошадей, выглядел невыспавшимся и мрачным. Он недовольно зыркнул на Чунмёна, но ничего не сказал. Кёнсу предположил, что тот также уже знает о письме от Чонина.
— Помните, тропа остролиста, с нее ни за что не сворачивать, — дал последнее напутствие Чунмён. — Простите еще раз. Я не думал, что делаю что-то дурное, ведь в лагере с вами хорошо обращались. Мне казалось, что вы не откажетесь остаться.
Кёнсу поджал губы, но все-таки не удержался.
— Я натаскал Тяня, он знает все, что вам может понадобиться. Как лечить раны, как делать некоторые настойки и мази. Я все оставил в палатке — пусть пользуется с умом. Прощайте. Надеюсь, однажды свидимся.
— И я надеюсь. Прощайте! Не держите зла!
Тропа остролиста терялась в непроглядной темени лесной глуши, но лошади действительно знали эту дорогу, потому как безошибочно находили тропу даже в темноте. Цзытао шел впереди, Кёнсу одной рукой кутался в плащ, весь дрожа от холодного осеннего ветра. Он не хотел думать о поступке Чунмёна, не хотел думать о том, что может случиться с ополченцами, когда туда прибудут солдаты Хёнвона — карман Кёнсу жгло письмо от Чонина и это единственное, что сейчас его заботило. В конце концов, его интересами тоже пренебрегли, так почему он не может позволить себе хотя бы раз эгоистично наплевать на всех, кроме себя? Внутренний голос тут же подсказал, что Кёнсу никогда таким не станет и все равно начнет себя изводить рано или поздно. Начнет беспокоиться о Чунмёне, о Тяне, обо всех остальных. Предполагать, сумел бы он хоть чем-нибудь им помочь.
Но это будет потом. Чуть позже. Пока что Кёнсу волновался только об одном — лишь бы не опоздать.
Он совсем не помнил дорогу, доверился лошади и пытался не потерять из виду спину Цзытао. Кёнсу казалось, будто они уже проскакали все королевство поперек, хотя на самом деле вряд ли выбрались даже за пределы домена.
Когда рассвело, а сквозь плотные кроны деревьев начали виднеться серовато-розовые участки света, Цзытао крикнул, что углядел впереди ту самую развилку, о которой говорил Чунмён. И что там толкутся несколько всадников. Они замедлились, перешли с рыси на трусцу и подошли ближе, так, чтобы вышло различить голоса и отдельные фразы переговаривавшихся солдат.
— Они не приедут. Это просто чья-то жестокая шутка. Нам нужно поискать в другом месте, — строгий и недовольный голос был знакомым. Настолько, что не помнящий себя от радости Кёнсу пришпорил лошадь и первым выскочил из лесу на дорогу, перепугав животных и всадников.
Ву Ифань, капитан особого подразделения королевских гвардейцев, обалдело пялился на выскочившего неведомо откуда королевского врачевателя.
А рядом с ним застыл принц Чонин.
