Хорошее предчувствие

Из небытия его выдернули слишком резко. Хотя нет, просыпался он медленно и мучительно, ощущая все прелести отхождения от наркоза. При попытке разлепить глаза в них немедленно ударило ярким холодным светом, во рту всеми признаками ощущалось высохшее на татуинских солнцах дерьмо банты, а в груди, судя по острой толчкообразной боли, изрядно покопались патологоанатомы. Оби-Вану до тошноты было знакомо это место. Маразматически стерильная палата сверкающе белого цвета и восьмиугольное панорамное окно с чудесными видами на бесконечное штормовое море Камино. И наполовину заполненная бакта-капсула, в которой он самозабвенно левитировал. Значит, он каким-то чудом пережил полет сюда с Мустафара… непонятно вообще зачем. Опять не дали уйти красиво. Интересно, что пересадили на этот раз? Вторую почку? Кусок печени? Мочевой, мать бы его, пузырь? Задними мыслями Оби-Ван прекрасно знал ответ на свой вопрос. Вейдер, облаченный во все отвратительно белое, вошел в палату в тот момент, когда Оби-Ван активно шевелил пальцами на ногах. Хотелось ссать, но делать это в утку было ниже его достоинства. По крайней мере, первые пять минут. Встать после пересадки сердца у него бы однозначно не получилось. Пришлось довольствоваться тем, что имелось. Судя по одеяниям Вейдера, тот собственной персоной присутствовал на операции. От него активно повеяло волнением и какой-то безнадежной усталостью. Не от Оби-Вана и его проблем — от всего сразу. Вейдер должен был торчать на Корусанте и решать вопросы опеки над своими детьми с сенатором Амидалой, но вместо этого… из-за состояния Оби-Вана он ей уступил. Юноша, впрочем, своей вины не ощущал. Как будто сердце ему без Вейдера никак бы не пересадили. Но Вейдера было чисто по-человечески жаль. На него вообще было больно смотреть. Он был бледен и даже зеленоват, что на его обычно смуглой коже смотрелось реально крипово. Вейдер вел многолетнюю войну сразу с несколькими вещами: с врагами Империи, с собственной женой, с опухолью Оби-Вана, с собственными внутренними демонами… и последовательно проигрывал каждую из них. — Чье оно? Два слова заставили какой-то аппарат, подключенный к Оби-Вану, отвратительно запищать. Вейдер куда-то нажал, и тот заткнулся. Мастер отлично понял, что Оби-Ван имел в виду. — Выращенное из твоей ДНК. — Не лгите. Я видел тело. Память постепенно восстанавливалась. Судя по всему, Вейдер отключил прибор, подающий в тело наркоз, и без наркотиков сознание Оби-Вана прояснялось быстрее. Во время операции он был там, отделенный от собственного тела — в Силе, но не совсем. Где-то между жизнью и смертью, и он все видел. Его остановившееся сердце изъяли из грудной клетки, в которой виднелись отвратительно белые распиленные ребра и красная каша из крови и тканей, и поместили туда другое. То, что вытащили из раскуроченной груди кого-то неизвестного, накрытого простыней на хирургическом столе рядом. У кого-то, чью жизнь хладнокровно отняли из-за него. Строго говоря, Оби-Вана это не парило. Он сам отнял множество жизней без особой пользы для дела и мира, а тут хотя бы новенькое сердце появилось. — Угу, тело было, — подтвердил Вейдер. — Но я и не лгу. Оби-Ван в бессилии закрыл глаза. — Сколько ему было? — выдавил он, борясь с тошнотой. — Физически пятнадцать. — А фактически?.. — Оби-Ван, — мягко позвал Вейдер. — Отдыхай. — Когда же вы поймете, — скулы защекотали слезы, — что меня бесполезно лечить? Я… я не дроид, которому так легко даются замены вышедших из строя деталей. Хватит, мастер. Дайте мне уже… — Закрой рот и не смей об этом больше заговаривать. Сил не осталось ни на что — даже на обиду. — Я не твоя собственность, Энакин, не приказывай мне, — почти беззвучный шепот, но Вейдер все равно каким-то чудом его услышал и закрыл лицо ладонями. Секундная слабость уже должна была пройти, но Энакин просидел в такой позе не менее четверти часа. Он не скрывал эмоций, он плакал, глотая слезы и вытирая их рукавами как ребенок. — Я понимаю, почему тогда ты выбрал Палпатина, — Сила притупляла боль, а остатки обезболивающего развязывали язык, — но никак не могу взять в толк, почему ты до сих пор верен ему, ведь все, что он смог тебе дать — эту лабораторию. Мертвых так не воскрешают. — Тебя же я воскресил, — хмыкнул Энакин. — Посмотри, чего мы смогли достичь. Сердце клона приживется, и ты сможешь жить вечно. Вселение, конечно, вышло не самым удачным, но ведь все получилось. Я ни минуты не сомневался в успехе. Кеноби взглянул на него почти с жалостью. — А что будет с бедным мальчиком? Не вздумай отрицать, что привязался к нему. Он тоже заслужил право на жизнь. Тем более твоя дочь… — О, об этом мы еще поговорим, — на мокром лице Энакина появилось мстительное выражение. — Когда сможешь сносно держать световой меч. — Он все еще здесь, — напомнил Кеноби. — И очень скоро поймет, что произошло. Я смогу оставаться в его теле ровно столько, сколько он пожелает. Он силен не телом, но духом, и как он впустил меня, так же легко сможет и выгнать. — Это твое тело, учитель. И его душа, сознание — все в этом теле твое. Уверен, вы сможете мирно сосуществовать очень долгие годы, — впервые на лице Энакина появилась самодовольная улыбка. — Как ты себя чувствуешь? — Блестяще, — проворчал Кеноби, снова пробуя шевелить ногами и руками. — Серьезно, мне сейчас действительно лучше, чем было после смерти. Энакин положил руку на прозрачную крышку бакта-капсулы, а после прижался к стеклу лбом. — Я рад, что ты снова здесь, учитель. С возвращением. — Ха. Было бы с чем поздравлять, — уныло пробормотал Кеноби. Он уже дюжину раз пожалел, что на это согласился. Энакин расценил его иронию по-своему и только просиял в ответ искренней улыбкой.