my strenghts

- Здрасте. В кабинете пахнет болезнью настолько неприятно, что Максу тут же хочется вырваться на свободу. - Мне там врач, терапевт который, написал много всего, что сделать надо. Я вроде все принес. Ага, только перед этим пробегал целый день, пока Трущев готовился к концерту и пробовал писать новые песни, поэтому, придя домой, завалился спать на часов двенадцать. А на вопрос «почему ты так долго спал сегодня?» парень отвечал простой ухмылочкой. Говорить пока рано. - Вот тут все, что я должен принести. Остальное же вам приносили? Парень почему-то только сейчас понимает насколько сильно охрип. Голоса почти нет. Врач кивает в ответ. Смотрит на принесенные бумажки, рентген, карточку, смотрит на бумажки, лежащие отдельно. Анисимов просто чудом попал ко всем врачам так быстро, наверное, его терапевту и нужно «спасибо» говорить. Парень еще раз пробегается взглядом на обстановку кабинета и замечает неожиданное зеркало почти напротив. На Свободу смотрит худой и ужасно грустный человек. Похудел. От нервов, наверное. - Молодой человек, - онколог поднимает голову и пытается смотреть на Макса напрямую, но получается плохо. Видно, что он волнуется сам. – Я должен вас огорчить, у вас мелкоклеточный рак легких. Четвертой стадии. - Нужна операция? – Стук сердца в испорченных легких бьется, вырывается из груди так, что в голове отдается громким стуком, заглушающим все слова. «Я же вылечусь, есть же операции. Хирурги там всякие.» - Последняя стадия. Я удивлен, что у вас с речью еще все хорошо. Но внешнее состояние все равно оправдывает мои выводы. Сколько раз в день вы принимаете в пищу? - Три. Ну вообще, сейчас редко стал есть. Один, могу вообще не есть. Но это же от нервов, разве нет? - Какие нервы, Максим. У вас злокачественная опухоль. Никакие операции уже не помогут, вы и так прожили с этой опухолью год, раньше надо было приходить. - То есть…вообще ничего? – голос неожиданно дрогнул, но парень изо всех сил пытался держать себя в руках. - Ничего. Вам осталось недолго. Можете идти. Мы можем, конечно, положить вас в палату на присмотр, если хотите. - Нет. Парень встал, чуть не упав обратно. Ноги еле держали, он не замечал ничего вокруг. «Раньше надо было приходить.» Какой он дурак! Бояться врачей в 27 – это надо уметь. А ведь он мог еще выжить, если бы просто сходил раньше. Тогда прожил бы с Сережей, со своими песнями и даже не думал о том, что может умереть. А сейчас… Сейчас ему осталось недолго. Люди вокруг смотрят странно, но парень даже не обращает на них внимания. Сейчас весь в себе. Лишь иногда кашляет-задыхается в бумажный платок, который стал недавно носить с собой. Кровь в руке создает не очень приятные ощущения. - Сеереж? Дома никого нет. Квартира пустая. Анисимов кое-как доходит до спальни, заваливается в кровать и начинает рыдать. Подушка заглушает громкие всхлипы. Он никогда не позволял всего этого себе, ведь это не по-мужски. Засмеют. Но сейчас настолько стало похуй, что просто хотелось свои эмоции выплеснуть. Хотелось проснуться, а не уснуть один раз навсегда. Минут через двадцать он все-таки поднимается и идет умываться. Ледяная вода приводит в чувства, отражение в зеркале опухших глаз отпугивает, но скоро их форма должна прийти в норму. Только вот Сереже он ничего не скажет. Он обязан провести эти несколько дней так, чтобы как никогда, чтобы за всю жизнь сразу. *** Дверь громко хлопнула уже через час. Пришел. - Сережаа, - парень как ребенок обрадовался его приходу и кинулся в объятия, - я так соскучился. - Я тоже. Все хорошо? - Когда ты рядом, плохо быть не может. Они смеются и после целуются. Долго и все больше и больше углубляя поцелуй, насколько Макс вообще мог это сделать, так как инициативу он перехватил на себя. - А полетели во Владивосток? - Полетели, с тобой хоть на край света, дурашка. - Я билеты правда еще не смотрел, но мы обязательно что-нибудь придумаем. Парень за руку тащит мужчину к компьютеру, вбивая в поисковике «Москва-Владивосток», все еще не отпуская руку. Рейс оказывается уже на двенадцать ночи, чему Макс невероятно радуется. - Смотри! Тут билеты есть! - Два билета в бизнес-классе? Откуда мы столько денег возьмем? - Ну Серееееж, - парень старается сделать такие же жалобные глаза, как у кота в сапогах из «Шрека» и, вроде, получилось. - Я не знаю, кого ты можешь не уговорить своим мяуканьем. Вещи собираются очень быстро и помещаются в небольшие рюкзаки, так как они договорились: летят на пару дней, а там как пойдет. Все сопровождалось шуточными драками, валяниями на полу, бесконечными обнимашками и ужасно громким смехом. Такси приезжает очень быстро, и парням остается только переписываться друг с другом о том, что они будут делать в самолете восемь часов и какова опасность быть застуканными в туалете, сопровождая переписку смешками вслух, отчего водитель косо посматривал на них в зеркало заднего вида, решив, что они пьяные вдрызг. Нет, они просто счастливые здесь и сейчас. На удивление и PLC, и Свободы, они успевают везде тютелька в тютельку и вырубаются уже в полете. Владивосток принимает парней с распростертыми объятиями. Но вместо того, чтобы по просьбе Сережи показать ему город, Анисимов делает все наоборот, и из аэропорта они сразу едут к морю. На берег, где обычно пусто. На берег, который настолько сильно стал близким для Макса. Море штормит. Море разбивает свои волны о камни, стачивает их и доводит до идеала. - Смотри, а море - суицидник, - говорит парень, показывая на камни, и мужчина словно понимает его с полуслова. Они смеются, и у Анисимова что-то очень больно колет внутри, когда он понимает, что, возможно, сидит на этом берегу в последний раз, что смеется так тоже почти в последний раз. Из пластиковых стаканчиков парни пьют купленное по дороге дешевое вино, что делает Свободу смелее. Когда-то же нужно сказать. - Сереж, мне нужно тебе сказать одну очень важную вещь. - Говори, котяо, - отвечает Трущев с ухмылкой, но тут же становится серьезным, замечая напряжение парня. - Я болен. Рак лекгих. Опухоль злокачественная, последняя четвертая стадия. - Ты шутишь? В ответ Максим молчит. Сережа смотрит так, заглядывая куда-то внутрь, задавая глазами разные вопросы, на которые он, увы, не может дать ответ. Бессмысленно задавать что-то вроде «а почему молчал?», «а давно?», «когда узнал?». Они сейчас здесь, к настоящему моменту главное он сказал, но как это понять? Как жить дальше? Трущев понятия не имел. - Сереж, просто чтобы ты знал. Я могу умереть сегодня-завтра. - Нет, нет, такого не может быть! Да, ты похудел, да, ты охрип, но если бы я только знал! Если бы… Ведь… Анисимов затыкает Трущева поцелуем. Горьким, нежным и будто прощальным. Слова – пусты и бесполезны, эмоции – настоящие и значимые. - Хорошо, что мы не купили общую квартиру. Не завели общую собаку. Пусть у тебя ничего от меня не останется. Ты должен меня забыть. Когда же будешь вспоминать, то вспоминай только о том, что нам было хорошо вместе, и больше ни о чем. Того, что это уже кончилось, мы никогда не поймем. И ты не должен быть грустным. — Мне грустно, когда ты так говоришь. Некоторое время Макс смотрел на Сережу: — Знаешь, когда ты спал или просто был где-то не со мной, то я о многом думал. И тогда многое, что раньше было вовсе незаметным, кажется необычайным. И знаешь, чего я теперь просто не могу понять? Что вот двое любят друг друга так, как мы, и всё-таки один умирает. — Молчи, — сказал Трущев. — Всегда кто-нибудь умирает первым. Так всегда бывает в жизни. Но нам еще до этого далеко. — Нужно, чтобы умирали только одинокие. Или когда ненавидят друг друга. Но не тогда, когда любят. Мужчина заставил себя улыбнуться. — Да, кот, — сказал он и взял его худую руку. — Если бы мы с тобой создавали этот мир, он выглядел бы лучше, да? Парень кивнул: — Да, солнце. Мы бы уж не допустили такого. Если б только знать, что потом. Ты веришь, что потом еще что-нибудь есть? — Скорее всего. Жизнь так плохо устроена, что она не может на этом закончиться. Парень улыбнулся: — Что ж, и это довод. Но ты находишь, что и оно плохо устроено? Он показал синее море, шумевшее на расстоянии вытянутой руки. — Нет, конечно, — возразил мужчина. — Отдельные детали идеальны, но всё в целом — совершенно бессмысленно. Так, будто наш мир создавал сумасшедший, который, глядя на чудесное разнообразие жизни, не придумал ничего лучшего, как уничтожать ее. — А потом создавать заново, — сказал Свобода. — В этом я тоже не вижу смысла, — ответил Трущев. — Лучше от этого она пока не стала. — Неправда, солнце. — сказал парень. — С нами у него всё-таки хорошо получилось. Ведь лучшего даже не могло и быть. Только недолго, слишком недолго. *** Максим все-таки показал город Сереже. Они сразу же пошли в излюбленное место парня – кафе на улице со сложным названием, - где провели почти весь остаток дня, говоря о пустяках. Философствуя, как профессоры, и часто смеясь об этом. И снова пляж. Пока они вернулись обратно, наступила ночь. Правда за этот день Трущев заметил, что пошло все слишком быстро: кожа на родном лице начала таять, завиднелись острые скулы и начали просвечиваться кости. Он и раньше это замечал, но сегодня... Сегодня что-то резко и сильно пошло не так, но мужчина даже не хотел думать, к чему все это приведет. Они оба пытались жить моментом. И спать легли на пляже, поцеловавшись перед сном как в последний раз. Или не как… «Нет, утром Максим снова проснется, мы опять пойдем гулять по городу или улетим далеко, но он не может просто умереть сейчас, нет!» Трущев уснуть не смог. Он пролежал всю ночь на камнях, слушая тихое посапывание Максима и крепко сжимая его руку. Море постепенно успокаивалось, и шторм сходил на нет. Посреди ночи парень громко закашлялся, задыхаясь сильнее как в прошлый раз. Он опять упал на землю, смотря пустым взглядом на мужчину, будто не узнавая его. Глаза медленно закрылись. Лучи рассвета резали глаза. Сережа медленно разжимает пальцы. И рука парня падает. Кровь. Искаженное удушьем лицо. Страдальчески застывшие глаза. Светлые запутанные волосы. - Макс. Макс! И впервые Свобода не отвечает мужчине. Потом Сережа смыл с него кровь. Трущев одеревенел. Анисимов остывал. Он набрал номер скорой. Мужчина сидел возле парня и не мог ни о чем думать. Он сидел на камнях и смотрел на него. PLC видел, как изменялось лицо Максима. Он не мог ничего делать. Только сидеть вот так опустошенно и глядеть на парня. Потом наступило утро, и Свободы уже не было.