Не для прессы

Софи будят короткие, несмелые толчки. Кто-то тормошит её за плечо, не резко, но настойчиво — достаточно, чтобы сонливость отошла и она смогла разлепить глаза. Предыдущую ночь она провела, постоянно переворачиваясь с одного бока на другой, под громкие звонки телефона и бормотание незнакомых людей где-то за дверью. Уснула Софи слишком поздно — или это считается у взрослых слишком рано? — и потому она спросонья пытается выпросить ещё пять минуточек. Она слышит тихий голос папы: — Вставай, родная, пора. Она говорит, что встанет, только если мама сделает какао. И яблочное пюре. И даст ей йогурт. И печенье в форме мишек. Софи оставляют в покое, и она, обрадованная, что победила папу, закрывает глаза. Она вспоминает, что забыла назвать главное условие — маленького щенка, — но решает, что это можно выпросить и потом. А сейчас главное — спать. — Да встань ты уже, глупая девчонка! От страха её сердце едва не выпрыгивает из груди. Она широко распахивает глаза и видит папу. Прядь всегда зализанных волос непокорного скошена на бок, к виску. Рубашка на нем какая-то помятая, и он забыл застегнуть верхние пуговицы. Над нательной майкой висит цепочка с крестом. Не католическим крестом. Папа смотрит на нее, а затем начинает плакать. Софи возмущена. Папа никогда на неё не кричал, и такое поведение она не оставит просто так. Пусть себе плачет, пусть извиняется, её этим не разжалобить. Она говорит, что встанет завтракать, только если её поднимет мама. Говорит, что всё ей расскажет, чтобы ему неповадно было. Софи говорит папе, что ненавидит его и любит маму. Софи спрашивает: — Где мама? А папа, всхлипывая, как маленький, отвечает: — Она внизу. Вставай. Мы едем с ней попрощаться. Тут-то Софи и начинает что-то смутно припоминать. Большую красную лужу. Страшилу с капюшоном. Вой сирен. Маму, бледную и спящую. Слишком долго спящую. Софи чувствует, как под её ножками на простыне разрастается теплое мокрое пятно. Теперь она помнит, какой сегодня день. Взрослые называют его “похоронами”. Никто не делает ей какао или яблочное пюре. Никто не достаёт ей йогурт или хотя бы просто печенье. Когда папа заканчивает её одевать, она выходит из спальни, и мир тут же замолкает. Лес знакомых и незнакомых лиц замирает и нависает над ней, будто мрачные и высокие деревья. Женщины, посмотрев на неё, начинают плакать, притом так жалобно, что ей хочется обнять их и успокоить. Мужчины просто смотрят или в пол, или на стены, или на её папу. Он передает её под опеку бабушки и дедушки — родителей её мамы. Бабушка сегодня вся в черном. Она достаёт из сумки носовой платочек, сложенный в небольшой квадрат, и торопливо вытирает глаза. Затем опускается перед Софи на колени и вытирает её лицо. Она говорит: — О, Софи. Ты так похожа на нашу крошку. Дедушка стоит, ни с кем не разговаривает и никуда не смотрит. Его руки спрятаны в карманы черного пиджака. Он сегодня тоже весь в черном. Если подумать, то сегодня вообще все в черном. Одна только Софи наряжена в голубое платье с широким атласным розовым поясом, завязанным в бант. На её туфли приклеены аппликации в виде ромашек. Колготки простые, белые с ромбическим узором. Спустя годы она понимает, что её так одели, потому что никто не продумал, что четырехлетнему ребенку понадобится траурная одежда. А ведь в тот день она прощалась не только с мамой. Она простилась и с папой — на его место пришел отец. Она простилась с именем Софи — теперь её называли София. Вместо мамы никто не пришел. А дедушку она больше не видела. На следующий день со стен пропадают фотографии с мамой. Там, где на Софию смотрели улыбающиеся лица ее родителей, теперь висят снимки отца с его знакомыми по работе. Там, где мама с папой ели мороженое, теперь отец пожимает руку какому-то старику в окружении других фотографов, попадающими в кадр. Вместо фотографий, где София сидела на пони, а родители стояли по обе стороны от ней, висят скучные, но важные бумаги. Чтобы напомнить себе мамин запах, София часто тайком прокрадывается в спальню и с головой залезает в ворох её висящей одежды. Софию тут же поглощает аромат сладких цветов и начинает ласкать гладкий шелк легких блузок, платьев и костюмов. Если закрыть глаза и простоять достаточно долго, чтобы дыхание согрело мамину одежду, можно поверить в то, что она рядом. Можно поверить в то, что она сейчас погладит свою любимую принцессу по голове. Можно поверить в то, что у Софи еще есть папа. Однажды её за этим делом застает отец. Он ничего не говорит, но когда София в следующий раз открывает мамин шкаф, он оказывается совершенно пустым. Если глубоко вдохнуть, ещё можно почувствовать остатки цветочного аромата, и София, испугавшись, что он испарится, резко закрывает дверцы шкафа. Затем думает. Затем снова открывает их, залезает внутрь и закрывается изнутри. Она боится темноты, но еще сильнее она боится забыть, как пахнет мама. Как пахла мама. София никуда не выходит. Она просыпается от громких голосов снаружи и яркого света: отец открыл двери шкафа. Он смотрит на неё и в мгновение ока хватает её на руки. Он прижимает её к себе, крепко-крепко, и София пытается задержать дыхание, чтобы не вдыхать его одеколон. Отец говорит, что испугался, что потерял её. Он говорит, что испугался, что за ней пришли “сасины”, и что он остался совсем один. Он просит её больше так не пропадать. На следующий день они садятся на самолет и перелетают в Лондон. В их новом доме маминых вещей нет. София ненавидит Лондон. Когда София учится выговаривать профессии, она спрашивает у отца, кем работала её мама. Отец отвечает: — Врачом. Когда она наконец начинает правильно произносить имя страшил — “ассасины”, — она спрашивает, почему они забрали её маму. Отец отвечает: — По той же причине, по которой из-за болезни умирают люди. Точно так же, как в природе болезни заложено калечить и убивать людей, в природе ассасинов заложено желание убивать. София спрашивает, нельзя ли вылечить людей от ассасинов. Отец улыбается и отвечает: — Разве что если их можно вылечить от насилия. София не уверена, что знает, что значит “насилие”, но она запоминает его ответ. Софии исполняется четырнадцать, и тогда отец решает просветить её о многовековой борьбе между Орденом и Братством. Он говорит, что всеми силами вместе с другими тамплиерами старается привести миру покой и процветание, направить человечество на путь прогресса и избавить его от кровавых конфликтов. Он объясняет, что ассасины сеют хаос, подвергают сомнению основополагающие истины, стремятся к тому, чтобы люди потеряли доверие друг к другу. София спрашивает, чем им мешала мама? Отец отвечает: — Тем, что не хотела им помогать. Она спрашивает, была ли её мама тамплиером. Отец отвечает: — Не обязательно проходить посвящение, чтобы приносить пользу человечеству. Орден — это не цель, а средство. София спрашивает, имела ли она отношение к ассасинам? Отец отвечает: — Тебе пора делать уроки. Когда София заканчивает школу, к ней приезжает бабушка. Они вместе ходят по магазинам, сидят в кафе, говорят о том, кем София хочет стать. — Я хочу стать врачом, как мама. Но я хочу лечить людей не от вирусных инфекций, а от насилия. Бабушка, седая, морщинистая, но все равно подтянутая и красивая, вздыхает. — Это невозможно. Человек должен выживать. Для этого ему и нужна агрессия. София возражает: — Когда люди говорят, что что-то невозможно, ученые находят способ доказать обратное. Бабушка грустно смеется. — Тогда, если хочешь стать ученой, придется подвергать сомнению основополагающие истины. Придется стать немного ассасином. София краснеет от стыда. Она молчит, затем, опустив взгляд, говорит, что готова принести такую жертву, чтобы вылечить людей от насилия. С годами она обнаруживает, что оказывается она готова приносить и другие жертвы. Более материальные. С голосом, с головой, с руками и ногами. Если угодно, она готова приносить живые и разумные жертвы — по крайней мере, пока живые и разумные. Если ассасины считают, что для процветания общества нужно избавить его от некоторых лиц, то у неё нет права отказываться поступать так же. Чтобы бороться с ассасинами, нужно самой стать немного ассасином, как говорила бабушка. И когда София видит в предках Каллума женщину с её лицом и в ассасинской робе, она вдруг спрашивает себя, насколько “немного” ассасином была её мать.