Не для прессы

Дисплей ноутбука мигает сообщениями, возникающими одно поверх другого. “Обнаружен несанкционированный вход в систему!” “Зарегистрировано нарушение протокола безопасности!” “Потеря связи с устройством КАМЕРА45!” Строки, рамки окон, кнопки подтверждения заслоняют друг друга, ожесточенно борясь за внимание пользователя, и поочередно вспыхивают на фоне цвета индиго — рабочем экране внутренней операционной системы. В правом верхнем углу неприкосновенно висит логотип “Абстерго”, который ничто не смеет заслонить. Если смотреть только на него, то можно представить, что все вернулось на свои места. — Разве ты не должна была отключить… весь этот фейерверк? София пожимает плечами и разводит руками. Чтобы не злить ассасинов, она делает такое выражение, будто всецело думает над тем, как бы обойти очнувшуюся систему безопасности. — Я зашла с данными своей учётной записи. Если в Ордене узнали, что со мной или с кем я, то вполне могли подложить такую “мину”. Она уступает клавиатуру девчонке с американским акцентом. Та говорит что-то про датчики системы безопасности, про права администратора и сомнительную надёжность соединения P2P, а София, как загипнотизированная, всё смотрит на логотип Абстерго и не решается оторвать взгляд. Она прямо сейчас может зайти на свою рабочую почту, открыть непрочитанные письма с приглашенями на конференции, перечитать отчёты о состоянии субъектов и хоть на полсекунды, но обмануться, что не было никаких октябрьских событий, что в ней никто не видит чужачку или палача, что никто сейчас ей не дышит в затылок, мечтая прирезать прямо на месте в акте праведного возмездия. Среди ассасинов у неё много врагов, и удерживает их от убийства лишь то, что и она теперь такая же. София до сих пор не знает, какой черт дёрнул Совет принять её. Что бы такого ни наплел им Кэл, он был крайне убедительным. Из наушников гарнитуры сквозь шипящие помехи доносится голос: “Мы внутри, но тут всё горит аварийкой. Сэм задели, но в остальном с охраной разобрались. Когда нам ожидать их кавалерию?” Ассасины, те, что рядом, в едином порыве оборачиваются к Софии, будто она владеет какой-то дополнительной информацией, о которой якобы случайно умолчала. Они ждут ответа. — Десять минут, — говорит она наугад, но голосом, полным уверенности. — У вас не больше десяти минут. Голос из гарнитуры спрашивает: “Это, что, сейчас Риккин была? Вы дали ей наушник?” Кто-то за спиной зычным басом отвечает: — Хуже того, ей дали скрытый клинок, но давай об этом попозже. София улыбается той улыбкой, которую она выучила за годы работы в Абстерго — той самой, которая усыпляла бдительность в одних, а в других вызывала первобытный ужас. — Я могу быть как-то ещё полезна? — спрашивает она у координатора, полуобернувшись к нему. Он смотрит ей в глаза, будто пытается заглянуть за них, как за завесу, а затем говорит: — Лучше надейся, что да. А пока… Не думаю, что ты возьмёшь и скажешь нам логин и пароль администратора. — Я их не знаю, — отвечает София, чуть более резко и обиженно, чем собиралась. Она вытаскивает из глубокого кармана почти черного пальто ало-белую пачку “Мальборо” и подводит итог: — В таком случае, я на перекур. *** Кэл копается двумя палочками в алой картонной упаковке и с переменным успехом извлекает кудрявую лапшу. Он пытается есть, но лапша слишком длинная, и когда он всасывает её, то разбрызгивает всюду коричневый соевый соус. В конце концов, он сдается и, наплевав на гордость, извлекает белую пластиковую вилку, которую положили с заказом. — Как всё прошло? — спрашивает он. — Не удивительно. София воззирает перед собой на уже пустую коробку из-под такой же китайской лапши и полупрозрачный недопитый стакан колы. Как ей объяснили, обычно чем-то подобным ассасины и отмечают операции, которые прошли успешно. В прошлый раз заказывали пиццу, а до этого — недоваренную пасту из итальянского ресторана доставки. И вот, сегодня — жалкий ужин для жалкой Софии. Кэл спрашивает: — Кто-то что-то сказал? София бегло бросает взгляд на его лицо. Ей, может, и выдали клинок, но львиную долю информации она по-прежнему получает через Кэла, а он взял за привычку старательно отсеивать чужие домыслы, мнения и предположения и доносить до Софии голые, как обглоданные кости, факты. Его вполне уже могли ввести в курс дела касательно всей операции — и в том числе передать, кто, что и кому сказал. Кэл, как ни в чем не бывало, увлеченно вылавливает из коробки лапшу и кусочки овощей и куриного мяса. — Нет, Кэл, никто и ничего не сказал. — А лицо тогда чего такое смурное? София вежливо улыбается, и её мозг за кратчайшее мгновение разрождается удобной ложью. — Ужин слишком… вредный для здоровья. Кэл указывает перепачканной вилкой куда-то в сторону пальто Софии. — Курить тебе это не мешает. Давай, выкладывай. — Кэл, рассказывать и правда нечего. Мне никто не доверяет. Это не должно тебя удивлять. Она говорит: — Ты ведь и сам мне не доверяешь. Вилка перестает копошиться в невидимых глубинах картонной упаковки, и наступает тишина. Кэл задумчиво чешет щетину и смотрит в сторону, словно оценивая справедливость вердикта Софии, а затем пожимает плечами и продолжает собирать остатки лапши со дна упаковки. — Ты права. Он спрашивает: — А сама-то ты себе доверяешь? *** — Это, должно быть, шутка. София перечитывает досье, которое небрежно бросили на её стол. Затем еще раз. И еще. В папке приводится детализация последних трех месяцев жизни Эрика Сандерса: все звонки жене и детям, коллегам, старым приятелям из университета, все координаты, в которых автомобиль Эрика попадался на глаза камерам и спутникам, весь обмен письмами с нескольких почт и даже список онлайн-покупок. К досье приклеили лимонно-желтый офисный стикер с надписью, сделанной маркером: “ЦЕЛЬ”. На оборотной стороне: “Не оплошай, София! :)” С первой страницы, на которой приводится дата рождения и место проживания Сандерса, ей улыбается фотография рыжего мужчины, с копной рыжих непослушных кудрей и лучиками-морщинками вокруг глаз. София перечитывает короткую медицинскую сводку чуть ниже: про страшную автокатастрофу и инвалидную коляску здесь написали, а вот про то, что у него аллергия на арахис — нет. — Старый знакомый? — спрашивает Кэл, заглядывая Софии через плечо. Она инстинктивно захлопывает папку. Взгляд ассасина — не его клинок, а фотография — не живой человек, но инстинкт защищать срабатывает раньше всех логических и разумных заключений. — Кэл, это не может быть правдой. Она смотрит ему в глаза и говорит: — Он инвалид. Кэл пожимает плечами и отворачивается. — Не суди его за это. — У нас закончились тамплиеры? — спрашивает она. — Не может быть, чтобы из всех злодеев и негодяев ваш выбор пал на ученого, прикованного к инвалидной коляске! На заботливого мужа и отца трех детей! Кэл переспрашивает: — “Наш выбор”? — Не помню, чтобы я голосовала. Поэтому, да, Кэл — “ваш”. Эрик Сандерс — гений. Убить его равноценно сожжению Александрийской библиотеки! — София, он руководит поиском нового Яблока. Может, он и гений, но занимается он не правым делом. Он пытает наших братьев и сестер. “Пытает не он, а его люди”. Не самый железный аргумент, да и не аргумент вовсе. Если София и сходилась во мнении с остальными ассасинами, так это в том, что все те загубленные души в Мадриде — на её совести. Она никогда сама не запускала “Длань”, но кровь на руках не становилась смываемее. “Как, неужели эти руки никогда не будут чисты?” — из года в год спрашивает леди Макбет в каждой шекспировской постановке. И София из года в год отвечает: “Нет, никогда”. — И Совет даже не попытался связаться с ним? — безнадежно спрашивает она. — Перевербовать его? — Слушай, Совет не выносит решения по положению звезд на небе. Если они посчитали, что настал его час, значит так оно и есть. — И, что, ты даже не подвергаешь сомнению их решения? Кэл отвечает ей немигающим взглядом. Он, как самый настоящий супруг, понял её с полуслова, но София всё равно озвучивает продолжение: — Декорации в вашем Братстве, может, и другие, но вот роли совсем как в Ордене. Кэл закатывает глаза и выходит из комнаты. Напоследок он бросает: — Радовалась бы, что цель попалась легкая! Поводов для радости у Софии нет. Она снова открывает досье и листает его, пока не находит страницу со звонками. В заголовке — номер мобильного Эрика Сандерса. А перед ней — её первый выбор.