Не для прессы

Жизнь Кэла — образцовое дерьмо. На него впору тыкать пальцем перед детьми и приговаривать: вот что с тобой будет, если ты будешь прогуливать уроки, если ты будешь забиякой, если мы еще раз найдем косяк в твоих вещах, если ты будешь продолжать общаться с “теми” ребятами. Он — почетный гость хьюстонской тюрьмы, тюрьмы Джон-Кигана, Барнет-Бейленд, Норт-Керн, калифорнийской мужской колонии и тюрьмы Вернер. Кроме этого, его очень ждут полицейские практически всех южных штатов, “от океана до океана” — совсем как в “Атланте” Эйн Рэнд, вот только они уже давно ищут не только Каллума Линча: они объявили в розыск еще и Винсента Калгари, Кента Барри, Джорджа Ли, Сэмюэля Эткинса и Уоррена Эпплтона. Неплохой список заслуг для мужчины, который не уходит с радара полиции с шестнадцати лет. Кэл выпускает изо рта сигарету и выдыхает густое облако едкого дыма в мокрое от пота и крови лицо Хорхе Мендеса — латиноса, который какого-то хера вбил себе в голову, что может безнаказанно украсть у Кэла пятидесятикилограммовый, мать твою, товар. — Ну так что, амиго, память стала яснее? Хорхе трясется, плачет и мочится. Он уворачивается от клубов табачного дыма, как от удара, от которого не смог увернуться мгновением ранее и который окончательно сломал ему нос. Стул под ним скрипит от каждого его малейшего движения. Из-под трепещущих мокрых кудрей, закрывающих лицо Хорхе, до Кэла доносится мексиканский акцент. — Честно, я не помню, как выглядел тот тип, который угнал авто! Я клянусь! Кэл с нарочитой медлительностью показывает, как его сигарета опускается зажженным концом вниз на руку Хорхе, но затем останавливается в миллиметре от кожи. — Ай-яй-яй, Хорхе. Нельзя столько пить. Я же могу подумать, что это был Сантьяго, свояк твой. Сестрица-то у тебя, я слышал, уже седьмой месяц ждет ребеночка. Нехорошо же будет оставить малыша без папочки, как думаешь? Кап-кап-кап. Песня Пэтси Клайн из радиоприемника. Кровь мамы на клинке отца, этого нарядившегося сектанта. Кровь мамы на полу. Кровь мамы везде, только не в ней самой, бледной и безжизненной, как кукла из фарфора. Кэл моргает раз, затем второй. Картина перед глазами исчезает. — Впрочем, так подумать, — говорит он Хорхе и, подтянув к себе стул, садится напротив латиноса, — возможно, без папочки жизнь малыша станет только лучше. Кто ж захочет знать, что твои памперсы и сухие смеси покупались за счет конченных наркоманов? Кэл резко опускает зажженный конец сигареты на предплечье Хорхе, и тот заходится воем, скулежом и молитвами по-испански с упоминанием каких-то падре, мадре и Мадонны. — Ну, не помнишь, так не помнишь, амиго. Перебрал — с кем не бывает. Пойду спрошу Сантьяго, может быть он что-то видел. Кэл хватает влажные салфетки, чтобы стереть с рук кровь, доходит до двери фургона, в котором он беседовал с Хорхе, и слышит вопль: — Эспере! Эспере пор фавор! Кэл оборачивается. — Что? Только, пор фавор, перейди на английский, потому что испанский я как-то подзабыл. Хорхе дышит часто и неровно. Наконец, он говорит: — Фил. Это был Фил. Не трогай Санти и Мону. Они не при чем. Это был Фил. Кэл переваривает услышанное и затем усмехается. — Фил? Твой гомик Фил? Не переживай. Если будет брыкаться, то я уж позабочусь, чтобы его зад остался цел и невредим. Твоя земля — это твоя земля, амиго. Ту тьерра эс ту тьерра. Я правильно сказал? А вот лицо… Вот про лицо ничего не обещаю. Кэл выходит из фургона, запирает его а затем садится за переднее водительское сиденье. Заводит мотор, проводит руками по лицу, и поздно замечает резкий запах железа на ладонях. Вытирается еще раз салфеткой с крупным изображением зеленого яблока на упаковке, а затем берется за руль. Его жизнь, может, и полное дерьмо, но вот у гомика Фила она сейчас станет намного, намного хуже. *** Кэл возвращается домой во втором часу ночи. Соседская собака поднимает громкий лай, стоит автомобилю Кэла тихо появиться в округе, но затем со скулежом замолкает: её хозяин, как обычно, “включил беззвучный режим”, бросив в неё тапком через открытое окно. Квартал Кэла — нагромождение бараков и старых полуобветшалых одноэтажных зданий, в которых электричество и горячая вода — уже граница роскоши, за которой и живет Кэл: благо, сбыт наркотиков — дело прибыльное и где-то даже почти легальное. Соседствует Кэл с иммигрантами, такими же бывшими заключенными и какими-то сектантами, которые как-то пытались привлечь и его, пока он не ткнул ружьем в нос очередного гостя с миссией. Днем здесь живут мойщики посуды, сиделки, уборщики и водители школьных автобусов, а после захода солнца магия превращает всех соседей в работников эскорт-услуг, торговцев черного рынка, гангстеров и террористов. Когда сюда заезжает полицейская мигалка, кто-то в мгновение ока переносится в другой штат, к больной родственнице, или оказывается в отпуске за границей или попадает в списки пропавших без вестей. Самое авторитетное лицо этого района — старуха Мария Пилар, которая и в свои семьдесят красится так, будто она сейчас рванет на дискотеку вместе с друзьями. Она — единственная, над кем не властна никакая магия: она, медсестра с каким-то легендарным стажем, сейчас уже пенсионерка и днем, и ночью. Её дети и внуки разъехались по всем пятидесяти штатам, и компанию ей сейчас составляет только старый карликовый пудель и собственное дурное настроение. Нет ни одного жителя, который бы с ней не переругался: она считает, что жизнь вне закона — самый страшный грех, и если она еще раз услышит или увидит, как кто-то нарушает закон, она вызовет полицию. Глаза и уши ей обычно закрывают подарки или какая-нибудь помощь соседей по дому. Правда, этого никогда не оказывается достаточно, чтобы закрыть ей рот: пока ты перемещаешь по её дому мебель, она обложит тебя такой кучей слов, что ты жалеешь, что её нельзя просто так пристрелить. А пристрелить её и правда нельзя — иначе кто скажет полиции, что ты был у больной родственницы, в отпуске или что ты пропал без вести или что у тебя есть железное алиби на такой-то промежуток времени? Кэл копается с дверным замком и чувствует на затылке чужой взгляд. Оборачивается. Из черного оконного проема выглядывает старое морщинистое лицо, сверху обрамленное седыми волосами, которые закручены в огромные кольца бигуди. Она говорит ему одними губами: я знаю, где ты был. Кэл отворачивается и пожимает плечами. Ему, если честно, похрен. Его товар распродали по дешевой цене. Гомик Фил, продажник хренов, сделал покупателю тридцатипроцентную скидку, а остальную треть стоимости Кэл наскреб из личных сбережений Фила. Ему почти удалось покрыть разницу, но если добавить к счету трату времени и нервов, то даже если бы Кэл выставил задницу Фила на продажу, ему бы не удалось возместить убытки. Дом его встречает накопленным мусором. Бывшая девушка забрала свои вещи, но убраться на прощание ей, по-видимому, запретила религия. Он собирает в большой черный пакет всё, что мешается под ногами, всё, что лень помыть или починить, всё, что не полезло в уже переполненную мусорную урну. Выходит из дома с занятыми руками, плетется к контейнеру, который тонет в ночном мраке. Стена над ним обклеена плакатами с огромными надписями “ПРОПАЛА ДОЧКА” и фотографиями некоей Лары, молодой румынки, которую в последний раз видели несколько месяцев назад; уже пожелтевшие блеклые плакаты развесили по району тогда же. Кэл вздыхает, а потом откидывает крышку контейнера и вслепую бросает первый пакет. Контейнер отвечает ему каким-то мяуканьем. Затем вполне разборчивым детским плачем. Затем самым настоящим младенческим ревом. — Что ещё за хрень? Кэл включает фонарик на телефоне и почти по пояс переваливается в контейнер. Отодвигает в сторону свой мусорный мешок и видит под ним корзинку с младенцем. С самым настоящим живым, мать его, младенцем. — Что ещё за хрень? — громче восклицает он. Он освобождает место, а затем вытаскивает на свет находку. Крошечное младенческое пучеглазое лицо кричит и ревет, и Кэл вдруг понимает, что никакой опыт гангстера или наркоторговца не поможет ему успокоить его. Он осматривает его под белым светом лампы и видит: вроде живой, целый. Укутанный в пеленку с желтыми утятами, в голубенькой шапочке. У кого вообще рука поднимается выбросить ребенка в мусорку? Спустя минуту дверь Марии Пилар дребезжит на петлях от громкого стука. *** Кухня старухи Марии Пилар больше напоминает музей или комнату тематического парка. Холодильник обклеен магнитами, повторяющими в том или ином своем элементе мексиканский триколор: на что ни посмотри, вкрапления чередующихся зеленых, белых и красных цветов сочетаются с орлами, змеями и кактусами в разных соотношениях друг к другу. Одна из стен кухни до потолка покрыта броней из фотоснимков огромного клана. Здесь изображены те члены семьи, которых Кэл успел узнать по имени, те, кого он видел лишь мельком, и те, кого он и вовсе не видел никогда. Все жмутся друг к другу или улыбаются, многие девушки запечатлены в пышных свадебных нарядах, и на некоторых фотографиях даже видны дети — и младенцы в том числе. — Вот бранилась на своих дур-невесток, а кто бы знал что эти их смеси мне понадобятся, а? Мария Пилар уже закончила готовить питательную смесь, и теперь придерживает бутылочку, чтобы найденыш мог наконец поесть. Она успела помыть его, бегло осмотреть и довести до сознания Кэла, что он нашел чью-то дочь. Кэл отпивает из найденной в буфете высокой бутылки виски. Ему нужно успокоиться. — Ты все знаешь в округе, Мария Пилар. Чьей она может быть? — Учитывая твою любовь к однодневным связям, она вполне может быть твоей, дурень. И не пей мой виски! Мария Пилар выхватывает из его рук свою полупустую бутылку и убирает в буфет. Кэл долю секунды смотрит на запеленованную девочку, пытающуюся дрыгать руками и ногами. Она крутит головой и явно демонстрирует недовольство, издавая громкие звуки. Настоящая. Живая. Он говорит: — Ты медсестра. Должна знать, куда её можно отдать, чтобы без бумаг. Не может же она оставаться здесь. Мария Пилар, шаркая тапочками, подходит к нему и вписывает оплеуху. — Без бумаг детей можно продавать только в рабство или пускать на органы, болван! Придется тебе засветиться перед социальными службами, что поделать. Кэл отрезает: — Нет. Чем меньше я привлеку внимания, тем лучше. — Я ничего за тебя делать не буду, если ты об этом. Нет — так оставь её у себя. Я еще, может, смогу попросить хороших знакомых проверить в родильном, здорова ли она, не подцепила ли чего, но отдавать её без шума — нет. — Ты в своем уме? Меня не бывает дома днями, да даже неделями! Кто будет следить за ней. — Вот ты и будешь! Хватит тебе таскать героин! Хоть представляешь, сколько он детей губит каждый год? Устройся на постоянную работу. Грузчиком тоже можно прокормить ребенка. Заодно перестанешь тратиться на проституток, да простит их Иисус. Мария Пилар долго рассказывает, как ухаживать за детьми. Называет адрес магазина, где можно купить смесь. Вслух вспоминает своего первенца и многочисленные хлопоты, связанные с ним. Выпроваживая Кэла вон из своего дома, старуха дает номер медсестры, которая сможет проверить здоровье, и заверяет, что воспитывать детей страшно, но не невыполнимо. Кэл стоит в дверях с младенцем в руке. За окном проглядывает серое предрассветное небо. Давно он себя не чувствовал таким растерянным и уязвимым. Мария Пилар говорит: — Ах, да. Не забудь дать ей имя. У любого человека, даже самого молодого, должно быть имя. Кэл смотрит на девочку, немного смуглую, хорошенькую. Она уже спит. Он долго подбирает женские имена и вдруг вспоминает одну румынку, которая год назад по-настоящему пропала без вести и которую полиция особо и не искала. И пусть Кэл не узнает, что случилось с этой девушкой, но, по-видимому, он сегодня нашел свою Лару. *** Дверной звонок Кэла издает птичью трель, безвкусную и банальную, но от этого звонка Лара хотя бы не заходится ором. Кэл гостей не ждет. Он читает справочник “Всё о моем малыше” с личиком улыбчивого младенца в крупном плане на обложке и одной рукой качает колыбель в ожидании, когда же Лара уснет. Птичья трель вновь разносится по всем уголкам дома Кэла. Ничего, скоро устанут ждать. Когда ему кажется, что Лара почти уснула, его звонок вновь оживает, а брови девочки заметно хмурятся. Кэл подходит к двери и хватает ружье на случай, если гости окажутся уж слишком настойчивыми. Его встречает молодая девица в сопровождении двух высоких широкоплечих мужчин в темных очках, высоких и мускулистых, как мраморные статуи, которые остались с античных времен. На всех троих — строгие черно-белые костюмы-тройки с небольшой треугольной брошкой на груди. Девица с ходу улыбается Кэлу, будто узнает в нем давнего знакомого, но улыбается лишь губами. Её холодные голубые глаза наводят на мысли о бездонном океане, наполненном большими белыми акулами. Она протягивает руку Кэлу, несмотря на то, что видит, что его правая рука занята ружьем. — Мистер Джереми Райдер? Здравствуйте. Я — София Риккин. Джереми Райдер — вымышленная персона, под именем которой Кэл живет последние полгода. — Заблудилась что ли? — спрашивает он. На жест приветствия Кэл отвечать отказывается, но этого недостаточно, чтобы улыбка на её накрашенных алой помадой губах сошла прочь. — Мы из “Абстерго Хэлскейр”, — говорит София Риккин. — Недавно ваш ребенок проходил комплексное обследование в нашем учреждении, и у нас есть для вас новости. — Мы уже получили результаты, — говорит Кэл. — Какие ещё нахрен новости? София Риккин косится на его ружье и спрашивает: — Я так понимаю, вам не приходится часто встречать гостей, да? Может, мы могли бы пройти? Кэл бегло осматривает всю троицу. Бесстрастные выражения лиц её “коллег” — копирка, которая часто встречается в кино, когда актеры играют агентов служб безопасности. Их квадратными подбородками можно было бы колоть орехи, да и вообще им бы впору позировать для очередной обложки комикса с Халком. — Вы все — нет. Ты одна — ну, предположим, можешь войти. Пара сопровождающих её мужчин, эти очеловеченные скалы, заметно напрягаются, но София успокаивает их взмахом руки, подобно волшебнице, остановившей движение литосферных плит по мимолетному желанию. — Он — хозяин в этом доме, — говорит она своим “коллегам”, не спуская глаз с Кэла. — Думаю, следует уважить его просьбу, особенно если он отложит ружье в сторону. Только это вот никакая, к чертовой матери, не просьба, и он не собирается откладывать ружье в сторону. Он чуть шире приоткрывает дверь перед Софией Риккин и делает полшага назад. — Проходи, там и поговорим. *** Кэл закрывает за Софией дверь и ставит оружие на полку в прихожей. Лишь впустив эту холеную сотрудницу “Абстерго Хэлскейр”, он вдруг осознает в каком страшном беспорядке его квартира. Посуда, немытая с утра, джинсы, сползающие с дивана, раскрытый журнал, лежащий страницами вниз на комоде — всего этого будто не существовало до её появления. София, сложив руки перед собой, осматривает квартиру. — Чудно, — комментирует она, а затем оборачивается к Кэлу. — Неплохой дом для скромного… грузчика, если не ошибаюсь? — А эти данные у тебя откуда? София улыбается чуть шире и говорит: — У вашей дочери редкое генетическое… состояние. Пока оно не будет причинять вам проблем, мистер Райдер, но её взросление может лечь на вас тяжелой ношей. Мы в “Абстерго” готовы оформить опекунство над ней. Владеет лишней информацией, говорит общими фразами — эта София либо шарлатанка, либо шарлатанка со связями. — Что еще за состояние? — Мы не склонны называть конкретный диагноз, мистер Райдер. Но мы можем вам пообещать, что с нами она будет в надежных руках. Наш генеральный директор готов лично взять девочку под свой контроль, помогать ей расти и развиваться и, конечно же, дать ей лучшее образование. Можно прожить и с обычным образованием. Тут, недалеко, и детсад есть, и школа. А расти и развиваться ребенок сможет сам — не собака же какая. Вот только Кэл соврет, если скажет, что не хочет для Лары красивого будущего, диплома какого-нибудь Университета Джона Хопкинса, автомобиля на день рождения, да и вообще — будущего, купленного не за счет конченных наркоманов. София видит колебания Кэла, подходит к нему и полушепотом говорит: — На самом деле, когда мы смотрели ваши бумаги, мы обратили внимание, что вы будто появились на свет всего полгода назад, одновременно с дочкой. Не платили налогов, не страховали здоровье, не брали кредитов, да и вообще не открывали счета в банке. Кэл косится на оружие, оставленное у двери. Бить баб — дурной тон, но у этой конкретно — он еще дурнее. Она с вежливой улыбкой продолжает: — Мы понимаем, что всякое случается. Рождение ребенка меняет людей — и мужчин особенно. Вы большой молодец, что приняли на себя ответственность, а не убежали от нее. Вашей Ларе очень повезло с отцом. — Какого хрена тебе на самом деле от нас нужно? Грубость не отталкивает Софию. Напротив, её каменная улыбка становится чуть шире. — Я вам всё сообщила, открыто и честно. Гендиректор “Абстерго” хочет, чтобы у вашей дочки появилось будущее, которое вы, не в обиду будет сказано, не сможете ей дать. Конечно, она не пропадет без вести. Быть дочерью такой важной персоны и оставаться в тени — невозможная задача, уж поверьте. Вы сможете узнавать, как у неё дела из газет или новостных сайтов. Кэл молчит — притом намеренно, чтобы молчание развязало ей язык пошире. София добавляет: — Впрочем, вы вправе отказаться. Это — ваша дочь. Вот только, пожалуйста, сдайте анализы крови, чтобы мы убедились, что у вас, как её родителя, нет этого недуга, и чтобы наши органы соцопеки не достали вас своими визитами. Представьте, какой образ вы создадите в их головах. Больной отец воспитывает больную дочь. Их будущее под угрозой. Они возьмут ваш дом в осаду. София протягивает визитку учреждения. На белой карточке, в самом углу, виднеется трехцветный треугольник — логотип Абстерго. Сдать кровь на какую-то непонятную болезнь — не такая уж и сложная задача, к тому же если она… — Анализ совершенно бесплатный, — упреждает София его вопрос. На пороге, открывая дверь, она добавляет: — Мы вас очень ждем, мистер Райдер.