«Мы - люди, которых воспитывала реальность ударами по лицу. Так что ничего страшного, если получу ещё...» — © личная цитата вашего любимого автора.
Марк со страхом понимает, с кем имеет дело. Перед ним стоит Чану, тот самый кошмар его школьных годов в Канаде. Их последняя встреча была не очень приятной: Донхёк тогда отпиздил его по полной. Но сейчас его рядом нет, и что будет теперь с Марком, когда его единственный «защитник» прогуливает пары, никто не знал. Чану озлобленно прыскает в кулак и толкает ногой Минхёна, когда тот снова пытается встать на ноги, из-за чего вновь падает лицом «в грязь» на глазах всех студентов, которым было не лень оставить свои сплетни на потом и понаблюдать за развернувшейся картиной. Марк тихо шипит от боли в ладони и старается приложить все усилия, чтобы вновь заставить себя подняться, но после третьего удара уже не в состоянии это сделать. Чану открыто наслаждается никчёмным видом канадца и отталкивает от себя Ченлэ, который пытался заступиться за друга. Чану никогда не ходит один: рядом всегда стоит его приближенные, личная свита в лице пяти человек. И как раз те самые пять человек теперь занялись пересчитыванием костей Лэлэ, пока их главарь пиздил Минхёна. Конечно, когда рядом столько свидетелей, особо попадаться на глаза не хочется, поэтому он оттаскивает Марка за шкирку в ближайший туалет.
Чану толкает Марка ногой в спину, тем самым заталкивая в просторный университетский туалет. Он откидывает рюкзак в сторону и подходит вплотную к Минхёну, заглядывая прямо в глаза и придерживая его за воротник потасканной рубашки. Ли трясущимися руками, словно те уже забыли, как набивать всем морды, пытается отцепить от себя парня, но получается не очень. Вместо этого становится все только хуже, когда Чану проезжается своим кулаком по острой и бледной скуле канадца. Чану ненавидел Марка с самой первой встречи, буквально проклинал всё его поколение, когда видел темную макушку где-то неподалеку и мечтал набить морду любому человеку, который готов был помочь Минхёну и заступиться за него. Он считал, что Марк - мусор, от которого нужно было немедленно избавиться, стереть с лица Земли подобных товарищей или в крайнем случае отгородить от общества. Хотя, если честно, он сам не знал точно, за что так сильно ненавидит этого человека. Возможно, потому что Марк красивый, умный, обаятельный, желанный, перспективный, а он - нет?
Хотя таковым сам же Ли себя не считал. Он всё ещё твердил себе про бесполезность своего существования, а ведь знал, что заниженная самооценка и неуверенность в себе порождают в человеке чувство беспомощности и развивают комплекс неполноценности. Но когда каждый день слышишь о себе гадости, тебя запирают в кабинке туалета, выливают на голову в столовой суп, избивают до полусмерти ногами и кулаками после школы, причитая о том, как такого урода ноги носят, начинаешь сомневаться, а действительно ли ты такой офигенный по жизни? Марк это пережил. Ему с головой хватило оттирать ещё не засохшую кровь с воротников рубашек, зашивать порванные рукава и пришивать по-новой оторвавшиеся лямки рюкзака. Он уже сполна настрадался и наплакался в школьном туалете в самой дальней кабинке, где буквально каждый сантиметр ущербной стены был изрисован о том, какая Марк шлюха, словно придавал ещё больше драматизма в сложившейся ситуации. Его ненавидели только потому, что главная сучка школы терпеть не могла присутствие канадца. Только из-за его личной неприязни страдал Минхён больше всего, и никто за него не мог вступиться.
Он не Джемин, у него своего ангела-хранителя Донхёка нет.
Вот и сейчас, когда в очередной раз лицо Минхёна знакомились с холодным кафельным полом туалета, ему на ум пришло понимание того, что совсем скоро, если он не уйдет из этого универа, то либо умрёт от потери крови, либо окончательно сойдёт с ума и станет параноиком. Он не один попал под горячую руку, его друг, известный своим не менее истеричным характером китаец, страдает в коридоре, пока здоровые лоси избивали его, как боксёрскую грушу, только потому, что он поддерживал Минхёна. Чану совсем не щадит бедное, неокрепшее тело: избивает так сильно, как только может. А Марк даже не закрывается и не пытается увернуться. Наоборот принимает все удары на себя. А какой смысл скрываться, если все равно рано или поздно достанется? Уж пусть лучше сейчас он хорошенько преподаст урок Марку, чем потом, копя внутри себя все свои обиды, это все выльется в неприятные последствия. Марк лишь мысленно умоляет, чтобы кто-нибудь сейчас их нашел, заметил, как издеваются над его телом, и прекратил это безумие. Он надеется, что сейчас мимо пройдет какая-нибудь уборщица и вызовет полицию.
Или же придут на помощь старшекурсники: ребята посмелее и побольше в комплекции. Надеется, что они смогут оттащить Чану и познакомить уже его лицо с мраморной стеной туалета, а лучше с грязной водой в унитазе, там этому лицу самое место. Минхён продолжает содрагаться в судорогах от боли и стонать, зажимая руками себе рот, ибо знает, что если привлечет лишнее внимание, то станет только хуже. Он пытается переключить свое внимание на что-нибудь постороннее, чтобы не было
так больно. Пытается сфокусироваться на том, что рано или поздно это закончится, и Чану его снова оставит наедине со своими разбитыми скулами, коленками и губой. Минхён по-прежнему считает, что от физической боли можно отмахнуться, с ней можно бороться, о ней можно забыть на время. Боль, словно живая: она пульсирует, дышит, хочет жить. И если ты знаешь, что боль не всесильна, то с ней можно договориться, победить её. Другое дело холод. Он бездушен и безучастен ко всему живому. Холод опасен, и если поначалу он тебя мучает и обжигает пальцы, то потом просто пытается усыпить, принести ложное тепло и спокойствие, унести как можно скорее сознание в бесконечную реку забвения и снов, которая впадает в море Смерти. А ему от нее осталось пару шагов.
Марк будто балансирует на грани жизни и смерти, особенно резко это начало ощущаться последние годы, когда денег едва хватало, чтобы свети концы с концами. Он будто рефлекторно цепляется всеми пальчиками за эту жизнь, пытается найти счастья в повседневных вещах, таких как: поход в универ, работа, учёба. А она в ответ нагло ускользает и оставляет вновь у разбитого корыта, заставляя бросить все свои мечты в дальний ящик, покрытый пылью хрупкой надежды и веры. Как там говорится? «Надежда умирает последней?» Ну да, так вот в его случае она умерла ещё когда жизнь познакомила его с несправедливостью жития и жестокой реальностью. Когда стекла в розовых очках треснули одномоментно и явили перед собой истинный мир, где каждый думал только о себе и как прикрыть свою жопу. Он никогда не просил ничего экстраординарного: лишь спокойную жизнь где-нибудь на окраине Ванкувера с любимой под боком и большой дружной, любящей семьёй. Неужели так сложно даровать абсолютно обычную, ничем не примечательную, обыденную жизнь, в которой просыпаться каждый день и радоваться новому дню для Марка станет хобби?
Кто решает, кому какая судьба достанется? Кому писать жалобу? Марк не прочитал мелкий шрифт в пользовательском соглашении? Где он так согрешил, что теперь жизнь издевается над ним, как только может? Да, мы не вспоминаем про наши души, пока они не заболят, но разве это то, ради чего можно дальше жить?! Каждый день просыпаться с болью в сердце, с каким-то странным чувством тошноты от жизни, наблюдать в зеркале за тем, как сквозь белоснежные впалые щёки виднеются тёмные вены, как по ним течет кровь, а острые тазобедренные косточки буквально прорывают пижамные шорты на бёдрах и грозятся вывернуться наружу? Наблюдать за тем, как стрелка весов стремительно пытается перевалиться через 50 килограмм, но почему-то продолжает стоять на месте, не двинувшись?! Или терпеть жуткую боль в животе, надеясь, что это не очередной признак вернувшейся анорексии?! И ведь Марк совсем ни в чем не виноват, так почему же жизнь так жестоко с ним распорядилась? Почему кто-то имеет право его за это ненавидеть и избивать? Чану так пытается лишить его жизни или что? Так Минхён и сам не прочь покончить с собой где-нибудь в подворотне со вскрытыми венами или напившись таблеток. Убить самолично себя он всегда успеет, а вот выбраться из этой жопы - нет.
Веревка и табуретка всегда окажутся под рукой, острое лезвие всегда успеет пройтись поперек выпуклых вен, а таблетки будут лежать на видном месте. Все будет заранее подготовлено. Гораздо сложнее пытаться взять себя в руки, чем позволить себе сойти с ума и сдаться. Легче прикинуться жертвой и поплыть по течению, чем противиться ему, переплывая реку поперёк. Минхён много раз пытался заставить себя жить, ради матери, которая после его смерти уж точно окончательно замкнется в себе, ради Джено, который и так лоботрясничает, а уж потом и вовсе забудет о своих обязанностях нынешнего старшего брата, ради Мии, которая любит его всем своим сердцем и желает, чтобы братик всегда был рядом. Только эти три человека всё ещё держали его в этом мире. Отец бессовестно покинул их семью семнадцать лет назад, и с тех пор вся ответственность лежала только на Марке. Он кормил, поил, одевал свою семью. Из его подработки вскоре полностью состоял семейный бюджет. Пускай немного, зато хватало. Но иногда он так уставал от роли «отца» семейства, что хотелось порой просто опустить руки, забиться в угол и расплакаться. Так сейчас, когда очередной удар приходил ему в область солнечного сплетения, он мог вновь подумать о смерти.
Однако его ранние молитвы о спасении Всевышний словно услышал, и совсем скоро удары прекратились. Марк был не в силах запрокинуть голову наверх, открыть глаза и посмотреть, что же случилось, но он отчётливо слышал до боли знакомый голос, который в очередной раз спасал его. Он слышит, как Чану испуганно пятится назад, прижимаясь к холодной стене, а Донхёк, вовремя ворвавшийся в туалет, наступает прямо на него. Хёк опускает взгляд вниз и видит практически в бессознательном состоянии Минхёна. Его руки намертво приклеились к лицу, они все были в крови, колени разбиты, рука, обвёрнутая в бинт, слегка кровоточила. Он даже не подавал голоса: не всхлипывал, не просил о помощи. Просто лежал и, кажется, был не совсем живой. Хэчан стиснул зубы и резко повернул голову в сторону Чану, который и так уже наваливал третью кучу в штаны. Он жалостливо просил прощения и чуть ли не раскланивался перед Хёком, как перед своим господином. Пшеничный всем сердцем ненавидит две вещи в своей жизни: ложь и лесть. А ещё больше, когда они совмещены два в одном и вытекают из уст человека, лишь для того, чтобы убежать от ответственности.
— Ты со всеми так общаешься: объясняешь смысл жизни, прижимая лицо человека к грязному полу и разукрашивая его кровью? - Хёк переступает тело Марка и хрустит пальцами на руках, запугивая.
— Н-нет, я н-ничего не делал. Он сам полез..он с-сам меня с ног сбил, я п-просто...
— Трус, - Хэчан замахивается и Чану прилетает ровно по челюсти, отчего он, пошатываясь, стекает медленно по стеночке. — Э-нет, сладкий, мы с тобой ещё не закончили.
Донхёк поднимает парня за воротник и снова отправляет его в нокаут кулаком по скуле. Он не скупится на удары: попадает прямо по тем слабым точкам, от которых у Чану ноги подкашиваются. Вскоре на это зрелище прибегают и другие студенты, присвистывая. Донхёк уже успел надрать задницу и сообщникам Чану, которые жестоко избивали Ченлэ в коридоре. Китайца он оставил на Ёнсу, старосту факультета, которая поклялась отвести его в медпункт. Не то чтобы Донхёк чувствует себя супергероем, просто Лэлэ вроде как нынешний лучший друг Джемина, а своих в беде не бросают. Но вот, что касается Марка, так это Хёк, скорее всего, по инерции защищает или же нет? Минхён откашливается кровью и дрожащими руками щупает пол рядом с собой, пытаясь встать на ноги. Он дезориентирован и не может сфокусировать свой взгляд на чем-то одном: все в глазах расплывается и превращается в разноцветную кашу. Гул от наблюдающих студентов добивает окончательно, и Марк устало прикрывает веки, теряя сознание. Донхёк, довольный результатом своего мордобоя, отпускает воротник избитого Чану и подходит к только что прикрывшему глаза Минхёну.
— Эй, придурок, очнись, - он хлопает его по щекам, но ни одна мышца на лице канадца не дёрнулась.
Тогда Донхёк аккуратно приподнимает голову парня, а дальше подхватывает на руки, совсем не чувствуя веса Марка, словно он держал какую-то пушинку. Всё же такую ненормальную худобу Хёк видит впервые, даже Джемин, у которого видна каждая косточка на теле, не сравниться с тем, которое имеет Минхён. Они оба, словно два живые анатомические пособия для изучения человеческого тела: кожа настолько бледна, что порой кажется прозрачной, а значит, можно разглядеть и вены, и артерии, и капилляры, кости и позвонки можно пересчитать по пальцам, наверное, даже все двенадцать рёбер возможно разглядеть на их теле. Однако, имея такую болезненную худобу, при встрече с Марком и Джемином не скажешь, что они страшные и похожи на покойников. У них каким-то странным образом довольно гармонично всё смотрится и складывается в одну идеальную красивую картинку. Нет даже намека на малейшие недостатки во внешности. Хотя Марк все же в этом плане немного плоский, а вот Джемин, да с его-то округлыми формами, вообще конфетка и мечта каждого мальчика. У него есть за что подержаться, а Минхёну нужно немного нажрать вес, а там, глядишь, и попка появится.
Если честно, если бы вместо Марка там на полу лежал какой-нибудь другой человек, то у Хэчана бы даже в мыслях не появился вариант помочь человеку и отнести его в медпункт. Что-то всё же притягивало сердце Хёка к Марку, в то время как его тело наоборот отторгало. Он не знал, что в последнее время с ним происходит, почему так резко меняет свое отношение конкретно к этому человеку, ведь при первой встрече Хёк испытывал далеко не положительные эмоции по отношению к Минхёну. Он не знал, почему его сердце так быстро стучало, когда видел этого мальчишку. Оно словно выпрыгивало из груди и стучало где-то в висках, а кровь закипала. Оно рвалось наружу, почему-то хотело сбежать от своего хозяина только тогда, когда рядом билось ещё одно маленькое сердечко, наполненное болью и страданиями. Марк и Донхёк не просто люди с похожей сложившейся непростой жизненной ситуацией, они что-то больше. Их связывает между собой чуть больше, чем просто одна судьба на двоих. Но пока что эту связь они оба не могли понять и что с ней делать в дальнейшем тоже. Возможно, сейчас лучше оставить все как есть и пустить на самотёк. Гляди, да что-нибудь образуется.
OBLIVION
— Джено? Что ты здесь делаешь? - удивленный неожиданным визитом младшего Джемин испуганно выглядывал из-за входной двери в одной тоненькой полосатой длинной рубашке, которая едва прикрывала его бёдра.
— Был неподалеку отсюда и решил заскочить, а ещё я купил тебе поесть. Впустишь? - Ли указал взглядом на два больших картонных пакета, которые держал в руках и скептично оглядел вид Наны, от чего у него невольно поползли мурашки по коже и стало холодно смотреть на старшего.
Джемин молча отошёл в сторону, впуская в прихожую парня. Джено тут же сориентировался и снял обувь, относя пакеты на кухню, словно в своем собственном доме. Да, он был здесь лишь однажды, когда нёс на себе пьяную джеминову тушку. Поразительно то, что он с первого же раза запомнил дорогу сюда, не подозрительно ли?! Пока Джено по-хозяйски раскладывал по тарелкам роллы, токпокки и пулькоги¹, Джемин с интересом наблюдал за процессом, не замечая, как старательно облизывал в руках ложку из-под какого-то соуса. Естественно, такая махинация незамеченной не осталась, и Джено даже нервно сглотнул, видя, как старший облизывает кончиком языка холодный металл, а потом отвел взгляд в сторону, вновь увлекаясь сервировкой стола. Вообще Джено готовил неплохо, но лень-матушка всегда поглощала его с головой, поэтому сил и желания ни на что практически не хватало. Марк учил в детстве готовить хотя бы обыкновенный удон на случай, если он поздно вернётся со школы, а дома будет нечего есть. Но Джено — жопа хитрая, поэтому молча пошел дальше совершенствоваться, но быстро остыл к кулинарии и всерьез увлёкся ночными гулянками, распитием спиртного, угоном машин.
Он был главой местной школьной банды хулиганов и держал всю округу в страхе. Они, конечно, физического вреда здоровью не причиняли, но морального — да. Не так давно разрисовали машину директора ненормативной лексикой баллончиками из-под краски, а как-то раз даже подожгли небольшой магазин в доме. Вышло это, конечно, случайно, ибо у Джено мозгов вообще ни на что не хватает, и он решил проверить, работает ли зажигалка, прямо на оторвавшемся куске обоев в магазине. К сожалению, пизды они не получили, так как успели вовремя убежать и с тех пор больше не появлялись в том районе. А буквально вчера угнали какую-то весьма престижную тачку у местного олигарха и передали в руки какому-то левому чуваку, который за деньги выкупил половину стоимости машины и присвоил себе. Сейчас неизвестно, где и что с машиной, возможно, её сдали на металлолом или утопили в реке, но вряд ли пользуются, так как в салоне был жучок, и он отслеживал место нахождения автомобиля, посылая сигнал владельцу. А с другой стороны им ничего не мешало уничтожить жучок, поменять номера, подделать документы и продолжить разъезжать по городу.
И даже после слов Минхёна о том, что Джено ещё успеет в своей жизни попинать хуи, а вот за голову взяться – нет, он продолжил лоботрясничать и показывать всем своим видом, что ему откровенно наплевать на все и вся. Джено просто подросток, в котором бушевала молодая кровь и требовала свободы, неприкосновенности и вседозволенности. Марк тоже был подростком, он мог его понять, но вот ему гормоны так сильно в голову не ударяли, и он не шастал по улицам после двенадцати ночи. Комендантский час никто не отменял. Но Джено было снова похуй. Он никогда ни о чем не задумывался всерьёз: всегда жил настоящим моментом, не думал о последствиях своего выбора и уж тем более не выстраивал цепочку следственной связи, как сделал бы нормальный человек, прежде чем что-либо предпринять. Он никогда не задумывался о чувствах других, как бы не пытался их ранить. У Джено всегда в приоритете были собственные чувства и удовлетворение от жизни. И совсем не важно, какими путями он его достигал. Импровизировать по жизни стало его хобби, а от этого уже сложно отучиться.
А вот Джемин в последнее время стал как-то более внимательным к людям. Замечал любое изменение мимики на лице, читал между строк, находил скрытый смысл фразы, а его шестое чувство обострилось ещё сильнее, и он без труда мог определить, когда атмосфера вокруг была пронизана неловкостью, а когда ложным спокойствием. В связи с чем все так обострилось, он не знал. Однако лучше ему не становилось от понимания того, что теперь он мог без особого труда разглядеть фальшь в доброжелательных улыбках окружающих. Наоборот. Было порой гораздо труднее сделать вид, будто ты не понимаешь, в чем дело, и какой скрытый смысл стоит за, казалось бы, абсолютно дежурной фразой «рад тебя видеть». С ним в принципе в последнее время что-то неладное начало происходить, слишком резкие изменения никогда ни к чему хорошему не приводят. Джено видел, что старший о чем-то задумался, когда практически чуть ли не заглатывал чайную ложку, и тогда он решил обратить внимание на себя, выхватив из рук ту самую коварную ложку.
— Если ты так голоден, то можешь пока поесть огурцов. Вон те, лежащие на тарелке, я их только что помыл, - Ли заправляет выбившуюся прядь волос за ухо и продолжает усердно нарезать помидоры, а потом красиво раскладывать цветочками на тарелке.
— Зачем ты помогаешь мне? Ты мне ничего не должен и я тебе тоже, так в чем дело? - Джем отправляет в рот несколько кусочков огурцов и потирает больное запястье. Жжётся.
— Сам не знаю. Ноги сюда притащили. А что? Тебе неприятна моя компания?
— Нет, просто это странно. Сначала отправляешь Ченлэ куда подальше и сам пьяного отводишь домой, потом ни с того ни с сего приходишь ровно в тот момент, когда действительно нужна была помощь, а теперь ещё и готовишь для меня. Если тобой движет чувство долга, то спасибо, можешь идти, я сам себя покормлю, - Нана слезает со столешницы и подходит к беловолосому вплотную, стараясь выхватить нож, но Джено не пальцем желанный, поэтому уворачивается и, воткнув вертикально столовый прибор в разделочные доску, поворачивается всем корпусом к рыжеволосому, двигаясь в его сторону и заставляя вжаться в столешницу.
— Детка, если бы я здесь был из-за чувства долга, меня давно бы здесь не было. Так что сядь на жопу ровно и жди, пока я дорежу, - Джено подхватывает ничего не подозревающего Джемина под бёдра и усаживает назад на столешницу, тут же вновь принимаясь резать помидорчики, а у Наны внутри весь мир рухнул, когда его попка почувствовала впервые за два года прикосновения сильных мужских рук.
— Э-э-э... необязательно было таким насильственным путем сажать меня на столешницу, - а ещё у него щёки покрылись красными пятнами. Ты влип, На Джемин.
— И не говори, что тебе не понравилось.
— Что?
— Что?
Джемин в шоке распахивает настолько широко глаза, как только может, и нервно кашляет. Джено усмехается и выкладывает на стол последние тарелки с едой, жестом приглашая хозяина присесть и отведать блюда. И действительно, Джемин даже не пытался сказать, что ему не понравилось. Скорее всего, просто от неожиданности подобные слова вылетели из его рта. Ему давно так никто не язвил и без капли намеков, прямым текстом не говорил, что его ягодицы - тот ещё запретный плод, за которой хочется подержаться. Джем какое-то время пытается придти в себя после недавнего происшествия и, стряхнув с себя наваждение, садится за стол напротив Джено. Он берет в руки палочки и отправляет в рот первый кусок мяса. Из-за того, что рукав большой рабушки сполз с левой руки до локтя, совсем недавние порезы «огоголились», а запекшаяся кровь заблестела на фоне солнечных лучей, исходящих от приоткрытого окна. Джено даже палочки из рук выронил, когда его взгляд уцепился за не совсем привлекательные запястья, утопающие в кровяных порезах.
Теперь страшная догадка Джено о том, зачем парню понадобились медицинские бинты в таком количестве и перекись, оправдалась. Ли, затаив дыхание продолжил наблюдать за тем, как ничего не подозревающий Джемин ковырялся палочками в самгёпсале, совсем не понимая того, что он только что сделал. Будь Джено менее воспитанным человеком (о да, хоть здесь Марк постарался на славу) он бы начал показывать пальцем на порезы и кричать от ужаса, но его внутренний голос говорил о том, что лучше промолчать и подождать, пока рыжеволосый сам не захочет об этом поговорить. Ведь нельзя навязывать свою помощь, а что, если он этого не хочет? Что, если он просто натворил глупостей и хочет об этом поскорее забыть, предварительно забинтовав все плотной тканью? Да, даже если не так. Жизнь На Джемина ни коим образом не должна касаться Ли Джено, он не маленький, сам со всем справится, а если нужна будет помощь - обязательно попросит, разве не так? Только из этих соображений и дружеских побуждений Джено безмолвно продолжает есть, изредка косясь на Джемина. Он с таким аппетитом уплетал принесенную еду, что хотя бы это грело Джено душу.
После еды и тридцати минут неловкого молчания Джемин встаёт из-за стола, чтобы перенести грязные тарелки в раковину и помыть. Джено молниеносно подрывается с места и вызывается помочь в этом, на что Джемин отказывается и говорит, что тот и так слишком много для него сегодня сделал. Однако Джено не пальцем деланный, поэтому с возгласами возражений со стороны Наны принимается начищать губкой посуду. Джем лишь удручённо вздыхает и разводит руками в стороны, отправляясь оттирать тряпкой пятна на скатерти. Запястья начинает жжечь ещё сильнее после того, как тряпка касается скатерти, руки делают первые поступательные движения, отстирывая. Мин, поджав губы и нахмурившись, продолжает свое дело, игнорируя капельки крови, которые покатились вниз, пуще прежнего пачкая скатерть. После таких порезов руки должны находиться в покое как минимум ещё несколько дней, но Джемин, видимо, нарочно делает себе больно и прикладывает ещё больше силы. Он выпадает на какое-то время из реальности, поэтому просьбу Джено о полотенце дважды пропускает мимо ушей. И это не остаётся незамеченным.
— Джемин? Что ты делаешь? - Джено поворачивается в сторону рыжеволосого и резко выдёргивает тряпку из рук старшего, хватая его за здоровый локоть и, тем самым поворачивая запястье к себе поближе, чтобы посмотреть, как капельки крови узорами растекались по бледной изуродованной коже. — Ты в своем уме? Зачем трёшь, если больно, или ты мазохист?
Джено молча хватает свой белый пакет из аптеки и достает оттуда все самое необходимое, усаживая Джемина обратно за стол. Он, конечно, не врач и как правильно обеззараживать раны его никто не учил, но тот случай с Марком ему запомнился надолго, поэтому он в страхе, как под гипнозом, запомнил каждую деталь той ночи, каждое действие, необходимое для устранения риска попадания бактерий в открытую рану. Джено, несмотря на все возражения, промочил ватой с перекисью края порезов, а потом и их центр, не забыв подуть на ранки, а то всхлипы и визги сверху готовы были разорвать его барабанные перепонки. Он нежно обхватил второй локоть и сделал с правым запястьем тоже самое, обеззаразив и перемотав порезы. Все это время он молча выполнял свою работу затаив дыхание. В его голове было лишь одно желание: помочь Джемину пережить этот кошмар как можно скорее. Закончить эти мучения вместе с ним и показать, насколько красочна и многогранна жизнь вне домашних стен. Но в одном он совершенно точно ошибался. Проблема была не в домашней стене, за которую Джем якобы боялся зайти. Проблема была в той стене, которую он построил сам в своем сердце после ухода одного очень ценного человека, который после себя оставил сплошные руины.
Проблема была в той стене, которую возвёл Джемин в надежде, что его больше никто и никогда так не обманет, если он не будет выходить в открытый контакты с людьми, не будет им доверять. Она удерживала его мечты, желания, надежду на долгую счастливую жизнь. Она не позволяла ему выйти за её пределы, крепко сдерживала оборону даже самых подлых парней, которые пытались втереться в доверия Джемину, чтобы потом использовать и бросить. Джено же был другим. Джемин с их первой встречи это понял. Он не пытался показаться идеальным, не хвалился своими хорошими манерами, богатством, красотой, влиянием. Он лишь показывал себя таким, какой он есть. Без капли фальша и лести. Уж в этом-то Джем разбирался. Джено лишь искренне желал старшему счастья и не хотел стать причиной его слёз. Он не настаивал на своем присутствии в его жизни: если Джемину было бы лучше без него, то Джено бы ушёл, закрыл за собой дверь и больше не возвращался. Он человек слова, всегда отвечает за свои поступки, пусть все вокруг думают о нем обратное. Пускай даже Марк думает, что его младший брат несерьёзный лоботряс, но ради Джемина он будет другим, и он поменяется, расставит свои жизненные ориентиры по-другому, если это потребует сам Джемин. Он всё ради него сделает.
— Послушай, я не хочу начинать долгий разговор, но мой тебе совет: если действительно хочешь с собой покончить, спрыгни с высотки. Смерть наступит быстрее, и ты даже не почувствуешь боли. А если уж так сильно жаждешь пострадать, то режь в следующий раз глубже и не поперек, а вдоль вен, - Джено завязывает маленький узелок на запястье рыжеволосого, чтобы не болтались края бинта и выбрасывает в мусорное ведро испорченную скатерть.
— Ты первый, кто не читает мне нотации, а делится советами с тем, как покончить с собой. Я впечатлён. Что ещё мне предстоит о тебе узнать? - Джемин криво улыбается и прячет руки в карманах рубашки. — Как много ты в себе таишь? Поделишься своими секретами?
— Я бы с радостью, но я открытая книга. Так что все узнают о моих секретах раньше меня, - Джено устало садится на пол возле Наны и откидывает голову назад, опираясь спиной о стену. — Я лишь могу предположить, зачем ты это делаешь: вскрываешь вены.
— Хм, надо же? Попробуй.
— Я не психолог, но, по-моему, очевидно, что все проблемы из детства. Тебя били? Или ты что-то увидел, с чем твоя детская психика не смогла справиться, и ты теперь не можешь остановиться? Считаешь, что физическая боль перекроет моральную?
— Хорошая попытка, но нет. Ты не назвал главную причину. Несомненно, мое детство кишит не самыми приятными воспоминаниями, и один случай действительно стал одной из причиной того, что у меня поехала крыша. Однако этот случай не заставил меня вскрываться всю последующую жизнь. Было ещё кое-что. Вернее, кое-кто, - Мин замотал головой, словно отгонял те воспоминания о
нём.
— Расскажешь мне о
об этом?
— Нет, даже не проси. Лучше ответь мне: ты когда-нибудь задыхался от боли? Если нет, то надеюсь, ты никогда не испытаешь это чувство. Чувства, когда твой крик обжигает горло, когда глаза полны слез и хочется умереть. И ты крушишь все на своем пути, не обращая внимания на боль, которую ты причиняешь себе сломанными вещами. Когда все внутри сжимается и как будто кровоточит. А потом резко заканчиваются силы, ты падаешь и лежишь. Ты можешь лежать так часами, без движения, еды и воды. Это вторая стадия боли — оцепенение. Третью ты познаешь, когда придется встать и жить дальше. И единственное, что я могу сказать, это то, чем ниже я падал вниз, тем быстрее терял связь с внешним миром и вспоминал свое прошлое. Это особенность человека. Ему нужно что-нибудь с собой сделать, рискнуть своей жизнью, чтобы вспомнить или чтобы вспомнили о нём.
— И что вспоминаешь ты?
— Человека, который сделал мне больно. Я хочу его забыть, но не могу. Теперь не могу. Мне было настолько больно, что дальше не хотелось жить. Знаешь, это вошло в привычку: приходить домой из школы, запираться в ванной и ровными линиями располосывать вены. Мне было противно даже самое незначительное воспоминание о
нём. Я глотал столько таблеток, бился головой об бетонную стену, принимал сомнительные лекарства. И все это было ради того, чтобы забыть, вычеркнуть из памяти
его имя и всё, что с ним связано. Только потом выяснилось, что те самые лекарства оказались обычным героином, и я ежедневно собственноручно вкачивал в себя очередную дозу наркотиков. От той боли в груди, которая переполняла меня тогда, хотелось лезть на стену. Хотелось выть и громко кричать. И как широко я не раскрывал рот, оттуда все равно не шёл звук. Я будто «кричал» в пустоту. Вокруг была тишина. Тишина,ю длинною в вечность, и в такие моменты гораздо сложнее держать себя в руках, не сойти с ума. Я знал, что уже мне
его никто не вернёт. Я давно упустил момент, когда вновь разрешил этим воспоминаниям овладеть мною, хотя знал, что глупо продолжаться цепляться за них. А вскоре и вовсе осознал, что перестал
его ненавидеть, и тогда всё резко изменилось. Наверное, ввиду моего нестабильного псхилогического состояния, я потерял разум, а вместе с ним и себя. Мне казалось, что я отпустил
его, но нет. Я наоборот прицепил
его к себе ещё крепче и боялся отпустить. Тогда на мою голову свалились разные мысли, и одна из них гласила о том, что чтобы перестать наконец мучиться и метаться между двумя огнями, нужно вновь рискнуть своей жизнью. Но ты меня не поймёшь. Тебе нужно самому через это пройти, чего я тебе не желаю, - Нана прикрывает глаза и сокрушенно вздыхает, кусая сухие губы.
— Почему ты думаешь, что я тебя не понимаю? Я что, не человек? Я, по-твоему, тоже никого не терял? - Джено видит, как в глазах Джемина накапливаются слёзы, а тело слегка дрожит.
