Самое потрясающее чувство то, когда ты ничего от человека не ждёшь, а он выдает тебе настоящий космос. Дарит чувство лёгкости, становится причиной приятно дрожащих коленок, зажигает внутри огонёк любопытства к новым приключениям и нежно хватает за руку, шагая вместе с тобой в неизвестность. Ради этого окрыляющего чувства мы, в свою очередь, способны стремительно распрощаться с любой из вредных привычек — бросить курить, отказаться от спиртного, перестать объедаться сладким перед сном. Но есть такие вещи, которые не поддаются силе воли. Забыть или разлюбить, к примеру. Всё, что рождается в сердце, навсегда в нем остаётся. Но эмоции не делают нас слабыми. Страх не обнажает нашу трусость. А слёзы не выставляют нас беспомощными. Они лишь демонстрируют отношение к происходящему и то, что нам не всё равно на какие-то жизненные взлёты и падения. Мы можем долго прятаться, сооружая прочные стены при общении с людьми, глубоко скрывать в сердце боль и разочарование, закрывать глаза, когда становится страшно, или лгать о том, что все хорошо и скоро всё изменится. Но от себя скрыть ничего не получится. Джемин всю свою жизнь пытался скрыть боль и обиду глубоко в сердце, не обращать внимания на родительское безразличие к нему, смириться с мыслью о том, что отец расписал планы его будущего на ближайшие лет десять точно. Принять к сведению тот факт, что его мнения в этом доме никто никогда не спрашивал и просто свыкнуться с тем, что судьба, которую лепил собственными руками На-старший, уготовила для него. Сначала Джемин пытался проявить характер, высказать несогласие и сделать всё по-своему, но с течением многих лет он просто понял, что это бесполезно и проще плыть по течению, позволить отцу руководить его жизнью и женить на том, на ком он посчитает нужным; дать ту часть акций и компании, которую он выделит на своё усмотрение. И всё бы так же шло своим чередом, если бы не ворвавшийся вихрем в серую жизнь Джемина Ренджун. Он буквально перерезал ту хрупкую красную нить обязательств, что связывало Джемина и его отца. И чуть позже Джено присоединился разрывать оставшиеся петли, чтобы окончательно подарить своему возлюбленному свободу.
После того, как Ренджун пришёл в себя прошло несколько недель. Он очень быстро шёл на поправку и это не могло не радовать Джемина. Юноша все чаще выходил с возлюбленным на свежий воздух в небольшой парк при больнице, толкая руками инвалидную коляску впереди себя и с грустной улыбкой наблюдая за тем, как сложенные руки китайца на коленях слегка сжимали больничную одежду. Да, двигаться пока самостоятельно он ещё не мог, но очень старался и каждый день, опираясь ладошками о стену, мерил маленькими шажочками свою палату. Джено навещал Ренджуна всё реже, вероятно так и не сумев смириться с выбором Джемина в пользу их обоих. Ему трудно было понять, что чувствовал все это время Джемин, как сильно разрывалось его сердце в смятении выбора, насколько тяжело было разобраться в бушующем океане романтических чувств по отношению к обоим парням. Какая-то детская зависть продолжала кружить ему голову и шептать небылицы на ухо о том, что будь Джено на месте Ренджуна, Джемин бы так не суетился возле его кровати и не плакал по ночам, сжимая в своих маленьких ладошкам до побелевших костяшек чужую холодную руку. Ренджун всё видел и был гораздо взрослее, чем эти двое. Он давно понял, что происходило с его рыжей бестией и как быстро под тяжестью сложного выбора между парнями огоньки в его глазах постепенно угасали, а губы больше не расплывались в такой широкой улыбке. Наблюдать за тем, как твой любимый человек постепенно угасает на глазах, ломается изнутри, задыхается слезами, но всё равно продолжает усердно натягивать дежурную улыбку – невыносимо больно. Джун просто не мог больше это терпеть. Именно поэтому в один такой день, когда Джемин вновь вывел его на прогулку, (уже придерживая Хуана за локоть и медленно продвигаясь под кронами побелевших деревьев, словно укутанных ручным кружевом) Ренджун присел на скамейку и, взяв в свои тёплые руки ладошки Мина, с печалью заглянул в его глаза, спрашивая:
— Чего ты боишься, м? - Джемин поднимает на него свой удивлённый взгляд и, немного пожевав губу, Ренджун продолжает: — Я же вижу, как ты себя коришь. Позволяешь эмоциям взять над тобой верх. Думаешь, я не слышу, как ты плачешь по ночам у открытого настежь окна? Расскажи мне, что с тобой происходит. Это из-за Джено? Между вами что-то случилось?
Джемин нерешительно опускает взгляд вниз, рассматривая мерцающие снежинки под ногами и тихо вздыхая. Где-то глубоко в груди каким-то маленьким обиженным зверьком неожиданно зашевелилась боль, подкатила к горлу, сжалась плотным комком и притаилась, чтобы того и гляди раствориться в его слезах. Он много чего боится, например, того, что однажды никого не окажется рядом, когда он так будет нуждаться в чьей-то любви и поддержке. Джемин не знает, с чего начать. С самого начала? Когда понял, что влюбился в Джено и не мог от него отказаться? Или с того, как после их расставания всерьез увлекся употреблением тяжёлых антидепрессантов и начал принимать снотворное, чтобы проспать чуть больше двух часов, как это происходило обычно? С того, как холодное лезвие и кровоточащие полосы на запястьях стали его лучшими друзьями? Или, когда под ногтями начала собираться пыль от штукатурки и кусочки поверхности бетонной стены вследствие того, что он со всей силы вгрызался ими в стену, царапая до крови огромными буквами одно-единственное слово:
«ненавижу»? А может быть, с того, как на языке начал регулярно ощущаться вкус металла из-за незаживающих ранок во рту: на внешней стороне щеки и губ? В какой именно момент он понял, что запутался и не способен отличить сон от реальности? Когда именно он достиг точки кипения и больше не мог держать всё в себе? Что именно стало поворотным событием во всей этой запутанной истории? Благодаря чему именно он осознал, что всё идёт через одно место и не оставляет шанса исправить ошибку, грубо допущенную из-за чрезмерной невнимательности или же наоборот, слишком жёсткого самоконтроля?
Джемин долго подбирает слова, продолжает издеваться зубами над своими покусанными губами и ковырять носком ботинка кедровую шишку под ногами. Несомненно, он хочет рассказать всё Ренджуну, но прекрасно понимает, что тому сейчас не легче и жаловаться на свои проблемы нет никакого смысла. В любом случае, в этом жестоком мире кому-то гораздо хуже, чем ему. У кого-то, может быть, совсем не осталось того, кому можно было бы пожаловаться. Ренджун готов дать время Мину ровно столько, сколько понадобится, к счастью, его у него хватит с лихвой. Поэтому он терпеливо гладит парня по руке, кончиками пальцев кружа по выпуклым косточкам и огибая шрамики на запястьях. Кажется, в этом мире нет ничего мучительнее, чем ожидание, когда ты ничего не можешь сделать и не знаешь, что именно произойдет в следующую минуту. Быть может, Джемин встанет и уйдет, махнет рукой, скажет, что не хочет с ним делиться своими мыслями и вообще здоровье Ренджуна теперь не его проблема. И будет абсолютно прав. Они друг другу ничего, по сути, не должны. По закону чужие друг для друга люди, не имеющие общую собственность или бюджет, который придется делить в случае расставания. Штамп в паспорте никто не ставил, своей фамилией Ренджун Джемина не клеймил, акции компании на него не переписывал, письменные обещания не давал, клятвами в вечной любви перед церковью никто не обменивался. По сути, их ничего не связывает, кроме чувств – тех самых, которые ни одна бумажка в мире с кучей ноликов не заменит. А все потому, что они настоящие, ментальные, быть может, не совсем естественные и противоречащие закону природы, но всё же истинные. Их нельзя пощупать, но можно увидеть, почувствовать. Возможно, именно поэтому Джемин всё ещё рядом, продолжает изо всех сил крепко держать Ренджуна за руку и уверять, что они со всем справятся, и всё у них будет в порядке, нужно только потерпеть.
— Я запутался. Не знаю, куда все идёт. Я соглашаюсь на неизвестность, но именно она, в конечном итоге, меня убивает, - шепчет На и перехватывает руку любимого, сплетая их пальцы и очерчивая плавно ногтевую пластину. — Я не хочу отказываться ни от тебя, ни от Джено. Но он просто не оставляет мне выбора, - тише добавляет он и кладёт голову на плечо Ренджуна, устало прикрывая глаза.
— Это нормально: не знать, что ждёт нас впереди. Сомневаться и метаться, пытаясь принять верное решение, чтобы всем было хорошо. Твои сомнения лишь подтверждают то, что тебе не всё равно. Ты пытаешься всех осчастливить, но при этом отдаёшь слишком много, - Хуан ласково убрал мешающуюся прядь розовых волос со лба Джемина и поцеловал в нос.
— Ошибаешься, я вовсе ничего не отдаю.
— Тебе так кажется. Самокритичность – далеко не самое плохое качество, но когда его чрезмерно много, глубоко в душе просыпается чувство жалости к конкретному человеку, безмерно обладающему такой чертой. Такие сильные люди, как ты не любят, когда их жалеют, не так ли? - китаец обхватывает лицо юноши ладошками, слегка сжимая их и, тем самым делая из джеминовых губ уточку. — А знаешь, в чем главный парадокс той неизвестности, которую ты так боишься? В том, что мы любим иллюзии за их эмоции, тайны и неизвестность. Дай нам реальность, и мы сделаем из неё иллюзию. Так что перестань переживать и отпусти всё на самотёк. Таким образом ты окончательно убедишься в чувствах мальчишки, потому что если он тебя правда любит и боится потерять, то рано или поздно прибежит под крышу жить проситься и вместо тысячи красивых слов будет доказывать свои чувства мужскими поступками.
— Почему ты такой?
— Какой?
— Правильный. Ты не злишься и не сердишься на меня, когда любой на твоём месте, узнав о том, что его любимый человек что-то чувствует по отношению к третьему лицу, поступил бы иначе. По-моему, было бы легче, если бы ты кричал на меня, высказывал свое недовольство и включил режим дикого собственника, а не это всё, - Джемин похлопал ладошкой по своим коленям, и голова Хуана сию минуту опустилась на них, в то время как рука розоволосого совершенно естественно и ожидаемо вплелась в чёрные кудри.
— А кому было бы от этого легче? Тебе? Мне?
Ему? Я так поступил, потому что мне не всё равно на твои чувства. Я ценю всё, что ты для меня делаешь и пытаюсь отплатить тем же хоть чуть-чуть, хотя прекрасно понимаю, что этот долг мне не отдать тебе ни в этой жизни, ни в любой другой. Я чуть взрослее, чем вы оба и повидал в этой жизни гораздо больше, а следовательно, могу трезво оценивать ситуацию быстрее и заранее мысленно проецировать развитие дальнейших событий. Вот и всё. Всего лишь жизненный опыт. Именно поэтому мне всё ещё кажется, что Джено передумает, переварит всё и проглотит. Он тебя любит и только идиот с этим будет не согласен. Его взгляды, поступки, слова... всё так очевидно. Молодое сердце, которое впервые дорвалось до чего-то больше, чем просто симпатия и ощутило на себе этот экзотический вихрь бушующих чувств под названием «любовь». Ты только представь, как ему сейчас тяжело, а он наверняка справляется с этим в одиночку. Вспомни себя, когда мы впервые встретились и то, что ты тогда чувствовал. Разве это могло поддаваться хоть какому-то логическому объяснению? Ни один закон физики, химии или математики не объяснит то, какой плотной завесой неизведанного и будоражащего окутывает наше сердце в эти моменты. Как сердце мучительно разрывается на части от ломки: элементарной зависимости от присутствия конкретного человека в твоей жизни, - Джун задумчиво протягивает последние слова, вероятно, прямо сейчас прокручивая их первую встречу: больницу, сбитые коленки и рассерженную мать.
— А что думаешь ты? Ты бы смог его полюбить, согласись он встречаться с нами двумя?
— Боюсь, я уже это сделал.
OBLIVION
Марк правда любит работать. Тратить свои силы в нескончаемом количестве, лишь бы достичь желаемого результата, а главное, получить от этого удовольствие. Находить подход, изучать проблему, делать какие-то выводы. Но когда работа незаметно перерастает в рабский труд, Марк готов рвать и метать. Именно поэтому он сейчас с гневным выражением лица сердито оттирает тряпкой липкие капли от кем-то пролитого сока и вслух материл всё, на чем белый свет стоит. Джемин найти работников так и не смог, да и, по мнению Марка, даже не пытался. Чего напрягаться, когда лучший друг может работать сверхурочно на «спасибо»? Это и бесит больше всего. Да, Минхён понимает, Джемину тяжело, и он всецело посвящает себя и свои силы Ренджуну, но это же не значит, что нужно забивать на учёбу и бизнес, который на зло отцу открыл когда-то по молодости-глупости, а сейчас едва покрывает расходы. Кажется, в этом помещении переживает за прибыль бара только Минхён. Он давно хотел прозрачно намекнуть Джемину о том, что если тот не в состоянии отрабатывать тот объём денег, который выделяет ему государство¹ на предпринимательство, то пора закрываться и складывать бутылки с полупустым алкоголем в коробки, унося их в неизвестном направлении. Политика Марка очень проста: либо ты продаёшь, либо – сосёшь. И в последние несколько месяцев рот Джемина, кажется, ещё не на один день не оставался без работы... Посетителей становилось всё меньше, постоянные гости приходили раз в полторы недели, а то и меньше. Однозначно, дела Джемина с каждым днём становились все хуже, но Марк по доброте душевной всё равно продолжал пахать и с широкой улыбкой на лице до боли в скулах разливал напитки по бокалам. Донхёк такой вид деятельности не особо одабривал и в первое время даже вкладывал какую-то часть своих финансов, но после ссоры с отцом у него пропала эта возможность и в кармане остались только четыре платиновые заблокированные карточки, ключи от Бугатти и квартиры-пентхауса, которую всё же отец не сумел отжать.
Основываясь на его словах, он лишил своего сына финансов в воспитательных целях. Но, кажется, ему просто надоело его содержать и это был скрытый толчок коленом под зад в самостоятельную жизнь. К счастью, Тэён продолжает опекать младшего брата и ради него даже позволил себе повысить голос на отца, хлопнуть перед ним дверью, швырнуть со стола какие-то документы, когда тот делал вид, что не обращает на него внимание. А это, поверьте, большой шаг для Тэёна – мальчика, который всегда и во всём слушался своего папочку и учился на одни пятерки, экстерном окончил школу, университет, пошел в ту область, в которую отправил его Ли-старший. Донхёк тогда был крайне удивлен, но в благодарность угостил брата ужином собственного приготовления. Тэён со смехом отметил факт того, что у него получилось впервые приготовить что-то более-менее съедобное, а не сожжённые шторы и сырой желток, приправленные листьями пожелтевшего салата, как это обычно бывает. Донхёк, вроде как принял этот комментарий в свою сторону, как комплимент и восхищение его кулинарными способностями. Он был несомненно рад тому, что хотя бы Тэён не отталкивает его, бережёт и искренне любит, дарит ту заботу и ласку, которую не было возможности получить от отца. У них были прекрасные взаимоотношения, понимали друг друга с полуслова, поддерживали, заботились. Чего нельзя сказать об отношениях Марка с Джено. Они редко когда общались по душам, кричали, обижались оба, как малые дети и даже не пытались войти в положение друг друга, чтобы прояснить ситуацию и посмотреть на проблему под другим углом. За последние пять лет они отдалились друг от друга, закрылись и не проявляли никакого желания разобраться в проблеме, которую создали же сами. Видимо, когда Марку был нужен Джено, он не нуждался в Марке. А когда все поменялось, то Марк уже не был заинтересован в обществе своего младшего брата. Очевидная человеческая психология. Правда сейчас всё вроде потихоньку вставало на свои места: Джено пару раз поинтересовался состоянием здоровья Минхёна, спросил, как дела в универе и на работе, а потом тихо шепнул
— я рад, когда в ответ услышал, что все хорошо.
Марку очень хочется почувствовать тепло младшего брата. Убедиться в том, что не зря потратил всё свободное от учебы время на воспитание Джено и заботу о нём. Убедиться в том, что он вырос достойным человеком с правильными моральными принципами и обширными знаниями в багаже жизненных испытаний. Минхён всегда боялся, что что-то он недодал своему брату в процессе воспитания, от чего-то не защитил или, наоборот, чрезмерно опекал. Время было другим, да и страна, в которой они жили раньше значительно отличается от той, где находятся сейчас. Процесс перестраивания, осваивания чужого языка и культуры, обзаведения новыми знакомствами, друзьями, ознакомления с местным колоритом и традициями – достаточно сложное испытание для человека, который всю жизнь прожил за океаном, совершенно в другом мире. Марк отчасти винит себя в том, что не смог уговорить мать остаться в Ванкувере. Переезд был обоснован не резким отсутствием материальных благ в карманах, а обычной усталостью от той жизни, которую они имели раньше. Точнее сказать, усталостью от работы по двенадцать часов днём, плавно перетекающую в ночную смену. Юн Сорим (мама Марка) думала, что в Корее, на второй Родине, её жизнь изменится. Станет легче найти работу с гибким графиком, образование для детей будет бесплатным и доступным, в конце концов, когда-то забытые родственники могли бы подсобить, если вдруг что. Но только она не учла факт того, что Корея, по сути, вторая Канада – всё тот же мегаполис с бешеным ритмом жизни, платной медициной, дорогим образованием, большими налогами и маленькой зарплатой. Разве что население — бледнокожие с узким разрезом глаз. Здесь легче не стало, что очень расстроило женщину, но несмотря на все трудности, (а их у неё в жизни было достаточно) она продолжала работать, стараться вырваться и купить нормальную квартиру в каком-нибудь благополучном районе, а не снимать однушку в опасной близости с металлургическим заводом и с трескающейся штукатуркой, к примеру. Марк старался помочь накопить изо всех сил, именно поэтому все ещё продолжал перебиваться неисчислимым количеством подработок. Погрузившись в собственные размышления, Минхён не заметил, как на его талию легли тёплые руки и по-хозяйски сжали бока.
— Привет, малыш. Ты ещё не закончил? - Донхёк уткнулся носом в затылок старшего, пальцами пробираясь под фартук и касаясь разгоряченной кожи.
— Донхёк! А если кто-нибудь увидит?! Мы ведь не в Америке живём, здесь за сжигание геев никого не сажают, - Марк шлёпнул ладошкой по только что скрывшимся под фартуком рукам возлюбленного.
— Мне всё равно. Иди сюда, - Хёк рывком повернул к себе лицом канадца и впился требовательным поцелуем в губы, кончиком языка окольцовывая чужой, а руками продолжая водить по телу, поднимаясь чуть выше и достигая постепенно набухающих горошин сосков. Марк сжался, всё ещё держа в руках мокрую тряпку, которая, в конечном итоге, оказалась на полу, а маленькие ладошки на широких плечах, вжимая парня в себя.
— К тебе или ко мне? - нехотя отрываясь от сладких губ, ласково шепнул на ухо Хёк.
— Ко мне. Сегодня выписывают Ренджуна из больницы, Джемин с Джено наверняка потащат его куда-нибудь развлечься, а Ченлэ с Джисоном на выходные уехали в Пусан, так что квартира свободна.
Донхёк с улыбкой до ушей заключает парня в объятия, вылезая из-под фартука и чмокая в нос. Найдя в карманах ключи от машины, он, размахивая ими перед носом канадца, словно молча спрашивая, не соизволит ли старший прокатиться с ветерком на его новой малышке, купленной на очередном аукционе, где собираются только сливки сливок и торгуются за очередной бездушный металлолом, подталкивает парня к выходу, по пути снимая с него фартук и милый беретик. Совсем недавно ему удалось подкупить своей обворожительной улыбкой одного сотрудника в компании Тэёна, когда он приходил к нему, чтобы помочь разобрать какие-то документы с наследством. И совершенно «случайно» этим сотрудником оказался миловидный мальчик, недавно окончивший университет и уже успевший стать главным специалистом в компании в области кибербезопасности. Вот так стрельнув пару раз глазками в его сторону, облизав кончиком языка верхнюю губу, сексуально зачесав пятерней нависшую чёлку со лба и плавно повиляв бёдрами перед его носом, и уже мальчик-цветочек успешно изучен по всем параметрам и пойман в ловушку. Да, Донхёку пришлось сыграть крайне увлеченного человека в присутствии этого до невозможности наивного парнишки. Поболтать с ним, построить глазки, расстегнуть верхние пару пуговиц, оголив выпирающие ключицы, случайно соприкоснуться руками, наклониться, чтобы обжечь своим дыханием покрасневшие мочки уха собеседника и наконец прошептать сладкое: «какие у тебя сегодня планы на вечер?» Но, как говорится, бесплатный сыр бывает только в мышеловке. Прочитав бегло глазками на бейджике
«Чон Ёну», Хёк потом целый вечер ласково шептал производные милые сокращения от этого имени и уголками губ так невинно улыбаясь. И когда мальчик был окончательно пойман на крючок, Донхёк привёл его уже домой в романтический полумрак, и обломал Ёну по всем фронтам. Вместо нежных поцелуев, жаркого секса, плавно перетекающего в ленивое утро в обнимку, Чон получил всё те же щенячьи невинные глазки и фразу «хён, а не переустановишь мне виндоус, а то ноут тупит жёстко». Такого предательства парень не ожидал, но и в защиту своих надежд и желаний тоже не мог ничего предъявить; Донхёк ничего ведь не обещал, о сексе в открытую тем более не говорил. Поэтому наивный кудрявый блондин, отчаянно вздохнув, поплёлся в гостиную за ноутбуком. Спустя несколько дней после их знакомства Ёну все же так и не смог отпустить свои мечты и планы на Хэчана, а тот активно пользовался положением и попросил парня взломать банковский счёт отца, чтобы вернуть себе свои заблокированные карточки с денежками на счету. Хёк вообще живёт по принципу: дают – бери, бьют – беги. Поэтому для него не составило особого труда попудрить мальчику слегка мозг и извлечь из этого свою максимальную выгоду. Ох, уж это воспитание братьев Ли; один сажает цветочек, бережно ухаживает за ним, поливает, разговаривает, поддерживает нужную температуру, а другой – ссыт на него и пытается убедить брата, что это правильное решение: природное удобрение как-никак.
Таким образом, Донхёку удалось вернуть свои золотовалютные средства, а вместе с ними купить новую тачку и ещё пару безделушек, которые в процессе сожительства подарит потом Марку. Конечно, сначала Минхён с вопросительно изогнутой бровью оценивающим взглядом одаривает кожаный салон новой «малышки» Донхёка, но всё же потом садится внутрь и, не задавая лишних вопросов, утыкается в телефон, чтобы проверить чат и отправить парочку сообщений Джемину с просьбой быть осторожным и сильно не перенапрягать только недавно окрепший организм Ренджуна. Ох уж эти китайцы: от них столько проблем и переживаний. Марк, конечно, скептически отнёсся к выбору Джемина, ведь китайский народ в принципе не вызывает доверия априори, а если ещё и богатый, со своей компанией и запутанной семейной трагедией – вообще вызывает только желание поскорее смыться, чтобы не чувствовать эту давящую ауру. Но всё же это желание самого Джемина – быть рядом с этим человеком, и Марк ничего не может с этим поделать. Даже, если очень хочется обезопасить друга. Даже, если кажется, что эти отношения принесут ему лишь боль, страдания и сожаления. У каждого из нас ведь разное видение на, казалось бы, одни и тех же вещи. Долго сидеть в телефоне у Марка все же не получается; Хёк жаждет внимания и не терпит, когда его нагло игнорируют. Особенно, когда соблазнительные ножки в обтягивающих джинсах вообще никак не реагируют на приземлившуюся на них широкую ладонь, что требовательно сжимали бёдра. Минхён специально делает вид, будто действительно увлечён беседой в чате, но Донхёк тоже не пальцем деланный, и уже через минуту плавно повёл рукой чуть выше, задевая чувствительную зону и останавливаясь в опасной близости с пахом. Марк сдавленно рычит и откладывает гаджет в сторону, устремляя свой взгляд на смотрящего на дорогу Донхёка, словно молча спрашивая:
«Ну и чего ты от меня хочешь?» Парень широко улыбается и отрицательно мотает головой, мол:
«Нет, милый, все в порядке, общайся дальше». Марк закатывает глаза и театрально вздыхает, пальцами чуть оттягивая ремень безопасности, чтобы подвинуться к парню поближе и поцеловать его в щёку. Донхёк победно улыбается, капризно, словно маленький ребенок, которому не дали конфетку в красивой обёртке, прося ещё пару заслуженных поцелуйчиков.
Остаток времени они доезжают в тишине, каждый увлеченный своим делом: Марк разговаривал с мамой по телефону, которой волшебным образом удалось сбежать от сестры из Пусана и уже находится на пол пути в Сеул, а Донхёк всё так же внимательно следил за дорогой, краем уха улавливая фразу женщины о том, что её заберёт Джемин, (она успела с ним познакомиться, когда тот приезжал навещать Джено и, признаться честно, Нана произвел на неё неизгладимое впечатление) а Ченлэ передаст через него второй дубликат ключей от квартиры. Конечно, Марк тут же с ужасом мысленно долетает до их с Ченлэ берлоги и пытается поднять разбросанные вещи, кисти, протереть пыль, уже давно гуляющую пешком по квартире, в то время как Хёк только припарковывает машину у подъезда. Хэчан ловит Минхёна где-то в прихожей смазанным поцелуем в шею, прижимает грудью к стене и возвышаясь над ним. Брюнет срывает жаркий поцелуй с потрескавшихся губ Донхёка одним лёгким движением, обнимает за плечи и встаёт на носочки, вытягивая шею, чтобы дотянуться. Воздух вдруг обретает особый запах, температура повышается на несколько градусов выше, а глаза загораются ярче. За несколько месяцев отношений Донхёк изучил телом Минхёна от и до: узнал,
где и
как именно Марку приятно, как много времени нужно потратить, чтобы возбудить Марка, и насколько его может хватить. У него ещё никогда такого не было. Сердце с таким ритмом
никогда не билось, глаза с такой частотой
никогда не моргали, губы с такой страстью
никогда не впивались в чужие, язык с таким отчаянным желанием
никогда не сплетался с чужим, пальцы с таким сильным тактильным голоданием
никогда не касались чужих, тело с такой невыносимой требовательностью
никогда не жаждали нежных объятий. С Марком всё было впервые. И мир смотрелся иначе, и лучи преломлялись под другим углом. Они так увлеклись друг другом, вжимаясь всем телом и отчаянно целуясь, словно это их последний день, что не заметили, как входная дверь со скрипом открылась, и на пороге удивлённо застыла сгорбленная фигура женщины с пакетами.
— М-марк?
Минхён резко распахнул глаза и оттолкнул Донхёка от себя, испуганно глядя в проём двери, где стояла его мать с не менее удивлённым выражением лица. Она раскрыла рот ещё шире от изумления, когда Донхёк повернулся к ней лицом и растерянно уставился на неё обеспокоенным взглядом, кусая губу. Немая сцена повисла в пространстве на мгновение. Сорим узнала в этом высоком пшеничноволосом парне с широкими плечами того самого вечно улыбающегося, светлого и безумно милого мальчика с фотографий, чьи тёплого шоколадного цвета глаза всегда сияли новыми идеями и жаждой приключений. С тех цветных фотографий, которые отсылала ей Юльбин, надеясь, что однажды им удастся поговорить с глазу на глаз, разъяснить ситуацию и познакомить своих детей. Как-никак лучшими подругами ведь были. Конечно, Донхёк был безумно похожим на свою мать; чёрт, Юльбин в нём преобладало гораздо больше (если не вообще полностью), чем Рювона. Он и улыбался так же, и бегал растерянным взглядом по комнате, сомневаясь, стоит ли покинуть место постепенно накаляющей обстановки. Сорим роняет пакеты, падая на колени и хватаясь за сердце. Марк быстро подрывается с места, в два прыжка преодолевая расстояние между прихожей и проёмом, плюхаясь на колени рядом с матерью и накрывая её ладони, сжимающие сердце, своими. Донхёк на секунду вновь теряется в пространстве и с явным опозданием приземляется рядом.
— Нет, не смей меня трогать! - женщина инстинктивно бьёт ладонью по тянущейся к ней руке Хэчана и пятится назад, словно минутой ранее увидела призрака. — Как ты мог? Марк? Ты...с ним?! Как ты мог так со мной поступить?!
— Мама! Пожалуйста, успокойся, дай я всё объясню. Где у тебя болит? Сердце? Опять приступ? Донхёк, вызывай скорую, чего ты смотришь?! - Минхён истерично рылся в голове, пытаясь вспомнить хоть что-то из практической части анатомии, что он изучал на протяжении долго периода времени, чтобы определить причину возникновения приступа и дальнейшие действия для разрешения проблемы.
— И ты не смей тянуть свои руки! Я ведь вырастила тебя, как мне показалось, хорошим человеком. Потратила на тебя столько лет своей жизни, и что я получаю взамен?! Ты гей и любишь этого мужчину?! Все надежды были только на тебя! Я знала, что у Джено не будет нормальной жизни, но ты... У тебя-то все должно было получиться! Где я ошиблась, в каком моменте я свернула не туда, что не заметила того, что с тобой происходило? - Сорим со слезами на глазах кричала и вертела головой, не веря в происходящее – для неё это было таким ударом.
— Вы? Его вырастили? Столько лет вашей жизни, потраченных на его воспитание? Аджумма, даже не смейте такое говорить. За, как вы выразились, достойное воспитание «хорошего человека», благодаря которому вырос ваш сын, «спасибо» нужно сказать ему самому. Это, в первую очередь, его заслуга, не ваша. Он всю свою жизнь полагался исключительно на себя самого, прыгал выше головы, рано повзрослел, зачитывался книгами и не спал ночами лишь для того, чтобы сдать с отличием все экзамены и поступить на бюджет в достойное образовательное учреждение. Потому что прекрасно осознавал, что ему никто не поможет, не защитит, не обнимет, утешая и уж тем более не сделает что-то за него. Марк рос идеальным ребёнком, потому что не хотел лишний раз доставлять вам проблем, ибо видел, как вы убиваетесь на работе, страдаете от недосыпа и постепенно замыкаетесь в себе, предпочитая пережить всё в одиночку, закрыться от детей и не контактировать с ними. Он учился на одни пятерки и идеально выполнял все домашние задания не потому, что любил учиться; день и ночь готовил еду не потому, что любил это делать; рано устроился на подработку не потому, что любил трудиться; нянчился с братом и сестрой не потому, что ему больше нечем было заняться, а потому, что у вас просто не хватало на это времени, и таким образом он всеми детскими силами пытался помочь. Вы наверняка даже не замечали, как пыль исчезала на полках, полы сверкали чистотой, еда в холодильнике не убавлялась, а лишь увеличивалась в количествах наполненных контейнеров разными недавно приготовленными блюдами. Вы принимали это все, как само собой разумеющееся, даже не подозревая о том, благодаря
кому именно квартира всегда была чистой, игрушки убраны, младшие дети накормлены и одеты, а еда приготовлена. Нет, это далеко не ваша заслуга, так что даже не заикайтесь о потраченных силах и годах. Хоть теперь-то Марк может пожить для себя и выбирать самостоятельно, кого любить, а от кого держаться подальше, аджумма, - Донхёк с вызовом во взгляде на одном дыхании высказал свое честное мнение прямо в лицо уже давно не молодой женщине и вовсе не потому, что не уважал возраст, а потому, что больше этой лжи терпеть не мог.
— Да как ты смеешь так со мной разговаривать?! Твоя мать была той ещё сучкой, отобрала у меня мужа, лишила детей отца, и теперь её дьявольское отродье забирает у меня моего же сына. Я не позволю тебе даже прикасаться к нему, ты меня понял? Мой сын нормальный, а ты его бессовестно совращаешь своими извращениями!
— А что насчёт Джено, вашего младшего сына? Разве его отношения с Джемином и Ренджуном вы благословили? По-вашему, шведская семья - это не извращение? - не выдержав, выпалил на эмоциях Хёк. Марк даже не успел заткнуть ему рот. Джено ведь представил Джемина матери, как лучшего друга...
— Д-джемин? Тот славный мальчик? Он ведь его лучший друг. Что за глупости ты говоришь, бессовестный?!
— Славный мальчик? Ах, ну как же. Славный мальчик, которого по ночам трахает ваш сын!
— Донхёк! - кричит Марк, испуганно наблюдая за тем, как глаза матери расширяются, и её хватка ослабевает.
Женщина падает без чувств, едва Минхён успевает поймать её голову, чтобы она не стукнулась об пол. На глазах наворачиваются слёзы, руки предательски дрожат. Хэчан, испугавшись, сначала не знает, что ему делать: то ли бежать пытаться приводить её в чувства, то ли звонить в скорую. Кое-как, переборов себя, он тянется за телефоном, вызывая скорую и сообщая девушке по телефону точный адрес. Всё было как в тумане. Минхён почти ничего не помнит, лишь поспешно уносящие санитары на носилках его мать и обеспокоенное лицо Донхёка. Минхён сам буквально чуть не грохнулся в обморок, едва держась на ватных ногах, передвигаясь по подъездной лестнице и забираясь в машину скорой помощи, молча наблюдая за подрагивающими ресницами женщины. Когда они доезжают до больницы, Марка буквально выталкивают из машины на улицу, крича медицинским работникам приготовить в срочном порядке операционную. Его кто-то под руку уводит в сторону и спрашивает имя пациентки. Он, как в бреду, отвечает что-то не совсем членораздельное, и тогда медсестра решает отстать от молодого человека и спросить позже. Марк, сжав в руках свою куртку, уселся на пол, взглядом прожигая двери реанимации, где красными бегущими буквами на табло горит:
«не входить» и не потухает уже битый час. Он отправил Донхёка домой, аргументировав это тем, что хочет побыть с матерью один на один, объясниться. Может, это было немного жестоко с его стороны, но, если честно, сейчас ему было абсолютно на это наплевать. Слова, сказанные тогда Донхёком и адресованные маме, больно резали слух, в совокупности с тем крайне пренебрежительным тоном, произнесенные его устами, въедались в кожу, словно кислота разъедающая изнутри. Пускай всё, что сказал Хёк – чистая правда – это все равно не даёт право поступать ему так, как сделал он. Марк знал, что он будет названивать, поэтому предварительно выключил телефон и спрятал глубоко в задний карман штанов. Самое обидное во всей этой ситуации – это даже не грубые слова, произнесенные матерью, её шлепок по ладони, а взгляд. Тот самый презрительный
взгляд, которым одарила его женщина, когда узнала правду о своем сыне, о том,
кто он есть на самом деле. Это ведь не делает человека хуже, не меняет его сущность, не ограничивает его в правах и действиях, не наделяет отрицательными качествами, не делает из него монстра или убийцу. Это просто нужно принять и научиться с этим жить. Удивительно, как людям становится резко не все равно на какой-то отличающийся фактор совершенно незнакомого для них человека. Как всеми силами они пытаются его изменить, провести лекцию морали правильного воспитания, объяснить, что такое «хорошо» и что такое «плохо», что делать можно и чего нельзя. Одно дело, если замечание сделают бабушки на лавочке, вечно обиженные жизнью и обделенные заботой, другое – когда родная мать, носящая тебя под сердцем девять месяцев и пускай не совсем умело выражающая свою какую-никакую, но все же любовь, произносит вслух подобные грубые слова, такие как
«ты мне не сын, убирайся из моего дома, я думала, ты нормальный». Марк не знает, чем заслужил такие испытания в жизни, не понимает, почему не может быть просто счастливым и любить того, кого хочет, жить с тем, с кем хочет и при этом не переживать за свою безопасность.
Не бояться, что однажды, выйдя из подъезда, в него полетит кирпич, или в темном переулке изобьют до смерти пьяные гомофобы. Он ничего плохого людям не сделал, так почему же в его сторону льётся столько негатива? Косые взгляды, перешёптывания, презрительный плевок в душу, оскал, искривление лица в эмоции отвращения к таким людям, как Марк. Почему для того, чтобы попасть в рай нужно поменять частичку себя, стать лучше, чище – и всё это лишь в понимании церкви. Жить так, как требует церковь и общество, сливаться со стадом и не иметь право высказать свое мнение. Почему для того, чтобы нас приняло общество, мы должны меняться? А что, если Марк не хочет менять себя? Что, если он хочет остаться собой: поздно вставать утром, получать ленивые поцелуи Хэчана в районе ключиц и плечей, ругаться за чашечкой чая, потому что кто-то опять забыл купить продукты, а потом бежать на пары со всех ног, делать часами домашку и снова валяться в кровати с любимым и наслаждаться присутствием друг друга. Ведь если он перестанет это делать, то он уже будет не тем Марком Ли, которым создала его природа.
Может, ему и не нужен тогда рай? Что лучше – жить всю жизнь по правилам, написанными другими людьми, страдать, не иметь возможность раскрыться, влюбиться по-настоящему, с завистью смотреть на тех, кто действительно счастлив и ненавидеть их за это или же не побояться бросить вызов обществу, заявить о себе, о том, кого ты любишь и что в твоём понимании слово «нормальный» и жить так, как хочется именно тебе, а не кому-то ещё? Зачастую те, кто с презрением смотрят в твою сторону, говорят, что ты ненормальный, что тебя нужно сдать в психушку, сжечь – просто завидуют, потому что в их время кто-то не дал им раскрыться и сейчас они давятся своей завистью и ненавистью ко всему живому. На таких людей не стоит обижаться, их нужно пожалеть, потому что это так тяжело всю жизнь жить, завидуя другим и тратить свою энергию на выражение ненависти к окружающему миру. Марк резко поднялся с пола, когда увидел выходящего врача из отделения реанимации и подходящему к нему. Мужчина средних лет в шапочке и халате объясняет, что случился инфаркт, но, на удивление, пациент оказался очень сильным и сейчас находится в сознании, отдыхая в палате. Марку же он советует сильно не затягивать и разговорами серьезными женщину не напрягать. Брюнет благодарно кивает и направляется в названную палату. Он не может не напрягать Сорим, потому что знает, что рано или поздно им придется поговорить о том, что происходит в жизни Минхёна и уж лучше сейчас, чем потом когда-нибудь. Палата была не одноместной, в ней лежало ещё несколько пожилых старушек, мило беседующих со своими родственниками, что сейчас сидели в комнате отдыха, решая не тревожить новую соседку. Марк осторожно толкает дверь вперёд, медленно входя и неуверенно оглядывая повернувшуюся к нему спиной мать.
— Просто позвольте мне умереть. После моей смерти можешь жить как хочешь и любить кого хочешь. Мы с твоим отцом все равно это не увидим, - слыша, как кто-то вошёл, тихо шепчет женщина, игнорируя нежное касание руки сына возле её плеча.
— Мам...
— Если ты всё ещё считаешь меня своей матерью... разорви отношения с этим мужчиной, - женщина строго отрезала путь к последней надежде Марка на понимание со стороны матери.
— Мам...
— Ты ведь рассказывал мне о Ёнсу. Я правда не понимаю...Почему ты не любишь её? - Марк вспомнил про девушку с того же факультета, что училась с ним и первые дни вместе с Ченлэ проводила экскурсии по кампусу, а чтобы мама не волновалась о нем, он наплёл ей кучу небылиц о том, что она его девушка и у него к ней безграничные чувства, не терпящие вырваться наружу.
— Я не могу. Я люблю Донхёка. Я... я не могу без него, - каждое слово больно врезалось в сознание Минхёна, с его щёк вновь потекли слёзы, говорить стало тяжелее.
— Сынок, я не заставляю тебя, - женщина взяла сына за руку, крепко сжимая. — Я дала вам обоим жизнь. Как я могу позволить тебе пойти по этому пути? Я лишь хочу, пока ещё жива, увидеть как ты, и твой брат женитесь. Заведёте детей. После я смогу умереть спокойно. Это моё последнее желание, пожалуйста, исполни его. Я большего не прошу.
Марк кивает головой, не в силах больше находиться здесь и поспешно покидает палату, в процессе пути стирая солоноватые дорожки с щёк. Кажется, он больше никогда не будет чувствовать себя живым. Прямо сейчас в нём что-то в очередной раз надломилось. Возможно, это были последние надежды на счастливую жизнь.
И в тот момент Минхён понял, что ничто не горит лучше, чем его мечты.
OBLIVION
— Где он?! Почему он не берёт трубку?
— Донхёк, успокойся. С Марком всё в порядке, просто ему нужно немного побыть наедине. Оставь его, - Ренджун, пытаясь охладить пыл ворвавшегося в бар Хэчана, похлопал его по плечу, слегка сжимая.
— Уж кого-кого, а тебя я спрошу в самую последнюю очередь, что мне делать. Уйди с дороги, придурок, - Хёк толкает китайца, прилагая силу и добиваясь того, что Хуан чуть ли не впечатывается в соседний столик, но все же удерживается на ногах, слегка пошатываясь.
— Хёк, остынь. Своим гневом ты ему делаешь только хуже, - Джун вновь попытался докоснуться до корейца, но его попытки вновь пресекли на корню смачным ударом в челюсть. Рука у Хэчана тяжёлая.
— Руки от него убрал, урод.
Из служебного помещения вышел Джено. Откинув фартук в сторону, он подошёл вплотную к медленно закипающему Донхёку, сквозь зубы шипя:
«тронешь его ещё раз – убью». Хёк сначала немного подвисает, вспоминая, когда эти двое успели стать лучшими подружками и смириться с тем, что им обоим придется делить одного парня на двоих, а потом толкает наглого школьника плечом. Ли закипает мгновенно и накидывается на парня с кулаками, но вовремя влезает Ренджун, что буквально оттаскивает младшего за шкирку и встаёт между ними, с грозным взглядом пытаясь испепелить Хёка. Китаец угрожает в ответ, говорит уйти домой по-хорошему и успокоиться, иначе конфликта точно не миновать. Донхёк на все предупреждения со стороны отмахивается, принимая все в шутку и с уродливой улыбкой, заносит кулак для удара, попадая Ренджуну в скулу и с наслаждением наблюдая, как место удара наливается кровью и опухает. Джено проскальзывает между ними, меняясь позициями и ударяя парня в ответ. Донхёк удар терпит, ни одна мышца на его лице не пошевелилась, лишь желваки выступили от того, как сильно он стиснул зубы. Ренджун вновь влезает в драку, сцепившись с Хэчаном. Джено подставляет подножку старшему, и тот с грохотом падает на пол. Немного отдышавшись, Хёк поднимается на ноги и впечатывает полурасслабленного (он думал, что Джено уже вырубил Хэчана, и у того больше не возникнет желание вновь наброситься на него с кулаками) Ренджуна в стол. Джено лезет разнимать парней, но его в очередной раз отталкивают в сторону. Хуан не хочет вовлекать в это всё младшего, но, видимо не судьба. В очередной раз, когда Джено старается оттащить их друг от друга, Донхёк наотмашь отталкивает парня, даже не рассчитывая силу. Джено ударяется спиной об угол стола и оседает на пол, хватаясь за бок. Глаза наполняются слезами от резкого удара, а губы округляются в беззвучном крике. Ренджун одномоментно подлетает к Ли и видит в его глазах лишь отчаяние и дикую боль. Донхёк остаётся смотреть на развернувшуюся картину молча с открытым ртом. Ренджун вызывает скорую и сжимает руку Джено в своей, умоляя его не отключаться и потерпеть ещё немного, до приезда санитаров.
OBLIVION
Марк неторопливым шагом прогуливался по зданию больницы, шаркая ногами. Спрятав руки в карманы, он в очередной раз прокручивает в голове слова матери:
«Ты ведь рассказывал мне о Ёнсу. Я правда не понимаю... Почему ты не любишь её?» Да разве можно любить того человека, кого сердце отказывает воспринимать, даже как предмет потенциальной симпатии?
«Если ты всё ещё считаешь меня своей матерью, разорви отношения с этим мужчиной». А разве можно разорвать отношения с человеком, без которого ты не можешь даже дышать? Элементарную жизнь без него не представляешь. Да, Донхёк временами бывает невыносим, но он ведь его любит, таким, каким создала матушка-природа и родила
его мать со всеми негативными и положительными качествами. С его сложным характером, пылким нравом, бездумным поступками, сумасшедшими идеями, появляющимися в пол первого ночи, когда он будит Марка со словами:
«малыш, давай ограбим палатку печати возле уника? будет весело!», глупым смехом, необычными взглядами на жизнь, с той беззаботностью, с которой он живёт день ото дня. Донхёк показал Марку жизнь с новой стороны, доказал, что в ней бывают не только обязанности и скучные будни, а ещё безудержное веселье и бухие выходные с тяжёлым похмельем. Зато есть, что вспомнить, как говорится. Разве Марк может представить свою жизнь без этого всего? К хорошему быстро привыкаешь, а плохому быстро учишься. Также и здесь. Он
привык к Донхёку,
научился жить по полной и забивать на мнение окружающих. С ним он счастлив и по-другому быть не может. Марк обязательно найдет какой-нибудь другой выход, который поможет сделать счастливым не только его самого, но и окружение. Предложит Хёку усыновить ребёнка из детского дома, распишется, покажет маме, как сильно он его любит, и что её ссора с матерью Хэчана никак не повлияла на воспитание ребёнка, и Донхёк вырос ответственным и любящим парнем. Рассуждая о будущих планах, Минхён не заметил, как все врачи резко засуетились и в больничный холл ввезли нового пострадавшего, издалека напоминающего младшего брата...или?
— Джено! - у Марка со зрением всё в порядке, он мгновенно подлетает к лежащему на каталке брату с выражением адской боли на лице и обеспокоенно хватается за руку рядом стоящего поникшего Ренджуна, спрашивая, что случилось.
— Донхёк... он переживал за тебя. Пришёл в бар, завязалась драка... и толкнул Джено. Он ударился об угол стола. Марк, его парализовало.
Эти страшные слова, прозвучавшие, как гром среди ясного неба, выбили Марка из колеи окончательно. Парализовало? Что? Минхён коснулся щеки младшего брата, поцеловав его в лоб. Он хотел было что-то ему сказать, но врачи настойчиво оттолкнули от каталки и увезли в реанимацию, оставив канадца один на один со своими грызущеми его мыслями. Ренджун побежал звонить Джемину, посчитав, что уж лучше он сам ему сообщит и спокойно всё объяснит, чем кто-нибудь случайно упомянет в разговоре, да ещё и дезинформирует. А то как это обычно бывает: игра в сломанный телефон – один услышал, потом передал другому так, как ему показалось, тот – третьему и так по кругу. И в итоге, человека заживо закопают. Минхён дрожащими руками полез карман за телефоном, но из-за угла холла вдруг показалась знакомая макушка. Донхёк. Марк возненавидел его моментально. Как быстро ввиду определенных обстоятельств можно возненавидеть человека так сильно, что глаза начинает жечь от злости. Мир Минхёна в тот же момент перевернулся. Он больше не был тем наивным мальчиком, он больше не поверит в россказни младшего. Он его ненавидит, презирает, но не настолько сильно, чтобы желать смерти. И в этот момент Марк ненавидит себя больше, ведь любовь к Донхёку не угасает даже тогда, когда он почти лишил его двух дорогих ему людей. Чувства не перестают пылать тем жаром, когда сознание Минхёна проецирует смерть Донхёка от разных тупых и острых предметов, которыми хочется в него запульнуть. Донхёк. Марк ненавидит этого человека всем сердцем, чьё имя отныне звучит как плевок в душу. Между тем, душа продолжала болеть, а сердце сжиматься при виде тех когда-то бесконечно любимых шоколадных глаз. Если бы не достойное воспитание и люди вокруг, Минхён вмазал бы ему прямо на месте. Подойдя к нему вплотную, он замахнулся, чтобы ударить, но через секунду руку остановил. Незачем мараться об таких моральных уродов.
— Я тебя ненавижу. Надеюсь, ты сдохнешь в одиночестве, ведь ты не достоин любви ни одного человека в этом ёбаном мире.
Последние слова Марк бросает небрежно, скалясь и глотая слёзы. Он больше не хочет его видеть и не может. Развернувшись на пятках, парень поспешно покинул холл, уходя в палату матери. Кажется, теперь он точно исполнит её просьбу с превеликим удовольствием. И пускай сердце болит, пускай душа ноет, а слёзы текут, душат. Уж лучше жить так, чем понимать, что человек, которому ты посвящаешь всего себя, плевал с высокой колокольни на твои принципы и желания, способен причинить твоим близким такую нестерпимую боль, что врагу не пожелаешь. Узнав от своих соседок по палате, что её сын попал в эту же больницу парализованный и теперь, вероятно, станет инвалидом до конца своих дней, Сорим не смогла справиться с потрясением и в тот же день ночью умерла от сердечного приступа. Рядом не было никого. Марк в полулежачем состоянии держал руку Джено и охранял его сон, а врачи не успели вовремя прибежать на зов пикающих аппаратов жизнеобеспечения. И последние слова, сказанные сыном оставались все те же жалкие признания Донхёку в любви, о чём Минхён будет жалеть до конца своих дней. Ведь вместо привычного:
«мама, я тебя люблю, я сделаю все, что ты захочешь», он включил упрямого подростка, кем не считался уже как несколько лет, и начал спорить с больной, уже давно не молодой, женщиной. В тот день Марк много, что понял и узнал. Например, то, что отныне больше никогда никому не доверится, не подпустит так близко и не позволит больше причинить ему боль. А ещё он понял, что теперь начинается его новая жизнь и новая страничка в разрисованном блокноте жизненных испытаний.
Теперь он научится жить по-другому.
