Мне говорят: нету такой любви. Мне говорят: как все, так и ты живи! А она есть. Есть. Есть. А она – здесь, здесь, здесь, в сердце моём тёплым живёт птенцом, в жилах моих жгучим течёт свинцом. Это она – светом в моих глазах, это она – солью в моих слезах, зренье, слух мой, грозная сила моя, солнце моё, горы мои, моря! От забвенья – защита, от лжи и неверья – броня… Если её не будет, не будет меня!
Вероника Тушнова
Последнее весеннее утро золотилось над Припятью солнечными лучами, рассыпалось по тихим зелёным улицам стайками резвых солнечных зайчиков. Кое-где ещё были видны следы вчерашнего ливня, но этот день обещал быть по-настоящему летним, полным тепла, аромата цветов и пения птиц. Детишки высыпали во дворы спозаранку: пусть ещё только пятница, но ведь начались школьные каникулы, и теперь можно гулять сколько захочешь! По-утреннему чистый воздух звенел от детского смеха, полного беззаботной радости и безбрежной жизни. – Всё никак не могу поверить, что этот день и правда настал! Наташа была чудо как хороша в своём длинном белоснежном платье: такая нежная, хрупкая, словно первый робкий ландыш. Солнечные лучи путались в золотисто-русых, чуть волнистых волосах, а незабудковые глаза светились таким счастьем, что невозможно было не улыбаться, глядя на неё. – Ты ведь так этого ждала! – тихонько рассмеялась Клэр. Она радовалась всем сердцем за свою подругу, и ей было ужасно совестно за то, что она никак не могла прогнать тоскливые мысли о том, что у неё такого никогда не будет. Прошла уже целая неделя с того ужасного дня, когда она сдавала экзамен и угодила в больницу. Последствия этого и сейчас ещё давали о себе знать: голова иногда начинала кружиться, а слабость почти не отпускала. Время от времени её начинал мучить надрывный кашель, и тогда Сергей почти силой вёз её к Валерию Степановичу или в больницу. Они все – и Сергей, и доктор, и даже Наташа, – настаивали на том, что она должна оставаться дома и отдыхать; Клэр молча кивала, благодарила за участие, но каждый раз отказывалась. Ольга Николаевна была готова приходить и присматривать за ней, но Клэр не хотела, не могла расставаться на целый день с Сергеем, когда тому нужно было ехать в отделение. Она старалась заниматься, насколько ей позволяли силы, хотя тренировки на полигоне, конечно, пока что были исключены. Только в стопке учебников по физике поселились теперь старенький букварь Сергея, справочник по географии, где на красивых цветных картах были нарисованы животные, обитавшие в разных странах, и книга русских народных сказок с картинками. В столовой для неё готовили по просьбе Сергея то, что ей было можно, и он приносил ей то омлет, то чай с творожной запеканкой, и всё уговаривал как следует поесть. По вечерам он возил её к реке: они гуляли, говорили обо всём на свете и слушали первых соловьёв, а когда она уставала – подолгу сидели на скамейке и смотрели, как солнце расплёскивает в реке свои красно-золотые закатные краски. – Ты очень красивая! – искренне проговорила Клэр, любуясь порхавшей по комнате Наташей. В гостиной по соседству ворковали две её подруги, приехавшие, чтобы помочь со сборами: правда, Наташа, к их вящему удивлению, настояла на том, что ей будет достаточно помощи Клэр. Та пыталась объяснить, что ей всё ещё нездоровится, и что она ничего не знает о том, как нужно готовиться к такому дню, но Наташа поспешно утешила её, сказав, что ничего особенного от неё не потребуется, и что она просто хочет провести это время с ней. Клэр удивилась, конечно, но спорить не стала. – Ты тоже! – радостно улыбнулась Наташа, беря её за руки. – Тебе ведь нравится твоё платье? – Очень нравится! Платье и правда вышло очень красивым: небесно-синего цвета ткань очень шла Клэр, и она была похожа теперь на трогательно хрупкий василёк. Длинные рукава прикрывали повязки на предплечьях, а высокий воротник-стойка прятал шрам внизу шеи. Синяя птица лежала в небольшом вырезе на её груди. – Но нужно кое-что ещё! – деловито заявила Наташа, подвела Клэр к стулу и усадила. – Ой, нет, что ты, я никогда… – Сейчас самое время! Наташа расстегнула «молнию» косметички с таким серьёзным лицом, словно собиралась выполнять очень секретное и очень ответственное спецзадание, и Клэр поняла, что все дальнейшие возражения будут совершенно бесполезны. – Вот теперь ты точно будешь самой красивой! – торжественно объявила Наташа четверть часа спустя. – Так ведь… – Ну, после меня, разумеется. Наташа ухитрилась сохранить серьёзное лицо ещё на несколько секунд, но потом не выдержала и звонко рассмеялась. Схватила Клэр за руку и потянула за собой к большому зеркалу у стены. – И не говори, что я зря старалась! Клэр не без опаски подняла глаза на собственное отражение, но уже мгновение спустя выдохнула облегченно, отчего обнимавшая её за плечи Наташа снова тихонько засмеялась. Её лицо больше не казалось болезненно-бледным, хотя и не стало каким-то другим. Просто не видно было оставшихся после бессонных ночей теней под глазами, и стали чуть темнее и без того тёмные от природы ресницы. В лесной реке её серо-зелёных глаз плескалось какое-то странное томительное волнение – словно она ждала чего-то такого, о чём не знала и сама. Наташе хотелось сказать, что в день своей свадьбы Клэр непременно будет самой прекрасной невестой на свете, но она почти силой заставила себя промолчать, вспомнив, как та расстроилась, когда она заговорила об этом в прошлый раз. Порой она самой себе начинала казаться чересчур навязчивой, хотя она всего лишь хотела, чтобы у дорогих её сердцу людей всё было хорошо, чтобы они были счастливы, как была счастлива она сама. – Ну, а теперь рассказывай! – Наташа снова мягко взяла её за руки и развернула к себе. – Было? – Нет, – заметно погрустнев, покачала головой Клэр. И прибавила со вздохом: – Да я ведь и говорила, что ничего не будет. – Ты хоть попыталась? – Ну… один раз. – А он что? – Сделал вид, что не заметил. Клэр до сих пор неловко было вспоминать, как она пыталась выбрать тот самый «подходящий» момент, в который всё непременно вышло бы хорошо, и ей бы удалось сломать эту проклятую новую стену, ею же самой и возведённую между ней и Сергеем. И вроде бы всё было правильно – Наташа сказала, что это хорошо, если вечером, у реки, когда соловьи в роще уже начинают петь, – и Сергей был таким же ласковым и близким, как раньше, а… Не вышло. Совсем ничего не вышло. Она чувствовала себя ужасно глупо, когда потянулась неуклюже, чтобы хоть как-нибудь его поцеловать, а он просто отвернулся и указал на белый речной кораблик, рассекавший своими крыльями вишнёвую закатную воду. Клэр понимала, что он сделал это не для того, чтобы отплатить ей за нанесённую ему обиду: она бы никогда не поверила, что он способен на такое. Он просто не желал принимать то, что она хотела отдать из одного только чувства долга. Она понимала, что ему хочется, чтобы она тоже этого желала, но не могла понять, как этого можно желать. Объясняла это самой себе тем, что он – мужчина, и поэтому просто не понимает, и прибавляла тут же, что он, конечно, в этом не виноват, хотя на деле выходило, что она будто бы винила его, допуская саму эту мысль. И, чем больше она думала об этом, тем туже завязывался узел, и тем меньше она понимала саму себя. Она присматривалась украдкой к другим парам, гулявшим по вечерам у реки: многие обнимались, а некоторые и целовались тоже, и она не раз замечала, как нежно и чуть смущённо улыбались этим поцелуям девушки, и какой радостью светились их глаза. Среди них были её ровесницы – и Клэр гадала, глядя на них, знают ли они и про другое тоже. Наверное, должны уже знать, потому что ведь то, как всё было у неё, ненормально. И тогда она всё больше уверялась в том, что ненормальная и она сама. Может, даже сумасшедшая, как отец. И она должна, наверное, объяснить наконец Сергею, что дело вовсе не в том, что он «такой же, как все», а в том, что это она такая испорченная, поломанная, калечная. Она ведь понимала – правда, понимала, – что это неправильно. Неправильно, что она хочет спать с ним в одной постели, и он позволяет ей это и дарит ей своё тепло каждую ночь, а она всё равно продолжает держать его на расстоянии. Открывает и отдаёт ему всё своё сердце, всю свою душу – и не хочет открыть и отдать своё тело. И пусть она не понимает, почему для него это так важно – какая же разница? Разве она сама не сокрушалась о том, что ей совсем нечего ему подарить? Разве не обещала, что сделает ради него всё что угодно? Выходит, снова его обманула? Оттолкнула, обидела, разочаровала. Нет, это всё, наверное, было совсем не то. Клэр знала, что Сергей правда не обижается на неё, как бы сильно она его ни ранила. Она замечала иногда какую-то томительную тоску и усталость в его глазах – особенно если входила в комнату, где он был один, или неожиданно окликала его по имени. Эта тоска исчезала, стоило ему только взглянуть на неё, сменялась привычным мягким теплом – и Клэр знала, что это не притворное, не напускное. Просто он правда всегда рад её видеть, рад, когда она рядом, и благодарен всем сердцем за то, что она ему даёт. За то, что позволяет обнимать себя и целовать своё лицо, свои руки. Только не в губы. В губы – это другое. Она понимала, что сама во всём виновата – и оттого ей было ещё больнее видеть, как старательно он держится по ту сторону проведённой им самим границы. Иногда ей начинало казаться, что он составил для себя мысленно какой-то кодекс и сверяется теперь с ним всякий раз, когда остаётся с ней наедине, проверяя, что можно, а чего совсем нельзя. Нет, она не смогла бы объяснить, что именно изменилось в его отношении к ней – просто чувствовала, что это так. Он будто бы стал чуть более сдержанным – пусть даже и раньше он не позволял себе ничего, что могло бы и вправду её обидеть. Она не могла отделаться от мысли, что это из-за того, о чём ей было очень тяжело и очень мерзко даже думать. Ещё тяжелее было думать, что он и правда может этого желать. И она всё пыталась убедить себя в том, что на самом деле всё совсем не так – и снова начинала чувствовать себя жалкой, ничтожной, калечной. Он сверялся со своим кодексом и целовал её в щёку, а она всё сильнее ненавидела себя. – Почему бы вам просто не поговорить? – мягко спросила Наташа, потянув её за собой и усадив на диван. – Поговорить? Серёжа сказал, что не хочет об этом говорить, – вздохнула Клэр. – Да я и не знаю как. – А ты попробуй, ну правда! Вот мы с Андрюшей поговорили, и я теперь совсем не переживаю! – О чём поговорили? – Ну, о том, что будет… после. – На щеках Наташи проступил нежный румянец, делая её только краше. – Андрюша сказал, что, если я вдруг испугаюсь или просто не захочу, то он подождёт, пока я не буду… готова. Ему просто очень не хочется, чтобы я испортила себе такой прекрасный день страхами и переживаниями. Правда, он замечательный? Улыбнувшись чуть вымученно, Клэр кивнула: она боялась за Наташу, к которой успела привязаться всем сердцем, хотя и знала, что Андрей любит её и никогда не обидит. Да только и у них с Сергеем ведь было так же! И она всё думала и думала об этом, чувствуя, как начинает раскалываться голова. – Я знаю, что в первый раз будет… неприятно, – вздохнула Наташа. Клэр до крови закусила губу и ссутулилась, словно хотела свернуться маленьким колючим клубочком. – Что с тобой? – встревоженно спросила Наташа. Придвинулась ближе, положила руку ей на плечо. – Тебе нехорошо? Позвать папу? Клэр только мотнула головой, а в следующее мгновение дверь приоткрылась, и в щёлке показалась Наташина сестра. – Ну можно уже посмотреть? – Ой, Катюша, подожди! – Наташа вскочила с дивана. – Но… – Брысь, говорю! – беззлобно прикрикнула она на Катерину, захлопнула дверь и вернулась к Клэр. – Ну что такое? Расскажи! – Не сегодня, Наташа, – почти шёпотом ответила Клэр. – Может быть… потом. – Почему потом? Скажи сейчас! – Наташа легонько встряхнула её за плечо. – Я ведь всё равно изведусь теперь! Тебя кто-то обидел? Клэр горестно вздохнула, закрыв лицо руками. Слёзы уже не наворачивались на глаза – потому, наверное, что плакать уже не было сил. Ей было по-прежнему больно вспоминать о том, что случилось, и всё же она чувствовала облегчение от того, что теперь могла поделиться с кем-то своей болью. Выпустить её, не держать в себе. Она была уверена ещё недавно, что не вынесла бы, если бы кто-нибудь узнал – но и Сергей, и его мама, и доктор, которым она рассказала, были так добры к ней, что она совсем не чувствовала себя перед ними униженной или какой-то… порочной. Конечно, всю правду знал только Сергей, но ведь и он принимал её такой, какая она есть. Вот только сказать о таком Наташе – милой, доброй, совсем невинной Наташе, которая всю жизнь была окружена одними только любящими людьми, – всё равно было ужасно тяжело. Почему-то никак не удавалось отделаться от мысли, что она тогда станет ей неприятна. – Знаешь, я тебе тогда неправду сказала, – глухо проронила наконец Клэр, опуская руки, плечи, глаза. – Когда? – Когда ты спросила, был ли у меня… кто-нибудь. – А… Ну, это… это ничего. Я понимаю. – Наташа нерешительно улыбнулась. – Мы ведь тогда ещё совсем мало были знакомы. – Просто… – Клэр запнулась, прикрыла на мгновение глаза. Снова горестно вздохнула. – Трудно признаться, когда с тобой это сделали силой. Наташа смотрела так, словно одновременно понимала, о чём говорит Клэр, и не могла поверить, что такое может произойти с кем-то, кто близок и дорог ей. Все эти страшные вещи – они ведь где-то там, далеко, такое не случается, не должно случаться с кем-то родным! – Господи… Клэр, милая, да как же это? – со слезами в голосе прошептала Наташа, обнимая её за шею, гладя по голове. – Когда же это было? – Давно. – Давно? Тебе было меньше, чем мне? Клэр горестно вздохнула: она понимала, что Наташа спрашивает не из пустого любопытства, а только потому, что пытается хоть как-то встроить то, о чём она узнала, в свой привычный мир, соотнести с обыденным. – Меньше, чем твоей сестре, – тихо проронила Клэр. Наташа обняла её ещё крепче и долго гладила по голове, словно маленького ребёнка, роняя в солнечную тишину комнаты бесконечное «бедная моя, бедная». – Прости, я правда не хотела тебя расстраивать в такой день, – виновато проговорила наконец Клэр. – Ну что ты, мы ведь подруги! Это хорошо, что ты… сказала. – Наташа мягко улыбнулась и погладила её по щеке. – Не знаю, как так вышло, но ты для меня правда стала самой близкой подругой, – искренне призналась она. – И, если тебе захочется о чём-то поговорить – о чём угодно! – то ты обязательно говори, хорошо? – Ты ведь такая… Разве я смогу говорить тебе про такую… гадость? – Клэр, милая, мне ведь двадцать три, а не пять лет, – мягко возразила Наташа. – Я всё пойму, правда! И не бойся, пожалуйста, что я стану думать о тебе плохо. Ты ведь из-за этого боялась тогда Серёже сказать? Клэр прерывисто выдохнула и кивнула. – Зато теперь у вас всё будет хорошо! – убеждённо проговорила Наташа. – Тебе, наверное, очень страшно, но с Серёжей ведь всё будет по-другому! – Откуда ты знаешь, что будет по-другому? – печально улыбнулась Клэр. – А ты откуда знаешь, что нет? – шутливо удивилась Наташа. – Вот увидишь, у вас ещё много-много детишек будет! – Да ведь я бы всё вытерпела, если бы только могла Серёже ребёнка подарить, – горько вздохнула Клэр. – А я… не могу. – А Серёжа знает? – Конечно, знает. Разве я смогла бы такое утаить? Наташа тоже вздохнула и снова погладила её по голове. – Всё равно, я верю, что всё у вас будет хорошо! Вот увидишь! И… знаешь, что? Только не вздумай сейчас плакать, – очень серьёзно проговорила она вдруг. И ещё более серьёзно прибавила: – А то тушь потечёт. Она звонко рассмеялась, глядя на полные недоумения глаза Клэр – и та, не удержавшись, рассмеялась тоже. Потом Наташа снова обняла её, и на душе вдруг стало тепло-тепло, и в эту минуту она правда поверила, что всё ещё будет хорошо. Всё ещё будет.***
– Серёжа приехал! – громко объявил Валерий Степанович, открыв Сергею дверь. Наташины подруги, скучавшие без дела в гостиной, тут же выглянули с любопытством в прихожую, а всего мгновение спустя на пороге своей комнаты показалась и сама Наташа. – Красавица! – восхищённо выдохнул Сергей. Наташа расцвела чуть-чуть смущённой и очень довольной улыбкой и шутливо покрутилась перед ним, показывая платье. Сергей рассмеялся, поймал её за руку и крепко обнял, а потом вручил огромный букет белых роз. – Я решил, что протокольные гладиолусы тебе подарят и без меня, – улыбнулся он, глядя на расцветшую ещё больше Наташу – и лишь тогда заметил всё продолжавшую робко жаться у выхода из комнаты Клэр. Та словно почувствовала себя вдруг совершенно лишней и оттого очень несчастной и усомнилась в своём праве ходить среди всех этих нарядных, радостных людей. – А это – тебе! Сергей подошёл к ней и протянул небольшой, но очень красивый букет красных роз. – Мне? – Клэр взглянула растерянно сначала на него, потом – на Наташу. – Сегодня ведь Наташин праздник, и все цветы должны дарить ей, разве нет? – Ну, Наташа как хозяйка праздника не возражает, чтобы я подарил тебе эти розы, – улыбнулся Сергей. – Не только не возражаю, но и настаиваю! – быстро прибавила Наташа. – Спасибо, – совсем смутившись, прошептала Клэр, осторожно беря в руки цветы. – Не бойся, я срезал с них шипы, – всё с той же мягкой улыбкой проговорил Сергей. В глазах его блестели золотистые солнечные искорки, и казалось, что это он сегодня сможет наконец назвать своей женой бесконечно любимую женщину. – Ты просто красавица! Клэр чувствовала, как на щеках начинает проступать предательский румянец, но Сергей так смотрел на неё, что невозможно было не верить его словам. – И платье тебе очень идёт! – Да, у Наташи золотые руки, – улыбнулась Клэр. Через открытую дверь гостиной было видно, как взволнованная и растроганная едва не до слёз мама невесты помогает той закрепить на волосах тоненькую фату. – Тебе нездоровится? – спросил вдруг Сергей. Клэр быстро взглянула на него и уловила болезненную тревогу в его глазах. Сколько же ещё она будет заставлять его волноваться? – Нет, я просто… – Она запнулась, замолчала. Чуть помедлила, а потом подошла на шаг ближе и почти прошептала: – А это правда ничего, что я вот так… приду на праздник? – В её глазах снова заплескалась тоска. – Там ведь, наверное, всё отделение будет, а я вдруг… с тобой. – Боишься, что кто-нибудь что-нибудь «скажет»? – спросил с чуть печальной улыбкой Сергей. – Я боюсь только, что тебя накажут из-за меня, – тихо-тихо проронила Клэр. – Не волнуйся, я попросил Виктора пригласить Анну: она придёт вместе с ним и его семьёй, и, если вдруг кто-нибудь посторонний этим заинтересуется – что очень вряд ли, – у нас будет приемлемое объяснение. – Какое? – Знакомство с нашими традициями и пропаганда семейных ценностей. – Серьёзно? – Клэр чуть недоверчиво взглянула на Сергея. – А что, моя формулировка кажется тебе недостаточно серьёзной? – улыбнулся он. Клэр неуверенно пожала плечами, и он мягко сжал её руки. – Пообещай мне, пожалуйста, что сегодня ты будешь веселиться и отдыхать и совсем-совсем не станешь волноваться, хмуриться и грустить, хорошо? Клэр медленно выдохнула, взглянула в его полные света, радости и нежности глаза – и поняла, что снова станет чувствовать себя ужасным чудовищем, если расстроит его в этот прекрасный солнечный день. – Обещаю, – тихо улыбнулась она. Через четверть часа приехал Андрей, и в доме начался такой радостный переполох, что Клэр только пугливо жалась к Сергею, боясь потерять его во всеобщей суматохе. Потом все спустились вниз, и Клэр так трогательно удивилась украшенным цветами машинам, будто она и в самом деле тоже была сегодня невестой. Сергей смеялся, усаживая её в свою васильковую машину, украшенную гирляндами из полевых цветов, и говорил, что так у них «заведено». Говорил, что все они очень рады за Наташу и Андрея и потому хотят порадовать их. Он не сказал, что ему ещё очень хотелось порадовать её, но только потому, что надеялся, что она поймёт это и сама. Сергей рассказал ей немного о том, как всё проходит здесь, в Припяти, пока они ехали к загсу. Посетовал на то, что у них всё ещё нет своего дворца бракосочетания, хотя в таком «молодом» городе всегда много свадеб. Клэр только тихонько вздохнула и сказала, что она ведь ни разу в жизни не была на свадьбе и сравнивать ей не с чем, но ей всё равно кажется, что это будет самая прекрасная свадьба на свете, потому что Наташа и Андрей так любят друг друга, и все так рады за них, а в Припять почти пришло лето, и даже погода сегодня чудесная как никогда. Сергею хотелось сказать, что их свадьба будет ещё краше, но он промолчал, потому что ему казалось, что этим он может расстроить Клэр. Это было странно, но он уже смирился. И с этим – тоже. У загса, находившегося на первом этаже здания горисполкома, они встретились с родителями Сергея, которые привезли с собой нарядную Сашеньку: та тоже впервые оказалась на свадьбе, и невозможно было не улыбаться, глядя, как восторженно блестят её ясным глазки, и с каким трогательным волнением она поправляет красивое розовое платьице, украшенное маленькими цветочками. В волосах у неё были яркие атласные ленты, в руках – крошечный букетик розовых роз. Увидев Клэр, Сашенька радостно бросилась к ней: обняла за шею и сказала, что та сегодня самая-самая красивая, и попросила только не говорить об этом «тёте Наташе», потому что она сегодня невеста и тоже очень-очень красивая, но всё-таки «не так». Клэр вспомнились слова Сергея о том, что каждый ребёнок считает свою маму самой красивой на свете, и на глаза навернулись невольно слёзы; она спрятала их, крепко прижимая девочку к груди. Потом к ним подошёл Сергей: он тоже обнял Сашеньку и попросил её побыть пока с «бабушкой и дедушкой». Клэр улыбнулась чуточку грустно, понимая, что так нужно, но эта грусть прошла, как только Сергей сказал, что она может брать его под руку, когда захочет, потому что в этом нет ничего такого. Клэр ухватилась тихонько за его локоть, когда все стали заходить внутрь, и нелепое чувство, что она будто бы лишняя на этом празднике, исчезло совсем. В просторном вестибюле, отделанном светлым мрамором, играла торжественная музыка: Сергей сказал, что это «Свадебный марш», а Клэр подумалось вдруг, что он словно искрится в лучах летнего солнца, падавшего сквозь огромные окна. Наташа светилась от счастья, хотя и заметно волновалась: Клэр видела это в коротких взглядах, которые она бросала то на Андрея, то на родителей, то на них с Сергеем, словно прося её поддержать. Клэр переживала, что не может просто подойти к ней и обменяться хоть парой слов; Сергей почувствовал это – и потому просто подошёл к Наташе сам, увлекая Клэр за собой. Та ещё успела мягко пожать руку подруги, прежде чем «Наталью Данилову и Андрея Соколова» пригласили в зал бракосочетания. Клэр дважды споткнулась, пока они поднимались по широкой мраморной лестнице, застеленной красным ковром, и наверняка упала бы, если бы не держалась за Сергея. Тот спросил украдкой, не кружится ли у неё снова голова, но она только улыбнулась виновато и сказала, что просто очень волнуется, хотя и понимает, что это глупо. Сергей возразил, что это совсем не так, и мягко сжал её пальцы. Клэр тут же испуганно огляделась по сторонам, боясь, что кто-нибудь заметит, но всё внимание гостей было обращено на жениха и невесту. В третий раз она споткнулась, уже входя в зал – и всё потому, что совершенно по-детски загляделась на высокие потолки, украшенные позолоченной лепниной, и тёмно-красный бархатный занавес, который так и хотелось потрогать. Сергей снова поддержал её, а потом наклонился к ней и сказал тихонько, чтобы она встала рядом с его родителями и Сашенькой – ведь ему придётся отойти, потому что он свидетель Андрея. Она кивнула, с сожалением отпуская его руку, и подошла к приветливо улыбнувшейся ей Ольге Николаевне. Гостей было много – по крайней мере, так казалось никогда не бывавшей на свадьбах Клэр. Она попыталась было их пересчитать, но сбилась на двадцати, хотя взгляд то и дело выхватывал знакомые лица: офицеры из отделения, среди которых был Виктор с женой и маленькой дочерью, а рядом с ними – чуть смущённая Анна; улыбчивая продавщица из универмага – Татьяна, одноклассница Сергея и Андрея. Рядом с Валерием Степановичем и его женой стояли Катерина в ярко-голубом платье и совсем уже пожилая женщина с добрыми морщинками у глаз. Сергей сказал, что это бабушка Андрея, вырастившая его, так рано потерявшего родителей. Все затихли, когда началась церемония. Андрей держался очень спокойно и только улыбался, глядя на свою невесту, а вот Наташа совсем разволновалась: даже стоявшая поодаль Клэр видела, как у неё дрожали губы и руки. Голос её тоже дрожал, когда она произносила слова, которые Клэр не могла понять – и всё-таки понимала. Они достигали её сердца так, словно она стояла там, рядом с Сергеем, и при всех клялась быть с ним до последнего вздоха. «Пока смерть не разлучит нас». Она знала, что здесь так не говорят – да и сама не захотела бы произносить этих слов. Она не хотела думать об этом и не хотела верить, что смерть и правда способна их разлучить. Она вспоминала то утро на исходе мая, когда она смотрела с балкона на стоявшего внизу Сергея и думала о том, что ей под силу преодолеть любую бездну, если та проляжет вдруг между ними. Она чувствовала это и сейчас, когда он обернулся и взглянул на неё – и в его глазах его горело невыразимое желание, чтобы она была сейчас рядом с ним. Чтобы она тоже пообещала дрожащим от нежности голосом, что всегда будет его женой, и он бы тогда поцеловал её при всех, и все бы узнали о том, как сильно они любят друг друга, и больше не нужно было бы притворяться. Она всё ещё не понимала, как это возможно, чтобы он верил, будто она – будто такая, как она, – правда может стать его женой. Не понимала, и всё равно чувствовала, как рвётся к нему её сердце. Она смотрела, как Наташа и Андрей обмениваются кольцами, и была рада за них всей душой, но какое-то непостижимое, томительное желание всё не покидало её, хотя она никак не могла его разгадать. Оно стало только сильнее, когда Андрей поцеловал Наташу, и когда Клэр увидела затаённую печаль в глазах Сергея, с улыбкой глядевшего на них. А потом как-то сразу стало очень шумно, потому что все стали поздравлять молодожёнов: даже Сашенька радостной стрекозой кинулась к невесте, а Клэр отчего-то растерялась вдруг, чувствуя какую-то странную пустоту внутри: как будто бы она и вправду поверила на мгновение, что всё это было с ней, а теперь поняла, что ничего не было и не будет. Она смотрела, как Сергей обнимает Наташу, глаза которой блестели от слёз, и думала, что впервые в жизни видит, как кто-то плачет от счастья. И ещё думала, каким радостным был бы Сергей, если бы у него была такая невеста – чистая и светлая, как майский день. – Тебе нехорошо? Клэр стояла у стены, опустив голову, и потому даже не заметила, как подошёл к ней, протолкнувшись через других гостей, Сергей. Она взглянула на него, снова подивившись, сколько же радости искрилось в его синих глазах – и сколько в них пряталось печали. – Нет, я… так, – бессвязно выдохнула она и улыбнулась виновато. – Я ведь говорила, что совсем не знаю, как себя вести. – Так пойдём! – Сергей уже совсем привычно взял её под локоть и потянул за собой. – Наташа зовёт тебя фотографироваться. На другой стороне зала, возле красного бархатного занавеса, уже были видны отблески вспышек. – Да разве мне можно? – Кто же запретит невесте фотографироваться со своей подругой? Пойдём! С мягкой настойчивостью Сергей увлёк её за собой. Подвёл к Наташе – и Клэр тут же принялась просить прощения за то, что не подошла сразу её поздравить, потому что не знала, можно ли так. Наташа заверила её, что это ничего, и что она только очень рада видеть её рядом в такой день, а потом утянула за собой прямо под вспышки фотоаппаратов. Клэр, за всю свою жизнь фотографировавшаяся всего несколько раз – когда этого никак нельзя было избежать, – растерянно моргала от этих ярких вспышек, а Наташа всё смеялась и просила её улыбнуться. Она чуть успокоилась, поймав взгляд Сергея, и тогда улыбнулась невольно в ответ на его улыбку. А когда все выходили из зала, он снова подошёл к ней и мягко сжал её руку.***
– И здесь фотографируются все молодожёны? Клэр убрала упавшую на лицо тёмную прядь и чуть сощурилась, потому что по-летнему яркое солнце било прямо в глаза, и в его лучах стоявшая у южного въезда в город стела «Припять» казалась ослепительно-белой. – Ну, может и не все, – рассмеялся Сергей. – Это просто… традиция такая. Вроде как выражение любви к родному городу. – А неженатым возле него фотографироваться можно? – Клэр улыбнулась смущённо, как бывало всякий раз, когда ей казалось, что она ужасно неловко шутит. – Ещё как можно! – заверил её Сергей. – Даже нам? – тихо спросила Клэр. – Не сегодня, конечно, а… когда-нибудь потом. – Потом? – Я понимаю, что сейчас нельзя. Так, чтобы… только мы вдвоём. Ты не думай, я очень Наташе благодарна за то, что она меня тоже зовёт, просто… Клэр запнулась, замолчала, обхватила себя руками, словно ей стало вдруг очень холодно под этим ярким майским солнцем. Сергей подошёл ближе, чуть наклонился к ней, и она прошептала едва слышно: – Я так хочу тебя обнять… Даже… больно. – Она прижала руку к груди, будто и в самом деле не могла дышать. Она и не представляла, что эта невозможность прикоснуться к близкому человеку может причинять такие страдания. – Подожди здесь минутку, хорошо? – Сергей мимолётным движением коснулся её плеча, а потом быстро отвернулся и пошёл туда, где стояли в окружении гостей Наташа и Андрей. Поманив последнего к себе, Сергей сказал ему что-то; тот улыбнулся, коротко кивнул и вернулся к Наташе. Тоже сказал ей что-то на ушко – и она засветилась искренней радостью. Клэр непонимающе наблюдала за ними, стоя в стороне: она не чувствовала себя больше лишней и чужой, но была очень несчастна оттого, что не могла быть с Сергеем так, как им обоим хотелось. – Мы хотим пойти вон в тот перелесок и сфотографироваться… ну, на природе, – жизнерадостно сообщила Наташа, резвой птичкой порхнув к Клэр. – Вот, Серёжа предложил себя в качестве фотографа! – Из-за спины подошедшего следом за Наташей Андрея и в самом деле показался Сергей с фотокамерой в руках и с какими-то странно-лукавыми искорками в глазах. – Прогуляешься с нами? – Да я ведь… – растерянно пробормотала Клэр, бросая беспомощные, непонимающие взгляды на Сергея. Но принимать возражения Наташа не собиралась – и потому, схватив Клэр за руку, потянула её за собой, уже совершенно утвердительно заявив: – Прогуляешься! – Чуть не поломала весь мой коварный план! – шутливо обиделся Сергей, когда они уже отошли от остальных гостей, и впереди показалась уходившая дальше в перелесок тропинка. – План? – Ну конечно! Здесь нас ведь никто не увидит! Клэр всё ещё очень растерянно смотрела на него; Сергей снял с шеи ремешок фотокамеры, протянул её Андрею с шутливым «а ну-ка, жених, подержи!», а потом просто привлёк Клэр к себе. Прерывисто выдохнув, она обхватила его шею, прижалась всем телом, молча благодаря за этот подарок. Ей всё ещё было больно думать о том, что он так внимателен к ней, когда она сама лишает его чего-то, но здесь, сейчас, ей было так хорошо, что она почти забыла об этой боли. – А ну-ка, улыбнитесь! Клэр обернулась, увидев с удивлением, что Андрей настраивает камеру. – Ты же хотела, чтобы мы сфотографировались вдвоём! – Сергей ласково улыбнулся, не выпуская её из объятий. – Передумала? – Нет, – не задумываясь, выдохнула Клэр. – Только… вдруг кто-нибудь увидит, когда будут снимки проявлять? – Это моя личная камера, так что я могу её хоть с маслом съесть! – засмеялся Андрей. – И Андрюша всегда сам проявляет снимки, поэтому никакие «кто-нибудь» ничего не увидят! – бойко поддержала его Наташа. – А даже если и увидят, то что? – с мягкой укоризной подытожил Сергей. – Тебе будет плохо, – тихо проронила Клэр, опустив голову. Сергей вздохнул и утешающе погладил её по спине. – Давай просто сфотографируемся, хорошо? И не будем ни о чём таком думать. Он снова привлёк её к себе, поцеловал в щёку – и Клэр расцвела чуть неуверенной, но полной искреннего тепла улыбкой. Наташа подошла к ним, развернула Клэр так, чтобы та стояла ровно перед камерой, и деловито поправила её платье и пиджак Сергея. – Вот теперь – можно! – торжественно объявила она, отходя в сторону. Клэр чувствовала тепло обнимавших её рук и тепло дыхания на своей щеке, и в груди её начинал затепливаться крошечный огонёк, который она ещё не умела понять.***
– Нам уже пора возвращаться? – не без грусти спросила Клэр, когда Сергей сфотографировал Наташу и Андрея на фоне залитого солнцем перелеска. – Ну вот ещё! Давайте погуляем немножко! – возразила Наташа. – Ой! Андрей едва успел подхватить под руку свою молодую жену, зацепившуюся каблучком за вылезший на тропинку корень дерева. – Тебе ведь неудобно, – вздохнула Клэр и смахнула прицепившуюся к белоснежному подолу травинку. – Ой, да ничего! – только и отмахнулась Наташа. – Я хоть отдохну чуть-чуть, а то мне уже как-то не себе от того, что на меня всё время все смотрят. Андрей взял её за руку, и они прошли чуть вперёд по неширокой тропинке, на которой танцевали резные тени пышных зелёных ветвей. В отдалении были слышны голоса гостей, ждавших их возле въезда в город, а здесь, в перелеске, пели птицы, и можно было представить, что они снова оказались в лесу. – О чём ты задумалась? – спросил Сергей, мягко пожимая руку Клэр. – Да так… – Она неопределённо пожала плечами и снова замолчала. Наташа чему-то радостно рассмеялась впереди. – А что будет, если они догадаются? – «Они»? – Твои… коллеги. Ну, из отделения. – Неужели ты думаешь, что они ещё не поняли? Клэр вздрогнула и взглянула на Сергея с таким ужасом в глазах, что он улыбнулся чуть виновато и ласково обнял её за плечи. – Ну что ты, не переживай так из-за этого! – Да ведь… как же это? – У нас всё-таки отделение КГБ, а не что-нибудь там… другое. Это наша работа – всё видеть и всё слышать. Конец фразы Сергей произнёс заговорщическим шёпотом, наклонившись к самому уху Клэр, и быстро поцеловал её в щёку. – И что же теперь будет? – Ничего. Клэр взглянула на него недоверчиво, будто бы подозревая, что он утаивает что-то, боясь напугать или расстроить её, и Сергей вздохнул, отчего-то взглянув на неё чуть укоризненно. – Я ведь работаю с этими людьми уже шесть лет. Знаю их всех. И знаю, что никто из них не попытается воспользоваться этим, чтобы как-то меня очернить. – Я понимаю, и не хочу сказать о них ничего плохого, но… Ты уверен? – Уверен. В конце концов, я тоже офицер КГБ. Клэр задумчиво кивнула, доверчиво прижимаясь к его плечу. Помолчала немного, но потом всё-таки спросила: – А что было бы, если бы узнал кто-то другой? Она быстро взглянула на Сергея – и потому успела заметить промелькнувшую в его глазах болезненную тоску. Но та исчезла в одно мгновение, словно и не было её вовсе, и Сергей с привычной мягкостью улыбнулся ей. – Никто не узнает. Он понимал, что Клэр никогда не перестанет волноваться. Не перестанет бояться, что он может как-то пострадать из-за неё. Он тоже думал об этом – но знал, всегда знал, что не было, не существовало никакого по-другому, и он не смог бы выбрать иное, потому что никакого выбора не было. Просто была она, и просто он любил её. – А почему же тогда нужно прятаться, если все знают? Ты не думай, что я жалуюсь, или что-то такое, просто… – Вконец стушевавшись, Клэр замолчала и виновато вздохнула. – Я слишком много говорю о том, о чём не надо, да? – Со мной ты можешь говорить обо всём, ты же знаешь, – тихо рассмеялся Сергей. – А это… ну… что-то вроде деликатности в благодарность за деликатность. – Как это? – Ну, я не выставляю наши отношения напоказ, а все ведут себя так, словно ничего не происходит. Клэр снова кивнула, а потом какое-то время шла, опустив голову и прикусив губу, и всё думала о чём-то своём, рассеянно прислушиваясь к весёлому щебету Наташи. – Ты что, расстроилась? Она подняла глаза на Сергея, снова ставшего вдруг встревоженно-печальным. Сколько раз она уже корила себя за то, что всё время хочет его порадовать, а получается у неё всё наоборот? – Просто я думала, что мы сможем потанцевать, – тихо проронила Клэр. – Я теперь понимаю, что этого нельзя, но… Может, это ничего, если ты пригласишь меня один раз? – удивляясь самой себе, спросила она. Ещё недавно она укорила бы саму себя за то, что навязывается, но теперь внутри у неё горел этот странный огонь, и она никак не могла дать выход этому сладко-тяжёлому томлению в груди. – Всего один раз! Или совсем-совсем нельзя? Она смотрела на него такими больными, полными отчаяния и мольбы глазами, что Сергею показалось даже, будто она просто умрёт, если он скажет ей, что это невозможно, что так нельзя. Она была до боли похожа сейчас на то тоненькое деревце во дворе – надломленное, обессиленно клонившееся к земле, – и он мог только подставить ей своё плечо, надеясь, что она поймёт. Надеясь, что однажды она перестанет сомневаться. – Ну что же ты как маленькая? – Сергей остановился, отпустил её руку, обхватил и чуть приподнял бледное лицо. – Я ведь обещал, что мы будем танцевать, и Наташа тебе такое платье сшила! В его голосе слышалась мягкая, ласковая укоризна, и Клэр снова почувствовала себя виноватой. Она словно бегала по кругу из боли и сомнений и только всё обещала самой себе и Сергею, что вот-вот сможет вырваться из него на свободу. – Я понимаю, что тебе трудно… отпустить себя, – тихо прибавил он, с нежностью гладя её лицо. – Ты просто… попробуй, хорошо? Я ведь рядом, и разве ты не говорила, что со мной ничего не боишься? – Говорила… – едва слышно отозвалась Клэр. Медленно выдохнула и чуть устало улыбнулась. – Я попробую, обещаю. Сергей улыбнулся ей в ответ – и на мгновение задержал взгляд на её губах. Желание поцеловать её, ощутить по-новому её близость, становилось порой таким нестерпимым, что только привитая годами службы выдержка и спасала его. Иногда ему казалось, что так даже лучше – потому что, позволь она себе поцеловать, он снова стал бы думать о… большем. О том, о чём ему почти совестно было думать – просто потому, что это так сильно ранило Клэр. – А ещё я могу для конспирации пригласить и Анну, – с чуть напускной весёлостью прибавил вдруг Сергей, силой заставляя себя отвести глаза от лица Клэр. – Тогда уж точно никто ничего не сможет «сказать»! Вздохнув украдкой, Клэр прислонилась к его плечу и сжала его руку. Она видела, какие у него были глаза, и знала, почему. – Ой, ну как же мы могли забыть! – Встрепенувшаяся вдруг Наташа едва не хлопнула себя по лбу ладошкой от досады. – Андрюша, покажи скорее! – Что у вас там такое? – засмеялся Сергей и потянул Клэр за собой – туда, где остановились под сенью тоненькой берёзки Наташа с Андреем. – Мы вчера старые фотографии смотрели и вот что нашли! – торжествующе объявила Наташа и быстро выхватила из рук Андрея маленькую фотокарточку, которую тот достал из кармана пиджака. – Тебе тут правда всего семнадцать? Все они из вежливости говорили в присутствии Клэр только по-английски – и той, конечно, ужасно захотелось тоже посмотреть эту фотографию, как только она услышала слова Наташи. Она постеснялась просто заглянуть через плечо Сергея – особенно потому, что сам он смотрел на снимок с какой-то странной светлой печалью в глазах. Вспоминает свою юность? Или что-то ещё? – А можно мне тоже посмотреть? – очень робко спросила Клэр, тронув его за плечо. – Да… конечно! – Сергей, словно очнувшись, улыбнулся и развернул фотографию так, чтобы ей было видно. И только тогда спохватился, что так и не ответил на вопрос Наташи. – Да, мне здесь семнадцать. Первое лето после школы. Небольшая фотография была чёрно-белой, и Сергей на ней и правда был совсем мальчишкой – но невозможно было не узнать эту улыбку, эти глаза. Клэр ещё ни разу не видела его старых фотографий – и теперь не могла оторваться. Всё смотрела и смотрела, прижавшись к его плечу, вцепившись в его рукав. Смотрела, как совсем ещё юный Серёжа обнимает тоненькую, как рябинка, девушку. – Это Соня? – тихо-тихо спросила Клэр. – Да, – тоже очень тихо проронил в ответ Сергей. Она была хорошенькой. Даже красивой – как бывают красивы совсем юные женщины. А ещё она была очень счастливой – и это чувствовалось в том, как обхватывала она своими тонкими руками Сергея, как прижималась к его плечу. Она тоже улыбалась – так чисто, так радостно, так светло! Длинные, чуть вьющиеся тёмные волосы падали на простое белое платье, и пряталась где-то в глубине её глаз затаённая светлая печаль. Сергей помнил, какие у неё были глаза: большие, глубокие, похожие цветом на омытые дождём луговые травы. Дождь стоит стеной, и кажется, что оставленный кем-то посреди леса навес вот-вот рухнет прямо на них. Но им всё равно: им только шестнадцать, и они очень влюблены. Она часто дышит, прислонившись спиной к опоре навеса, потому что им пришлось бежать по узкой лесной тропинке, чтобы успеть спрятаться от дождя. Она смотрит на него своими дождливо-зелёными глазами и будто бы всё ждёт чего-то. Он целует её в первый раз – ещё так неумело, но с такой искренней нежностью, что это совсем неважно. За окном только конец апреля, а Припять уже утопает в белых вишнёвых цветах. Им уже семнадцать, они остались одни у Сергея: скоро экзамены, нужно готовиться. Соня склоняется над учебником, покусывая губу – но то и дело бросает на него быстрые взгляды и улыбается, потому что он всё смотрит и смотрит на неё. Они пьют чай, разговаривают обо всём на свете, а в окна заглядывает темнота. Сергей говорит, что проводит её до дома, потому что уже очень поздно, но Соня смотрит на него как-то странно и спрашивает, можно ли ей остаться. Никого нет дома – не будет до завтрашнего вечера, – и они всё целуются с упоением, какое бывает лишь в юности. Он заставляет себя отстраниться, потому что так нельзя – но она мягко привлекает его снова к себе и говорит, что любит. Что ни о чём не станет потом жалеть. Она и правда не жалела – ни на следующее утро, когда улыбалась так смущённо и прятала лицо у него на плече, ни в тот летний день, когда они были в деревне, и Андрей сфотографировал их на опушке леса. – Ты всегда говорил, что я первым женюсь, – печально улыбнулся Сергей. – А я до сих пор не могу поверить, что её больше нет. Всё кажется, что она живёт где-то там, в маленьком городке среди лесов, и ей по-прежнему всего восемнадцать – как было, когда я видел её в последний раз. Андрей тяжело вздохнул, обнимая притихшую Наташу. – Так жаль её… Она мне всегда была как младшая сестрёнка. – Да, мы оба для тебя как будто младшими были, – тихо, со светлой грустью рассмеялся Сергей. – Ты… оставь себе. – Андрей кивнул с печальной улыбкой на фотографию. – Я ведь для вас обоих напечатал, а свою только Соня взяла. – Да… Я всё думал, что впереди ещё много времени, – с горечью проронил Сергей. – Спасибо. Клэр медленно выдохнула и отпустила рукав Сергея: ей вдруг захотелось стать маленькой-маленькой, незаметной, невидимой, как крошечный серый мышонок. Нет, она не стала снова чувствовать себя лишней только оттого, что Сергей вспоминал вместе с Андреем их общее прошлое, но не могла не думать обо всём, что было у её Серёжи с этой светлой, как майский день, юной женщиной с фотографии. Это была не ревность, нет – только горькое сожаление о том, что она никогда не сможет стать для него такой. Такой, как хотелось ему. Такой, какой хотелось стать ей самой. Ей хотелось спросить, было ли у них с Соней что-то, когда сделали эту фотографию, но она не решилась бы ни за что на свете. – Ты ведь не ревнуешь, правда? Тихий голос Сергея заставил Клэр встрепенуться. Она даже не заметила, что Наташа с Андреем снова ушли чуть вперёд. Сергей стоял рядом и смотрел на неё очень грустно и чуть виновато. В руках у него уже не было той фотографии: должно быть, он успел её убрать. – Я не хотел тебя обидеть, просто… – Ты и не обидел, – поспешно заверила его чуть дрогнувшим голосом Клэр. – И я… я не ревную, что ты! – На её губах промелькнула на мгновение вымученная улыбка. – Я только подумала… – О чём? – Я знаю, что это было невозможно, но… Вот бы мы встретились, когда я только сбежала из приюта, – горестно выдохнула Клэр и спрятала лицо на плече Сергея, когда тот молча привлёк её к себе.***
Разноцветные витражи кафе «Припять» сверкали в лучах солнца, вспыхивая красным, синим и золотым. Тёплый ветер с реки ерошил яркие головки цветов, и слышны были гудки белых речных корабликов и крики проносившихся над самой водой птиц. В зале всё уже было готово к приезду гостей: длинный-длинный стол был застелен белоснежной скатертью и накрыт к праздничному обеду, и были украшены цветами небольшие колонны. Жениха и невесту усадили во главе стола; рядом сели родители Наташи и Катерина, а с другой стороны – бабушка Андрея. – А можно очень глупый вопрос? – нерешительно спросила Клэр. Она держала Сергея под руку, и тот очень уверенно прокладывал им путь сквозь небольшое столпотворение гостей. – Очень-очень глупый? – Ну… наверное. Это правда, что на русских свадьбах всегда бывает драка? Сергей обернулся и взглянул на неё с таким искренним удивлением, что Клэр тут же почувствовала, как на щеках проступает предательский румянец – и почему только она стала теперь так легко смущаться? – Бывает, да, – очень серьёзно ответил он. – Но это только после того, как медведи с балалайками закончат выступать. Теперь уже Клэр уставилась на него в искреннем изумлении, растерянно хлопнув ресницами. Не выдержав, Сергей от души рассмеялся. – Что, неужели про медведей ни разу не слышала? – Да ну тебя! – Клэр сердито пихнула его в бок локотком, и Сергей картинно ойкнул. – Так… с дракой-то что? – Ни разу не слышал, чтобы была драка на свадьбе офицера КГБ. Мы всё-таки должны блюсти свою честь. – Сергей деловито одёрнул пиджак. – И к тому же тут дети! Клэр оглянулась через плечо на Сашеньку, которая весело болтала о чём-то с дочкой Виктора, своей ровесницей – и не удержалась от улыбки. Сергей тем временем уже пробрался к их местам и усадил за стол успевшую немного притомиться Клэр. Ей всё было интересно, потому что она никогда не бывала на таких праздниках, но из-за всего этого шума и вспышек фотоаппаратов у неё начинала болеть голова, и по телу разливалась медленными волнами слабость. – Так, жареным и острым не злоупотреблять, хорошо? Клэр не заметила, как к ним подошёл сзади доктор Данилов. Деловито разглядывая стол, он быстро перечислял, что «его пациентке» можно есть, а чего есть не стоит. – Шампанское можно, и ещё вино – но только понемножку! – Всё ясно, – в тон ему ответил Сергей. – Ну… вот. А если что, сразу говори – у меня в машине сумка с лекарствами. – Да что вы… Спасибо, – смущённо улыбнулась Клэр. Её очень трогало то, что даже в такой важный для его семьи день Валерий Степанович не забывал заботиться и о ней тоже. Снова ужасно захотелось хоть как-то отблагодарить их всех – и почему только она всё не могла придумать, как? – А что все кричат? – «Горько!» – Кому-то плохо? Сергей, разливавший в два бокала шампанское, взглянул на неё удивлённо и рассмеялся. – Клэр, ты просто чудо! – торжественно объявил он, вручая ей бокал. – Нет, не плохо… наоборот, хорошо! Это просто такая старая-старая русская традиция: гости говорят, что всё угощение за столом горькое, и просят жениха поцеловать невесту. И тогда всё станет… ну, сладкое! – Сладкое? – Клэр смотрела на него с таким трогательным непониманием, что Сергей не удержался от улыбки. – Это просто традиция, не бери в голову! Клэр взглянула на него почему-то чуточку недоверчиво, вздохнула и взяла бокал с шампанским. Гости радостно кричали, а Наташа очаровательно краснела и поправляла фату, когда Андрей привлекал её к себе, чтобы поцеловать.***
– Ой, а это, а это что?! Сидевшая на коленях у Сергея Сашенька вертелась во все стороны и всё время о чём-то спрашивала: всеобщее радостное возбуждение передалось и ей. Гости улыбались, глядя на развеселившуюся девочку, но той не хватало для полного счастья самой малости, и она решилась наконец о ней попросить. – Возьмёшь Сашеньку? – негромко спросил Сергей, наклонившись к Клэр. – Она очень хочет с тобой немножко посидеть. – Конечно! – Клэр быстро повернулась к ним, словно только и ждала этих слов, но тут же осеклась. – А… точно можно? – Ну, вот мне надо прямо сейчас отойти, а мама с папой вон где сидят, аж на той стороне! – многозначительно заметил Сергей и только что не подмигнул ей заговорщически. – Кто-то же должен присмотреть за ребёнком! Сашенька согласно закивала, всем своим видом показывая, что без этого вот совсем-совсем никак. Клэр, стараясь сохранять серьёзное лицо, взяла девочку из рук Сергея и усадила к себе на колени, чувствуя сквозь тонкую ткань украшенного цветами платьица ставшее уже совсем родным тепло. Сергей вернулся всего через несколько минут и сказал, что принёс из машины гитару, потому что Наташа очень просила его спеть хотя бы разок для неё. Сашенька так и осталась сидеть с Клэр – и никто ничем не показал, будто бы в этом есть что-то неправильное. От этого Клэр почувствовала себя вдруг очень спокойно – так, словно она и вправду просто пришла на праздник своих друзей, и рядом с ней одни только родные и близкие люди. Так оно, наверное, и было: ведь на коленях у неё сидела девочка, которая хотела быть её дочкой, а рядом был Сергей, с трогательной заботой следивший за тем, чтобы она как следует поела, потому что ей нужно набираться сил. Она видела, чувствовала, что ему очень хочется к ней прикоснуться – и понимала, что этого хочется и ей. Она не знала, не понимала, почему ей вдруг стало мало этого удивительного рядом. И не могла найти слов для того, что продолжало разгораться у неё внутри. – А что теперь происходит? – с любопытством спросила Клэр, когда в зале снова началось какое-то радостное оживление. – Первый танец жениха и невесты! – торжественно объявил Сергей. Быстро положил на стол салфетку и бережно подхватил Сашеньку с коленей Клэр. – Так, Александра Сергеевна, вам придётся сменить дислокацию! – Ой, вы будете танцевать, да? – Саша восторженно хлопнула в ладоши и прижала ручки к груди. – Непременно будем! – важно кивнул Сергей. – Так ведь жених с невестой… – неуверенно начала было Клэр. – Родителям и свидетелям тоже можно поучаствовать! – Сергей поднялся со стула и усадил на своё место Сашу. – А… – А я – свидетель, – терпеливо пояснил Сергей, хотя это Клэр и без того уже знала. – Нет, если ты категорически против, то я тогда пойду отобью у папы бабушку Андрея и буду танцевать с ней, – с очень серьёзным лицом проговорил он, и только Клэр видела, с какой нежностью смотрят на неё его смеющиеся синие глаза. – Потанцуешь со мной? Он протянул ей руку – и она взглянула на неё так, словно не верила, что та существует на самом деле. Что он существует. Словно ей хотелось убедиться в том, что она ошиблась – и так оно, наверное, и было, потому что она сжала его руку с таким отчаянием, будто только эта рука и удерживала её ещё на краю чёрной пропасти. Она медленно поднялась; он был так близко, что его дыхание коснулось её лица, и ей показалось, что все это заметили и поняли – но все смотрели на Наташу, поправлявшую чуть примявшуюся фату. Все затихли с первыми аккордами музыки, любуясь похожей на белую голубку Наташей и её женихом, легко закружившимися по залу. Залюбовалась и Клэр, но Сергей мягко сжал её руку и потянул за собой. – Здесь ведь все смотрят, – едва слышно прошептала она. – Пусть смотрят. Полная пронзительной нежности музыка подхватила их – совсем как тогда, на тихой лесной поляне, где опадали тёплым невесомым снегом белые лепестки. Солнечный свет искрился красным, синим и золотым, падая сквозь разноцветные стёкла витражей, и весь мир кружился, кружился, кружился, растворяясь в аромате цветов. Синяя птица кружилась в золотисто-розовой бездне, раскинув свои большие тёплые крылья, и уносила её далеко, далеко, далеко – туда, где нет ни горечи, ни боли. Туда, где только тепло и свет, и музыка падает с неба золотым дождём. Клэр больше не видела никого, ничего вокруг себя: весь её мир сузился до этого тёплого кольца рук, что не давали ей упасть в чёрную пропасть, полную опрокинутых звёзд. Ей казалось, что музыка звучит внутри неё, рвётся из её груди, пытаясь выразить невыразимое – то, для чего у неё не было слов. Она хотела бы рассказать об этом, потому что ей казалось, что она умрёт, если не сделает этого – но она не знала как. В её глазах плескалось беспомощное, горькое отчаяние, и горело, горело, горело что-то внутри, а он смотрел так, словно всё понимал, но этого всё равно было мало, потому что она должна сказать, должна сделать что-то, и только тогда всё станет так, как должно было быть. Она снова чувствовала это сладкое томление, давившее грудь: ей казалось, что оно не даёт дышать, не даёт сердцу биться, но она не знала, хочется ли ей, чтобы оно исчезло. Оно медленно растекалось по всему телу, и стало вдруг очень трудно просто стоять на ногах, не то что кружиться, но пронзительная музыка всё звучала и звучала, и Сергей увлекал её всё дальше и дальше, и ей до боли хотелось просто прижаться к нему, словно тогда всё разрешилось бы, и она бы наконец поняла, но этого было нельзя, она знала, что этого нельзя, и поэтому становилось ещё больнее, и всё сильнее жгло внутри. Солнце падало на неё, в неё, разноцветными вспышками: красными, синими, золотыми. Музыка касалась пронзительной нежностью обнажённой кожи, оголённых нервов. Ей казалось, что это должно быть больно и страшно, но она чувствовала только это сладкое, тёплое томление в груди. Оно больше не мешало дышать, и сердце билось часто, свободно, и даже этот странный огонь уже не обжигал, а будто бы ласкал – горячо, но так осторожно и нежно. И только теперь она понимала, что он был не только внутри неё, этот огонь – он горел и в солнечно-синих глазах, что смотрели на неё, полные невыразимой любви. Последние аккорды музыки взметнулись ввысь – и растаяли в разноцветном воздухе. На мгновение в зале воцарилась тишина, а потом все разом захлопали и заговорили. Клэр слышала звонкий смех Наташи и голос Андрея, но видела перед собой только лицо Сергея, от которого не могла отвести глаз. Ей всё казалось, что она вот-вот поймёт что-то бесконечно важное, а если вдруг не сможет этого сделать, то просто умрёт прямо здесь, на этом месте, в эту минуту, и ей будет уже совсем не важно, кто и что подумает и скажет об этом. – Тебе нехорошо? – тихо спросил Сергей. Его руки мягко скользнули по её предплечьям, и Клэр прикрыла на мгновение глаза. – Хорошо, – едва слышно выдохнула она. Чуть помедлила и прибавила: – Только в груди как будто… горит. Сергей посмотрел на неё очень долгим и очень странным взглядом – так, словно он точно знал, что с ней, и как ей можно помочь, но не хотел говорить об этом. Она знала, что это по её вине – потому что по её вине он выстроил эту стену, вписал в свой кодекс все «можно» и «нельзя». И теперь он не скажет, ни за что не скажет – потому что боится, что она не поверит и станет думать о нём плохо. Станет думать, что он такой же, как все. Она тоже боялась – только теперь ей отчего-то казалось гораздо страшнее никогда не узнать.***
Потом было ещё много музыки, танцев и криков «горько!»: Наташа каждый раз очаровательно краснела, но глаза её светились абсолютным, безусловным и бесконечным счастьем. Сергей снова приглашал Клэр потанцевать: поначалу уговаривал, всё твердя, что никто не станет считать, сколько раз он танцевал с ней, своей мамой или бабушкой Андрея, а потом она уже перестала спрашивать, потому что ей просто было хорошо рядом с ним. Не так, правда, как тогда, в первый их танец в этом разноцветно-солнечном зале. Она не знала, почему, хотя и продолжала смутно чувствовать то томление и огонь внутри. Все были радостны и веселы, и у Клэр, вопреки её опасениям, так и не возникло ни разу мысли, что кто-то и в самом деле может затеять драку. Даже всегда такая спокойная Анна казалась на удивление оживлённой: её тоже приглашали танцевать – и Виктор, и Сергей, – а ещё она с явным удовольствием играла с Сашенькой и её маленькой подругой. – А со мной потанцуешь? Клэр едва заметно вздрогнула и, обернувшись, взглянула чуть удивлённо на Андрея. Она не думала, что кто-то ещё захочет её пригласить, и теперь совсем растерялась. – А Серёжа не обидится? – неуверенно, словно сама толком не зная, стоило ли вообще такое говорить, спросила Клэр. – Это вон тот Серёжа, который танцует с моей женой? – неожиданно засмеялся Андрей. Сергей и правда легко кружил по залу Наташу: заметив взгляды своего мужа и Клэр, та радостно улыбнулась и помахала им рукой. – Спасибо, – смущённо проронила Клэр, подавая руку Андрею. Ещё полтора месяца назад она и помыслить не могла о том, чтобы так просто прикоснуться к кому-то, чтобы так просто позволить прикоснуться к себе, а теперь она правда могла сделать это, потому что научилась верить людям. Конечно, не всем – но это ведь был лучший друг Сергея, и она знала, что он никогда не причинит ей вреда. – Это для конспирации, да? – неуверенно улыбнулась Клэр. – Думаешь, иначе я бы тебя не пригласил? Она взглянула на него чуть недоверчиво, но ей вдруг вспомнился первый её день в Припяти. Она тогда так волновалась, и ей было так плохо и страшно – а Андрей пришёл и улыбнулся ей, и предложил выйти на воздух, и ещё сказал, что Сергей «очень хороший». – Нет, я… я не хотела тебя обидеть, – искренне проговорила Клэр. – Ты всегда был ко мне очень добр, и я так благодарна за это, правда! – Знаю, я обычно очень… сдержанный, – улыбнулся Андрей, – но это не значит, что ты мне не нравишься. Я за вас с Серёжей рад всей душой, вы оба – мои друзья, и, если тебе понадобится помощь, я всегда буду рад помочь. Ты только не стесняйся попросить, хорошо? У друзей так принято! – Хорошо, – улыбнулась ему в ответ Клэр, снова ловя внутри это сладостно-спокойное чувство дома, которое она обрела только здесь, в этом солнечном городе, затерянном среди бескрайних лесов.***
«Под разливы деревенского оркестра Увивался ветерок за фатой, Был жених серьёзным очень, а невеста Ослепительно была молодой». Андрей засмеялся, совсем растеряв всю свою серьёзность, а Наташа смущённо зарделась, когда Сергей прошёл рядом с ними с гитарой в руках, словно желая лишний раз показать, для кого он играет и поёт в этот последний день весны, полный смеха, музыки и цветов. «Вот промчались тройки звонко и крылато, И дыхание весны шло от них, И шагал я – совершенно неженатый, И жалел о том, что я не жених». Сергей тоже улыбался, и глаза его лучились искренней радостью – и всё же что-то иное промелькнуло в них, когда он бросил взгляд на сидевшую чуть в стороне Клэр. Что-то, отчего в груди у неё снова сладко заныло, и сердце будто бы пропустило удар. «И эта свадьба, свадьба, свадьба пела и плясала, И крылья эту свадьбу вдаль несли! Широкой этой свадьбе было места мало, И неба было мало и земли!» Звонкие, ликующие переборы гитары взвивались ввысь – словно и не было никакого потолка, и можно было просто взлететь в широкое синее небо, на которое уже брызнул золотисто-розовой краской последний майский закат. Радостные голоса сливались в один общий хор; кто-то захлопал, когда Андрей подхватил Наташу на руки и закружил в разноцветных вспышках предвечернего солнца, и её счастливый смех зазвенел сотней серебристых колокольчиков. А Клэр видела только глаза Сергея, безмолвно говорившие ей обо всём, чего нельзя было выразить никакими словами. Сквозь большие окна было видно небо над рекой: птицы носились над водой с пронзительными вечерними криками, и как-то по особенному гудели белые кораблики, пролетавшие мимо на своих белых подводных крыльях. Усталое умиротворение опускалось на город, укрывало его невесомым покрывалом. Всё затихало, готовясь к первой летней ночи, и от этого в груди рождалось то странно-сладостное чувство, когда до боли хочешь чего-то – и не знаешь, совсем не знаешь, чего. – Сашенька совсем заснула, – тихо рассмеялся Сергей, глядя на сонно клевавшую носом девочку, сидевшую на коленях Ольги Николаевны. – Ей нужно обратно, да? – Клэр отвела взгляд от искрившихся багровым витражей и взглянула на Сергея. Им обоим хотелось, чтобы не было никакого «обратно», чтобы было только «домой», но пока этого было нельзя. Пока Саше нужно возвращаться, потому что в выходные её повезут за город вместе с другими детишками – и это, конечно, хорошо, да только так тяжело расставаться. – Родители её отвезут. Папа-то, в отличие от меня, ничего крепче вишнёвого сока не пил, – улыбнулся Сергей. Клэр рассеянно кивнула и взглянула на Наташу: та по-прежнему выглядела совершенно счастливой, но было заметно, что она тоже притомилась и потому сидела, прислонившись к плечу обнимавшего её Андрея. – По-моему, нам всем уже пора. – Сергей устало потянулся, но в глазах его так блестели радостно-золотистые искорки, как будто бы он и сейчас ещё готов был играть на гитаре, петь и танцевать. – А Наташа не обидится? – Наташе самой бы отдохнуть! Счастливая невеста едва не упала, наступив на подол собственного платья, когда поднималась им навстречу, но Андрей успел её поддержать. – Я такая неуклюжая! – смущённо улыбнулась она. А потом вздохнула устало, беря за руки Клэр. – Вы уже домой, да? Клэр кивнула, мягко сжав её пальцы. Наташа видела болезненную тревогу в глазах подруги, и, отведя её чуть в сторону, попросила с улыбкой: – Не переживай за меня, пожалуйста! Всё будет хорошо! И у нас с Андрюшей, и у вас с Серёжей. И даже не вздумай со мной спорить – сегодня нельзя! Наташа шутливо погрозила ей пальчиком, и Клэр тихонько рассмеялась. Она пообещала, что постарается не переживать, хотя и знала, что всё равно будет волноваться. Ей хотелось сказать Наташе что-то такое, что могло бы ей помочь, но Клэр не знала что и ещё очень боялась её напугать. Да и Наташа не спрашивала ведь больше ни о чём: потому, наверное, что и правда очень верила своему жениху… мужу. К ним подбежала Сашенька и – в который уже раз? – сказала, что Наташа «ужасно красивая». Та засмеялась и крепко обняла девочку, а Клэр вдруг подумала, что у неё, наверное, совсем скоро будут свои дети. Другие гости тоже начинали потихоньку расходиться, прощаясь с виновниками торжества. Кое-кто уже ушёл, а кто-то терпеливо ждал, пока Наташа простится с Сергеем. Клэр тоже ждала, тихонько любуясь ими со стороны и вновь ловя себя на мысли, как хорошо Сергей смотрелся бы рядом с красивой невестой – и даже не пыталась представить, что сама могла бы быть ею. Какая же из неё невеста? Разве только неправильная – потому что уж такая она вся. Сергей что-то ласково говорил Наташе, глядя в её светившиеся радостью глаза и гладя её плечи. Она смущённо улыбнулась, когда он поцеловал ей руки, и крепко-крепко его обняла. Потом она тоже сказала ему что-то своим солнечно-мягким голосом; он улыбнулся чуточку грустно, привлёк её к себе и поцеловал в раскрасневшуюся щёку. Наташа звонко рассмеялась и подвела его за руку к Клэр. Она обняла их обоих ещё раз на прощание; потом подошёл Андрей и родители Наташи и Сергея: все выглядели усталыми, но очень счастливыми, и прощались «до завтра» тепло и совсем по-семейному. Клэр, правда, всё равно было грустно уходить, хотя она и сама не понимала толком, почему. Она смотрела, как медленно расходятся по закатным улицам города гости, и всё пыталась прогнать от себя какую-то смутную печаль. – Ты очень устала? Папа может и нас до дома подвезти. Клэр обернулась на голос Сергея: тот вышел следом за ней с гитарой в руках и чем-то странным во взгляде, чего она никогда не видела прежде. – Нет, ничего… Я могу и пешком дойти, – заверила она его с улыбкой. Сергей чуть помедлил, а но то странное всё не исчезало из его синих глаз. – Хочешь прогуляться вдоль реки? – почему-то очень нерешительно спросил он. – Сегодня так… красиво. Ей не нужно было смотреть на золотисто-розовое небо и вишнёвую речную воду, чтобы согласиться с этим, потому что она видела всю красоту мира в родных, любимых глазах. Она молча улыбнулась, уже совсем не думая о том, что кто-то может это увидеть, и чувствуя, как разгорается с новой силой огонь в её груди. Сашенька долго махала им рукой из окна машины, а они долго махали ей вслед. Сергей сказал, что Наташа с Андреем ещё поедут кататься по городу – просто потому, что сегодня такой необыкновенный день и такая чудесная погода. Клэр кивала с улыбкой – и всё ждала, когда же они отойдут достаточно далеко, и она сможет наконец взять его за руку. – А теперь уже можно? Сергей сам взял её руку, и она облегчённо выдохнула, прислонившись к его плечу. Теперь уже можно не притворяться. Теперь уже можно смотреть на закатный город, лёгкие розовые облака и вишнёвую реку. Теперь уже можно прислушиваться к пению первых соловьёв и к чему-то удивительному внутри. Отпустить себя – и позволить себе думать о том, о чём не можешь рассказать. Сергей смотрел на немножко грустную, притихшую Клэр – и ему хотелось спросить, какое платье она наденет в день их свадьбы. Это ведь ничего, что придётся ещё подождать, потому что есть вещи, которых можно ждать долго-долго и верно-верно. И никто на свете не может запретить ей думать об этом дне и представлять, каким он будет – солнечным, ярким, долгожданно-радостным и светлым! Он знал, что многие не поймут. Многие осудят. Наверное, и про повышение тогда придётся совсем забыть – но разве было ему до этого дело? Он остался здесь, с ней, хотя мог уехать ещё тогда – и не было никакого по-другому. Он всем сердцем желал назвать её своей женой, увидеть её в прекрасном белом платье – трогательно хрупкую, словно первый подснежник, – увидеть, как глаза её светятся счастьем. Оттого, что вместе, оттого, что больше не нужно притворяться. Но он молчал, потому что не знал, хочется ли этого ей. Наверное, и да и нет. Он вспоминал, как горестно-робко она прикасалась к свадебному платью, веря, что такая, как она, никогда не сможет его надеть. А ещё это «горько!», и ей бы пришлось терпеть у всех на глазах, и она стала бы думать про другое, потому что это стало бы её долгом. И от этого она, наверное, совсем не улыбалась бы, и не радовали бы её красивое платье и счастливые лица близких. И ему начинало казаться, что он, пусть и не по своей вине, безвозвратно опоздал. Клэр тоже молчала – и тоже думала о том, что могло бы быть, и чего никогда не будет. Думала о том, что ей никогда не стать такой невестой, какую хотелось бы видеть рядом Сергею. Думала о том, что он, наверное, никогда не захочет назвать её своей женой. Да и разве могла бы она стать ею? Она ведь такая… неправильная. Испорченная. Она не может подарить ему ребёнка. Не может подарить даже себя. Сокрушается, что ей совсем нечего отдать в благодарность за его тепло – и отталкивает, когда он только хочет её поцеловать. Клянёт себя за это – и всё равно не может переломить. Конечно, дело было не в свадьбе, и она не стала бы сомневаться в любви Сергея только потому, что тот не попросил бы её выйти за него замуж. Этого хотела та маленькая девочка внутри неё, которая верила всем сердцем, что однажды у неё будет семья – настоящая, тёплая, любящая семья. Такая, какой не было у её родителей… у её мамы. Но та женщина, которой она стала против своей воли, уже очень давно смирилась с тем, что этого никогда не случится, и потому теперь не просила о многом. Ей было довольно и капли тепла – потому что и это было больше, чем она могла мечтать. Она думала о том, что могло бы быть, если бы не, и не могла прогнать от себя холодное, колючее «поздно». Она не знала, не понимала того томительно-сладкого, что разливалось в её груди в этот день, и только чувствовала отчего-то, что для этого уже поздно. Слишком поздно. – А какая музыка у тебя самая любимая? Клэр прижалась щекой к плечу Сергея и сжала его руку. Её голос едва заметно дрожал, но она всё равно улыбалась, чувствуя рядом родное тепло. – Вокализ Сергея Рахманинова, – не задумываясь, ответил тот. Чуть помедлил и спросил: – Хочешь, чтобы я сыграл тебе? – Если можно… – Ну а почему же вдруг нельзя? – Сергей улыбнулся, мягко пожав её пальцы. Ему всё ещё было грустно от собственных мыслей, но он ведь обещал самому себе, что будет благодарен за то, что у него есть. И Клэр была сейчас здесь, рядом, и он мог держать её руку, и обнимать её, и знать, что она тоже его любит – а ведь ещё две недели тому назад он не смел об этом мечтать. – А почему именно… вокализ? – спросила Клэр, старательно выговаривая незнакомое слово. – Думаю, ты сама поймёшь, – тихо ответил Сергей, увлекая её к скамейке, что смотрела на реку, укрытая от закатного города зелёным пологом цветущих кустов сирени.***
Первые аккорды, полные нежной печали и печальной нежности, пролились золотым дождём над закатной рекой, и соловьи отозвались на них звонкой переливчатой трелью. Клэр прерывисто выдохнула, чувствуя, как сердце словно пропускает удар за ударом. Она смотрела на Сергея так, словно была уверена, что умрёт, как только отведёт от него взгляд, а он был словно обращён внутрь себя, и казалось, что пронзительная нежность музыки не стекает золотыми каплями с гитарных струн, а исходит из него самого. Рождается где-то в глубине, которая была неведома и ему самому – и рвётся наружу, расправляет крылья, взвивается ввысь, к опалённому пожаром заката небу. Он был рядом, казался таким близким – и в то же время отчего-то очень далёким. Потому, наверное, что она его оттолкнула, будто бы ударила в доверчиво открытую грудь – ещё тогда, в тот вечер, напоённый ароматом сирени, когда он пришёл и сказал, что любит, всегда будет любить, всегда будет рядом. Она и сейчас ощущала этот сладкий, дурманящий аромат, от которого кружилась голова, и земля уходила из-под ног – потому что сирень была позади неё, над ней, вокруг, везде и повсюду, – и ей хотелось, так хотелось прикоснуться к нему, как тогда, в самый первый раз, когда сердце замирало от страха и счастья, и она касалась родного тепла, без которого ничего уже не имело смысла. Она прижалась к его плечу – очень осторожно, чтобы не помешать ему играть, а щемящей мелодии – литься, рваться, взвиваться в высокое майское небо. Она чувствовала его тепло сквозь тонкую ткань рубашки. Закрывала глаза и слушала его музыку, его дыхание, биение его сердца. Вдыхала аромат сирени и запах вишнёвой речной воды. Она думала о том, какое же это огромное счастье – просто прикоснуться. Просто быть рядом. Просто чувствовать эту огромную любовь, от которой щемит сердце. Невозможное, безбрежное, стокрылое счастье. Она не знала, что такое может быть. Не верила, что такое может быть с ней. Много раз она слышала, что не бывает такой любви, о какой пишут в книгах: ведь это всё выдумки. Она редко задумывалась об этом после того, что случилось, потому что это ведь всё равно было не для неё. Она потеряла право даже мечтать об этом в тот день, когда всё, чем она была, обратилось в прах. После этого она должна была быть благодарна уже за одну возможность быть «как все» или хотя бы делать вид, что она такая. Она притворялась… пыталась притворяться, когда приехала сюда, в этот закатный город у вишнёвой реки, но синяя птица взмахнула своими большими тёплыми крыльями, разгоняя холодный осенний туман, и она увидела его глаза, и он узнал её, и после этого ничего уже не могло быть, как прежде. Она стала настоящей. Она больше не могла быть как все. А она есть. Есть – эта бесконечная, безбрежная, стокрылая любовь, что заполняет собой весь мир. Она везде, она всюду – в нём, в ней, в дыхании сирени и переливах гитары, от которых щемит в груди. Она в сердце, в крови, в каждом вздохе, взгляде, прикосновении, когда касаешься рукой руки, душой души, и отзывается внутри что-то такое, для чего нет слов в человеческом языке. Она – солнце, она – свет, она – золотой дождь, и закатное небо, и аромат сирени, и тепло объятий, и синяя птица на груди, и рядом, рядом, рядом, всегда рядом, даже если далеко, даже если между – бездна, полная сгоревших опрокинутых звёзд, потому что два деревца – одно заболело, другое подставило ветви, и нет, не существует никакого по-другому, и ей так больно от этой музыки, от этой пронзительной нежности, и город растаял в зареве заката, а небо сгорает, сгорает, сгорает, и вода в реке обратилась в огонь, золотой огонь, и он бежит в её крови, жжёт ей грудь, и это никогда не прекратится, и она цепляется дрожащими пальцами за тонкую ткань его рубашки, и прижимается всё ближе, ближе, ближе, касается губами его щеки, касается кончиками пальцев его шеи, а музыка всё льётся, льётся, льётся, и теперь она понимает, что это – он, это всё, что внутри него, всё, для чего нет, не бывает слов в человеческом языке. Это она – безбрежная, стокрылая любовь, растворённая в каждом звуке. Она есть. А если её не будет – всё исчезнет, истает, обратится в прах. Клэр осознала это вдруг очень остро – и что-то больно кольнуло в груди. Если не будет этой любви – не будет и её тоже. И ничего не нужно объяснять – просто это так, просто это не может быть никак иначе, и нет, не существует никакого по-другому. Музыка рвалась ввысь – всё быстрее, быстрее, быстрее, сплетаясь невесомым кружевом, взмывая синей птицей, и сердце рвалось на части, потому что невозможно, невозможно, невозможно дышать, и огонь внутри всё горел, и она не знала, как дать ему выход, и горестный вздох рвался из её груди, когда последние аккорды коснулись пронзительной нежностью её души. Она сидела, прижавшись к его плечу, вцепившись тонкими пальцами в расстёгнутый ворот его рубашки, и тяжело дышала, касаясь лбом его щеки. Она боялась пошевелиться, чувствуя в нём какую-то странную болезненную напряжённость – словно он весь обратился в эту пронзительно-щемящую музыку, что взлетала к опалённому закатом небу. – Что с тобой? Его голос был похож на шелест листьев, которые ласкал тёплый летний ветер. Прерывисто выдохнув, Клэр чуть отстранилась, приподняла голову, взглянула на него. – Я… не знаю. Она правда не знала, не понимала, не могла понять, и всё равно чувствовала, что умрёт, что не сможет дышать, если не сделает сейчас чего-то самого важного, от чего всё изменится, и тогда она поймёт, и всё станет так, как должно было быть, и она больше никогда не увидит этой затаённой печали в глубине синих глаз, в которых было всё небо, всё солнце, весь свет и вся любовь, какая только может существовать в этом мире. Подняв словно налитую свинцом руку, что лежала на спинке скамьи, она медленно, нерешительно провела по его волосам. Разжала пальцы, сжимавшие его воротник, и осторожно коснулась шеи. Ей было неловко одновременно от собственной нежности и от того, что она не знала как надо, и глаза её были странно-виноватыми, когда она потянулась, чтобы его поцеловать. Она даже не успела ничего понять – просто почувствовала вдруг, что он вот-вот отстранится, отвернётся, оттолкнёт её, как отталкивала его она сама, – и она обхватила его за шею, вцепилась снова в воротник, прижалась лбом к его щеке и выдохнула горестно, умоляюще, отчаянно: – Пожалуйста… Ей показалось, что миновала целая вечность, прежде чем он выдохнул, положил гитару на скамью и, чуть повернувшись, бережно обнял её, привлекая к себе. Она так и не решилась открыть глаза – просто почувствовала, как его дыхание касается её лица, и это было как тогда, и всё вокруг снова дышало ароматом сирени, и она больше не оттолкнёт его, никогда, никогда, никогда, это невозможно, она умрёт, если это прекратится, сгорит в этом огне, как сгорало небо в пламени заката, и лишь теперь она понимала, что ничего не знала прежде о нежности – той нежности, от которой невозможно дышать. Невыразимое мягкое тепло разливалось по всему её телу – от прикосновения губ к её губам, от прикосновения руки к её шее, к её груди, на которой лежала синяя птица с распростёртыми крыльями, и она сама была синей птицей, и огонь, что жёг её изнутри, наконец вырвался на свободу, он больше не мучил её, не причинял ей боли, а только давал смелости ответить на эту нежность, не боясь того, что она не знает как надо, ничего не умеет, всё сделает неправильно, она не думала об этом – нет, совсем не думала, – она только пила эту нежность, эту близость, которой не ощущала никогда прежде, и это было счастье, такое счастье, что крылья словно раскрывались за спиной, и ничего не стоило взлететь к этому закатному небу, потому что больше нет ничего невозможного, есть только это тепло, эта нежность, эта близость, и пронзительно-щемящие звуки вокализа, что сверкают золотыми каплями дождя над их головами, ведь время застыло, времени больше нет, есть только это мгновение, застывшее каплей солнца в кусочке янтаря, и оно будет длиться, длиться, длиться, и оно никогда не закончится, потому что любовь никогда не перестаёт.