Они влюблены и счастливы. Он: – Когда тебя нет, мне кажется – ты просто вышла в соседнюю комнату. Она: – Когда ты выходишь в соседнюю комнату, мне кажется – тебя больше нет.
Вера Павлова
Пуля вгрызлась в холодную серую стену, и бетонное крошево осыпалось на плечо Сергея. Инстинктивно отпрянув влево, он почти навалился на бесшумно подобравшегося к нему Андрея. – Сколько ещё они будут этот чёртов завал разбирать? – Говорят, минут десять. Сидевший на полу Сергей откинулся спиной на стену и обречённо стукнулся о неё затылком. – Отсюда его никак не достать. Даже высунуться не даёт – сразу начинает стрелять. – Ты считал? – Да. Уже десять. Не знаю, сколько у него ещё запасных магазинов. Понедельник начался плохо. Очень плохо. Сначала – обещанный ещё в субботу ливень, грозивший то ли смыть город в реку, то ли затопить его вышедшей из берегов водой. Потом – звонок со станции. «Сумасшедший с ангелами», как успели уже прозвать его в отделении, объявился – да ещё как! Взял в заложницы молоденькую практикантку прямо на КПП, проник, прикрываясь ею, на территорию станции, окопался в недостроенной пристройке и принялся пророчествовать о трубящих в трубы ангелах, падающих звёздах и конце всего сущего. Хуже всего было то, что к нему никак нельзя было подобраться, в чём приехавший вместе с другими офицерами Сергей смог убедиться лично, едва не получив пулю в голову при первой же попытке сделать это. Новоявленный «пророк» выбрал себе укрытие то ли со знанием дела, то ли по счастливой – для себя, разумеется, – случайности: свободный вход в сравнительно небольшое прямоугольное помещение был только один и располагался в конце узенького коридора, делившего пополам длинную стену. Если занять правильную позицию у короткой стены, будет заметно любое движение в ближней части коридора – и это, увы, исключало любые попытки обезвредить сумасшедшего. В том, что он был сумасшедшим, Сергей почти не сомневался: от истерических выкриков про ангелов и «ключи от бездны», периодически сменявшихся причитаниями «оно придёт, придёт, придёт», у него уже раскалывалась голова. Заложница при этом вела себя на удивление тихо: когда Сергей понял, что от неё не слышно ни единого звука, он рискнул высунуться из укрытия, чтобы убедиться в том, что она вообще ещё жива. Та была хотя и до смерти напугана, но держалась хорошо, по всей видимости, понимая, что имеет дело с сумасшедшим, и что просьбы «отпустить» ей ничем не помогут. Сергей прикрыл на мгновение глаза, прислушиваясь к звукам стоявшего снаружи стеной ливня. За его шумом не было слышно говоривших шёпотом офицеров, разбиравших завал из мешков в дальней части помещения, откуда было больше шансов достать сумасшедшего, не поймав при этом пулю от него. – Я попробую подобраться. Сергей распахнул глаза и, схватив Андрея за рукав спецовки, с силой рванул его на себя и отпихнул обратно в глубину коридора. – С ума сошёл? – Но ведь надо… – Не надо! – До сих пор говоривший, как и Андрей, шёпотом Сергей невольно возвысил голос – и тут же осёкся. – Что я потом твоей жене скажу? Что её муж решил покончить с собой на третий день после свадьбы? – Горе, горе, горе живущим на земле! Сергей глубоко, насколько позволяли застёгнутые ремни бронежилета, вздохнул и снова прикрыл на мгновение глаза. Голос сумасшедшего отдавался у него в голове болезненным гулом, и временами ему начинало казаться, что он вот-вот и вправду услышит ангельские трубы. – Я сам пойду, – коротко сообщил он наконец. – А, тебе, значит, можно? – тут же возмутился Андрей, схватив его за рукав. – А я старший по званию, мне разрешение не нужно! – Сергей вырвал у него рукав, чуть помедлил, словно принимая окончательное решение, и протянул ему свой пистолет. – Похоже, с ума сошёл всё-таки ты, – не удержавшись, проронил Андрей, забирая его оружие. – А я что потом скажу… – Она и так всё знает. Сергей помнил, какие были глаза у Клэр, когда он собирался уходить из тёплого тихого кабинета в рыдающий за окном ливень. Помнил, как она просила его пообещать, что с ним ничего не случится, а он только сказал, что постарается. Он чувствовал на себе её полный болезненного отчаяния взгляд, когда выходил за дверь. Ему и теперь казалось, что она смотрит на него – и умоляет не рисковать собой. – У меня нет оружия! – громко выкрикнул Сергей, медленно поднимаясь на ноги. Бронежилет шуршал, касаясь серой бетонной стены, и где-то падал с грохотом на металлическую крышу серый ливень. – Сейчас я выйду, и мы поговорим! На несколько томительных мгновений в помещении воцарилось молчание, а потом сумасшедший крикнул в ответ: – Да! Да, поговорим! – И тут же снова забормотал себе под нос: – Поговорим, поговорим, а оно придёт, придёт, придёт, теперь уже непременно, никак иначе… – Осторожно! – громко прошептал Андрей, тоже подбираясь ближе к выходу и готовясь при первых же признаках опасности прикрыть Сергея. Тот только молча кивнул и вышел из коридора, подняв руки и показывая, что в них ничего нет. Шаг. Второй. Третий. Вспомнилась вдруг последняя школьная весна: в начале мая они втроём – Сергей, Соня и Андрей, – уехали на несколько дней в деревню. На третий день начался сильный ливень, и пришлось остаться дома: Андрей гремел чем-то на кухне, а Соня сидела у окна и смотрела в дождь. Она была задумчивой и грустной, потому что Сергей сказал ей, что они с Андреем уже твёрдо решили поступать в Высшую школу КГБ и ни за что на свете не передумают. – Неужели ты не боишься, что вас могут ранить? Или даже убить? – спросила она чуть дрогнувшим голосом, неотрывно глядя в дождь. Он сел тогда рядом и обнял её, прижимаясь щекой к мягким волосам. Ему совсем не хотелось, чтобы она расстраивалась из-за этого, но она всё никак не хотела понять. – Не боюсь! – уверенно заявил он. – Почему? – Соня обернулась через плечо и взглянула на него своими дождливо-зелёными глазами. – Потому что тогда ты уже выучишься на врача и обязательно нас спасёшь! – Глупый ты, Серёжа, – только и проронила она с грустью в ответ на его широкую улыбку, снова отворачиваясь к заплаканному окну. Она больше не спрашивала его об этом – а он с годами всё чаще вспоминал её слова. Сейчас он ответил бы ей совсем иначе. – Отпусти девочку! – ровным голосом потребовал Сергей, медленно-медленно приближаясь к сумасшедшему. Вот теперь он уж точно не сомневался в том, кто перед ним, потому что у нормальных людей не бывает такого безумного блеска в глазах. «Девочка», которую звали, кажется, Юлей, умоляюще смотрела на него, но продолжала молчать: боялась, наверное, что всего лишь из-за одного звука может случиться что-то страшное и непоправимое. – Пятый Ангел вострубил, и я увидел звезду, падшую с неба на землю, и дан был ей ключ от кладезя бездны. Ещё один шаг. И ещё. Сумасшедший едва заметно раскачивался в такт своим словам, а Сергей спиной чувствовал напряжённый взгляд Андрея. – Она отворила кладезь бездны, и вышел дым из кладезя, и помрачилось солнце и воздух от дыма из кладезя. – Отпусти девочку, – твёрдо повторил Сергей. – Она уйдёт, а я останусь, и мы поговорим о… обо всём. Сумасшедший прерывисто выдохнул, продолжая прижимать дуло пистолета к горлу бедной Юли, а потом вдруг взглянул в глаза Сергею: прямо, пристально, пронизывающе. – Ты? На полмгновения Сергей растерялся, потому что ему показалось, что стоявший напротив него мужчина и вправду узнал его – хотя сам он был совершенно уверен в том, что ни разу в жизни не видел этого человека. Теперь, вблизи, он мог разглядеть его получше: лет тридцати пяти на вид, чуть взъерошенные тёмные волосы, совершенно безумные серые глаза, потрёпанный серый костюм со съехавшим набок галстуком. Если бы не этот взгляд, на такого и внимания-то в толпе не обратишь. – Я, – взяв себя в руки, уверенно ответил Сергей. С сумасшедшими их тоже учили работать, и тут главное было не дать слабину и не растеряться от их вопросов. В конце концов, он – это действительно он. – Ты остановишь его, когда оно придёт? Взгляд сумасшедшего показался вдруг Сергею очень осмысленным – как будто бы тот действительно обращался именно к нему, а не какому-то абстрактному образу в собственной затуманенной безумием голове. И потому, наверное, ему ещё показалось, что заданный вопрос и правда имеет смысл. И от этого почему-то становилось не по себе. – Да… Да, конечно, я его остановлю! – стараясь держаться всё так же уверенно, ответил Сергей. – Это… хорошо. – Сумасшедший чуть помедлил, пристально вглядываясь в лицо Сергея, словно надеясь прочитать там подтверждение того, что он не обманывает его. Потом он медленно опустил дрогнувший в его руке пистолет и легонько подтолкнул в спину обмершую от страха девушку. – Иди… иди, милая. «Милая», с трудом заставив себя сдвинуться с места, судорожно вцепилась в руку Сергея, которую тот успел ей протянуть. Она едва слышно всхлипнула, хватаясь за рукав бежевой спецовки, а Сергей медленно сделал шаг назад. – Я только помогу ей дойти, а потом вернусь, – всё тем же механически-ровным тоном сообщил он, продолжая отступать. Сумасшедший смотрел на него немигающим взглядом воспалённых глаз. Рука с пистолетом безвольно висела вдоль тела: это был хороший момент для выстрела, но Андрей не решился, потому что Сергей и Юля были слишком близко, а разбиравшие завал офицеры так до сих пор и не появились. – В те дни люди будут искать смерти, но не найдут её, пожелают умереть, но смерть убежит от них. Сергей прерывисто выдохнул и замер, вглядываясь в лицо сумасшедшего, медленно-медленно поднимавшего руку с оружием. Безумный блеск в его глазах потух, уступая место чему-то другому – тому, для чего Сергей не мог подобрать названия в человеческом языке. – Пригнись! Голос Андрея словно вытолкнул его из этого странного наваждения – и тут же заработали привитые годами службы инстинкты. Схватив девушку за плечи, Сергей прижал её к себе, одновременно утягивая вниз и разворачиваясь к сумасшедшему защищённым бронежилетом боком. А потом всё было очень быстро: треск ломающихся досок, выстрел, полный ужаса вскрик Юли, зовущий его по имени голос Андрея, голоса других офицеров и ещё один выстрел. И только после пришла обжигающая боль, а ливень всё стоял стеной и стучал по крыше, и звуки эти были похожи на звук пуль, входящих в тонкий металл.***
«В понедельник, третьего июня, ожидается сильный дождь, местами гроза с порывами ветра до…» – Осторожнее, так скорлупа попадёт! Испуганно ойкнув, Клэр быстро убрала разбитые скорлупки подальше от миски и бросила их на тарелку. Радио равнодушно сообщало прогноз погоды на следующую неделю, но до обещанного ливня оставалось ещё целых два дня, и в это солнечное субботнее утро он казался чем-то далёким и невероятным. На небе не было ни облачка, и отчего-то казалось, что так будет всегда. – А теперь что? – Теперь молочка чуть-чуть. Клэр послушно долила в миску молока и взяла со стола венчик, одарив его при этом таким подозрительным взглядом, словно тот напоминал ей орудие пыток. – Я всегда знала, что это ужасно трудно – готовить, – вздохнула она, когда Сергей принялся взбивать содержимое миски, взяв её руку в свою и показывая «как надо». – Меня, правда, в приюте немножко учили, да и Эмили тоже, а толку… – Что же ты ела, когда одна жила? – Да так… – Клэр неопределённо пожала плечами. Вспоминать о том времени было больно и неприятно, но сейчас, когда Сергей стоял так близко, обнимая её свободной рукой, это было, конечно, не так уж важно. – Покупала что-то готовое… ну, или почти готовое – на что денег хватало. Сам знаешь, у меня их немного было. Она скорее почувствовала, чем услышала, как вздохнул Сергей: ему, наверное, тоже вспомнилась та история с пирожным на автовокзале. Ей и самой до сих пор было грустно об этом думать. Грустно и страшно. То ведь и правда мог бы быть последний раз. – Слово офицера даю, что мы тебя откормим! – торжественно объявил Сергей, на мгновение прижав её к себе крепко-крепко. – А я обещаю, что буду прилежной ученицей! – в тон ему ответила Клэр, усердно размешивая в миске будущий омлет. Откровенно говоря, она никогда не была особенно хозяйственной. Она охотно помогала Эмили по дому из чувства благодарности, но ту квартирку, где она жила после её смерти, Клэр не считала ни своим домом, ни вообще чем-то «своим», и потому не испытывала никакого желания вести в ней хозяйство. Если уж на то пошло, ей вообще было всё равно – только бы никто её не трогал. Это теперь у неё появился дом – настоящий, такой, о каком она всегда мечтала. Сергей, правда, был против того, чтобы она убиралась сама: говорил, что она ещё даже не выздоровела, и вообще. Что именно «вообще», он не уточнял, но отказываться научить её хоть немножко готовить не стал. – Так, теперь выливай! Разогретая сковорода сердито зашипела, а Клэр, совсем не обращая на неё внимания, поставила миску обратно на стол. К плите её Сергей на первый раз «не допустил», памятуя о прошлом её кособоком омлете, и предложил просто «посмотреть». Клэр честно смотрела – правда, совсем не на сковороду. Обняв Сергея со спины, она положила подбородок ему на плечо и тихо спросила: – Что мне сделать, чтобы ты меня ещё поцеловал? Клэр удивлялась самой себе, а временами ей начинало казаться, будто она и вовсе саму себя не узнаёт. Разве пришло бы ей прежде в голову задавать такие вопросы? Просить о том, чего она ещё недавно боялась до дрожи? Она и сейчас, правда, очень смущалась, даже просто прикасаясь к Сергею, потому что всё стало каким-то другим, и во всех её движениях чувствовалась робкая нерешительность, как будто бы ей было очень страшно сделать что-то не так, но проснувшееся в ней желание быть ближе всё равно было сильнее. – О, подать написанное по всей форме заявление, разумеется! – очень серьёзно ответил Сергей, поправляя на сковороде уже начавший приобретать форму омлет. – С печатью? – Конечно! Без печати – недействительно! Клэр тяжко вздохнула и уткнулась носом ему шею. – Неужели совсем-совсем никак нельзя? Может… ну, договоримся? Сергей поднял глаза к потолку, сделав очень задумчивое лицо. Помолчал немного, а потом кивнул, глубокомысленно проговорив: – Может, и договоримся. Она радостно рассмеялась: даже если Сергею казались наивными такие забавы, он этого ничем не выдавал, а ей они и правда помогали забыть хоть немного о собственной нерешительности. Сдвинувшись чуть вбок, она прижалась к плечу Сергея, выжидательно заглядывая ему в лицо. Тот посмотрел на неё смеющимися синими глазами – раз, другой, третий. – Клэр, солнышко, мы ведь так без завтрака останемся, если я сейчас омлет без присмотра брошу, – не выдержав, засмеялся он. Вздохнув, она проронила мимолётно «да, конечно» и отошла в сторонку, сделав очень грустное лицо. Ничего не сказала, разумеется, по поводу того, что ей только что, кажется, предпочли омлет, но укоризна в её глазах – пусть и шутливо напускная, – говорила лучше всяких слов. – А теперь нужно есть скорее, пока всё не остыло, да? – удручённо поинтересовалась она, глядя, как Сергей выкладывает омлет на расписанную незабудками тарелку. Быстро взглянув на Клэр и закусив губу, чтобы не рассмеяться, Сергей почти бросил сковороду обратно на плиту и, в один миг оказавшись рядом, привлёк её к себе. В распахнутое окно заглядывало ясное летнее утро, а он всё гляделся в любимые глаза, в которых не было сейчас ни следа прежней полынной горечи – одна только светлая и чуточку робкая нежность. Он чувствовал, как подрагивают её руки, лежащие на его груди, и знал, что они больше не оттолкнут его. Клэр помнила, что чувствовала тогда, в самый первый раз – да и возможно ли такое забыть? И то, что было после, она помнила тоже: ей тогда казалось, что это будет очень неловко и даже немного страшно – посмотреть в глаза Сергею, когда всё уже закончится, – но на самом деле всё было совсем не так. Она только смущённо улыбнулась, одними глазами прося прощения за то, что всё так неумело, и за то, что была неправа, а он погладил ласково её порозовевшую щёку и поцеловал в уголок чуть подрагивавших губ. Они не говорили об этом по дороге домой, но уже потом, после ужина, когда они собирались ложиться спать, Сергей заметил её нерешительно-выжидательный взгляд и спросил, хочет ли она, чтобы он поцеловал её ещё раз. Она очень смутилась, но сказала, что хочет. Она ещё собиралась сказать, что ему теперь совсем не нужно спрашивать об этом, потому что она больше не станет вести себя как раньше, но почему-то так и не решилась. И не решилась спросить, можно ли ей теперь тоже целовать его, когда захочется, и не очень ли плохо у неё получается. Сейчас, в третий раз, всё было немного по-другому – и этому Клэр удивлялась тоже, потому что прежде она и не думала, что может быть какая-то разница. Она вообще, конечно, об этом не думала – разве что очень давно, полжизни тому назад, когда уже поняла, что так и не станет красивой, но ещё надеялась, что кто-нибудь всё-таки сможет её полюбить и однажды подарит ей цветы и поцелует. Теперь же для неё словно открывался удивительный мир, о котором она совсем ничего не знала – и всё, подумать только, от простого прикосновения любимого человека! Да, это было очень просто, но эта новая близость была такой тёплой, такой сладостно-нежной, что её невозможно было описать никакими словами, несмотря на всю её простоту. Наверное, если бы кто-нибудь сказал ей об этом ещё вчера вечером, она бы испугалась – как боялась прежде самой возможности того, что это случится. Она и сейчас чувствовала эту удивительную нежность и тёплое, сладкое томление в груди, но появилось и что-то ещё. Что-то, из-за чего ей начинало казаться, что собственное тело перестаёт её слушаться, и им овладевает нечто такое, чего она никак не могла понять. Это немного пугало её, но Сергей словно ничего не замечал, и она рассеянно разрешала себе думать, что это, наверное, правильно, и нет ничего ужасного в том, что она так прижимается к нему, так крепко обнимает, и позволяет так обнимать себя, и с трогательной, неумелой пылкостью отвечает на поцелуй, который кажется ей каким-то другим: ещё не понимая как следует, что такое «страстный», она бы назвала его более земным – и он ей нравился не меньше, чем те, что были раньше. Да и Сергей был с ней всё таким же бережным, почти острожным, готовым выпустить её из своих рук, как только почувствует, что ей что-то не нравится. Ей нравилось. Ей очень, очень нравилось – и ещё ей нравилось видеть, как после сверкают его в глазах золотистые солнечные искорки.***
За завтраком они много смеялись: сейчас едва ли кто-то смог бы узнать в этой лучившейся радостью молодой женщине того колючего ёжика, каким она приехала в Припять. Она и теперь, конечно, пыталась порой свернуться клубочком, выставляя острые иголки, но это случалось всё реже. Иногда ей снова становилось горько и больно, но это тоже проходило, потому что рядом всё время были те, кто мог и хотел ей помочь. Нет, она уже не была прежней – и никогда не сможет стать. Не после всего, что было. Не после этого завтрака, когда Сергей обнимал её, целовал в висок и спрашивал, хочет ли она сегодня сходить погулять в парк. Ближе к одиннадцати позвонила Наташа и спросила, можно ли ей зайти к ним на чай. Сергей заверил её, что, конечно, можно, но, когда та наконец пришла, сказал, что оставит их с Клэр наедине, чтобы не мешать «девичьим разговорам», а сам пока вернётся к кафе и пригонит назад свою машину. – Какой деликатный! – засмеялась Наташа, усаживаясь за кухонным столом. Она внимательно разглядывала Клэр, пока та совсем уже по-хозяйски разливала по чашкам чай, а потом, не выдержав, спросила: – Было, да? – Что?.. – рассеянно переспросила Клэр, вскинув на неё глаза. – Ты знаешь, что! – Наташа снова тихонько рассмеялась и мягко пожала её руку, лежавшую на столе. – Ты же светишься вся, а ещё вы с Серёжей так смотрите друг на друга… – Как? – Ну… не так, как раньше! – Да, я… мы… – Клэр запнулась и нервно смяла салфетку, чувствуя, что начинает краснеть. Сказал бы ей кто пару месяцев назад, что она ещё на такое способна – ни за что не поверила бы. – В общем, да. – И как?.. – едва не захлопав в ладоши от восторга, Наташа быстро придвинулась к ней вместе со стулом. Но Клэр только растерянно молчала и отчаянно краснела, не в силах подобрать правильных и уместных слов. – Просто скажи, понравилось или нет? – сжалилась над ней Наташа. – Понравилось, – почти шёпотом ответила Клэр. Ей было даже совестно за то, что тогда, раньше, она так удивлялась ответу Наташи на этот же самый вопрос. Это теперь она понимала. – Я же говорила! – торжествующе объявила Наташа. – Ну, а ты… как? – тихо спросила Клэр. Она правда волновалась за неё всё это время, и ещё ей немного хотелось увести разговор от себя. Сколько же можно смущаться и краснеть? – Устала немножко, – вздохнула Наташа, откидываясь на спинку стула и делая глоток из чашки. – Ты не думай, мне вчера всё очень понравилось – такой праздник был! Но вся эта суматоха… Да и не привыкла я так долго быть в центре внимания – а тут все на меня смотрели! – Но ты… хорошо себя чувствуешь? Наташа взглянула чуть удивлённо на свою подругу – и только теперь поняла, о чём та хотела спросить на самом деле. – А, ну… всё хорошо! – На губах её появилась чуть смущённая улыбка, а на щеках – нежный румянец. Клэр замялась, не зная, что и как теперь сказать. Спрашивать, было или нет уже не нужно: по глазам видно, что было. Спросить, как это было? Очень ли ей было страшно? Не жалеет ли она теперь? Или лучше напомнить себе, что это только она такая неправильная, и все её вопросы неправильные тоже? – Хочешь спросить, как это было? – снова пришла ей на помощь Наташа, видя замешательство подруги. – Ну что ты, я не… – испуганно проронила Клэр. – Да ничего, я же не обижаюсь! Сама ведь сказала, что мы обо всём можем говорить, – мягко улыбнулась Наташа. – Было… странно. И страшно, конечно, тоже – но это ничего. Я понимаю, что ещё привыкну и тогда перестану так смущаться. Она замолчала, опустив глаза на свои сложенные руки, и Клэр осторожно сжала её пальцы. – Очень больно было? – тихо спросила она. – Нет, – покачала головой Наташа. – Так… терпимо. Неприятно, конечно, но Андрюша сказал, что это только в первый раз, а потом всё будет по-другому. – По-другому? – Да. Он сказал, что мне потом тоже будет… хорошо. Клэр откинулась на спинку стула, обхватив себя руками, и уронила чуть резко: – Откуда ему знать? – Но он ведь… – Он – мужчина, они просто… не понимают. Я знаю, что они не виноваты в том, что всё так устроено, но… – Что? Чуть помедлив, Клэр почти силой выдавила из себя: – Знаешь, я не заметила большой разницы между первым и двадцать первым. Разве что в первый я ещё ничего не понимала, и это было только страшнее – а потом я уже смирилась просто. Да. «Просто». – Клэр, я не… я не знала, что они… что их… – Что их было так много? – В голосе Клэр снова послышались прежние надтреснутые, горькие нотки. – Да, я целых две недели… наслаждалась. Наташа смотрела на неё так, словно сама была в чём-то ужасно перед ней виновата, и Клэр стало совестно за то, что она вообще рассказала ей об этом. Подавшись вперёд, она положила локти на стол, опустила голову и проговорила тихо: – Ты… прости меня, пожалуйста. Я знаю, что мне не стоило тебе об этом говорить. Я правда не хочу, чтобы ты разочаровалась в Андрее, и… Знаешь, ты лучше меня совсем не слушай, хорошо? – Она вымученно улыбнулась, взглянув на Наташу. – У тебя ведь правда всё по-другому, а я про это «по-другому» ничего на самом-то деле и не знаю. Клэр видела, что Наташа всё пытается что-то сказать, но никак не может подобрать слов. И слава богу, что она не могла представить себе, через что пришлось пройти её подруге, а той было довольно и того, что она обняла её крепко и ласково погладила по голове. – А шрамы у тебя тоже из-за… этого? – Да. Наташа тяжело вздохнула, почти всхлипнула. Она видела спину Клэр, когда та примеряла новое платье – и, конечно, видела шрам на запястье, который та не всегда могла спрятать, – но спросить о том, откуда всё это, она так и не решилась. – Клэр, милая, мне правда очень жаль, что с тобой такое случилось, – тихо проговорила Наташа, гладя её по спине. – Ты можешь мне не верить, конечно, потому что я не знаю этого наверняка, но… Я всё-таки уверена, что с любимым человеком всё совсем по-другому! Ты ведь доверила бы Серёже свою жизнь, правда? И душу бы доверила, потому что любишь – и знаешь, что он тебя любит тоже. – Хочешь сказать, что тогда я всю себя должна ему доверить? – Ну почему же сразу «должна»? Серёжа только обиделся бы, если бы узнал, что ты ему из какого-то там чувства долга уступила. – Я ему пообещала, что не оттолкну его больше. И я правда… не оттолкну. И, если он захочет… – Нет, Клэр, это всё не то! – неожиданно горячо возразила Наташа и, чуть отстранившись, прямо взглянула на подругу. – Это всё равно как будто против твоей воли. Хочешь, чтобы Серёжа подумал, что он для тебя будто бы одна из тех тварей? – Нет, я… я не хочу, чтобы он… так… – Клэр запнулась на полуслове, чувствуя, как часто бьётся сердце в груди. Меньше всего на свете ей хотелось, чтобы Сергей поверил, что она равняет его с теми. – Знаешь, ты меня не слушай, правда, – вымученно улыбнулась она Наташе. – Это просто я такая… – Какая? – Ну… неправильная. – Да всё с тобой правильно! – Наташа снова обняла её за плечи. – Это ты просто себе в головку что-то такое вбила, а теперь сама из-за этого мучаешься. Серёжа ведь принимает тебя такой, какая ты есть, зная про тебя всё-всё, и ты тоже должна постараться себя принять. И не лишай себя радости быть с ним ещё ближе! Вот если ты хочешь просто до свадьбы подождать, тогда так ему и скажи. – Ну что ты, Наташа, до какой свадьбы? – До вашей! И не вздумай опять мне говорить, что ничего такого не будет! – С тобой просто невозможно спорить, – вздохнула с усталой улыбкой Клэр. – И не нужно! – засмеялась в ответ Наташа, подливая ей в чашку горячий чай.***
Сергей вернулся через полчаса – с двумя букетами тюльпанов «для барышень» и предложением прогуляться по чудесной и уже совсем летней погоде. «Барышни» охотно согласились: Наташа позвонила Андрею, и вскоре они все вчетвером шли по солнечным улицам Припяти. Наташа с упоением рассказывала о том, куда они с Андреем поедут через неделю, когда у него начнётся законный отпуск: Клэр не знала, что это было за место, но охотно верила, что оно просто замечательное. Ей вообще всё вокруг казалось сейчас замечательным – просто потому, что можно было держать Сергея за руку и не переживать из-за того, что кто-то увидит. Ближе к вечеру они пошли в кино: Клэр долго разглядывала огромную скульптуру Прометея перед одноимённым кинотеатром, а потом уверяла остальных в том, что она действительно очень хочет пойти, даже зная, что совсем ничего не поймёт. Потом оказалось, правда, что кое-что она уже могла разобрать – и, пусть это были всего лишь отдельные слова, она всё равно радовалась как ребёнок, когда Сергей подтверждал с улыбкой, что она поняла правильно. Фильм был совсем новый и очень печальный – об этом Клэр догадалась и сама. Это потом Наташа объяснила ей, почему он называется «Законный брак», и что же там такое вообще случилось, а тогда Клэр просто радовалась знакомым словам и возможности быть рядом с Сергеем, хотя и продолжала гадать, отчего у главной героини такие больные и печальные глаза. Она почувствовала себя немного неловко, когда все выходили с сеанса такими грустными – некоторые девушки даже вытирали глаза платочком, – а она совершенно искренне сказала Сергею, что ей очень понравился ослик. У него тоже были грустные глаза, но он всё равно засмеялся, обнял её и поцеловал в висок. Потом, правда, ещё посмотрел немного странно – и Клэр поняла, что обязательно должна попросить Наташу всё ей рассказать. Ту не пришлось просить дважды. Они сидели на парковой скамейке в лучах вечернего солнца и ждали отправившихся за мороженым Сергея и Андрея, а Наташа рассказывала. Рассказывала, что главный герой был очень известным театральным актёром, которого отправили в эвакуацию, когда война подошла совсем близко к Москве. Там он встретил случайно тяжелобольную девушку, которой обязательно нужно было вернуться домой, в Москву, чтобы поправиться, но из-за каких-то формальностей она не могла этого сделать. Он тогда предложил ей заключить фиктивный брак – и она скрепя сердце согласилась, хотя и думала, что это плохо. Вернуться в Москву им удалось – но оказалось, что дом девушки был разрушен во время бомбёжки, и ей снова пришлось принять помощь своего мужа. Они потом всё собирались развестись, хотя на самом деле совсем этого не хотели. Он и сам не заметил, как полюбил её – тихую, добрую, расцветшую немного после того, как она пошла на поправку. И она тоже любила – хотя и думала, что он, такой талантливый, видный и всеми любимый, тяготится ею, потому что она совсем обыкновенная. А когда они наконец признались в своих чувствах – самим себе и друг другу, – было уже слишком поздно. Ему нужно было уходить на фронт, но она обещала, что эту последнюю ночь проведёт с ним и станет его женой по-настоящему. Только не вышло, потому что ей пришлось остаться в госпитале, где она была медсестрой, до самого утра, и она встретилась со своим мужем лишь для того, чтобы проститься. Теперь уже навсегда – потому что он не вернулся с войны. У Наташи был грустный голос, когда она рассказывала эту историю. И глаза у неё были грустные тоже, и ещё она всё время как-то странно и очень осторожно смотрела на Клэр, словно боялась, что та расстроится, приняв всё слишком близко к сердцу. Невозможно было не увидеть в этой истории её саму – и тогда Клэр поняла, почему у Сергея был после сеанса такой виноватый взгляд. Он ведь знал, что она станет расспрашивать потом Наташу, и та ей всё расскажет, и она тогда, не дай бог, подумает, что он нарочно привёл её на этот фильм, чтобы она… задумалась. Вспомнила про пять минут и поняла, что для них тоже может настать это непоправимое «слишком поздно». Она знала, что на самом деле он ничего этого не хотел, но всё равно снова почувствовала себя виноватой. Сергей ничего не спросил, когда вернулся с Андреем и мороженым, хотя и не мог не заметить, как поникла и погрустнела Клэр. Не спросил и потом, когда она просто опустила голову на его плечо и закрыла глаза, устало и малодушно обещая себе, что завтра всё будет по-другому. Не сегодня, нет. Сегодня она ещё не готова. На следующий день они все вместе поехали на реку купаться. Вернее, купались только Наташа с Андреем: Клэр отказалась, сказав, что совсем не умеет плавать и даже в бассейне ни разу в жизни не была, а Сергей настоял на том, что он останется с ней на берегу. Конечно, дело было не только в этом, а ещё и в том, что Клэр ни за что не согласилась бы выставить напоказ свои уродливые шрамы, тем более что в это первое воскресенье лета на пляже собралась, казалось, половина Припяти. Она знала, что все поняли и это тоже, и была искренне благодарна за то, что никто не стал её уговаривать. Ей ведь было хорошо просто сидеть на берегу рядом с Сергеем и слушать его рассказы о целебном припятском песке, который даже возили куда-то за границу, и о местном профилактории, что был виден за пышными кронами деревьев чуть в стороне. Клэр слушала его голос, смотрела, как веселятся Наташа и Андрей, и думала о чём-то своём, пока плыли в серебристо-синей глубине реки перевёрнутые облака.***
Красно-золотой свет солнца заливал комнату, и падал сквозь распахнутое окно птичий гром. Она едва стояла, уже не стояла, уже падала спиной на мягкое покрывало, чувствуя, как кружится голова, и как растекается по всему телу томительная слабость. Она не помнила и не понимала, как всё случилось: просто Сергей поцеловал её, уловив робкую просьбу в её взгляде, и это снова было как-то по-другому, и она чувствовала, как что-то поднимается у неё внутри – что-то огромное, давящее, рвущееся на свободу, и ей было отчего-то очень больно, пока она не прикоснулась к нему в ответ, и это тоже было иначе, потому что она впервые ощущала его тело – так, словно прежде и не знала, что оно есть. Она согревалась его теплом почти каждую ночь, с ужасом думая о том, что однажды ей придётся снова вернуться в одинокую казённую постель постылого гостиничного номера – но это было совсем другое. Она не смогла бы этого описать или объяснить, потому что почти совсем не читала книг о любви и не знала нужных слов; она бы только сказала, что это странно. Странно – потому что она, почти всю жизнь ненавидевшая собственное тело и как будто бы винившая его в чём-то, никогда не задумывалась о том, что такое может быть… приятно. Больше, чем приятно. И дело было даже не в прикосновениях – она уже знала, что всего одно прикосновение может быть счастьем, – а в том, чтобы ощущать чьё-то тело как что-то прекрасное и бесконечно родное, и любить его так, как любишь тепло прикосновения и полный пронзительной нежности взгляд, бархатно-мягкий голос и солнечную улыбку. Теперь странным казалось даже то, что прежде она этого не замечала – и как она только могла? Ещё недавно – и целую вечность тому назад – её до боли, до отчаяния пугала одна только мысль о том, что она снова может почувствовать, как кто-то прижимает её к кровати, наваливается сверху. Ей казалось, что она не вынесет этого, просто умрёт, только вспомнив весь ужас того мгновения, когда это случилось впервые, а теперь она совсем не думала об этом, потому что всё правда было по-другому. Ей не было больно или неудобно. Не было даже неприятно. Просто он закрывал её своим телом, будто бы защищая от чего-то, и оно казалось непривычно горячим даже сквозь тонкую ткань рубашки. Она не могла, не хотела сопротивляться, она сдавалась его рукам, его губам, больше не спрашивая, как он может любить это тело после всего, что сделали с ней. Наверное, он не мог иначе – и потому целовал так выматывающе медленно её шею и беззащитную впадинку между ключиц, и она совсем не думала о том, с каким ужасным хрустом ломались когда-то хрупкие кости. Для неё больше не было ничего, кроме здесь и сейчас, и она наслаждалась этим бесконечным мгновением, не мучая себя больше всеми «правильно» и «неправильно». Она ещё не могла, правда, отпустить себя совсем – и потому кусала губы, давя рвавшиеся из груди вздохи, словно боялась спугнуть это странное малейшим звуком. Она только часто дышала, совсем неосознанно и неумело отвечая на ласку, неловко подаваясь навстречу прикосновениям. Сердце билось так часто, так сильно, что удары его отдавались в голове, и казалось, что оно вот-вот и вправду выпрыгнет из груди, чтобы и к нему могли прикоснуться родные руки. Она больше не чувствовала страха – совсем не чувствовала, сама удивляясь этому, – и не пугало даже то, что он мог прикоснуться к ней там, где прикасались те, другие. Она больше не думала о них, но он всё равно не делал ничего такого. Просто обнимал, и прижимал к себе, к своему горячему телу, и целовал её шею, её лицо, её губы – так томительно медленно, что невозможно было дышать. Он поцеловал беззащитную впадинку под подбородком – и всё вдруг закончилось. Замерев, Клэр подождала ещё мгновение, словно надеясь, что ей только показалось, и лишь потом открыла глаза, чувствуя, как бьётся где-то в горле сердце. Сергей смотрел на неё с ласковой улыбкой, чуть отстранившись и опершись на локоть. Его рука ещё лежала на её шее, и золотились в глазах солнечные искорки, но он будто бы снова отошёл на установленное кодексом расстояние. Закатное солнце, отражаясь в открытой створке окна, освещало его лицо, и он вдруг показался Клэр бесконечно далёким. Таким далёким, что ни дозваться, ни докричаться. Он медленно провёл кончиками пальцев по её шее. Потом взял её руку и поцеловал тонкие пальцы. Неторопливо сел, всё продолжая смотреть на неё с тем странным в глазах, для чего она ещё не знала слов. – Я сделала что-то не так? Её голос был тихим, чуть севшим, чуть дрожащим, и в нём уже слышались испуганно-виноватые нотки. Может, нельзя было прикасаться к нему так, как прикасалась она? Может, он решит теперь, что она и правда… испорченная? Глупо, наверное – да только что-то ведь случилось. – Конечно, нет, – мягко улыбнулся Сергей. У него тоже был чуть севший голос – и ещё немного усталый. – Тогда почему ты вдруг?.. – Клэр так и не договорила, замявшись, запнувшись, сжав побелевшими от напряжения пальцами край покрывала. – Я знаю, когда нужно остановиться, – очень спокойно ответил он. Клэр медленно выдохнула, не отводя от него взгляда. Потом прикрыла на мгновение глаза, чуть помедлила и, неловко перевернувшись набок, уселась на кровати, обняв прикрытые подолом платья колени. – Я ведь тебя не… отталкивала, – очень тихо проговорила она, опустив глаза. А потом взглянула на него прямо и прибавила твёрдо: – И не оттолкну. – Я знаю, – всё так же мягко ответил Сергей. Ей очень хотелось протянуть руку и просто прикоснуться к нему, но она почему-то так и не решилась. – Если ты хочешь, я… – Ты уступишь и будешь терпеть. Я понимаю. – Его голос был по-прежнему очень мягким, и от этого сам смысл его слов казался ещё страшнее. – Только ты тоже пойми, пожалуйста, что я и без того уже чувствую себя каким-то чудовищем просто потому, что вообще думаю об этом. И мне бы не хотелось почувствовать себя ещё и… – Насильником, – глухо закончила за него Клэр. – Прости, я не хотел тебя расстраивать, – виновато вздохнул Сергей. Ему больно было видеть, как старательно она прячет глаза, чтобы он не заметил навернувшихся слёз. – И обидеть тоже не хотел, – прибавил он и, придвинувшись ближе, опустил голову ей на плечо. На мгновение ему показалось, что она просто стряхнёт его сейчас и отвернётся – и он понимал, что, в общем-то, это заслужил. Не нужно было говорить так прямо. И целовать её так, наверное, тоже было не нужно. Ещё рано. Ещё не время. Она просто ещё не знает, каково это – когда до боли тянет к другому человеку. – Я сама виновата, – горько вздохнула наконец Клэр. – В чём? – В том, что не могу… желать этого. – Ты ведь просто боишься – и в этом уж точно нет твоей вины. И я правда понимаю. Только не хочу, чтобы ты просто смирилась, потому что так надо. Сергей поцеловал её плечо, и Клэр невольно улыбнулась, когда его волосы коснулись её щеки. Сразу стало чуточку легче, и она нерешительно погладила его руку. – Я ведь и поцелуев раньше боялась, – чуть смущённо проговорила она, – а теперь… ничего. Сергей тихонько рассмеялся ей в плечо. – Я рад, что мне удалось тебя переубедить. Теперь тебе нравится? – Да, – почти шёпотом выдохнула Клэр. Помедлила немного и прибавила: – Наташа говорит, что и… другое мне понравится. Что женщине тоже может быть… приятно. – Она снова запнулась на мгновение, а потом осторожно спросила: – Это правда? – Ты ведь не поверишь мне, если я скажу, что да. – Почему? – Я же мужчина. – А если поверю? Сергей медленно поднял голову и взглянул ей в глаза. – Поверь. Клэр прерывисто выдохнула, чувствуя, как в груди снова поднимается что-то сладко-тяжёлое, и сама потянулась к его губам, лишь уронив мимолётно: – Я верю… Она и правда верила – потому что невозможно было не верить, глядя в его глаза, видя в них что-то странное, нежное, будто бы властное, что-то, для чего она не знала слов, но теперь так хотела узнать. Невозможно было не верить, когда весь мир вокруг растворялся в золотисто-багряной дымке заката, а он был так близко, близко, близко, и его сердце тоже билось так громко, что она слышала его стук, и его руки держали её, она больше никогда не упадёт в чёрную пропасть, к опрокинутым звёздам, и в груди так тяжело, так сладко, так горячо, и так хочется прижаться к нему, потому что тогда станет легче, тогда она наконец поймёт, как поняла там, на берегу закатной реки, когда над головой осыпался золотыми каплями дождя пронзительно-нежный вокализ. Она уже не отдавала себе отчёта в том, что делала – просто скользнула руками по его шее, воротнику, и пальцы будто бы сами собой стали расстёгивать его рубашку. – Не надо, Клэр. Он выдохнул едва слышно эти слова и мягко перехватил её запястья. Снова чуть отстранился. Она непонимающе смотрела, как он отворачивается от неё, садясь на край кровати. – Почему? – тихо, почти обиженно проронила Клэр. – Я не хочу, чтобы ты боялась. – Чуть помедлив, Сергей обернулся и взглянул на неё через плечо с усталой, немного вымученной улыбкой. – Ты ещё не… готова. – А когда я буду готова? – Когда сама будешь этого желать. Она хотела возразить, хотела сказать, что не боится, и что желает, но осеклась, потому что поняла вдруг, что она и сама не знает, правда это или нет. Ей казалось, что это так, когда Сергей целовал её, и она ощущала его так, как никогда прежде – а теперь она снова не знала. – А если к тому времени, когда это случится, станет уже слишком поздно? – глухо спросила Клэр. Она снова глядела на него чуть исподлобья маленьким колючим ёжиком, и сминали край покрывала нервные тонкие пальцы. – Клэр, это был просто фильм! – тяжело вздохнул Сергей и взглянул на неё устало. – Ты ведь не думаешь, что я тебя специально на него привёл? – Нет… И не «просто»! – упрямо возразила она. На мгновение – всего на одно краткое мгновение, что промелькнуло, прежде чем он снова отвернулся от неё, – Клэр показалось, что она увидела страх в его глазах. Мигом забыв обо всём, что её терзало, она подалась к нему, взяла его за плечи, прижалась всем телом к его спине. – Серёжа, ну скажи! Пожалуйста… – жалобно попросила она. – Я же вижу, что есть что-то ещё! – Знаешь, я ведь тоже боюсь, – тихо проговорил Сергей, помедлив немного. Он сидел, опустив голову и глядя на свои сцепленные руки, и спина его казалась какой-то болезненно напряжённой. – Чего? – В голосе Клэр звучало такое трогательное удивление, словно она просто не могла представить, что он может бояться того же, чего боялась она. Нет, наверное, она просто снова ничего не понимает. – Боюсь, что разочарую тебя, – медленно и будто бы неохотно ответил Сергей. – Да… как же это? – Вдруг тебе правда будет плохо со мной? Клэр беспомощно уткнулась в его плечо, чувствуя, как больно колется что-то в груди от этой печальной обречённости в его тихом голосе. – Это потому, что я неправильная? – тихо, чуть сдавленно спросила она. – Ну что ты такое придумала? – мягко укорил её Сергей. – Просто… – Скажи! – почти взмолилась Клэр, видя, что он никак не может решиться, и даже чуть встряхнула его за плечи. – Я ведь… я не знаю, что те, другие, делали с тобой, – севшим, чуть подрагивавшим голосом ответил он. Потом бросил на неё быстрый, виноватый взгляд через плечо и прибавил: – Я… не прошу тебя рассказать. Я просто боюсь, что сделаю случайно что-нибудь не так и стану тебе… неприятен. И ты будешь потом жалеть. Клэр до крови закусила губу, сразу почувствовав во рту знакомый металлический привкус. Тогда тоже было так, она помнила. Никогда не забудет, как бы сильно ей ни хотелось. Наверное, она даже тем лучше помнила, чем больше старалась забыть. Она с самого начала знала, что это будет стоять между ними. Не знала только, что это будет так. – Серёжа, милый… посмотри на меня, пожалуйста! – Она потянула его тихонько за ворот рубашки. Ей было почему-то немного неловко от этого «милый», как будто бы она боялась сделать что-то неправильно, даже просто обращаясь к нему – и поэтому тоже она понимала, что он чувствует сейчас. Понимала это страшное «не так», способное всё сломать и разрушить. Всё, кроме любви. Сергей прерывисто выдохнул и медленно повернул голову – так, словно ему пришлось заставить себя выполнить её просьбу. В его глазах были ясно видны смятение и тревога, и какая-то надломленная нерешительность, и ей было больно понимать, что ничего этого ещё не было в тот день, когда он только встретил и узнал её. – Я… я правда никогда не думала, что ты такой, как… те, – тихим, чуть сдавленным голосом, в котором слышалась болезненная дрожь, проговорила Клэр и осторожно погладила его по щеке кончиками пальцев. – И то, что я боюсь… это ведь не значит, что я не хочу. Мне просто бывает трудно со своим… телом. Её голос дрогнул, и Сергею показалось даже, будто она произнесла это последнее слово почти с отвращением. – Я его не понимаю так, как… другие женщины. Может, потому, что оно мне тогда стало как будто чужим. Или потому, что я тогда перестала быть… девочкой, а женщиной на самом-то деле так и не стала. Я никогда и не чувствовала себя женщиной. Я как будто просто была где-то внутри пустой оболочки. Такой… испорченной и некрасивой. Как изорванный фантик, который ветер гонит по дорожке. Это только с тобой я начала… понимать. Обняв всё продолжавшего молчать Сергея, она доверчиво уткнулась ему в шею. Она уже не спрашивала себя, как она только может говорить с ним о таких вещах – просто это было так, и нельзя было никак иначе. – Я его, правда, и сейчас не люблю… своё тело. Но, если ты его любишь, если принимаешь после всего, что с ним… со мной сделали… Может, ты сможешь представить, что у меня просто никого ещё не было? Это ведь правда… отчасти. Я тогда была просто вещью, которой пользовались, а это ведь совсем другое. Ты… ты сказал, что другое, и я тебе верю. И тогда получается, что для меня это будет в первый раз, а это ведь ничего, когда в первый раз боишься, правда? – Правда. Она прижалась ещё крепче к спине Сергея, чувствуя, как болезненное напряжение медленно оставляет его, и боясь поверить, что ей удалось найти правильные слова. – Мне иногда бывает трудно… объяснить, – почти шёпотом проговорила Клэр. – Ты только не отталкивай меня, пожалуйста! Ты же знаешь, как это больно… Он знал. И ещё знал, что должен быть сильным ради них обоих. Должен помочь ей, забыв о собственных сомнениях и страхах. Наверное, не нужно было даже признаваться в них, заставляя её чувствовать себя ещё более виноватой. Он ведь не винил её ни в чём – да и разве можно было? Она ведь была больна, очень больна – как та девушка из фильма с печальными глазами, – а он должен был помочь ей поправиться и поверить во что-то, во что она прежде поверить никак не могла. И не только «должен»: он правда этого хотел. Хотел больше всего на свете. – Ну что ты… – тихо проронил Сергей, повернувшись к ней, прислонившись лбом к её виску, гладя обнимавшие его тонкие руки. – Я вовсе не отталкиваю тебя, просто… Тебе нужно привыкнуть немножко, хорошо? И мне, наверное, тоже, – прибавил он с улыбкой. – Хорошо, – облегчённо выдохнула Клэр, думая о том, что он, конечно, прав. Всё это было так по-новому, так по-другому, что ей и правда было нужно время, чтобы принять это всем своим существом – без вымученного «так надо», не обманывая себя и Сергея. Не заставляя его плохо думать о самом себе и бояться, что она потом пожалеет. Она тоже улыбнулась, когда он ласково поцеловал её в уголок губ. – А как мы будем… привыкать? – с весёлым любопытством спросила Клэр. Сергей сделал очень задумчивое лицо, посмотрел в потолок, а потом вдруг развернулся ещё немного, обхватил её за талию и одним движением усадил к себе на колени. – Например, так, – с шутливой деловитостью сообщил он. – Нравится? – Нравится, – в тон ему ответила Клэр, обхватывая его шею руками. Она уже не удивлялась тому, что ей так уютно и спокойно в его руках – просто это не могло быть никак иначе. А за мгновение до того, как он снова привлёк её к себе, она успела заметить в свете закатного солнца, что его синие с золотистыми искорками глаза снова смеялись.***
Уже почти совсем стемнело, когда по притихшим комнатам пронеслась трель телефонного звонка. Сергей неохотно приподнялся – они с Клэр так и лежали на не расстеленной кровати, разговаривая о всяком, – и поднял трубку. Клэр слышала приглушённый голос из динамика, и ей казалось, что она узнаёт Андрея; сам Сергей почти всё время молчал, только слушал с хмурым лицом, а когда он что-то коротко спросил, в голосе его явственно послышалась тревога. Тяжело опершись на край тумбочки, он сел и облокотился на спинку. Снова стал слушать, прикрыв глаза. Клэр тоже села, обняв колени, и смотрела на него испуганным котёнком, чувствуя, как пробирается под тонкую ткань платья прохладный вечерний ветерок. Ужасно захотелось просто прижаться к Сергею, чтобы согреться – и ещё чтобы услышать, как он говорит своим бархатно-мягким голосом, что всё хорошо. Трубка с негромким щелчком легла обратно на рычажки, а Сергей устало откинулся назад, легонько стукнувшись затылком о высокую деревянную спинку кровати. – Что случилось? – тихонько спросила Клэр и нерешительно придвинулась ближе. Сергей улыбнулся одними уголками губ, обнял её за плечи, привлёк к себе. Больно было снова видеть тревогу в её глазах – но что же он мог поделать? – Ещё одна надпись на станции. И снова никто ничего не заметил. – А что там было на этот раз? – «Она отворит кладезь бездны». Невольно поёжившись, будто от резкого ветра, Клэр крепче прижалась к его плечу. – «Она»? – Да. Андрей сказал, что это снова из… Апокалипсиса. Только ангел уже не третий, а пятый, но там снова что-то про трубы и падающие звёзды. Горькие воды. – Тебе нужно ехать на станцию? – Сердце у Клэр сжималось от страха при одной только мысли о том, что ей придётся сейчас отпустить его. – Нет… нет, – покачал головой Сергей и ласково, утешающе погладил её руку. – Андрей сказал, что там и так уже все, кто в смене был. И отделение милиции почти в полном составе проверяет территорию. Если что-нибудь найдут, мне сразу сообщат – тогда и поеду. – Значит, ты останешься? – трогательно уточнила Клэр, словно боясь, что она ошиблась и поняла его неправильно, просто услышав то, что ей так хотелось. – Останусь, – тихо улыбнулся Сергей. Она видела тревогу в его глазах и чувствовала её внутри себя, но всё снова исчезло, когда её спина коснулась смятого покрывала, когда горячие губы коснулись её лица. Да, Сергей и правда знал, когда нужно остановиться – вот только она была совсем не уверена в том, что этого хотела.***
Дождь барабанил в стекло так настойчиво, что хотелось закрыть жалюзи: как будто бы он и вправду мог проникнуть внутрь залитой жёлтым светом комнаты, а узкие белые полоски были способны ему в этом помешать. Клэр время от времени подходила к окну, рассеянно помешивая чай, но за серой пеленой стоявшего стеной ливня не было видно даже козырька над входом в отделение. Она всё равно, правда, вглядывалась в заплаканное окно: станция, куда уехал Сергей, находилась далеко за домами, и она не смогла бы увидеть её даже в ясный солнечный день, но это было неважно, потому что сердце её рвалось из груди туда, к нему. Ни о чём другом думать она не могла, и оттого ей совсем ничего не давалось в это ненастное утро. Она смотрела на схему разрушения реактора взрывной волной – и не могла, не хотела ничего понимать. Ей было страшно – от этой картинки, от этих слов, от казавшегося воспалённым жёлтого света настольной лампы, от мыслей о бездне и падающих звёздах, от всепоглощающей тоскливой тревоги, лежавшей у неё на груди тяжёлой каменной плитой. Она куталась в вязаную синюю кофту, пила крепкий чай, смотрела на холодный ливень за окном и всё думала, думала, думала. Вспоминала, как не хотелось ей отпускать Сергея: они были в кабинете одни, когда он сказал, что ему нужно ехать, и она едва не расплакалась. Она не пыталась его удержать, потому что знала, что так надо, но это было словно сдирать с себя узкими длинными полосками кожу. Она вглядывалась в слепое окно, пытаясь рассмотреть тёмно-зелёное пятно машины Сергея, вслушивалась в грохот падавшего на город ливня, надеясь расслышать хотя бы шум мотора. Она снова чувствовала себя той девушкой из фильма, смотревшей вслед любимому человеку и уже знавшей, что случится страшное. Она садилась и вставала, подходила к окну и помешивала чай. Часы тикали на полке, и едва слышно гудела лампа с зелёным стеклянным плафоном. Было без пяти десять, когда Клэр почувствовала резкую боль в груди и едва не задохнулась, согнувшись пополам, скребнув ногтями по крышке стола. Это прошло всего через несколько мгновений, но она больше не находила себе места. Она знала, где её место, но сейчас она не могла быть там. В последней отчаянной попытке почувствовать хоть немного близость Сергея, она подошла к его столу и села в его кресло. Она знала, что он не стал бы сердиться из-за того, что она трогала его вещи. Он бы понял. – Клэр, собирайся скорее, нам нужно ехать! Она вздрогнула всем телом, когда дверь вдруг распахнулась, и в кабинет почти ворвался Андрей – хотя она и знала, что никто другой не сделал бы так. Она смотрела на его бледное лицо: он больше ничего не говорил, только глядел молча в ответ, но она читала в его полном болезненной тревоги взгляде всё то страшное, что лишило её покоя. Клэр торопливо поднялась, неловко ударившись коленом о крышку стола. Вернулась к своему стулу и взяла висевшую на спинке сумку. Щёлкнула выключателем на лампе. Шум ливня снаружи и молчание Андрея внутри давили каменной плитой, но она боялась произнести хоть слово, как будто бы это слово и сделало бы то страшное необратимо реальным. Она взяла со стола Сергея кольцо с ключами, но руки так тряслись, что она уронила их на пол. – Ничего, я возьму. – Андрей торопливо наклонился и подобрал с пола ключи. Взял с полки сложенный синий зонт и протянул Клэр. – Держи и пойдём скорее! Он уже развернулся, чтобы выйти, но Клэр схватила его за руку, потянула к себе, безмолвно умоляя обернуться. Она тяжело дышала и смотрела на него такими глазами, словно уже готова была просто лечь на пол, свернуться клубочком и умереть. – Он… жив? – очень тихо спросила она, чувствуя, как что-то рвётся с треском у неё внутри. – Да, – быстро ответил Андрей. – Остальное – по дороге, ладно? Идём! Он осторожно взял под руку даже не пытавшую сопротивляться Клэр и вывел её в полутёмный коридор. Казалось, что всё отделение попросту вымерло, и на этаже не было слышно ничего, кроме шума дождя и звона ключей. – Где он? – В голосе Клэр уже дрожали слёзы, но она ещё могла пока сдерживать себя. Только пальцы побелели от того, с какой силой она стискивала несчастный старенький зонтик. – Серёжа в больнице. – Андрей спрятал ключи в карман и повернулся к ней. – Его ранили в левую руку. Ты только не переживай так сильно, хорошо? – Он мягко взял её за плечи, прекрасно понимая, как глупо звучит его просьба после всех этих «скорее». – Пулю уже вынули, перелома нет – она даже кость не задела. – Какую… кость? Клэр смотрела на него с таким болезненным изумлением, словно ей никогда прежде не приходило в голову, что её Серёжа может состоять из крови и плоти, и у него тоже могут быть кости, как у всех. Андрей тоже молчал в замешательстве, не зная, что сказать, и тогда Клэр проронила наконец бесцветно: – А… да. Я поняла. – Ещё плечевая артерия задета, – пытаясь снова взять себя в руки, продолжил Андрей. – Её только в больнице смогли зашить, поэтому он много крови по дороге потерял. – Зашить, – машинально повторила мёртвым голосом Клэр. Коридор качнулся, и ковёр вдруг прыгнул с пола на стену, а зонтик в руках превратился в кусок свинца, тянущий вниз. – Клэр, ему уже делают переливание! – Андрей едва успел подхватить её под руки. – С ним всё будет хорошо, он поправится, слышишь? Клэр слышала, но ничего больше не могла сказать. Она только слабо, почти безразлично кивнула и позволила Андрею довести её до лестницы и помочь спуститься вниз. Мимо проплыло взволнованно-бледное лицо дежурного: он спросил о чём-то Андрея, но Клэр, конечно, не поняла, да и не хотела ничего понимать. Она хотела увидеть Сергея и взять его за руку – и больше ничего. Совсем ничего. Уже на крыльце Андрей раскрыл её зонт, вложил синюю пластмассовую ручку в её ладонь и осторожно прижал её пальцами, терпеливо, точно ребёнку, сказав держать крепче. Белое в васильках платье, правда, всё равно вымокло, пока они добежали до машины, потому что дождь шёл словно со всех сторон – и от этого Клэр почему-то стало ещё страшнее. Словно мир рушился и исчезал прямо у неё на глазах. – Что случилось? Андрей захлопнул дверцу со своей стороны и обернулся к ней, отряхивая мокрый насквозь рукав. – Тот сумасшедший, который надписи оставлял, пришёл сегодня на станцию и взял в заложницы девочку-практикантку. – Он плавно выехал со двора на утопавшую в лужах дорогу. «Дворники» раскачивались, как бешеные, но из-за ливня всё равно почти ничего не было видно, и приходилось ехать медленно, и нельзя было «скорее». – Нам никак не удавалось подобраться, и Серёжа сам вышел к нему и сказал, что останется с ним, если тот девочку отпустит. – И он отпустил? – Да. – Андрей бросил на Клэр быстрый взгляд и как-то нерешительно прибавил: – Только потом что-то произошло, и он выстрелил. – В кого? – Клэр взглянула на него так пристально, словно от его ответа зависела чья-то жизнь. – Не знаю, – неуверенно пожал плечами Андрей. – Они ведь совсем рядом были. Знаю только, что, если бы Серёжа её не закрыл, пуля попала бы прямо ей в голову. Перед глазами снова встала серая бетонная коробка. Пахло сыростью и кровью. В ушах ещё звенело эхо двух выстрелов. Неловко завалившийся набок Сергей хватался за плечо и всё спрашивал побелевшими губами, цела ли Юля. – И как она? – всё тем же бесцветным голосом спросила Клэр. – Посттравматический шок. Жить будет. – А… тот? – Застрелился, – коротко ответил Андрей. На язык так и просилось «вышиб себе мозги» – и, по совести говоря, так оно и было, – но такие подробности Клэр уж точно были не нужны. Как и рассказ про запятнанные красным стены и отражавшееся от них эхом «офицер ранен!», про бледного Сергея, который потерял сознание ещё до того, как приехала из города «скорая», потому что они так и не смогли остановить кровь. Андрей изо всех сил убеждал себя в том, что рана не смертельна, но ему ещё никогда в жизни не было так страшно. – Это всё из-за меня. – Что?.. Андрей бросил на Клэр непонимающий взгляд, на мгновение оторвавшись от дороги. – Если бы не я, его бы здесь не было, и с ним ничего бы не случилось, – глухо отозвалась Клэр. Она сидела, опустив голову, и методично царапала ногтями успевшую уже зажить руку. – Ну что за глупости! – не сдержавшись, воскликнул Андрей. – И… Клэр, не надо! Она вздрогнула, но покорно перестала калечить себя, сцепив руки в замок и глядя на них так, словно ей хотелось, чтобы они отсохли. – Может… может, кровь нужна? У нас… одинаковая. – Расцепив пальцы, Клэр напряжённо потёрла лоб, словно это могло вернуть ей способность ясно мыслить. – То есть вторая отрицательная. – Не переживай, в больнице есть кровь. С ним всё будет хорошо, – терпеливо повторил Андрей. Клэр проводила безжизненным взглядом мелькнувшую в боковом окне жёлтую поливальную машину. Она чувствовала себя такой же бесполезной, как эта глупая «поливалка» во время ливня. – Как же он там… один? – С ним Валерий Степанович. И Наташа, наверное, уже приехала. Его мама тоже скоро будет. Да и я там был, когда он в сознание пришёл. – После операции? – Да. Он сразу попросил, чтобы я тебя привёз. Сказал ещё, чтобы я постарался тебя не напугать – но, по-моему, вышло не очень. Андрей виновато улыбнулся, но Клэр этого даже не заметила. Её мучил ещё один вопрос. – А это случилось без пяти десять? – Да. – Андрей изумлённо взглянул на неё. – Откуда ты знаешь? – Знаю, – тихо проронила Клэр, отворачиваясь к боковому окну. Она так и просидела остаток дороги – прижав руку к губам и словно окаменев. Только слёзы текли по бледным щекам, и плескалась в глазах чёрная полынная горечь.***
Перед глазами снова всё поплыло, когда в лицо ей дохнуло ненавистным запахом больницы. Сразу вспомнилось, как она сама очутилась здесь чуть больше недели тому назад – счастье, что Сергей сразу забрал её домой. Она не представляла, как она смогла бы провести здесь хоть одну ночь, неизбежно вспоминая другое. Как накладывали повязки на изуродованную спину и разбитое лицо. Как зашивали. Как крысы грызли её каждую ночь во сне. Андрей подвёл её к стене и осторожно положил её руку на деревянный поручень, чтобы она могла держаться, а сам наклонился к окошку регистратуры. Клэр не понимала, что он говорит, но слышала имя – Сергей Александрович Костенко, – и послушно ждала, глядя, как стекают на пол с зонтика и с подола её платья капли воды. – Пойдём, Клэр, он в двадцать шестой. Она молча кивнула и пошла, почему-то думая о том, что у неё двадцать шестой номер в гостинице. Андрей держал её под руку, чтобы она не споткнулась на лестнице. В коридоре их остановил Валерий Степанович. Забрал у безучастной Клэр мокрый зонт и спросил, не хочет ли она выпить валерьянки. Клэр сказала, что не хочет, и спросила, можно ли ей к Сергею хотя бы на минутку. О том, что она, наверное, умрёт, если не прикоснётся к нему прямо сейчас, Клэр говорить не стала, но доктор и так всё понял по её глазам. – Только постарайся не волновать его, хорошо? Он обязательно поправится, но ему нужно отдыхать, – мягко проговорил Валерий Степанович. Клэр пообещала, что не станет ему мешать, и доктор, вздохнув, открыл перед ней дверь палаты и легонько подтолкнул её в спину, когда она остановилась вдруг на самом пороге, не в силах заставить себя войти. В палате было чисто, тихо и светло. Сергей лежал на ближней из двух кроватей, а рядом с ним сидела на стуле Наташа. Она улыбалась сквозь слёзы, гладила его руку и спрашивала о чём-то. Он отвечал ей слабым голосом: слов Клэр не понимала, но была почти уверена, что он просит Наташу не волноваться за него. – Серёжа… – шёпотом проронила она, задыхаясь от слёз, беспомощно цепляясь за дверной косяк. Он был очень бледным, и было видно, что ему трудно даже просто повернуть голову, но в глазах его было столько радости от того, что он видит её, что она пришла! Наташа, тоже заметив её, быстро поднялась, по-детски утирая слёзы тыльной стороной ладони, подошла к ней, ласково приобняла и подвела к постели Сергея. Осторожно усадила на стул и погладила по спине. От этого сразу стало теплее, но Клэр не видела ничего, кроме лица Сергея, который тоже всё смотрел на неё, не отводя глаз. – Выглядишь не очень, – заметил появившийся в дверях Андрей. Сергей снова повернул голову и бледно улыбнулся. – Я бы посмотрел на того, кто будет хорошо выглядеть после переливания крови. – О! Как говорит твой папа: «Если шутит – будет жить», – негромко рассмеялся Андрей, обнимая подошедшую к нему Наташу. – Вы не волнуйтесь, я присмотрю, чтобы вам никто не помешал! Клэр слышала, как закрылась за ними с тихим стуком дверь, но даже не повернула головы. Она сидела, словно окаменев, и слушала шум обрушивавшегося на город дождя. Ещё несколько минут она просто смотрела на Сергея, не решаясь прикоснуться к нему – словно какая-то часть её боялась, что тогда она уже точно убедится, что на самом деле его здесь нет, ей только кажется, а он умер, и ей просто никто не хочет сказать. Сергей тоже смотрел на неё и молчал: он знал, он помнил этот взгляд, достигавший его сквозь вечность, бесконечность, сквозь тьму над бездною, сквозь время и смерть. – Можно? – шёпотом спросила наконец Клэр, робко потянувшись к его руке, лежавшей поверх одеяла. – Конечно, можно, – тоже шёпотом ответил он и улыбнулся одними уголками губ. Она осторожно коснулась его руки, прерывисто выдохнула, прикрыв на мгновение глаза, и ласково погладила его пальцы. – Ты такой бледный… Она всё всматривалась в его лицо – почти такое же белое, как больничная постель, как надетая на нём больничная пижама. Левый рукав был закатан до локтя, и был виден краешек повязки – тоже белой, – а в вену на сгибе вонзалась игла капельницы. – Андрей, наверное, рассказал тебе, как всё было? Я много крови потерял, пока меня сюда довезли. Клэр кивнула, давя рвавшийся из груди всхлип. Она помнил, что доктор просил её не тревожить Сергея, и старалась не расплакаться, хотя ей очень хотелось. Ей, наверное, тогда стало бы чуточку легче – но это, конечно, было совсем не важно. – Если тебе ещё будет нужна кровь, я могу отдать свою, – тихо и очень серьёзно проговорила она. Проговорила так, словно готова была отдать её всю – и Сергей знал, что это правда. Она бы отдала. – Иди ко мне, – прошептал он и легонько, насколько хватило сил, потянул её за руку. Невыносимо было смотреть на её слёзы и на то, как она пытается их сдержать, как пытается держаться. Она сильная, очень сильная, но ей ведь тоже больно, может, даже больнее, чем ему, и ещё очень страшно. Она ещё пыталась держаться, очень осторожно склоняясь к его плечу, прижимаясь к нему щекой, обнимая его, такого родного, близкого, живого, но потом она уже больше не могла, просто не могла, и она расплакалась навзрыд, цепляясь дрожащими пальцами за тонкую ткань пижамы. Он тихо гладил её по спине здоровой рукой, позволяя ей выплакать всю свою боль, и горечь, и страх. Позволяя убедиться, что он правда здесь, правда жив. Он просил её шёпотом не переживать за него, зная, что она услышит. Ласково уверял, что он скоро поправится, и всё станет по-прежнему. Она всё равно успокоилась не сразу, но всё же перестала всхлипывать, затихнув у него на плече. Рубашка была мокрой от её слёз, но он только сказал, что очень её любит. Только это сейчас и было важно. – Тебе очень больно? – сдавленно спросила Клэр, чуть отстранившись и пытаясь вытереть слёзы тыльной стороной руки – совсем как Наташа. – Нет, – улыбнулся Сергей и мягко сжал её руку. – Наркоз ещё действует. Я почти ничего не чувствую. – А как же потом? – Потом добавят обезболивающее в капельницу. Клэр, милая, я понимаю, что ты очень испугалась, но я правда поправлюсь! – Да, я… я знаю. – Она кивнула и горестно вздохнула. – Просто ты такой… Я тебя никогда таким не видела! – Слабым и беспомощным? – тихо рассмеялся Сергей. – Я просто очень устал, родная. Я только отдохну, и мне станет лучше. А ты… не плачь, пожалуйста, и не переживай так сильно. Всё будет хорошо! Клэр снова кивнула и сморгнула навернувшиеся на глаза слёзы. Ей хотелось сказать, что она просто очень боится его потерять, что она не сможет, не станет жить, если вдруг его больше не будет. Но она молчала и только осторожно гладила его руку, потому что сейчас было совсем не важно, чего хотелось ей. Лишь бы только он поправился поскорее – ей ведь больше ничего, совсем ничего не нужно! – Ты ведь не винишь себя, правда? Она медленно подняла на него полные горечи глаза. Немыслимо было снова сказать ему неправду – особенно зная, что он всё поймёт. Всегда понимает. – Виню, – тихо ответила она, опуская взгляд. – Прости. – Не надо, Клэр. – Я знаю. Андрей тоже сказал, чтобы я не думала об этом, но я всё равно думаю. Если с тобой что-нибудь случится из-за того, что ты остался здесь ради меня, я себе этого не прощу. Сергей едва успел перехватить её руку, не давая ей снова расцарапать едва зажившую кожу. Он правда чувствовал себя беспомощным, потому что знал, что есть вещи, которые он не может, просто не может ни изменить, ни одолеть. Он сделал бы что угодно, чтобы избавить её от этого непреходящего чувства вины за всё, в чём она была и не была виновата – но не мог ничего. Совсем ничего. Прежде ему казалось, что любовь сможет прогнать от неё эти вязкие чёрные тени, а теперь он начинал бояться, что однажды эта любовь приведёт её снова на край бездонной пропасти. Он не знал, что ей сказать. Что в Москве его тоже могли бы ранить? Что там его могла бы сбить машина? Что лестницы, с которых можно упасть и сильно разбиться, есть везде? Это ведь не поможет, не убедит её. Она винила себя даже в том, что случилось, когда ей было всего два дня отроду, а ведь с тех пор прошло почти двадцать девять лет. Нет, это не поможет. – Подними мне, пожалуйста, подушку чуть повыше, – попросил, устало улыбнувшись, Сергей. – А то шея уже совсем затекла. Клэр снова утёрла слёзы рукой и быстро наклонилась к нему, потянула осторожно подушку, а он обхватил её за талию, привлёк к себе и поцеловал. Дождь по-прежнему барабанил в окно, но мало-помалу начинал затихать, и через стекло уже можно было разглядеть силуэты мокрых деревьев в саду. Клэр тоже притихла на плече Сергея, успокоенная теплом его поцелуев и объятий – словно это убедило её наконец в том, что он правда жив и правда здесь. – Я буду о тебе заботиться, – тихо проговорила она, сладко замирая под его прикосновениями. Сергей улыбнулся, целуя её лицо, её слёзы. – Только отдохни сначала сама, хорошо? Андрей отвезёт тебя домой. – Нет! – Клэр приподнялась, вскинула на него ставшие снова горько-тревожными глаза. – Можно мне остаться? Пожалуйста! Ты же знаешь, я не могу без тебя! – Ну что ты, родная… – Он ласково погладил её по мокрой от слёз щеке. – Ты ведь сама говорила, что тебе плохо в больнице. – Это неважно! – быстро возразила Клэр. – Я не брошу тебя здесь… одного. – Заметно стушевавшись на последнем слове, она вздохнула и опустила глаза. Она и сама прекрасно понимала, что это глупо, и что о нём здесь будут заботиться и без неё, но он ведь тоже должен понять! – Я не буду мешать тебе отдыхать, правда, – очень тихо и очень робко прибавила она, беря его за руку, заглядывая в глаза. – Не прогоняй меня, пожалуйста… – Всё ещё веришь, что я могу? – с мягкой укоризной спросил Сергей. Он ласково взъерошил её волосы, а она улыбнулась устало и уткнулась лбом ему в плечо. – Я попрошу Валеру уговорить врачей, но он точно захочет нас за это убить, – вздохнул Сергей.***
– Вы совсем с ума сошли? В голосе доктора Данилова слышались одновременно изумление, обречённость и то ласковое сочувствие, которое испытывают к дорогим людям, пребывающим сильно «не в себе». – Нет. У меня справка есть! – радостно, насколько это было возможно в его состоянии, сообщил Сергей. Он уже знал, что доктор сдастся – иначе тот не задавал бы вопросов, а ответил однозначным и категоричным отказом. – Ага, – коротко отозвался Валерий Степанович, смерив его суровым взглядом. Потом пристально взглянул на Клэр и строго поинтересовался, уперев руки в бока: – Ты же понимаешь, что ему нужны тишина и покой? – Я не буду мешать. – А что ты будешь делать? – Заниматься. – А дома или в отделении заниматься нельзя? Клэр взглянула на него исподлобья маленьким колючим ёжиком и устало вздохнула. – Если мне не разрешат остаться, я потом всё равно… – В окно влезешь, да. Это я уже понял. Клэр помедлила мгновение и подтвердила: – Влезу. С минуту Валерий Степанович разглядывал её так пристально, словно видел впервые в жизни. Впрочем, он и правда не замечал в ней прежде такой стальной решимости и какого-то странного блеска в глазах. Он многое повидал на своём веку и теперь безо всяких слов понимал, что она действительно сделает всё что угодно, чтобы только быть рядом с человеком, который стал ей так дорог. – Так будет лучше, – мягко проговорил Сергей. И доктор сдался. Валерий Степанович вернулся через четверть часа: от подробностей переговоров с местными врачами он их избавил, сказав только, что те пришли в ужас, но ему удалось их убедить. Сергей догадывался, что он просто пообещал взять на себя всю ответственность, если «вдруг что», но ничего не сказал. Клэр светилась от радости, благодарила доктора и обещала, что будет заботиться о Сергее и беречь его покой. В обход всех мыслимых и немыслимых правил ей разрешили остаться в этой же палате – благо, вторая кровать там и так уже стояла, а к раненому офицеру никого не стали бы «подселять». Почти сразу после этого приехали родители Сергея: оба были очень бледными, и было заметно, что у Ольги Николаевны заплаканные глаза, но держались они очень хорошо, куда лучше, чем Клэр. Узнав, что та решила остаться в больнице с Сергеем, Ольга Николаевна обняла её и сказала, что всё понимает и не станет её отговаривать, хотя и знает, что врачи о нём позаботятся. Потом она пошла вместе с мужем к сыну, а Андрей повёз Клэр домой. Наташа вызвалась помочь ей собрать вещи и потому тоже поехала с ними. Клэр была благодарна своей подруге, потому что ей и правда было трудно думать о чём-то, кроме Сергея. Андрей собрал вещи для него, Наташа помогла Клэр собрать свои, и всего через час они вернулись в больницу. Возле палаты их встретила Ольга Николаевна: она снова обняла Клэр и поблагодарила её за заботу, а потом сказала, что всё обязательно будет хорошо. Сказала, что Сергей заснул, и Клэр обещала, что не станет его будить. До самого вечера она просто сидела рядом с его постелью и смотрела, как он спит. Уже на закате ненадолго распогодилось: небо прояснилось, и красно-золотой луч солнца упал на белую больничную подушку и ласково коснулся бледной щеки. Клэр улыбнулась, глядя на него с такой пронзительной нежностью, что та, казалось, могла преодолеть любую бездну. Её переполняла такая благодарность за то, что он здесь, живой, и она может быть рядом – может гладить его руку и слушать, как он дышит, – что она почувствовала себя вдруг необыкновенно счастливой. Несмотря ни на что, вопреки всему. Сергей проснулся ненадолго, когда закат уже догорал: медсестра вытащила из его руки иглу капельницы, принесла им ужин, и они оба немного поели. Потом сестра вернулась, чтобы проверить повязку и зафиксировать на ночь больную руку. Она сказала, что в ночь сегодня будет дежурить её сменщица, которая не знает английского, но в соседнем отделении можно найти кого-нибудь, кто его понимает. Клэр ещё немного посидела с Сергеем: он говорил, что ему уже лучше, и радовался, что она перестала плакать. Они разговаривали вполголоса в залитой жёлтым светом палате, пока сумерки сгущались за окном. Потом Сергей снова уснул, а в стекло забарабанили капли дождя. Клэр вспомнила, как говорили по радио ещё утром, что сегодня ночью может быть гроза. Она немного разобрала вещи, включив возле своей кровати ночник. В палате было тихо, даже уютно – тем особенным грустным уютом, какой бывает только в больницах. Клэр гнала от себя воспоминания, стараясь думать только о своём Серёже и о том, что она должна беречь его покой. Ей хотелось подойти к нему, убрать с его лба светлую прядь волос и поцеловать, но она боялась его разбудить. Она только прошептала едва слышно: «Спокойной ночи!» – и погасила ночник, впуская в притихшую палату ночь. За окном шумел дождь, и где-то вдалеке глухо рокотали первые раскаты грома, но Клэр всё равно старалась думать о хорошем. Она всматривалась в очертания белой больничной постели и лежавшего на ней Сергея и вспоминала сирень и маленького ёжика под крыльцом, пившего молоко из белого блюдца.***
Удар обжигает лицо. Капелька крови в уголке губ. Край стола предательски бьёт в спину, и она медленно оседает на пол. Её ни разу не били, она прижимает руку к горящей щеке, она не понимает, за что, она ведь не хотела оборачиваться, правда не хотела, а теперь ей страшно, так страшно, как не было никогда в жизни, и она поднимается, она бежит, но выхода нет, нет, нет, и её снова бьют, хватают и тащат, глаза в пол, нельзя поднимать, нельзя смотреть, смотреть можно только им, пальцы не слушаются, спотыкаются о пуговицы, обнажённую кожу царапает холодный воздух, жестокий смех, кто-то хватает её за плечи, чтобы она не прикрывалась, не мешала смотреть, не мешала трогать, к ней прикасаются чьи-то руки, они везде, никого нет, только эти руки, руки, руки, вся комната заполнена этими руками, и она кричит, потому что это неправильно, потому что так не должно быть, так не бывает, и тогда эти руки бьют её в живот, она задыхается, больше никогда не сможет дышать, её бросают лицом вниз, что-то жёсткое, скрипучее, пахнет сыростью и плесенью, плесень забивает ей грудь, и снова чьи-то руки, вдавливают её в это жёсткое, скрипучее, вдавливают в пол, бетонные плиты подвала, землю, она уже остыла, но там всё равно много крыс, и ещё черви, они съедят её, съедят, съедят, она всё будет чувствовать, а они будут её есть, господи, как тяжело, кто-то уронил ей на спину бетонную плиту, невозможно дышать, а потом эта боль, она пронзает её насквозь раскалённым железным прутом, её рвут на части, рвут, рвут, рвут, она знает, что умрёт, такое нельзя пережить, она знает, но всё равно кричит, кричит, кричит, пока крик не становится хрипом, голос порвался, всё порвалось, теперь одни кровавые лохмотья внутри, у неё больше нет тела, есть только боль, боль, боль, и это никогда не закончится, потому что это ад, и выхода нет, нет, нет, и ей только кажется, что кто-то зовёт её по имени, здесь никого нет, и так не бывает, чтобы в голосе слышалось пение птиц и тепло первых лучей солнца, ей уже снился однажды этот голос, звал её посмотреть ёжика под крыльцом, такое бывает только во сне, наяву только холод и боль, ей просто чудится, что тепло касается её руки, это ведь не синяя птица задела её своим мягким крылом, она спит, спит, спит, и окна дома темны, и свет в них никогда не зажжётся. – Клэр! Она распахнула глаза и судорожно втянула в себя воздух, чувствуя, что задыхается. Сердце билось где-то в горле, а голову словно стянуло стальным обручем. Подушка была мокрой насквозь от слёз, и слышались за окном бесконечные рыдания дождя. – Ты меня слышишь? Она вглядывалась в лицо Сергея, с трудом различая в полумраке больничной палаты родные черты и словно не веря, что они действительно существуют. Ей хотелось улыбнуться, но губы дрожали. Хотелось подняться, обхватить это лицо руками и целовать его, задыхаясь от нежности, но не было сил даже на то, чтобы сжать в ответ эту тёплую руку, вырвавшую её из вязкой черноты сна. Беззвучно расплакавшись, она подтянула колени к груди, свернулась клубочком на краю постели, и только тогда протяжно застонала, уткнувшись лицом в подушку. – Ну что ты, маленькая, это просто плохой сон! Тёплая рука гладила её волосы, шею, спину – так ласково, так легко. Эта рука никогда не вдавила бы её в жёсткое, скрипучее, в твёрдый бетон, в мягкую землю, где черви заживо её съедят. – Опять… крысы, да? Рука гладила её по лицу, ещё недавно горевшему от удара, и ей казалось, что она всё ещё сидит там, прижавшись ноющей спиной к кухонному столу – только она больше не одна, кто-то родной и очень добрый пришёл, чтобы забрать её, и ничего не случится, и всё станет совсем, совсем по-другому. – Нет. Другое. Горько всхлипнув, Клэр снова вдруг застонала, схватившись за живот – словно все те бесчисленные жестокие руки ударили её снова и швырнули лицом вниз. – Тебе больно? Трудно было даже просто вздохнуть, но в голосе Сергея было столько тревоги, что промолчать было и вовсе невозможно. – Это не… по-настоящему. – Какая разница, если тебе больно? Клэр сама не понимала, почему этот простой вопрос вдруг вернул ей возможность дышать. Она медленно, чуть прерывисто выдохнула и смогла наконец повернуть голову, взглянуть в родное лицо. Неловко приподняться на локте, потянуться к нему, прижаться всем телом к родному теплу, чувствуя, как растворяются в нём вся дрожь и весь страх. И только когда пальцы её коснулись края белого полотна, которым зафиксировали на ночь раненую руку, она наконец вспомнила. – Господи, зачем же ты встал? – Быстро отстранившись, Клэр взглянула на Сергея с таким ужасом, словно боялась, что он умрёт прямо в эту секунду. – Я услышал, как ты плачешь во сне. Звал тебя, но ты не просыпалась. Вот и встал, – просто ответил тот. Так просто, что невозможно было поверить, будто всё могло быть как-то иначе. – Тебе ведь нельзя, – со слезами в голосе прошептала Клэр. – Тебе очень больно? – Ничего, потерплю. – Ты… ты ложись, а я позову медсестру! – Нет, подожди! Она невольно подалась назад, когда Сергей мягко перехватил её запястье. Он улыбнулся ей устало одними уголками губ и снова погладил её по щеке. – Я хочу побыть с тобой, – тихо проговорил он. – Это ведь тебя ранили, а не меня, – севшим, чуть хриплым голосом возразила Клэр, виновато опуская глаза. – Тебя тоже ранили. Гораздо сильнее, чем меня. Она вскинула на него полный горечи взгляд, слыша за спокойным тоном всю боль, которую он взял от неё, узнав о её непоправимом горе. Она понимала, что это правда. Понимала, что его рана затянется и заживёт, как бы страшно ей ни было из-за этого сейчас. С её раной такого не будет. Пусть это случилось полжизни назад, она будет открываться снова и снова, и будет гноиться, ныть и болеть, причиняя всё новые и такие знакомые страдания. Жаль только, привыкнуть к этому никак нельзя. – Это всё из-за грозы, наверное. И ещё из-за того, что… в больнице. – Клэр горько вздохнула, беспомощно уткнувшись в его плечо. – Я с тех пор ни разу на ночь в больнице не оставалась. – Так тебе не крысы снились? – Сергей говорил почти шёпотом и всё гладил её здоровой рукой по волосам. – Нет. Снилось, как я попала… к тем. – Она облизнула пересохшие губы, почувствовав на мгновение металлический привкус крови – словно сон безжалостно вторгся в реальность через её память. – Ты не говорила, что тебе снится и это. Голос Сергея дрогнул, и рука его замерла на полмгновения. Клэр прижалась к его плечу ещё крепче и выдохнула едва слышно: – Я не хотела тебя расстраивать. Да и такого давно уже не было. Просто… вспомнила вдруг. – Она чуть помедлила, кусая губы и отчаянно пытаясь сдержаться, но горький всхлип всё-таки вырвался из её груди. – Почему я не могу просто забыть? Я бы так хотела! Бывает ведь такое, что с человеком случается что-то страшное, а он потом ничего не помнит? – Бывает. Психогенная амнезия. – Почему у меня не так? Оторвавшись от плеча Сергея, Клэр взглянула на него с трогательным выражением ребёнка, искренне верящего, что тот, кому он задал свой вопрос, знает на него ответ и вот-вот раскроет ему всё ускользавшую от него истину. – Я не знаю, маленькая, – почти виновато вздохнул Сергей. Клэр смотрела на него с надеждой ещё несколько мгновений, а потом рассеянно кивнула и опустила глаза. – Ещё эти шрамы… Даже если забудешь ненадолго, они сразу напомнят. Особенно этот. Она провела кончиками пальцев по кривому шраму на левом запястье. Вспомнила, как в отчаянии рвала в клочья тонкую кожу, чтобы только поскорее отнять у себя жизнь, и как хрустели хрупкие косточки под тяжёлым ботинком. Невыносимо. – Знаешь, я думала, что это пройдёт, когда рассказала тебе… всё, – тихо проронила Клэр. – Надеялась, что не буду больше об этом вспоминать, потому что после долгих лет молчания я поделилась с кем-то своей болью. Мне казалось, что от этого её станет… меньше. – Я бы забрал её всю, если бы только мог. Она подняла глаза на Сергея, вглядываясь в его такое бледное в этом полумраке лицо, и вымученно улыбнулась одними уголками губ. – Я знаю, Серёжа. Только у меня в ту ночь как будто выросла внутри трава – такая чёрная, горькая, как… – Полынь? – Да. Полынь. Она мне всю грудь забила и дышать не даёт, а если её вырвать, то она потом вырастает снова, потому что она там проросла, понимаешь, и останется навсегда, навсегда… И ничего уже не исправить, и у меня никогда не будет другой жизни – такой, в которой бы ничего этого не случилось! Клэр беспомощно расплакалась, уронив голову на его плечо. Левую руку обожгло болью, но Сергей только закусил губу, крепко прижимая её к себе. Он понимал её – правда, понимал. Он знал, что и у него внутри проросла бы горькая чёрная полынь, если бы случилось в его жизни такое, чего он не смог бы простить самому себе. Чего не смог бы забыть. Страшно даже представить такое – а каково же было ей? Для неё это ведь началось даже не тогда, полжизни назад, а всего лишь на второй день после того, как она появилась на свет. Да, она соглашалась, когда Сергей говорил, что она не виновата в смерти своей мамы, но он знал, что она всё равно продолжала винить себя. Наверное, горькая чёрная трава начала прорастать в её душе уже тогда. – Я понимаю, родная, – тихо проговорил он, гладя её волосы. – И ты знаешь, что мне тоже очень больно оттого, что я не могу ничего изменить. И всё же… ты просто подумай. – Он чуть отстранился и мягко приподнял её подбородок. – У нас ведь правда никогда не будет другой жизни. Есть только эта – так, может, лучше прожить её так, чтобы потом не сожалеть ещё больше? Ещё ведь не поздно, правда! Помнишь тех влюблённых из «Синей птицы»? Мы не просили об этой жизни в этом мире, но, раз уж мы здесь… Давай будем радоваться тому, что мы вместе? И… – Танцевать?.. Сергей тихо рассмеялся, глядя в прояснившиеся глаза Клэр, и ласково погладил её по щеке. – И танцевать! Он понимал, что её боль не ушла – никогда не уйдёт, – но, может быть, она утишится хоть ненадолго? Даст ей свободно вздохнуть, не чувствуя удушливой горечи в груди. Даст улыбнуться так искренне и чисто, как улыбаются лишь те, кто прошёл через немыслимые страдания. Даст поверить, что у неё ещё правда может быть жизнь, и она только не должна отказывать самой себе в праве на неё. – Я постараюсь, – едва слышно проговорила Клэр, глядя на него потемневшими глазами – словно откуда-то из немыслимой дали. Осторожно перехватив его руку, она коснулась губами тыльной стороны ладони и бережно прижала её к груди. Помедлила ещё немного, словно собираясь с силами, а потом тихо проронила: – Обещаю, когда ты поправишься, я… буду готова. Сергей чувствовал, как подрагивали её тонкие пальцы, и как часто билось в груди сердце – словно птица с поломанными крыльями, в последней отчаянной попытке бросавшаяся на прутья своей клетки. Это было так мучительно: понимать, что она считает себя обязанной. Верит, что она должна. Он знал, что в этом не было ни капли неискренности, потому что она правда хотела отдать ему хоть что-то в благодарность за всё, что он ей подарил, но это всё равно было невыносимо. – Клэр, пожалуйста, не нужно… так, – мягко проговорил он. – Я ведь просил тебя… – Да, я знаю. Ты не хочешь, чтобы я себя заставляла. Но я… я не заставляю. – Запнувшись на мгновение, она взволнованно вздохнула, словно не в силах найти нужных слов. – Просто… пусть это случится. – Чтобы ты не чувствовала себя виноватой и в этом тоже? Клэр быстро взглянула на него – и отвернулась, потому что ей было так тяжело снова видеть эту мягкую укоризну в родных глазах. Она знала, что ей бы лучше было молчать – потому что она вечно говорит и делает всё невпопад, – но она ведь правда надеялась порадовать его хоть немного. А вышло, как всегда, что только обидела. – Нам, наверное, лучше лечь, пока медсестра не пришла ругаться, – вымученно улыбнулся Сергей. Ему хотелось сказать что-то такое, что прогнало бы все её сомнения и всю тревогу, но сил на то, чтобы найти правильные слова, уже совсем не оставалось. – Да… Да, конечно, ложись скорее! – Спохватившись, Клэр быстро поднялась и помогла ему пересесть обратно на свою кровать. Укрыла его одеялом, когда он лёг, и села на краешек стула, так и оставшегося стоять рядом. – Ты тоже ложись, – устало улыбнулся Сергей, когда она взяла его осторожно за руку. – Нет, я с тобой посижу! В глазах Клэр снова промелькнуло то тоскливое выражение, с которым она просила его не прогонять её – словно ей было слишком трудно поверить, что он и правда не может этого сделать. – Ты такая измученная… – Ничего, это неважно! Упрямо мотнув головой, она только придвинулась ближе, мягко сжимая его пальцы. Сергей взглянул на неё и едва слышно вздохнул. – Ложись рядом. – Рядом? – Клэр изумлённо вскинула на него глаза. – Да как же… Так ведь нельзя! – Просто… просто ложись, – устало повторил Сергей. – Ты же совсем тоненькая, а я… не такой уж толстый. Клэр не удержалась и тихонько рассмеялась, глядя на то, с каким нарочито серьёзным лицом он это сказал. – А если медсестра придёт и станет ругаться? – Ну… Она не говорит по-английски, а ты не понимаешь по-русски. – А ты? – А у меня лапка болит, на меня ругаться нельзя! Клэр молча улыбнулась в ответ, чувствуя, как поднимается в груди всепоглощающая нежность, противиться которой она не могла. И она смирилась, покорилась, легла рядом, прижалась к тёплому плечу, и заполненная рыданием дождя и раскатами грома ночь сразу стала далёкой-далёкой, почти ненастоящей. Настоящим было только это тепло, эта нежность, дыхание, биение сердца, и совсем не важно, что неудобно – нет никакого «неудобно», есть только бесконечная близость, когда уже ничего не страшно, и сон уносит тёплой волной, и синяя птица обнимает своими тёплыми крыльями, и в окнах загорается тёплый золотой свет.***
Она так и не поняла, что заставило её проснуться: раскат грома или внезапное осознание того, что тепло превратилось в нестерпимый жар. Она осторожно приподняла голову, стараясь не потревожить Сергея, и попыталась вглядеться в его лицо, но в палате было слишком темно. Она чувствовала только, как горяча его рука, лежавшая у неё на спине. Чувствовала горячее плечо и горячий бок сквозь тонкую ткань больничной пижамы. Она осторожно протянула руку в темноту и коснулась кончиками подрагивавших пальцев горячей щеки. – Серёжа! Голос дрогнул, сломался на полузвуке. Она невесомо опустила руку ему на грудь и замерла. Дышит. Сердце бьётся. Она прерывисто выдохнула, чувствуя, как слёзы начинают щипать глаза, и снова жалобно позвала его, чуть потянув расстёгнутый воротник. Сергей не отвечал, и она только слышала теперь сквозь плач дождя его тяжёлое дыхание, а её такое болезненно живое воображение уже рисовало открывшуюся рану, разорванную артерию и лужу крови на полу возле кровати. Ей просто ничего этого не было видно сейчас, но она ведь знала, что ему нельзя было вставать. А он встал. Из-за неё. Клэр неуклюже сползла с кровати, ударившись боком об угол тумбочки. От боли на глаза навернулись слёзы, но всё это сейчас было неважно. Неважно было даже то, что дежурная медсестра – немолодая уже женщина с добрыми морщинками у глаз – не знала ни слова по-английски. Клэр задыхалась, цеплялась за край стола и всё пыталась объяснить ей про жар и про то, что Сергей не просыпается, хотя она его звала, а та только гладила её успокаивающе по плечу и прикладывала палец к губам, безмолвно прося вести себя тише и не будить больных. Наконец она просто усадила Клэр на свой стул и ушла, а через минуту вернулась с молоденькой медсестрой из соседнего отделения. Надя – так её звали, – попросила Клэр не волноваться и рассказать, что случилось, и тогда той пришлось снова всё повторить. Ей очень хотелось поскорее вернуться к Сергею – потому что вдруг он проснулся, а её даже нет рядом? – но по всему телу разливалась такая мертвенная слабость, что, казалось, она просто рухнет на пол, как только попытается встать. Надя довела её под руку до палаты, а дежурная медсестра заставила выпить воду с валерьянкой. Клэр поморщилась от резкого запаха, но послушно выпила, потому что её начинало трясти даже от того, что кто-то просто осматривал Сергея. Надя, правда, сказала, что рана вовсе не открылась, и жар не такой уж сильный, как ей показалось, но измученное лицо Сергея в свете больничной лампы всё равно пугало её до дрожи. Она уже привыкла к тому, что он был похож на ребёнка, когда спал – такой тихий, безмятежный и светлый. А теперь он был… другой. И от этого ей было страшно – словно это был первый и самый верный знак того, что её мир вот-вот рухнет. Клэр покорно кивнула, когда Надя попросила её больше не пытаться разбудить Сергея: она и сама понимала, что ему сейчас нужен покой. Разве она не обещала, что будет его беречь? Обещала. Да только вот ничего у неё никогда не получается так, как она обещает. Надя спросила, сможет ли она посидеть рядом с ним хотя бы час, меняя холодный компресс, и Клэр сказала, что будет присматривать за ним до самого утра. Та взглянула на неё понимающе и улыбнулась одними уголками губ, но возражать не стала. Только попросила звать её, если что-нибудь понадобится, и пообещала, что зайдёт ещё раз в конце смены. Аккуратно свернув намоченное под краном холодное полотенце, Клэр осторожно положила его на горячий лоб Сергея и обессиленно рухнула на стул. Ссутулилась, обхватив руками потяжелевшую голову. Она очень устала, и ей ужасно хотелось спать, но у неё даже в мыслях не было хотя бы просто отойти от постели Сергея дальше, чем до раковины у дверей. – Клэр… Она вздрогнула всем телом, услышав его слабый голос, вскинулась, подалась вперёд, схватила его руку. – Серёжа, милый, тебе больно? Ей до сих пор было странно-неловко от этой нежности, звучавшей в её собственном голосе, но сейчас она совсем не думала об этом. Сейчас она только вглядывалась в родное лицо, выступавшее из полумрака на границе ночной тени и жёлтого света лампы, забравшегося на край подушки. – Нет… ничего, – вымученно улыбнулся Сергей, слабо сжимая в ответ её пальцы. – Просто… сон приснился… плохой. – Плохой? – Клэр взглянула на него с таким болезненным удивлением, словно прежде ей даже не приходило в голову, что ему могут сниться плохие сны. Спохватившись, она сняла с его лба уже нагревшееся от жара полотенце и, с сожалением отпустив его руку, отошла к раковине. Струйка холодной воды журчала в полумраке больничной палаты, и горько плакал снаружи дождь. – Это всё из-за того… сумасшедшего, – слабым, бесцветным голосом проронил Сергей. Клэр было страшно от этого голоса, но она так и не решилась попросить его не разговаривать и беречь силы – словно какая-то её часть была убеждена, что она должна это услышать. – Он всё говорил про… бездну. Вот и приснилось… чёрное… Там будто бы и не было ничего – одна только непроглядная тьма, – но мне всё равно казалось, что на меня оттуда кто-то… что-то смотрит. – На т… тебя? – почему-то шёпотом переспросила Клэр, присев на краешек стула и сворачивая дрожащими руками мокрое полотенце. – Да. Он… тот сумасшедший, он ведь меня узнал. Я это теперь… понимаю. Он всё спрашивал, остановлю ли я его, когда оно придёт. Только потом что-то случилось, и… – Сергей запнулся, замолчал, прикрыл на мгновение глаза и облизнул пересохшие губы. – Знаешь, перед тем, как он выстрелил, мне показалось, что оно смотрело на меня его глазами. – Оно? – То, что придёт, когда с неба падёт звезда по имени «полынь» и откроет кладезь бездны. Раскат грома расколол небо над Припятью, и оно осыпалось на припавший к земле город осколками дождя. Жёлтый свет больничной лампы погас на мгновение – и снова вспыхнул. – Серёжа, милый, это ведь не он придумал! – На дрожащих губах Клэр появилась вымученная улыбка. Она коснулась холодной от воды рукой горячей руки Сергея, гоня от себя странное чувство, что он словно бы стал вдруг бесконечно далёким от неё. Его потемневшие глаза смотрели на неё, но видели только чёрную бездну. – Он просто прочитал это и решил, что это правда! Лицо Сергея стало медленно проясняться – словно огромным усилием воли он возвращал себя в эту больничную постель откуда-то из немыслимой дали. Ещё несколько мучительно долгих мгновений – и Клэр почувствовала, что он снова смотрит на неё. – Я знаю, родная, – устало вздохнул он. – И знаю, что это был только сон. Просто это было очень… по-настоящему. – Что? – Тьма над бездною. Клэр прерывисто выдохнула, не отводя взгляда от его лица. Чувство, что что-то непостижимое, немыслимо огромное, чёрное, полынно-горькое, неодолимое вот-вот вторгнется в их жизнь, давило ей грудь – и она не знала, как его прогнать. Она могла бы повторить Сергею, что это лишь слова из Библии, но в глубине души она уже знала, что это не так. Где-то есть эта звезда по имени «полынь», и дан ей был ключ от кладезя бездны. – Попробуй, пожалуйста, поспать, – тихо-тихо попросила Клэр, кладя дрожащими руками полотенце на горячий лоб. – Хорошо, – устало выдохнул Сергей. – Тебе правда не очень больно? – Нет. Посидишь со мной ещё немножко? Мне тогда не будут сниться плохие сны. – Я буду рядом. Клэр мягко сжала его руку, не отводя глаз от родного лица. Измученный Сергей скоро заснул, а ей вдруг стало ужасно одиноко и страшно. До боли хотелось хотя бы просто обнять его – совсем как тогда, у стелы «Припять», когда вокруг было столько людей, – и казалось даже, что она может просто умереть, если не почувствует снова его тепло. Страшно было даже пошевелиться, потому что она ведь обещала, что будет беречь его покой. Она так и просидела в нерешительности ещё несколько минут, пока оглушительный раскат грома не заставил её вздрогнуть всем телом. Сергей едва заметно поёжился во сне – и она, опомнившись, поправила его одеяло. Помедлила ещё немного – и неловко примостилась на самом краешке кровати, прижавшись щекой к его горячей руке. Неважно, что неудобно. Важно, что рядом.***
Она проснулась от пения птиц и мягкого тепла, касавшегося её щеки. – Доброе утро! Голос Сергея заставил её вскинуться, и она едва не упала на пол, соскользнув локтем с края постели. – Осторожно… Его рука мягко придержала её, и Клэр медленно выпрямила ноющую спину. Всё тело болело после нескольких часов, проведённых в таком неудобном положении, но об этом она сейчас думала меньше всего. – Ты… как? – взволнованно спросила она, вглядываясь в лицо Сергея. Он всё ещё был очень бледным и усталым, но в его синих глазах уже были видны привычные золотистые искорки. – Лучше, – мягко улыбнулся он. Уже не так вымученно, как вчера. Уже привычно светло. – А жар? – Клэр быстро приподнялась и приложила ладонь к его лбу. Тёплый, не горячий. – Так неправильно, – сообщил вдруг Сергей. Клэр удивлённо взглянула на него, снова опустившись на краешек стула. – Неправильно? – Да. Надо целовать! – Кого? Шутливо надувшись, Сергей склонил голову чуть набок и укоризненно взглянул на неё. Клэр растерянно моргнула, силясь понять, что он имеет в виду, а потом, просветлев, снова потянулась к нему и коснулась губами его лба. – Так лучше? – Конечно! Жар, похоже, и правда прошёл – и Клэр не удержалась от облегчённого вздоха. Сквозь окно падали золотой солнечный свет и птичий гром, и от этого на душе становилось спокойнее и светлее. От этого – и от улыбки Сергея, с такой невыразимой нежностью и благодарностью глядевшего на неё. – А медсестра тебя тоже будет целовать? – шутливо поинтересовалась Клэр, сворачивая высохшее к утру полотенце. – Ой, ну что ты! У медсестры есть термометр! – тихо рассмеялся Сергей. Алмазная россыпь дождевых капель переливалась на ярких зелёных листьях деревьев, и звенел под чистым синим небом утренний птичий хор. Через четверть часа к ним зашла, как и обещала, Надя: подтвердила, что жар почти совсем прошёл, и открыла пошире окно навстречу тёплому летнему ветерку. Почти сразу после неё пришёл делавший обход доктор: сказал, что чуть позже осмотрит рану, но уже сейчас видит, что всё идёт хорошо. Велел побольше спать и поменьше волноваться – причём Клэр была почти уверена, что последнее относилось по большей части к ней. Сергею снова поставили на полчаса капельницу, а потом Надя помогла Клэр принести из столовой завтрак дли них двоих. Сергей смеялся и говорил, что её омлет нравится ему куда больше, а Клэр только молча улыбалась, не в силах выразить словами свою радость от того, что он снова становился прежним. Вскоре после завтрака приехали родители Сергея. С ними была и Саша: непривычно тихая и бледная, она жалась к Ольге Николаевне и часто моргала, чтобы снова не заплакать. Она очень переживала из-за того, что ей рассказали обо всём только сегодня утром, и проплакала всю дорогу до больницы. А теперь смотрела на Сергея так, словно была уверена, что он может исчезнуть прямо у неё на глазах, и всё-таки расплакалась, когда он обнял её. – Не бросай нас, пожалуйста! – робко попросила Саша, чуть отстранившись и пытаясь вытереть слёзы тыльной стороной ладошки. – Ну что ты, родная, я вас никогда не брошу! Сергей ласково погладил взъерошенные хвостики, но Сашенька только горько всхлипнула. – А если с тобой что-нибудь… случится? – Саша, не нужно, не сейчас… Ольга Николаевна положила руки на плечи девочки, но Сергей только улыбнулся мягко и чуть устало. – Ничего… Саша, милая, даже если со мной что-то случится, я всё равно вернусь к вам! – Как… вернёшься? – Птицей! Я вернусь к вам птицей и буду петь для вас каждое утро! Сашенька тяжело вздохнула и снова прижалась к его плечу: едва ли это обещание успокоило её совсем, но она слишком измучилась и устала, чтобы спрашивать о чём-то ещё. Ольга Николаевна тоже вздохнула, невольно бросив взгляд в сторону Клэр – и успела заметить, с каким лицом та отвернулась к окну. Глаза у неё были мёртвые.***
Через час родители Сергея ушли, сказав, что не будут мешать ему отдыхать. Ольга Николаевна снова обняла Клэр и поблагодарила её за всю заботу, которой она окружила Сергея, а та только сказала, что не может иначе. Совсем притихшая Сашенька тоже обняла её – и ещё оставила Сергею своего белого зайчика, чтобы тот за ним «присмотрел». Она ушла вместе с Ольгой Николаевной и её мужем, а зайчик остался сидеть на прикроватной тумбочке, прислонившись к лампе и смешно свесив мягкие ушки. В полдень снова пришла медсестра: пора было менять повязку. Клэр сказала, что хотела бы потом помогать с этим Сергею, и спросила, можно ли ей посмотреть. Сестра – сегодняшнюю звали Настя, – не возражала. Даже стала с видимой охотой объяснять ей на чуть ломаном английском, что и как нужно делать. Снять фиксирующую повязку, расстегнуть рубашку, снять правый рукав, потом – очень осторожно, чтобы не потревожить руку, – стянуть левый. Настя разматывала бинты уверенными движениями, а Клэр не знала, куда спрятать глаза, и мечтала только поскорее провалиться сквозь землю. Пугала ли её мысль о том, что она увидит сейчас ту рану, которая причинила так много боли и страданий им обоим? Конечно, пугала. Вот только думала она теперь почему-то совсем о другом: о том, например, что до сих пор она ещё не видела Сергея вот так. Он никогда не переодевался при ней – и это казалось ей чем-то настолько естественным, что она ни разу не задумывалась о том, что было бы, если бы вдруг… вот так. Теперь она думала об этом, но всё равно не понимала причины собственного смятения – такого глупого, нелепого, заставлявшего её чувствовать себя ужасно неловко. Разве не видела она раньше обнажённых по пояс мужчин? Видела, конечно: штат Нью-Йорк хотя и не Флорида, но и там порой встречалось такое. Тогда это оставляло её абсолютно равнодушной, а теперь она готова была возненавидеть себя за это непреодолимое желание прикоснуться. – Клэр, принеси мне, пожалуйста, какао из столовой, – улыбнувшись чуть устало, попросил вдруг Сергей. И прибавил, когда Клэр встрепенулась, словно испуганная птичка: – Если тебе не трудно. Она рассеянно кивнула, отступила на шаг и почти выбежала из палаты, поймав на себе удивлённый взгляд медсестры. Вернулась Клэр только через четверть часа: время было уже почти обеденное, и пришлось ждать, пока какао приготовят. Сергей, уже одетый и с повязкой на плече, полулежал на приподнятых подушках, закрыв глаза. – О, спасибо! – улыбнулся он, когда Клэр поставила на тумбочку стакан с горячим какао. Палата тут же заполнилась сладким ароматом. – Ты ведь меня нарочно отослал, да? – тихо спросила вдруг Клэр. Она стояла за стулом, вцепившись в его спинку и опустив глаза на свои руки. Всего один быстрый взгляд бросила на Сергея, сделавшего глоток. – Мне показалось, что тебе неприятно смотреть. Ты как будто… едва сознание не потеряла. – Он вздохнул и поставил стакан на тумбочку. – Рана – это, конечно… – Дело не в ране, – выпалила вдруг Клэр. Тут же стушевалась и прибавила: – То есть… не только в ней. Сергей вопросительно взглянул на неё, но почти сразу со вздохом кивнул, откидываясь на подушки. – А… Понимаю. – Нет, не понимаешь! Неожиданно вскинувшись, Клэр почти оттолкнула от себя стул, быстро отвернулась и отошла к окну, обхватив себя руками. – Я сама не понимаю, – уже тише, но с какой-то странной злостью на саму себя прибавила она. Сергей молча смотрел на неё с минуту, не зная, что сказать или спросить, и наконец примирительно проговорил: – Клэр, пожалуйста, не сердись! Давай… просто почитаем, ладно? Она обернулась, как раз когда он вытаскивал из тумбочки букварь. Рассеянно кивнула, отошла от окна, придвинула на место стул и села. Сергею хотелось спросить, почему она всё время садится на самый краешек, как будто бы не веря, что у неё есть право находиться здесь, но он промолчал. Он уже знал, что сейчас она поднимет на него виноватые глаза и снова будет просить прощения за то, что она такая. За то, что обещала беречь его покой, а сама то и дело его тревожит. Наверное, даже прибавит совсем по-детски, что она «больше так не будет». Но он ничего не скажет в ответ – просто возьмёт её руку и мягко сожмёт с безмолвной благодарностью за всё.***
После обеда Сергей заснул – и проспал до самого вечера. Клэр тоже очень хотелось прилечь хотя бы на полчаса, но она так и просидела всё это время у его постели. Сосредоточиться на книге было трудно, и она больше смотрела на Сергея, чем на белые страницы: если бы не эта болезненная бледность, она бы сказала, что он спал так же спокойно и безмятежно, как раньше. Ей вспомнилась вдруг молодая женщина, жившая когда-то с ней по соседству: у той был совсем маленький ребёнок, и она однажды призналась Клэр, что по ночам часто встаёт и часами смотрит, как он спит, слушает, как он дышит – потому что ей всё кажется, что он перестанет дышать, если она не будет смотреть. Клэр тогда подумала, что ей этого никогда не узнать и не понять, а теперь она правда чувствовала, каково это. Чувствовала, что она просто должна быть рядом и держать его руку, потому что тогда ему не будут сниться плохие сны, и он проснётся с улыбкой на губах, с улыбкой в глазах. Сергей и правда проснулся отдохнувшим и даже чуточку повеселевшим. Незадолго до ужина зашёл Андрей: сказал, что личность «сумасшедшего с ангелами» установить так и не удалось, но сообщников у него, скорее всего, не было – по крайней мере, ни в городе, ни в окрестностях станции никого подозрительно найти не удалось. Сергей принялся было расспрашивать его о подробностях начатого расследования, но Андрей наотрез отказался что-то рассказывать и только твердил, что ему нужно отдыхать и поправляться, а до тех пор, пока он не вернётся в строй, они попытаются справиться сами. Сергей шутливо обиделся, а Андрей сказал, что иначе Наташа поубивает их обоих. – Ты бы хоть вышла немножко погулять, – мягко проговорил Сергей, когда Клэр закрыла за Андреем дверь и вернулась на свой стул. – Смотри, какая погода! Она взглянула на притихший сад за окном, залитый красным золотом клонившегося к закату солнца. Птицы пели свою вечернюю песню, и покачивал пышные ветви тёплый ветерок. – Я не хочу гулять без тебя, – тихо ответила Клэр и взяла его руку. – Я и раньше почти никогда не гуляла, и ничего. Да, она многого не делала раньше – а теперь не представляла без этого своей жизни. – Тогда хотя бы просто отдохни, – не сдаваясь, продолжал мягко настаивать Сергей. – Ты ведь почти всю ночь не спала! – Я… потом отдохну, обещаю, – устало улыбнулась Клэр. – Я сейчас не могу, я должна рядом с тобой быть! – Ты будешь рядом, даже лёжа на соседней кровати, – улыбнулся Сергей. Притянул её к себе за руку и ласково погладил по щеке. – Я знаю, какая ты сильная, правда! И я благодарен тебе за всё, но мне ведь тоже больно видеть, как ты измучилась. – Ты же заботился обо мне, когда я болела, – тихо улыбнулась в ответ Клэр, осторожно обхватив его запястье. – Ты ведь и сама ещё не оправилась после… того, что было. Сергей запнулся, взглянув на неё, потому что понял вдруг, что для неё это правда не имеет никакого значения, и понял, что для него всё тоже было так. И какое же он тогда имеет право настаивать на своём? Он с чуть печальной улыбкой покачал головой, словно признавая, что ничего-то с ними обоими уже не поделать, и притянул её к себе. Мир за окном тонул в красном золоте заката, но для них больше не было ничего, кроме этого пронзительно-нежного рядом.***
Среда и четверг прошли в так быстро ставших привычными хлопотах. Приходивший дважды в день с обходом доктор говорил, что Сергей быстро идёт на поправку, и что рана заживает хорошо. Медсестра делала ему перевязку, но Клэр больше не просила разрешения посмотреть. Она готова была сделать что угодно, лишь бы он только поправился поскорее – но это было другое. Родители Сергея приходили каждый день вместе с Сашей: успокоенная тем, что «папа Серёжа» идёт на поправку, она уже не была такой подавленной и молчаливой. Заходили и Наташа с Андреем, и доктор Данилов. Валерий Степанович добродушно укорял Клэр за то, что она совсем себя не бережёт, отдавая последние силы заботе о Сергее, но признавал, что для того это было, пожалуй, лучше всяких лекарств. В четверг врач разрешил Сергею выйти в сад – и Клэр сразу воспрянула, словно истомлённая неволей птичка, перед которой распахнулась дверца клетки. Она бережно поддерживала его под руку, когда они шли по коридору, потому что он был ещё очень слаб, и они оба вздохнули свободно, когда прекрасный летний день словно обрушился на них со всех сторон солнечным светом, тёплым ветром, пением птиц. Они сидели на скамейке под раскидистой яблоней и слушали птичий хор. Сергей обнимал её за плечи, и Клэр доверчиво прижималась к тёплому боку, закрывала глаза и чувствовала, как мир вокруг растворяется в золоте летнего солнца. В пятницу, во время утреннего обхода, врач сказал, что может выписать Сергея, если тот хочет вернуться домой. Приехавший чуть позже доктор Данилов посоветовал ему остаться в больнице хотя бы до понедельника, но Сергей заверил его, что ничего страшного в этом нет, и что так будет лучше, потому что ему здесь уже порядком надоело. Потом помолчал немного и признался, что он должен сделать это и ради Клэр, которая и сама скоро сляжет, если не начнёт отдыхать. А дома им обоим будет спокойнее. Повздыхав для порядка, Валерий Степанович согласился с тем, что он, наверное, прав. Потом попросил медсестру показать, как именно делают Сергею перевязку, чтобы тому не нужно было ездить в больницу по два раза в день. После обеда приехал Андрей и помог Сергею одеться: тот был всё ещё немного бледным и не мог подолгу ходить из-за слабости, но с лица его всё равно не сходила улыбка. Клэр тоже улыбалась, поспешно собирая вещи: она была рада всей душой, что уже эту ночь они проведут дома, потому что каждая ночь в больнице давалась ей очень тяжело. Пугало только то, что там Сергей уже не будет под присмотром врачей, и, если с ним что-нибудь случится, помощь не придёт так быстро, как здесь, но доктор Данилов заверил её, что его жизни правда ничего не угрожает, и будет достаточно приехать на осмотр в понедельник. Был уже вечер, когда Андрей привёз их домой и помог Сергею подняться по лестнице. Дверь им открыла Наташа – и чуть ли не с порога, едва только успев всех обнять, сообщила, что прибралась в квартире и приготовила ужин. Сергей предложил им с Андреем остаться, но Наташа сказала, что, хоть его и отпустили из больницы, ему всё равно нужен покой, а они могут зайти в гости и завтра, когда они с Клэр отдохнут. Сергей догадывался, что Наташа просто хотела, чтобы они с Клэр могли наконец остаться вдвоём, не думая о том, что за дверями палаты ходят другие больные и врачи, и потому не стал настаивать на своём. Ему и правда хотелось сейчас тишины и покоя – и ещё просто побыть немного с Клэр и уговорить её дать себе хоть немного отдыха. Она ведь и дома даже не присела: сразу начала разбирать вещи и звенеть посудой на кухне. Сергей спросил в шутку, не собирается ли она теперь ещё и кормить его с ложечки, как маленького – а она только совершенно серьёзно спросила, какую ложку ей взять. Потом она, правда, долго смеялась, глядя на изумлённого Сергея, и всё же они оба понимали, что им очень нужно отдохнуть. После ужина Клэр робко предложила помочь ему переодеться, но Сергей мягко настоял на том, что справится сам. Она, правда, взглянула на него как-то странно-жалобно, но ничего не сказала и только вышла из комнаты и не возвращалась до тех пор, пока он её не позвал. Тогда она помогла ему надеть и закрепить повязку, а потом принесла лекарства: горькую микстуру, которую она всё-таки дала ему с ложечки, и обезболивающее, без которого он всё ещё не мог спокойно проспать целую ночь. – Может, мне всё-таки лучше лечь на диване? Сидевший на краю постели Сергей взглянул снизу вверх на Клэр и устало вздохнул. Потом взял её руку и поцеловал. – Ты сама знаешь, что не «лучше». – А вдруг я тебе помешаю? – Забыла уже, как мы в больнице ухитрились угнездиться? Клэр тихонько рассмеялась, глядя на улыбку Сергея. Они оба чувствовали то особенное тепло, что поднимается внутри, когда возвращаешься домой, и им хотелось только насладиться им и разделить его друг с другом. Поэтому она и не стала спорить – только помогла Сергею лечь и задёрнула шторы на окне, отделяя дом от заглядывавшей снаружи ночи. Они долго целовались в бархатной темноте, полной пения соловьёв, и Клэр снова чувствовала, как поднимается внутри что-то такое, для чего она ещё не знала правильных слов. Какое-то странно-сладостное томление давило ей грудь, а она по-прежнему не знала, как дать ему выход. Ей хотелось спросить об этом Сергея – потому что он, наверное, знал, – но она почему-то никак не могла решиться. Ей всё казалось, что он ещё может подумать о ней плохо – как бы он ни старался убедить её в обратном. – Жаль, что нельзя… сейчас, – тихо-тихо проронила Клэр, пряча лицо на его груди. – Правда жаль? – тоже очень тихо и чуть недоверчиво переспросил Сергей. Клэр тяжело вздохнула, зная, что она не смогла бы его обмануть, даже если бы захотела. – Всё боишься, что может стать «слишком поздно»? Она сжала тонкими пальцами краешек его воротника, чувствуя, как всё внутри болезненно сжимается от одного только звука его тихого голоса. Она понимала, что снова обижает его, что заставляет его чувствовать себя так, словно он принуждает её к чему-то – а ведь они оба знали, что это совсем не так. – Тебе кажется, что я просто хочу поскорее от этого отделаться? – нерешительно спросила Клэр. Его молчание в темноте, звеневшей пением соловьёв, показалось ей вечностью. – Иногда, – неохотно ответил наконец Сергей. Чуть помедлил и прибавил: – Давай спать, хорошо? – Хорошо, – покорно выдохнула Клэр, прижимаясь к его плечу.***
Дома Сергей и правда ещё быстрее пошёл на поправку: это заметил даже приехавший, чтобы сменить повязку на ране, доктор Данилов. Из-за слабости он всё ещё не мог ходить гулять в парк или хотя бы во двор, но зато подолгу сидел на балконе и грелся в лучах ласкового июньского солнца. Иногда даже дремал, полулёжа в кресле, а сидевшая рядом Клэр старалась как можно тише перелистывать страницы и сердито хмурилась, когда лаяла собака, или детишки начинали слишком громко шуметь на площадке внизу. Сергей был непривычно молчаливым в эти два дня, но смотрел на неё с такой нежностью, что она не спрашивала его ни о чём. Он думал о многом: о том, как хрупка человеческая жизнь, и как легко её потерять. О том, что он мог не вернуться домой и никогда не увидеть Клэр. Он знал всё это и раньше, всегда помнил про пять минут, но, впервые оказавшись так близко к концу, стал чувствовать это иначе. Никто так ни разу и не сказал вслух, что та пуля могла попасть ему в шею или в голову, но все они это понимали. Облегчённо вздыхали и старались не думать о том, чем всё может закончиться в следующий раз. – Ты был такой смешной! Клэр перевернула страницу старенького альбома с фотографиями: вот совсем ещё молодая Ольга Николаевна держит на руках годовалого малыша с яркими синими глазами и чуть вьющимися рыжеватыми волосами, а вот уже пятилетний Серёжа с очень серьёзным лицом руководит изготовлением куличиков в большой зелёной песочнице, полной малышей. – А мама говорит, что я был как солнечный зайчик! – шутливо надулся Сергей. – Хорошенький и непоседливый? – снова засмеялась Клэр. – Вы тогда ещё в Москве жили? – Когда я ещё «хорошеньким» был? – состроил он недовольное лицо. – Между прочим, вот это моя детсадовская любовь! Сергей указал на фотографию, на которой он стоял на фоне пышных розовых кустов рядом с рыжеволосой девочкой лет пяти в незабудковом платье. – И как она могла предпочесть тебе другого? – нарочито удивлённо вздохнула Клэр. – Сам до сих пор не понимаю! – в тон ей ответил Сергей. Он перестал, правда, смеяться и шутить, когда перед их глазами прошли его школьные годы, и с фотографии с выпускного им улыбнулась одетая в белое платье Соня. Такая красивая, так счастливая – хотя и была заметна затаённая грусть в её глазах. Она уже знала, что им придётся расстаться, и, может быть, предчувствовала, что не останется надолго в этом мире. Клэр было жаль её – ещё с того, первого раза, когда Сергей рассказал о том, что с ней случилось. Но сейчас, когда она видела, с какой печальной нежностью смотрел на старую фотографию Сергей, ей было жаль его. Она не ревновала – нет, но в ней отчего-то то и дело просыпалось смутное желание, чтобы Соня вдруг каким-то чудом и вправду оказалась жива – пусть даже где-то там, в своём маленьком далёком городке, затерянном среди лесов. Может быть, это оттого, что она её понимала. Тоже ведь любила его всем сердцем, всей душой, всем своим существом. – А Андрей сегодня утром с Наташей нашу фотографию передал! – Клэр потянулась и взяла с подлокотника небольшой белый конверт. – И как получилось? – тут же оживился Сергей. – Не знаю, – улыбнулась Клэр. – Я хотела посмотреть вместе с тобой. Сергей тоже улыбнулся и поцеловал её в щёку, а потом вытащил фотографию, пока она придерживала конверт. – По-моему, мы очень милые, – тихо рассмеялся он. Клэр ничего не ответила: она только всё всматривалась в фотографию, прижавшись щекой к его плечу и держась за его рукав. Ей отчего-то казалось очень странным само её существование – словно никаких вещественных доказательств того, что они действительно были вместе, никогда не должно было быть. А оно есть. Оно здесь, в руке Сергея, на маленьком прямоугольном кусочке бумаги, навсегда запечатлевшем то мгновение, когда свет последнего весеннего дня падал сквозь зелёный шатёр перелеска, а Сергей обнимал её, и на ней было синее платье, и синяя птица лежала у неё на груди. – Хочешь, вставим её в альбом? Клэр взглянула на него удивлённо, почти непонимающе, а потом обрадованно кивнула. Сергей перевернул несколько страниц: слева на последнем развороте красовалась зимняя Припять, и он вставил их фотографию в прорези справа. Клэр наблюдала за ним, почему-то задержав дыхание – и медленно выдохнула лишь тогда, когда фотография заняла своё законное место. Словно только теперь она и вправду стала частью жизни Сергея – и этого уже ничто не могло изменить. – Знаешь, мне иногда кажется, что мы будто бы провели вместе всю жизнь, – тихо проговорила Клэр, опустив голову на его плечо. – Понимаю, что это не так, но… – Почему же не так? – улыбнулся Сергей. – Мы просто были очень далеко друг от друга – но это ведь не значит, что мы не были вместе. – Нет, – улыбнулась Клэр. Ей вспомнилась синяя птица из её сна, обнимавшая большими тёплыми крыльями спящий дом.***
– Ты мне не доверяешь? Сергей тяжело вздохнул и взглянул на Клэр: та смотрела на него исподлобья колючим ёжиком и, казалось, готова была то ли расплакаться, то ли искусать губы в кровь. Наверное, всё-таки с самого начала было бесполезно пытаться убедить её в том, что он правда бесконечно благодарен ей за всю заботу, которой она его окружила – и то, что в отделение его отвезёт Андрей, нисколько этого не умаляет. – У меня правда есть права! Хочешь, я их из гостиницы принесу? – Клэр, милая, меня ведь совесть совсем заест, если ты ещё и моим водителем станешь! – Ну что за глупости! От досады Клэр даже топнула ногой – и это было до того трогательно и мило, что Сергей со смехом сдался, примирительно подняв руку. Ему хотелось сказать, что ей не нужно ничего ему доказывать, но он боялся, что это её обидит. И уж теперь, когда она расцвела такой радостной улыбкой, он бы точно на такое не решился. Клэр помогла ему спуститься по лестнице: после двух проведённых дома дней он немного окреп, но голова ещё иногда кружилась от накатывавшей слабости. Когда они вышли во двор, к ограде детской площадки тут же сбежались все ребятишки и принялись смотреть, восхищённо перешёптываясь между собой. Весть о том, что случилось на станции, разлетелась быстро – пусть большинство жителей города и знали о произошедшем лишь в общих чертах, – и все, конечно, страшно гордились тем, что раненый на службе офицер живёт именно в их дворе. Те, кому повезло особенно, торжественно сообщали, что они живут ещё и в одном с ним доме – а то и подъезде! Сергею пришлось даже закусить губу, чтобы не рассмеяться, а Клэр только бросала на малышню суровые взгляды и осторожно поправляла съезжавший с его перевязанного плеча пиджак: казалось, она боялась, что ребятишки бросятся сейчас к Сергею просить автограф, и мысленно готовилась их отгонять. Уже в машине он от души рассмеялся, а Клэр с очень серьёзным видом пристегнула его ремень. – Барышня, вы меня пугаете, – шутливо заметил Сергей, покосившись на её строгое лицо. Клэр повернула к нему голову, посмотрела на него долгим взглядом, а потом очень серьёзно сообщила: – Между прочим, я старше тебя на целых два с половиной месяца. Ты должен меня слушаться! – А то в угол поставишь? – скорбно спросил Сергей. – И без сладкого оставлю! – Ты не сможешь! Клэр взглянула на картинно схватившегося за сердце Сергея и вздохнула с напускным разочарованием. – Не смогу. Это же как котика обидеть! В понедельник утром даже на улицах Припяти было довольно много машин, но до отделения было совсем недалеко, и доехали они быстро и без происшествий. Сергей, правда, всю дорогу с улыбкой наблюдал за тем, с каким сосредоточенным видом Клэр ведёт машину, но та только бросила на него несколько очень суровых взглядов, в глубине которых плескалась весёлая нежность. Во дворе перед входом их уже ждал Андрей: дальше Сергея повёл он сам, а Клэр осталась ждать на воздухе. Утро выдалось таким ясным и солнечным, и трудно было поверить, что ровно неделю назад город едва не смыло ливнем, а Сергея едва не… Клэр тряхнула головой, гоня прочь мрачные мысли. Она пыталась – правда, пыталась, – ловить ощущение того, что здесь, сейчас всё хорошо, как умел это делать Сергей. Получалось только не всегда – потому что, даже если всё правда было хорошо, она не могла не думать о том, как внезапно и страшно всё может оборваться. Она подошла к двум тоненьким деревцам, росшим за низеньким заборчиком, и коснулась кончиками пальцев уже совсем больших зелёных листьев. То деревце, что болезненно клонилось к земле, казалось, держалось теперь чуточку прямее, и всё же ветви их по-прежнему были крепко сплетены. – Отпуск по ранению! – жизнерадостно объявил Сергей, выходя из дверей отделения, пока дежурный осторожно придерживал тяжёлые стеклянные створки. – Ну и хорошо, хоть отдохнёшь, – улыбнулась Клэр и уже совсем привычным движением поправила сползавший с его плеч пиджак, когда он подошёл ближе. – Да я уже целую неделю только и делаю, что отдыхаю! – картинно вздохнул Сергей. – Тебя, наверное, направят в… этот… профилакторий? – Клэр сдвинула бровки, с трогательной старательностью выговаривая новое для неё слово. Сергей показывал ей красивое белое здание почти на самом берегу Припяти, окружённое с трёх сторон небольшим перелеском. – Ну… в общем, да, мне предложили профилакторий – хотя, сказать по правде, для профилактики тут уже поздновато. Сергей засмеялся, но Клэр даже не улыбнулась. Она всем сердцем хотела, чтобы он поскорее поправился, но мысль о том, что ей придётся расстаться с ним хотя бы на несколько дней, казалась невыносимой. – А мне можно будет тебя… навещать? – тихо спросила она. – Я понимаю, что меня туда никто не пустит, и это, конечно, совсем не важно, потому что главное, чтобы ты поскорее поправился, но… Это ведь ничего, если я приду к тебе хотя бы один раз? Сергей вздохнул, глядя на неё и удивляясь тому, что она никак не хочет понять, что ему тоже тяжело, невыносимо расставаться с ней. Ужасно хотелось просто её обнять, но здесь было нельзя, да и бумаги в руке ужасно мешали. – Я ведь не сказал, что согласился, – мягко проговорил он, обнимая её одним взглядом. – Я заверил всех, что у меня есть профилакторий получше. – Какой? – Домик в деревне! – Это… название? Сергей рассмеялся от души, глядя в полные недоумения глаза Клэр. – Это домик в деревне, – терпеливо пояснил он. – Там моя бабушка живёт, помнишь? Свежий воздух, коровки, лошадки… Клэр нерешительно улыбнулась, боясь поверить, что она действительно правильно всё поняла. – А мне… можно с тобой? – А разве может быть как-то иначе?***
– И ты правда совсем не расстроилась, что Андрею теперь не дадут отпуск? Клэр застегнула сумку и взглянула на Наташу такими глазами, словно только она сама и была во всём виновата. – Ну что за глупости? «Расстроилась»! – Это же ваш медовый месяц… – Да съездим мы потом! Сейчас главное, чтобы Серёжа поправился – неужели ты думаешь, что мы за него не переживаем? – Нет, что ты, я не думаю, просто… – Ну, вот и не думай! – Наташа затянула ремешки на небольшом чемодане, подошла к Клэр и обняла её за плечи. – Присматривай за Серёжей и сама побольше отдыхай, хорошо? – Хорошо, – благодарно улыбнулась ей Клэр. К полудню со сборами было покончено, и они спустились вниз, где их уже ждал в своей машине Андрей. Клэр, конечно, порывалась отвезти Сергея сама, но тому удалось её переубедить, потому что Андрей прекрасно знал дорогу до деревни, а Клэр плохо спала в эту ночь. Они ещё поговорили немного про Сашу, уехавшую до конца месяца в летний лагерь вместе с другими ребятишками из детского дома, а потом попрощались с Наташей и сели в машину. Клэр молча смотрела, как проплывают мимо залитые ясным светом летнего солнца улицы, и думала о чём-то своём. Сергей взял её за руку, спрашивая одними глазами, всё ли с ней хорошо, но она только опустила голову на его плечо. Они проехали уже половину пути, когда Клэр спросила вдруг, нельзя ли ненадолго остановиться. Андрей тут же свернул на обочину: с одной стороны дороги тянулся лес, с другой – раскинулся за небольшим пологим спуском до самого горизонта усыпанный цветами луг. – Тебя укачало? Сергей ласково погладил её по спине, но Клэр только мотнула головой. – Нет, я просто… Я выйду на минутку, ладно? Как будто бы нарочно стараясь не смотреть на него, она дёрнула ручку, распахнула дверцу машины и выбралась наружу – навстречу набегавшему с луга тёплому ветерку. Он будто бы гнал волну по высокой зелёной траве, и от этого луг казался похожим на огромное озеро. – Клэр, милая, ну что случилось? Сергей подошёл к ней, обнял за плечи, пытаясь заглянуть ей в глаза, но она всё отворачивалась от него, обхватив себя руками. – Тебе сегодня приснилось что-то плохое? Ты ведь ещё вчера так радовалась, что мы уедем, а сегодня с утра как будто сама не своя! Клэр прерывисто выдохнула, но чуть расправила плечи, словно почувствовав облегчение уже от того, что он спросил, что настоял, и теперь она правда могла рассказать о том, что её мучило. – Мне приснилось, что тебя убили. Она ответила коротко, почти отрывисто – но за каждым словом стояло столько боли, что Сергей почувствовал, как сжимается сердце. – Кто? – Не знаю. Просто ты лежал весь в крови, а вокруг была трава… чёрная. – Полынь? – Да. Горькая вода. Горькая трава. – Знаешь, я тебе раньше не говорила, но я почувствовала, когда тебя ранили. Это без пяти десять было. Я потом у Андрея спросила, и он сказал, что это и правда случилось тогда. – Как… почувствовала? – Меня как будто тоже ранили. Такая боль была… Знаешь, если с тобой случится что-нибудь… как в моём сне… Я, наверное, в то же мгновение умру. А если вдруг не умру – всё равно не буду жить без тебя. Я это тогда очень хорошо поняла. – Клэр, ты… – Нет, не говори ничего, пожалуйста. И не проси меня ничего обещать. Ты знаешь, я дважды пыталась. На третий раз получится. Она подняла голову и взглянула на него потемневшими, полынно-горькими глазами, и он вдруг очень ясно понял, что перед ним стоит та девочка, которую обманули, унизили, сломали, уничтожили, изорвали на куски и выбросили, как ненужную игрушку, и она лежала, чувствуя, как касается изуродованной кожи холодный осенний дождь, и ждала, когда собаки придут и станут её есть, и ей совсем не хотелось жить, ей хотелось только попробовать пирожное, о котором она всегда мечтала, и ещё горячего чаю, и чтобы кто-нибудь обнял её и забрал домой, и тогда можно было бы просто поспать в тёплой мягкой постели, и переломанное тело не болело бы так сильно, и ей бы тогда, наверное, снова захотелось попробовать жить, захотелось, чтобы кто-нибудь угостил её конфетами и подарил ей цветы – всего один раз, она знала, что она совсем сломанная и некрасивая, но ей всё равно очень хотелось, и поэтому её опять обманули, унизили, сломали, и она поняла, что это всё не для неё, что для неё уже ничего не будет, и она обернулась маленьким колючим ёжиком, спрятала тёплый мягкий живот, чтобы больше никто не ударил, никто не сделал больно, а потом она встретила его, и поверила, доверилась, отдалась его рукам – всё такая же обманутая, сломанная, изорванная на куски, но поверившая, полюбившая, ожившая, открывшая свою душу. Она смотрела на него больными от нежности глазами, а ему показалось вдруг, что у неё за спиной не усыпанный цветами луг, а чёрная бездна, и она стоит на самом краю, и только его рука на её плече держит её здесь, и если он её отпустит, она сорвётся и упадёт, и тогда для неё уже не будет ничего, ничего, ничего. Он порывисто привлёк её к себе, прижал к груди, чувствуя, как холодеет сердце. Плечо обожгло болью, но он этого не заметил, это было неважно. Важна была только она – такая хрупкая, такая сильная, готовая отдать всю кровь и всю душу, чтобы только тот, кого она любит, жил. Она молчала, прижимаясь к нему всем своим сломанным телом, но он знал, что горькая чёрная трава и сейчас давит ей грудь. И знал, что, если однажды падёт с неба звезда по имени «полынь» и отворит кладезь бездны, и тьма, что поднимется из её глубин, поглотит его – она последует за ним. Даже в бездну.