Мы солнца не видим и ветром не дышим, никуда мы не выйдем, ничего не услышим, лишь звонок телефонный от раза до раза и всегда наготове стандартная фраза для приветствия, для прощания... Да ещё напоследок мгновенье молчания. Минута молчания. Вечность молчания, полная нежности и отчаянья.
Вероника Тушнова
Молчание – это не тишина. Молчание полнится невысказанной болью, несказанным отчаянием. Давит сердце, рвёт душу. Ломает рёбра, выворачивает их из груди. Невозможно дышать. Невозможно представить, что что-то ещё может быть после. – Вот, можешь взять эти письма. Тогда он уж точно поверит. Ему... придётся. О, как он будет мучиться, пока не сожрёт самого себя! Клэр вжималась спиной в узкий простенок между окном и дверью балкона. Ей хотелось провалиться сквозь землю, исчезнуть, раствориться, просто перестать существовать, лишь бы только не чувствовать этой невыносимой боли. Молчание – словно мясорубка, которую зашили ей внутрь, и теперь она вращается, вращается, рвёт на куски горячую живую плоть. – Я не сказал, что ты можешь взять их сейчас. В его холодных глазах было столько ненависти, столько злобы. Клэр отдёрнула руку, словно край конверта, которого она успела коснуться, обжёг ей пальцы. Она не хотела брать их, она хотела только забыть всё, что услышала в этой страшной комнате, хотела, чтобы этого никогда не было, не случалось, чтобы всё стало так, как прежде, чтобы кто-то вынул из неё, забрал эту ужасную боль, она не вынесет этого, она просто умрёт, умрёт, умрёт. – У нас ведь было... соглашение, верно? Заберёшь их, когда выполнишь свою часть договора. Он спрятал письма во внутренний карман пиджака и подошёл ближе – всего на один шаг, но Клэр с таким ужасом и отчаянием вжалась в стену, что ей показалось, будто по той побежали от пола до потолка тонкие трещины. Она молчала, и от этого боль и страх становились только невыносимее. Она понимала, что это всё, это конец, и больше уже ничего, никогда не будет. Ничего не может быть после того, как она ударит своего Серёжу в самое сердце. Он очень сильный – но этого он не вынесет. Она молчала. Даже тогда, когда в её оглушительное молчание упало слово, разорвавшее когда-то надвое всю её жизнь.***
В то утро она не находила себе места: садилась, вставала, поправляла покрывало на кровати, сложенный на краю дивана плед, хрустальную вазу на окне, кухонные занавески. Словно всё должно было быть каким-то определённым образом, и, если что-то вдруг оказывалось не так, это предвещало какую-то страшную, несказанную беду. Она очень аккуратно поправила маленькую фарфоровую собачку на полке. Прикрыла дверцу шкафа. Замерла, поняв вдруг, что жужжание бритвы оборвалось не так, как всегда. Они с Сергеем жили вместе не так уж долго – меньше двух месяцев, – но она уже очень хорошо знала, что, как и когда он делает, когда бывает дома. Могла сказать по звуку его шагов, радостно ему сейчас или грустно. Узнать по звяканью посуды, берёт ли он из буфета тарелки или чашки. Знала, как журчит вода, когда он умывается по утрам. Как он вздыхает, когда переворачивает страницы книги. Она поэтому совсем не удивилась, когда он сказал ей как-то, что может услышать шелест её платья даже из соседней комнаты. Это что-то... в сердце. Это оно всё слышит. Клэр встревоженно смотрела на Сергея, робко прижавшись всем телом к дверному косяку, не решаясь войти. Он не сразу заметил её, только услышал, как она царапнула по дереву ногтями, когда он защёлкнул коричневый футляр. – Что... что? Она была почти такой же белой, как её платье. Сергей знал, что она почти не спала в эту ночь. – Так... вспомнил что-то. Он ответил очень неохотно и вышел из ванной, отнёс футляр в комнату, прошёл на кухню, сел за стол, придвинул к себе чашку с чаем, чувствуя, что Клэр не отводит от него взгляда. – Про... него? Они не уславливались об этом, но не произносили его имени – кроме того первого и последнего раза, когда Сергею пришлось объяснить, в чём дело. Ему не хотелось говорить о нём – особенно с Клэр, которая так изводила себя с того мгновения, как всё узнала. Но молчание было бы ещё более страшным и жестоким – это Сергей понимал очень хорошо. Она сидела теперь рядом, смотрела на него неотрывно, и ему пришлось мягко перехватить её руку, потому что она уже начала безотчётно царапать левое запястье. – Да, – всё так же неохотно ответил Сергей. Вздохнул тяжело. – Это было в тот год, когда Соня приехала в Припять. Наш класс устраивал что-то вроде выставки собак – только с разными соревнованиями и всяким таким. Это было на том месте, где теперь парк, хотя тогда это был просто небольшой сквер. В общем... так получилось, что туда забежал маленький котик, и одна собака за ним погналась. Соня увидела, схватила его, подняла и хотела вместе с ним убежать, а та собака укусила её за руку. Там... крови было много, и все перепугались ужасно. Я всё пытался её хоть как-то перевязать и... Просто я вдруг заметил, что он стоит в стороне и так смотрит... Не знаю даже, как сказать. Со злорадством, что ли? В пятнадцать мне это показалось ужасно диким. – Думаешь, он... ненормальный? – Клэр очень не хотелось говорить «сумасшедший», потому что она тогда сразу вспоминала об отце. – Как же его тогда взяли в КГБ? – Ну, так у него же дядя – полковник, – усмехнулся Сергей. – Уж не знаю, правда ли, а только многие говорили, что всё это только... по протекции. Может, прикрыли и его... скажем так, психические отклонения. Мне просто трудно поверить, что нормальный человек на такое способен. Они помолчали немного – устало, хотя было ещё только утро. Клэр ласково гладила руку Сергея, забыв о мучившей её тревоге, потому что видела, как тяжело всё это для него. – А как же потом... Соня? – Её в больницу забрали. Сорок уколов в живот. – С... сколько? – Сорок. Это от бешенства. Меня оттуда выгнать пытались, но я насмерть стоял, чтобы мне разрешили с ней остаться. Клэр улыбнулась одними уголками губ, придвинулась ближе и прижалась щекой к его плечу. Она, наверное, никогда не сможет привыкнуть к тому, сколько в нём тепла, сколько сил, сколько заботы. Не перестанет восхищаться тем, как он защищает всех, кто ему дорог. Если бы только у неё тоже хватило на это сил. Им уже пора было собираться и ехать в отделение, а она всё стояла у открытой двери балкона, беспомощно обхватив себя руками. Она старалась, она не могла справиться с собой, не могла отыскать в себе эти силы. Предчувствие чего-то страшного, жестокого, необратимого давило ей грудь, и она всё пыталась вздохнуть, но не могла, у неё не получалось. Она, такая чуткая, не услышала даже, как подошёл к ней сзади Сергей. Только почувствовала, как его руки обхватили её, как он прижал её к себе. Он всегда держал её, словно раненую птицу – так надёжно и так легко. – Я никому тебя не отдам, – с непривычной, почти пугающей глухой болью уронил он ей в плечо, и она знала, что это совсем не то, что клетка, знала, что она свободна, может улететь, подняться к самому небу, опуститься на его плечо, потому что это не может быть никак иначе, и он защитит её от всякого зла, закроет собой, примет на себя любое горе и любую боль, ей этого не хотелось, но она знала, что это так, ей хотелось только сделать что-то, чтобы ему тоже стало хоть чуточку легче. Она едва держалась на ногах, когда он развернул её к себе, не переставая целовать её шею. Золотое июльское солнце отражалось в распахнутых створках окна, озаряло комнату своим невесомым светом, и она больше не боялась, не думала ни о чём, подавалась вперёд, отдавалась его губам, его рукам, с таким хрупким, трепетным доверием, и это отчего-то было очень легко, так легко, и жар разливался волнами по всему её телу, и оно становилось от этого таким податливым, таким мягким, она прерывисто дышала, не думала о том, как неумело у неё выходит отвечать на поцелуи, она, наверное, уже что-то умеет, это так непривычно, но совсем не страшно, когда он обхватывает её за талию, сажает на край стола, она не чувствовала этой невыносимой близости целую неделю, целую вечность, она так истосковалась, солнце светит ей в спину, ей хочется снять это белое платье, хочется, чтобы тепло коснулось её страшных шрамов, заставляя их разгладиться, исчезнуть, исцелиться, она расстёгивает его воротник, касается его горячего тела, приникает, припадает к нему, его руки на её теле, и всюду только солнце, солнце, солнце. – Прости, пожалуйста, я... не могу. Правда. Она даже не заметила того мгновения, когда всё вдруг прекратилось. Она всё ещё тяжело, прерывисто дышала, смотрела на него горящими глазами, ещё не чувствуя неловкости из-за того, что она сидит вот так. Она видела, она понимала, что он снова подумал о том страшном, жестоком, что ждёт их сегодня, и это было как холодный дождь, пролившийся вдруг в разгар летнего дня. Она вздохнула, пряча глубоко-глубоко болезненное разочарование, и подалась вперёд, обхватила его за шею. У него были такие виноватые, больные глаза, и это, конечно, было совсем неважно, что она чувствовала в себе что-то странное: как будто бы это был последний раз, когда она могла ощутить эту близость. Она зарывалась тонкими пальцами в его светлые волосы, и золотое июльское солнце касалось белого платья на её спине.***
Не так, не так, не так. В этот день всё было не так, и каждая мелочь, которую замечала Клэр, вселяла в неё всё больший страх. Сергей слишком поздно затормозил, едва не зацепив выезжавшую со двора машину. Слишком резко повернул руль, когда они подъезжали к отделению. Кто-то слишком громко разговаривал. Слишком быстро шёл от дверей к их машине Андрей. И на его всегда таком спокойном лице было слишком много тревоги. – Он уже приехал. Хочет видеть тебя, сейчас. Сергей стукнул костяшками пальцев по крыше машины. Он никогда так раньше не делал, и сидевшая впереди Клэр вздрогнула всем телом, вжалась в спинку сиденья. Она вышла из дома не в белом платье, в джинсах и тёмной кофте с длинными рукавами, с высоким воротником, потому что так она чувствовала себя увереннее. Более... защищённой. Она знала, что просто обманывает себя, потому что когда-то давно это совсем её не защитило, но в платье она будто бы была слишком женщиной. Она почему-то знала, что сейчас ей этого нельзя. У неё ведь на самом-то деле нет права быть женщиной для своего Серёжи. – Я вот ещё что узнал: официально он здесь для того, чтобы проверить, как идёт подготовка наших... «диверсантов», и составить отчёт. Это всё, понимаешь? Так что, если он вдруг заведёт речь про тот случай на станции... – Да, я понял. Что ж, хотя бы... это. Сергей обошёл машину, открыл дверцу со стороны Клэр и наклонился к ней. – Мне сейчас надо сходить... к нему. Ты посиди здесь немножко, если хочешь, а потом Андрей тебя проводит. Можешь с ним побыть, пока я не вернусь. Клэр молча кивнула. Вздохнула, почти всхлипнула. Она не смотрела на него, только на свои стиснутые на коленях пальцы. Потом вдруг вскинулась, повернулась, вцепилась в его рукав: она была в машине, этого было не видно. – Пожалуйста, пообещай, что ты не сделаешь ничего такого, что тебе навредит! – В её глазах, в её голосе было столько отчаяния, боли и муки. – Если он захочет выслать меня или даже убить, или я не знаю, что ещё... Она запнулась, задохнулась, сжалась в комочек, пряча, словно маленький ёжик, тёплый мягкий живот. Её слишком часто и слишком больно били, но она и теперь готова была принять удар вместо него. – У него нет такой власти, – очень тихо проговорил Сергей и на мгновение крепко, но так мягко, как умел он один, сжал её пальцы. – Я вернусь, Клэр. Всё будет хорошо. Она тяжело, прерывисто дышала и часто моргала, глядя ему вслед. Горячие, горькие слёзы наворачивались на глаза, мешали смотреть, как он идёт, здоровается с другими, открывает дверь, заходит внутрь. Ей тоже вдруг захотелось войти, потому что ей очень нужно было быть там, где он. Голова немного закружилась, когда она слишком резко выбралась из машины. Андрей придерживал её за локоть, когда они шли через двор: Клэр знала, что так обычно держат арестованных, и ещё знала, что по-другому нельзя, и была благодарна за прикосновение человека, которому не всё равно, что будет с ней и с Сергеем. Теперь ведь уже непременно что-то будет.***
Сергей так и не смог припомнить, когда последний раз видел Вадима, но почему-то сразу подумал, что тот почти не изменился. В самом деле, когда это было? Черных был курсом младше, выпустился на год позже. Если они и обменивались там, в Высшей школе КГБ, парой ничего не значащих фраз, то Сергей уже забыл и об этом. В школе они учились в параллельных классах, и то воспоминание о случае с собакой, пожалуй, было единственным ярким. А, да, кажется, он ещё толкнул Соню в первый её день в новой школе. Впрочем, с дисциплиной у Вадима Черных раньше часто бывало не слишком хорошо. Это теперь, похоже, всё стало по-другому. У него были тёмные волосы и безразличные серые глаза. Правильные черты лица. Наверное, его можно было назвать красивым. Тёмно-коричневый, почти чёрный костюм. Такой... идеально собранный. Сергей почему-то подумал, что тот похож на собственный новенький портфель, лежавший слева от него на столе. – Садитесь, капитан. В школе говорили, что у Вадима Черных плохая дисциплина и хорошо поставленный голос. Теперь, наверное, всё в нём было чрезвычайно хорошо. На нём не было формы, и служебного удостоверения он не показал, но Сергей уже знал, что два месяца назад ему дали «майора». Сергей молча сел в кресло, расстегнув нижнюю пуговицу на пиджаке. С ним не поздоровались, и сам он здороваться не стал. Желать «здравия» человеку, который имел низость вмешаться в его личную жизнь, мягко выражаясь, не хотелось. – Как продвигается расследование инцидента на станции? Вадим спросил это будто бы между прочим, записывая что-то на лежавшем перед ним листе бумаги, не замечая чуть снисходительного взгляда Сергея. – Насколько мне известно, у вас нет полномочий заниматься этим делом, – вежливо сообщил он. Вадим наконец поднял на него глаза, и Сергей не без удовольствия заметил в них мимолётное раздражение. Он отложил ручку, сцепил пальцы, оперся локтями на край стола и с полминуты просто разглядывал его. – Признаюсь, я нахожусь в некотором замешательстве. Сергея злил его пристальный взгляд, нарочито официальный тон и ещё мысль о том, что эта тварь посмела напугать его женщину. Уже за одно то, что он позволил себе сделать с бедной Катериной, Сергей охотно съездил бы ему по... лицу. Сергей молчал. Он знал, что Вадим ждёт ответа, ждёт хоть какой-то реакции, и не собирался давать ему то, что он хочет. Это ещё нужно посмотреть, кто из них больший профессионал в этих допросных играх. – В апреле этого года вы выразили устное согласие на перевод в Главное управление КГБ в Москве, однако письменное заявление так и не подали. По какой причине вы изменили своё решение? – Это имеет какое-то отношение к подготовке диверсантов? Очень невежливо, конечно, отвечать вопросом на вопрос. Вот только Сергей «выражал устное согласие» вовсе не в беседе с Вадимом, и знать тот об этом определённо не мог. Не должен был, если бы не лез не в своё дело. – Это удивительным образом совпало с их приездом в Припять. – Я понял, что должен прежде исполнить свой долг, справившись с возложенным на меня заданием. – Сергей едва удержался от того, чтобы добавить язвительное «удивительным образом». – Вы это поняли, встретившись со своей подопечной? Вас так восхитил её... энтузиазм? Господи, почему нельзя просто подняться и набить ему... хоть что-то? Сергей, такой мягкий по своей природе, умел ради исполнения долга становиться упрямым, холодным, жёстким, почти стальным – и всё же никогда не ощущал в себе склонности к насилию. К безосновательному – уж точно. Вот только сейчас он видел массу оснований для того, чтобы перейти эту тонкую грань. – Я выполняю задание, возложенное на меня в рамках утверждённой сверху программы, – скучным тоном сообщил Сергей. Вадим кивнул и усмехнулся – едва слышно, но не таясь. – Но вот ведь странно: вы, капитан, на хорошем счету у начальства, вам предлагали перевод в Москву, вам прочат блестящее будущее, и при этом вам дали самого слабого подопечного. Сомнительного, я бы даже сказал. Ну что это такое? Психически больной отец зарубил мать топором, росла в приюте, в школе не доучилась, сбежала, десять лет была неизвестно где и с кем... – Я не принимал участия в подборе и распределении кандидатов. – Но разве это не показалось вам подозрительным? – Это не входит в мою компетенцию. Сергей незаметно прикусил губу, чтобы не улыбнуться: на мгновение у Вадима стало такое лицо, словно у него заболели все зубы разом. – Тем не менее, вы работаете с ней уже достаточно долго – даже учитывая ваш... отпуск. Вы полагаете, что она обладает личными качествами, которые позволят ей успешно завершить подготовку? – Вне всяких сомнений. Она показала прекрасные результаты на экзамене. – Да... Там, кажется, была какая-то неприглядная история? – То дело закрыто. – Закрыто, но не забыто. Голос Вадима вдруг изменился – стал глухим, почти утробным. Он взглянул на Сергея исподлобья. Недобро, нехорошо. – Ваша подопечная с некоторых пор не появляется в гостинице, где для неё был отведён отдельный номер. Вам, полагаю, известно, где она проживает в настоящий момент? – Вам, полагаю, тоже. Сергей готов был обругать себя последними словами, которых никогда бы не произнёс при Клэр, ещё за мгновение до того, как закончил говорить. В глазах Вадима вспыхнула какая-то странная смесь заинтересованности и торжества – словно их «игра» вышла на новый уровень сложности. – Я всё же настою на том, чтобы вы прежде озвучили свою версию. – Она живёт в моём доме. – Доме? – Квартире. Вадим откинулся на спинку кресла. Он смотрел на Сергея, чуть склонив голову набок и постукивая ручкой по подлокотнику – прекрасно видя и зная, как это раздражает. – Вы не находите, что это некоторым образом выходит за рамки инструкций по подготовке? – Я не счёл возможным прервать подготовку на то время, которое вынужден был провести не на службе. – Но вы ведь вернулись неделю назад. Хотите сказать, что теперь она живёт в гостинице? – Нет. – Сказать ему хотелось совсем другое. Другими словами и, желательно, держа его за горло. – Ввиду недостаточной изначальной подготовленности, нам требуется больше времени, чем другим, для освоения всей программы. – То есть у себя дома вы с ней... занимаетесь? – Совершенно верно. – Чем? Вадим уже не скрывал улыбки, а Сергею требовалось всё больше усилий для того, чтобы сохранять непроницаемый вид. Тем больше, что он осознавал абсолютную бессмысленность этой игры. Все всё видели, знали и понимали. – Все пункты подготовки перечислены в утверждённой программе. Вадим долго, молча, пристально смотрел на него – так, как не смотрел никогда прежде. Прежде Сергей вообще был уверен, что сам факт его существования не имеет для Вадима никакого значения. – Что ж, в таком случае... всё прекрасно, верно? – Вадим широко, но всё равно очень официально улыбнулся, поднимаясь из-за стола. – Вы свободны, капитан. Сергей медленно поднялся с кресла, неотрывно глядя на Вадима. Уж он-то понимал, что ничего «прекрасного» в этом нет, и что это только начало, вовсе не конец. – Я теперь буду говорить с вашей подопечной. Вот оно. – Я передам ей, чтобы она... – В этом нет необходимости, капитан. Её сейчас приведут. Сергей стоял вполоборота, и поэтому Вадим не мог увидеть, как сжалась в кулак его правая рука. Была одна черта, за которую Сергей никому, никогда не позволял заходить. Он никогда не прощал тех, кто причинял боль его близким. Дверь скрипнула едва слышно, но Сергей обернулся так быстро, словно там рушились стены. Клэр не смотрела на него, смотрела в пол, стискивала тонкие пальцы, чтобы было не так заметно, как сильно они дрожат. Она казалась такой тоненькой, так хрупкой. Надломленной, как то бедное деревце во дворе. Ей очень нужно было опереться на кого-то – а он должен был теперь уйти. Невыносимо. – Вы свободны, капитан, – с заметным раздражением повторил Вадим. Клэр подняла на него глаза – всего на одно мгновение, полное болезненного молчания, но этого было достаточно для того, чтобы выходивший в дверь Сергей почувствовал себя так, словно он бросает её на растерзание дикому зверю. Зверю в чаще.***
Вадим отвернулся к окну, едва за Сергеем закрылась дверь. С минуту он не поворачивался, ничего не говорил, и Клэр чувствовала, как пол начинает медленно-медленно раскачиваться у неё под ногами, словно она стоит на палубе белого корабля на подводных крыльях, что несёт её по серебристо-синей ленте реки. Она прикрыла на мгновение глаза, но голова от этого закружилась только сильнее. – Что встала? Сядь! Она вскинула голову, вздрогнула всем телом от того, каким грубым и злым был его голос. Вадим отвернулся от окна и смотрел теперь... нет, не на неё, а будто бы сквозь. Словно её здесь не было, словно она была недостойна того, чтобы на неё смотреть. Он вытащил сигарету, щёлкнул зажигалкой. Окна были закрыты, и по кабинету сразу поплыл сизый дымок. Клэр молчала, стояла, не двигаясь с места. Вадим подошёл на два шага ближе. – Ты, мало того, что дура, так ещё и глухая? – всё так же грубо поинтересовался он. – Я сказал: сядь! Клэр обещала себе, что будет сильной – вот ещё тогда, пять минут назад, когда за ней пришли, когда её повели, привели, когда она увидела, сколько беспомощной боли в глазах Сергея. Теперь ей казалось, что она не сможет, она ведь не ждала, что с ней будут так. Она всегда так легко терялась, когда на неё давили грубой силой. Когда говорили все те ужасные вещи, которые она и сама думала про себя. Ноги подкашивались, но она смогла не упасть, смогла дойти, допятиться до кресла, неловко опуститься в него. Она старалась думать о том, что здесь только что сидел Сергей, и эта спинка, эти подлокотники ещё должны были хранить, должны были помнить его тепло. Вадим тоже сел. Между ними был стол, но Клэр всё равно казалось, что он слишком близко, и ей хотелось отодвинуться, хотелось выбежать из этого душного кабинета с закрытыми наглухо окнами, найти своего Серёжу, спрятаться в его руках. – Н-да... – лениво протянул после долго молчания Вадим и выдохнул в её сторону густой, вязкий сигаретный дым. Клэр закашлялась, прикрывая лицо рукой. – Мало того, что дура, так ещё и уродина. Губы задрожали от обиды, и Клэр пришлось закусить нижнюю почти до крови, чтобы это было не так заметно. Она очень злилась на себя за эту слабость – она ведь обещала, что будет сильной, а этого совсем не получалось, – но это правда было так обидно, так больно, это так напоминало ей о том, что случилось тогда, полжизни назад. Она после этого очень долго считала, что именно вот такого вот отношения и заслуживает – когда дымом от сигареты в лицо, грубым словом наотмашь.С тех пор, как она приехала сюда, в Припять, столько всего изменилось, и, пусть Алекс тоже пыталась её задеть, оскорбить, пусть Ирина сказала ей обидное слово, это всё равно было не то же самое, как когда нападает мужчина. Она даже представить не могла, чтобы кто-то из сослуживцев Сергея сказал бы ей вдруг что-то такое. Они всегда была к ней так добры – пусть и не ради неё самой. – Ну, что запыхтела? Что, капитан твой тебе другое говорил? Какая ты умница и раскрасавица? – Вадим коротко усмехнулся. – Так ты его слушай больше, он ещё и не такое наплетёт. – Он помедлил, с каким-то презрительным любопытством разглядывая тяжело дышавшую, сидевшую с опущенной головой Клэр. – Хотя тебе, наверное, многого и не надо было, чтобы согласиться его подстилкой стать, – снисходительно предположил он наконец. – Не больно-то на тебя мужчины смотрят, да? Подлокотники кресла жалобно скрипнули, когда Клэр сжала их с болезненной, вымученной силой. Это было так страшно, так низко, так гадко, что она не могла поверить, этого не могло быть с ней, здесь, в этом городе, Сергей ведь обещал, что её никто не обидит, отчего же он ушёл, бросил её здесь, на потеху этому чудовищу, ну отчего есть это нельзя, нельзя, нельзя, она ведь просто хочет уйти, найти своего Серёжу, спрятаться у него на груди. – В общем, молчи и слушай. – Вадим небрежно стряхнул пепел с сигареты в серую пепельницу. Клэр видела это краем глаза, не поднимая головы. Подумала как-то отстранённо, что, наверное, её было бы достаточно, чтобы его оглушить. – Надеюсь, хоть этому ты успела научиться, прежде чем тебя вышибли из школы? Ей хотелось спросить, откуда этот Вадим знает столько грубых, жестоких слов на чужом языке. Вот только он ошибался, если думал, что после всего это могло обидеть её ещё сильнее. – Мне всё известно про ваши так называемые «занятия» и «плановую подготовку», которую ты проходишь, раздвинув ноги в его постели, поэтому обойдёмся без дешёвых отговорок и игры в оскорблённую невинность… если ты ещё помнишь, что это такое. Я, разумеется, этого так не оставлю. Но буду настолько великодушен, что предложу тебе целых два варианта. Горький колючий комок застрял у неё в горле, не давая дышать. Голова кружилась, и ещё немного подташнивало от страха. – Вариант первый. – Вадим затушил сигарету о дно пепельницы и подался чуть вперёд, опершись локтями на край стола и сцепив пальцы в замок. – Ты делаешь то, что я тебе скажу, а потом уползаешь в ту сточную канаву, из которой вылезла, и все тихо-мирно живут дальше. Вариант второй: ты не делаешь то, что я скажу, и тогда я закапываю вас всех. Тебе понятно, о чём я говорю? Клэр не могла ответить, не могла разомкнуть высохших губ, она только чуть приподняла голову, чувствуя, как плывёт вокруг неё комната. – Хорошо, объясняю для умственно отсталых. – Вадим снова откинулся на спинку кресла, небрежно постукивая костяшками пальцев по краю стола. – С моей подачи начинается внутреннее расследование, в ходе которого выясняется, что капитана КГБ СССР Сергея Костенко завербовала американская недодиверсантка. Его отдают под суд по статье «Измена Родине» и приговаривают к расстрелу, её отправляют в тюрьму, где она сгниёт заживо за пару лет, и никто никогда об этом не узнает. Помимо этого, разумеется, под суд пойдут и все причастные. Старший лейтенант Соколов со своей молодой женой. – Вадим поднялся из-за стола и небрежно сунул руки в карманы брюк. – Её отец, который у вас тут работает штатным врачом, конечно, тоже. Катерина Озерова, столь неосмотрительно решившая навестить бывшего любовника прямо перед моим приездом. Ты ведь не думаешь, что её пожалеют только потому, что она беременна? А у неё ведь ещё муж офицер... – Вадим осуждающе цокнул языком. Подошёл ближе, наклонился к Клэр, опершись на подлокотник. – Вот, разве что, родителей его не тронут. Старые уже, сами загнутся, когда их сыночку пустят в голову пулю. Она быстро отвернулась, прижав к губам тыльную сторону ладони. Она уже едва разбирала его слова: это было слишком страшно, слишком жестоко, она не могла этого осознать. Ей казалось, что ещё немного – и её просто вывернет наизнанку. – Надо полагать, первый вариант кажется тебе более привлекательным? – вкрадчиво поинтересовался Вадим. – Кивни, если так. Клэр медленно кивнула. Комната закружилась быстрее, и ей пришлось зажмуриться, чтобы не упасть из кресла на пол. – Признаться, мне тоже, – не без удовлетворения заметил Вадим и выпрямился, небрежно оттолкнувшись от спинки кресла. – Это... приятнее, быстрее и куда менее хлопотно. Условия обсудим позже и в другом месте. – В каком? – дрожащим голосом, едва слышно спросила Клэр. Уже было отвернувшийся от неё Вадим резко развернулся и посмотрел на неё сверху вниз сузившимися глазами. – Встать! – рявкнул он. Клэр вздрогнула, но всё-таки заставила себя подняться. – Я давал тебе разрешение открыть рот? – Н... нет. – Но ты всё-таки открыла его. Уже дважды. Знаешь, что бывает с теми, кто не делает того, что я велю? Клэр не успела ничего заметить, не успела ничего понять – просто в следующее мгновение её лицо обожгло ударом, комната закружилась, пол ушёл из-под ног, и она упала куда-то вниз, в чёрную бездну, кресло больно ударило её в бок, в запястье что-то хрустнуло, а на глаза навернулись горячие, горькие слёзы. – Только попробуй мне тут разреветься. Она не могла поднять головы, но слышала шипение Вадима совсем рядом. – Значит, так: мне плевать, что ты там наплетёшь своему ублюдочному капитану, но ровно в час ты должна сесть в мою машину. Направо от выхода, за углом. Это понятно? Кивни. Клэр кивнула. Ей было тяжело удерживать себя даже так, неловко завалившись набок, опираясь на левый локоть, но она всё равно инстинктивно дёрнулась, пытаясь отползти в сторону, когда Вадим опустился рядом с ней. Он, конечно, это заметил. Больно схватил её за волосы и чуть приподнял. – Если скажешь кому-нибудь хоть слово о том, что здесь было – первый вариант отменяется. Остаётся только второй. Тот, в котором всех сдохнут, помнишь? Клэр судорожно выдохнула, не глядя на него. Вадим, очевидно, счёл это знаком согласия и отпустил её волосы, напоследок грубо её пихнув. – Теперь встала и пошла вон. Он отвернулся к окну, доставая из пачки новую сигарету. Клэр медленно поднялась на ноги, цепляясь за кресло: это было очень трудно, потому что всё её тело сотрясала крупная дрожь. Она не представляла, как сможет скрыть всё это, но, даже получи она на это высочайшее разрешение майора Черных, ей бы не удалось успокоиться хоть немного здесь, в одной комнате с ним, перед тем, как выйти в коридор. Дверь скрипнула тихонько, а ей казалось, что она уже слышит грохот рушившегося вокруг неё мира.***
В коридоре её ждал Андрей: Сергея позвали к телефону, он долго упирался, не хотел идти, но это было что-то действительно важное и срочное. Это было странно, почти дико, но Клэр правда почувствовала смутное облегчение. Сказала честно, что не хочет, чтобы Сергей видел её «такой», и попросилась в кабинет к Андрею. Он всё поил её прохладной чистой водой, гладил её плечо и спрашивал, что случилось. Клэр не смотрела на него, беспомощно качала головой и глухо повторяла, что он просто очень её напугал, потому что говорил так грубо «разные гадости». Андрей чувствовал, что было что-то ещё, но Клэр не хотела говорить, а он не хотел давить на неё, хотел верить, что она расскажет потом обо всём Сергею, и только обнимал её за плечи и подливал ей в стакан прохладной чистой воды. – А Наташа сегодня дома? – Да. Хочешь с ней повидаться? – Если она... не занята. – Нет, и ещё она соскучилась ужасно! Клэр вымученно попыталась улыбнуться, но по глазам Андрея поняла, что вышло не очень. – Тогда... вечером, наверное. Она знала, что ничего не будет. Для неё не будет даже этого «вечером». «Ровно в час» – это уже очень скоро, а после этого будет только «ничего». Она попросила Андрея отвести её к доктору. Они шли по коридору к лестнице, когда им навстречу вышел вдруг Виктор. Он сначала просто поздоровался и хотел было пройти мимо, но Клэр так резко отвернулась, прижав руку к левой щеке, пряча под волосами след от удара, что этого невозможно было не заметить. – Подождите! Клэр замерла. Андрей осторожно держал её за руку чуть повыше локтя, а она пыталась спрятать лицо одновременно от него и от подошедшего с другой стороны Виктора. – Клэр, послушай... Ты ведь понимаешь, что никто из нас не стал бы... Виктор запнулся, замолчал, потому что это было слишком низко и гадко – произнести слово «доносить», думая при этом о Сергее. Они ведь все знали, что он бы не раздумывая любого из них закрыл собой, если бы это было нужно. – Я... знаю, – тихим, бесцветным голосом отозвалась Клэр. Пересилив себя, коротко взглянула на Виктора, и уголки её губ дрогнули в бледном подобии улыбки. – Спасибо. Валерию Степановичу она рассказала много: про головокружение, тошноту и горький колючий комок в горле, и ещё про то, что она очень плохо спала. Она видела, как он смотрит – и всё прибавляла красочные подробности, надеясь, что так это прозвучит более убедительно. – Тебя... этот напугал? Клэр куснула и без того уже истерзанные губы и опустила голову ещё ниже, пряча под волосами наверняка уже начинавший наливаться чёрным синяк на левой скуле. Алекс тоже дала ей пощёчину, но это было другое. Это было так обидно, так страшно, так жестоко. – Отдохни сегодня. И завтра, если понадобится. Вот это вот возьми, пусть Серёжа приложит, куда надо. Она взяла маленький белый листочек с подписью и печатью. Стиснула пальцы, чувствуя подступающую к ним судорогу. Ей теперь нужно было обмануть своего Серёжу. Она уже начала, когда спросил про Наташу. Осталось ещё немного.***
Первые несколько минут после того, как она вошла в кабинет и увидела Сергея, Клэр провела, обхватив его шею тонкими дрожащими руками, спрятав лицо у него на плече, прижавшись к нему всем телом. Они оба молчали, и в этом молчании было что-то очень больное, мучительное, тяжёлое, и оно давило, давило, давило грудь, стесняя сердце, мешая дышать. – Он тебе угрожал? – Не знаю... нет, наверное. Просто разговаривал так... грубо. Гадости говорил. Про то, что я дура, и что меня из школы вышибли. – Что? Клэр с трудом заставила себя взглянуть на Сергея: она и не видя его лица чувствовала, как потяжелел его взгляд, как глаза из синих будто бы стали свинцово-серыми, а мягкие черты – жёсткими, почти стальными. Ей от этого было очень больно. И ещё оттого, что на самом деле он говорил ей куда более страшные, немыслимые вещи. – Это... ничего. – Она снова попыталась улыбнуться, но на сей раз вышло совсем жалко. Она теперь, наверное, совсем не сможет улыбаться, потому что ей сказали про её Серёжу, что его будут судить и убьют, поставят к стенке и расстреляют, и это всё будет из-за неё. – Он просто напугать меня хотел. Как Катерину, помнишь? О, теперь она очень хорошо понимала, что та чувствовала, когда её мучили эти страшные звонки! Понимала, отчего та так испугалась. Майор Черных умел быть убедительным. – Ещё бы я не помнил. – Сергей отпустил её плечи. Отвернулся. – Я могу... забыть то, что он сделал мне. Но то, что он сделал Катерине... Нет, этого я ему никогда не прощу! Не сдержавшись, он ударил кулаком по бежевому сейфу. Стоявшие на нём хрустальные стаканы жалобно звякнули о выпуклые бока кувшина. – Серёжа, пожалуйста, не злись, – тихонько попросила Клэр. Она обошла стол, встала спиной к окну, ласково положила руки ему на плечи. – Он ведь этого только и хочет. – Да, я... знаю. Прости. Он приблизился к ней на шаг, прижался щекой к её тёплому виску, обнял её – такую тоненькую, словно хрупкий василёк. – Я всё что угодно, сделаю, чтобы только с тобой ничего не случилось. Сергей чуть отстранился, взглянул на неё пристально и всё ещё немного тяжело. – Клэр, пожалуйста... Я обещаю, что смогу тебя защитить! Он ничего нам не сделает, у него нет такой власти! – Я понимаю, – тихо, почти обречённо ответила Клэр. – Я просто хотела, чтобы ты знал. – Она ласково обхватила руками его лицо. – Всё будет хорошо, Серёжа. Он рассеянно кивнул, чуть повернул голову и поцеловал её ладонь. Мягко коснулся её щеки – и сразу заметил, как она вздрогнула под его рукой. – Это я... дверью себя ударила, представляешь? Когда от доктора выходила, – быстро проговорила Клэр. Попыталась улыбнуться. Кажется, теперь, на нервах, что-то даже получилось. – Я ещё вспомнила, как тебя там дверцей шкафа по руке ударили. В тот день, когда я приехала, помнишь? – Уже такой синяк... – Сергей осторожно, не касаясь разбитой скулы, убрал от её лица волосы. – Что же тебе Валера даже не дал ничего приложить? Клэр куснула губу. Она чувствовала, что доктор не поверил ей, когда она изобразила, будто бы слишком резко распахнула дверь и ударила саму себя по лицу. Посмотрел на синяк и сказал, что тот не мог появиться так быстро. Клэр почти сбежала от него. – Ты же знаешь, какая я неуклюжая, – смущённо, невпопад ответила она. – Я в больнице что-нибудь попрошу. – В больнице? – Да. Мне Валерий Степанович справку выписал, вот. – Она вытащила из кармана маленький белый листочек с печатью и протянула Сергею. – Я сказала, что плохо себя чувствую, и он разрешил мне сегодня отдохнуть. – А... да, конечно. Только зачем же в больницу? Я тебя домой отвезу. – Я только... Можно я к той женщине схожу? К Мар... Марине? Я у доктора взяла её номер и... Прости, пожалуйста, что я тебя раньше не спросила, но я с ней уже договорилась на половину второго. Сергей тяжело вздохнул и погладил её плечи. Она понимала, что это расстроит его ещё больше, он будет теперь думать, что она мучается ещё и из-за него, но она просто не знала, она не могла придумать что-то ещё, это было очень глупо, нелепо, могло рухнуть в любую минуту, словно карточный домик, но она ведь не умела обманывать, не умела лгать, у неё всегда получалось плохо, а теперь она должна была обманывать своего Серёжу. – Не нужно просить у меня прощения за... такое. И я тебя отвезу, куда скажешь, лишь бы тебе стало легче. Клэр подавила судорожно рвавшийся из груди вздох. Чем ближе к краю она подходила, тем труднее ей было не повернуть назад, не броситься в родные руки, в слезах рассказав обо всём. Она ругала себя, ненавидела за эту слабость, потому что это ведь было так легко – снова переложить на Сергея необходимость защищать их обоих, не делать ничего самой. – Я Наташу попросила со мной сходить. Это ничего? – Конечно, я понимаю. Тогда подвезу вас обеих, и... – А можно мы пешком? Мне, наверное, получше станет, если я немножко по солнышку прогуляюсь. Господи, как же это жестоко, чудовищно, невыносимо! Там ведь на самом деле нет солнца, солнце сгорело, превратилось в чёрную точку, птицы больше не поют, ничего нет, нет, нет. – Я тогда хотя бы до выхода со двора тебя провожу, хорошо? – Хорошо. До края чёрной пропасти, полной сгоревших опрокинутых звёзд. Она смотрела вниз из открытого окна и думала о том дне, когда она только приехала, когда стояла там, внизу, возле двух тоненьких деревьев, обнявшихся под ярким апрельским солнцем. Она видела их отсюда, и в какое-то мгновение ей показалось, что она видит и себя тоже, она стоит, касается невесомой нежностью маленьких зелёных листочков, а Сергей сидит у окна, кормит с рук тёплого белого голубя, спускается вниз, выходит к ней, его взгляд похож на синюю птицу, она пролетает над тихой лесной рекой, касается её своим мягким крылом, и всё меняется – навсегда, безвозвратно. Это никогда не закончится. Никогда не станет прежним.***
– Клэр, что случилось? Клэр вздрогнула всем телом: за шумом бежавшей из крана воды она не расслышала шагов Марии. Солнце отражалось в светло-голубом кафеле на стенах, и от этого почему-то казалось, что в полутёмной уборной очень холодно. – Ничего. Так... нездоровится. Она закрыла кран и провела по лбу тыльной стороной ладони. Капли воды стекали за высокий воротник кофты, под неглубокий вырез, где притаилась синяя птица, охраняя подаренное Сергеем кольцо. – Да на тебе лица нет! – Мария подошла ближе, мягко развернула её к себе за плечо. – Анна говорила, что сегодня приехал кто-то из Москвы... Это ты из-за него? Клэр взглянула на неё через силу. У Марии был такие тёплые, бархатные глаза, и так хотелось всё, всё ей рассказать, она бы поняла, обняла, сказала бы что-то такое, от чего всё сразу бы разрешилось! Нет. Конечно, нет. Это только ей очень хотелось бы в это поверить. – Прости, пожалуйста, я не могу тебе рассказать. – Голос Клэр правда был очень виноватым, и, чуточку помедлив, она порывисто обняла Марию. Ей так хотелось почувствовать чьё-то тепло. Это ведь в последний раз. – Но вдруг я смогу помочь? – Нет. – Клэр обняла её крепче. – Нет, пожалуйста, не... вмешивайся. Это очень опасно. – А ему? Клэр отстранилась, взглянула на неё как-то странно, опустила глаза, покачала головой, медленно, боком отступая к двери. – Я никому не могу рассказать. Она почти дошла до двери, но Мария остановила её, схватив за плечо. – Это неправда. – Мария говорила едва слышным шёпотом. Солнечные блики падали на её лицо. – Да, я ещё очень мало его знаю, но я видела, как он на тебя смотрит. Нет ничего такого, в чём ты не могла бы довериться ему! – Это... ради него, – бесцветным, омертвевшим голосом возразила Клэр. – Так и совершаются самые страшные ошибки, – очень тихо и горько проговорила Мария. Клэр не глядя толкнула плечом дверь, не видя ничего, вышла в коридор. Если бы она только могла просто лечь и умереть.***
– Ты ведь... ты не обязана, если не хочешь! В глазах Сергея было столько искренней жалости, сочувствия, боли, которую он переживал, как свою, что Клэр изо всех сил старалась не смотреть на него, пока они шли по коридору, спускались по лестнице, шли через вестибюль, через тяжёлые стеклянные двери, по двору. Он жалел её, потому что думал, что сделал ей больно, и теперь ей придётся идти в больницу, она так не любит больницы, боится врачей, её будут трогать, ей придётся рассказать. Это всё было бы правдой, если бы на самом деле она не шла на заклание к страшному зверю, который обещал уничтожить всех, кто ей дорог. Хорошо ещё, что он ничего не сказал про Сашу. Если бы сказал, она бы, наверное, не выдержала. Схватила бы ту пепельницу и била его по голове, пока лицо его не превратилось бы в кровавое месиво. Она правда так думала, и от этого ей было страшно, потому что она раньше не верила, что способна кого-то убить. Сергей, наверное, ужаснулся бы, если бы узнал. – Так будет лучше, – неубедительно, почти механически повторила Клэр. Отвлеклась на мгновение на пролетавшую мимо птицу и споткнулась на ровном месте. Сергей схватил её за руку, удерживая от падения. Сейчас он ещё правда мог её удержать. Мог обхватить её тонкое запястье, чувствуя кончиками пальцев большой кривой шрам. Она замерла хрупкой птицей в родных руках, отчаянно запоминая это последнее тепло. Она едва заставила себя оторваться от него там, наверху, когда он в последний раз обнимал её. Ничего этого больше не будет. – Не нужно, увидят ведь. – Клэр осторожно высвободила дрожащую руку. Подняла голову, взглянула на два тоненьких деревца. Покрытые яркой зелёной листвой ветви сплелись так плотно, что уже невозможно было сказать, где чьи. – Я дальше... сама. Мы с Наташей встретимся в парке. Сергей кивнул со вздохом, взглянул на неё с какой-то мучительной тоской. – Всё будет хорошо, Серёжа, – повторила она, едва слышно выдохнув в конце его имя. Нельзя, чтобы кто-то услышал. Нельзя, чтобы кто-то узнал. Нельзя, нельзя, нельзя. Это всё ради того, чтобы он потом смог спокойно и свободно жить, чтобы смог удочерить Сашеньку, а потом, наверное, уехать в Москву. Им там будет спокойно, и он, наверное, однажды встретит хорошую женщину, и та станет его женой. Он, правда, ей, Клэр, сказал, что она всегда будет его женой – но это ведь не будет считаться, если она умрёт. Она ведь обязательно умрёт. Её отошлют прочь, вернут назад – а там ей останется только одно. Это, конечно, если он не захочет убить её сам – уже сегодня, сейчас. – Ты будешь ждать меня дома? – тихо спросил Сергей. – Я всегда буду ждать тебя. Там, где уже никто никогда не сможет их разлучить. Её улыбка – теперь такая настоящая, отчаянно-искренняя, – светилась теплом последней нежности, когда она повернулась, пошла прочь, рассеянно коснувшись кончиками пальцев тонких листочков – как тогда, в первый день её жизни. Она ещё обернулась, дойдя до росших на углу деревьев, чтобы взглянуть в последний раз на своего Серёжу: в его глазах было столько отчаяния, что на мгновение ей показалось, что вот сейчас он всё поймёт, бросится к ней, обхватит своими руками-крыльями, прижмёт к груди и никогда, никогда не отпустит, и окажется вдруг, что все его слова были только пустой ложью, нет никакого нельзя, им можно, всё можно, и нет никакого преступления в том, что они не хотят, не могут дышать друг без друга, и всё станет так хорошо, и вечером она правда будет гулять по парку с Наташей, потом пойдёт домой, они будут пить чай с малиновым вареньем, шоколадными пряниками, он возьмёт её руку, она упадёт на белый снег постели, он будет целовать её, она будет падать в тёплое синее небо, беспомощно хватаясь за облака. – Прощай, Серёжа... – беззвучно прошептала она. На мгновение ей показалось, что он прочтёт это по её губам, и тогда... Нет. Ничего больше не будет.***
Она думала, что умрёт. Прямо сейчас, не дожидаясь того, когда её вышлют – если, конечно, правда вышлют, а не убьют по дороге, чтобы избежать лишних хлопот. Она думала, что умрёт, когда увидела стоявшего возле двухцветной бежево-красной машины Вадима: он нарочито не смотрел в её сторону, но сразу же сел за руль, как только она повернула за угол. Когда открыла дверцу, в последней отчаянной попытке ища глазами Сергея, зная, что не сможет, потому что он теперь слишком далеко – так далеко, что ей уже никогда до него не дотянуться, не докричаться. Когда села, пристегнулась – Вадим тронулся, не дожидаясь щелчка ремня, – когда они поехали прочь от здания отделения. Когда они выехали из Припяти, она вдруг поняла, что правда умрёт – и это обязательно будет уже сегодня. Вадим просто сидел рядом, не смотрел на неё, как будто бы это просто кто-то подвозит её на своей машине, и это было только странно, не дико, не так, как думать, что он привезёт её куда-то, будет требовать от неё чего-то страшного, сделает с ней что-то жестокое. Он, наверное, хочет её убить. Она бы подумала, что ещё изнасиловать, но он с самого первого мгновения смотрел на неё с таким отвращением, что это казалось почти невероятным. В любом случае, она уже не сможет ничего сделать. Да и не могла, потому что на самом деле у неё ведь не было выбора. Не было права рисковать навлечь такую страшную беду на тех, кто был для неё дороже жизни. Она ведь обещала самой себе, что отдаст всю кровь и всю душу, чтобы только её Серёжа жил. Просто этот день пришёл скорее, чем она боялась, и теперь так больно было сознавать, что это уже всё, это навсегда. Если бы она только могла попрощаться с ним по-настоящему – но у неё не было и этого. Была только невыносимая, невысказанная боль молчания, разрывавшего на куски её измученное сердце. Машина остановилась у запертых ворот: Клэр не смогла прочитать, что было написано на табличке. Вадим вышел из машины, зная, что она не сбежит. Отпер висячий замок, снял цепь. Завёл машину на территорию – чего-то, – снова вышел, продел в решётку цепь, запер замок. Он делал всё это не торопясь, механически-тщательно, идеально-равнодушно. Он проехал ещё немного по дороге, вдоль которой были только деревья, и остановился на небольшой площадке перед приземистым двухэтажным зданием. Клэр узнала слова «дом отдыха». – Выходи. Она послушно отстегнула ремень и вышла из машины на негнущихся ногах. Было очень тихо, и ещё так чудесно пахло лесом, но Клэр ничего не видела, не слышала, не чувствовала. Она молча шла за своим мучителем, ждала, пока он откроет запертую дверь, не удивлялась тому, откуда у него ключи, не спрашивала даже саму себя, отчего здесь никого больше нет. Он запер входную дверь, прошёл через вестибюль, поднялся на второй этаж. Прошёл в дальний левый конец коридора, открыл дверь комнаты справа. Клэр посмотрела на номер: двадцать девять. Двадцать девятого сентября её отец изрубил маму топором. Слева от двери, резной спинкой к стене, стояла деревянная кровать: постельного белья на ней не было, только полосатый матрас. Рядом – низенькая тумбочка. В левой стене было окно и балконная дверь. Напротив кровати стоял стол и два стула. Справа от двери – большой платяной шкаф. Всё дышало казённым неуютом, который Клэр помнила по проведённым в «Полесье» дням. Значит, вот, где всё закончится. – Ты меня убьёшь? – тихо и слишком уж равнодушно для такого вопроса проронила она. Вадим усмехнулся, коротко взглянув на неё через плечо. – Это было бы слишком просто. Если бы можно было убить тебя у него на глазах... Но это слишком хлопотно. Долго. А я хочу, чтобы всё закончилось сегодня. Сейчас. Иди туда. Клэр попыталась проглотить горький колючий комок, вставший у неё поперёк горла, но не смогла, и от этого вздох её получился больше похожим на всхлип. Она покорно прошла ближе к окну, встала в простенке. Она уже не боялась говорить, хотя он не давал ей на это разрешения. Не боялась, что он снова станет её бить. Она уже понимала, что то, что случится сейчас, намного страшнее. И ещё знала, что ей придётся вынести всё – всё! – ради её Серёжи. – Вот... объясни, что в тебе такого? – Вадим обвёл её взглядом, в котором впервые любопытства и непонимания было больше, чем отвращения. – Нет, даже так: что ты такого умеешь делать? Клэр растерянно огляделась по сторонам, словно надеясь найти где-то на голой стене ответ на вопрос, которого она не могла понять. – Ну давай, говори, не тяни время! Только без этой чуши про «любовь»! Этот выродок понятия не имеет, что это такое! Отступив на полшага назад, Клэр замерла, прислонилась, почти прижалась спиной к стене. На мгновение всё напускное равнодушие исчезло с лица Вадима, обнажая ненависть, злобу, жестокую ярость и всё то, чего она ещё не могла разгадать. Чувствовала только, что вот сейчас ей откроется что-то страшное. – Так... что ты умеешь? Не стесняйся... если ты, конечно, знаешь, что это такое. Перед ним, уж наверное, ноги раздвигать не стеснялась. Что, не так? Где ты раньше работала? – В... цветочном магазине. – Странное название для публичного дома. Клэр вцепилась левой рукой в край подоконника, чувствуя, что сейчас просто сползёт по стене. – Хватит притворяться! – рявкнул вдруг Вадим. – Если ты и не была шлюхой, когда приехала сюда, то с этим уж точно ею стала! Он... он всегда так делает. – Голос Вадима упал почти до шёпота, и он отступил назад, рассеянно блуждая взглядом по комнате. – Всегда, со всеми так делает. И... что вы только в нём находите? Что, что, что?! Ладно, ты, от тебя любого мужчину стошнит... и... Катерина эта... ненормальная... Но Соня... – Он обхватил голову руками и издал какой-то звук, похожий на глухой стон. – Соню я ему никогда не прощу. Никогда не прощу того, что он с ней сделал! – Чт... что сделал? – упавшим голосом спросила Клэр. Она вцепилась второй рукой в балконную дверь, но всё равно чувствовала, как ширится чёрная бездна у самых её ног. – Он забрал её у меня и убил, – раздельно проговорил Вадим, резко повернувшись к ней. – Забрал. Потом убил. Сначала ещё сделал шлюхой, а это даже хуже. Лучше бы сразу убил. – Она... она ведь... сама умерла, – едва слышно прошептала Клэр. – Он что, говорил о ней с тобой? – с ненавистью прошипел Вадим. – Да как он... Клэр всхлипнула, когда его кулак пронёсся мимо её лица и впечатался в стену. – Она должна была стать моей женой, – внезапно успокоившись, проговорил Вадим. – Я так решил. Я ждал выпускного, хотел тогда сделать ей предложение. У меня кольцо было. Вот это. – Он вытащил из кармана пиджака тоненькое золотое кольцо. – Я знал, что она всё время ходит с этим выродком, но был уверен, что это несерьёзно, потому что она была такая.... Такая чистая. Не как другие. Я и представить себе не мог, что она по своей воле ляжет с ним в постель. Я... когда дождался, всё ей сказал. А она ответила, что не может, потому что она «уже с Серёжей». Я тогда не понял и переспросил. Она только покраснела, не смогла сказать, что он сделал её шлюхой, но мне уже было не нужно. Я просто ушёл. Но ничего не забыл. Я никогда ничего не забываю. Вадим ходил туда и обратно по комнате, сжимая и разжимая кулаки. – Если бы всё было по-моему, я бы помог ей поступить в Москву. Забрал бы её с собой. Ей бы там... понравилось, да. Она ездила сюда, к нему, после первого курса. И я к ней тоже приехал в ту осень. Я уже не хотел, чтобы она была моей женой, потому что она стала его шлюхой, на таких не женятся. Я просто хотел показать ей, что она должна была быть моей... Она тогда сказала, что скорее умрёт, чем позволит мне до неё дотронуться. А я... я дотронулся. Хочешь знать, что было дальше? Клэр медленно осела на пол, не отводя взгляда от его горевших лихорадочным огнём глаз.***
Сергею было неспокойно. Тревожно. Он всё не мог найти себе места, всё пытался понять, зачем это всё, чего хочет этот проклятый Вадим, что он может сделать. Напишет какую-нибудь гадость в отчёте? Что ж, пусть прежде докажет, что такое действительно было. Сергей знал, что, если тот и начнёт распускать слухи про него и Клэр, ни один из его товарищей не признает, что это правда. Он не говорил никому об этом, но его это, конечно, очень мучило. Он не любил, не принимал лжи и не хотел ни от кого никаких жертв, но не мог отказаться от возможности быть с Клэр здесь, сейчас. Словно чувствовал, как мало этого «здесь и сейчас» у них осталось. – Я думал, ты уже уехала. – Нет, я пока здесь. Мне... нездоровится немножко. У Катерины был усталый, но всё равно очень тёплый голос. Сергей был рад, что она позвонила. Ему сейчас очень не хватало тепла. – Что же ты не сказала? Я бы к тебе зашёл. Может, лекарства нужны? – Нет, что ты... Спасибо, Серёжа, у тебя ведь своих забот много. – Если мы больше не вместе, это не значит, что ты мне безразлична. Ты ведь знаешь, для меня не бывает «бывших» близких. – Знаю, Серёжа. Я... знаю, какой ты. Ничего, сегодня Алёша приедет. – Твой муж? – Да. Стая птиц с пронзительным криком пролетела за окном. – А как... она? Клэр. – Он её напугал ужасно. Грубил, говорил всякую мерзость. Угрожал наверняка, хотя она не призналась. Знаешь... я теперь понимаю, каково тебе было, правда. Это только кажется, что «просто слова». – А где она сейчас? – В больницу пошла. Не из-за... этого. Это другое. – Она ведь не одна? – Нет, с подругой. А что? – Да... так. Я просто очень хорошо представляю, каково ей сейчас. Это ведь... страшно очень. И больно. Ты хотя бы поговори с ней, как сможешь, хорошо? – Хорошо. Ты ведь не уедешь, не попрощавшись? – Нет. Больше... нет. Сергей набрал по памяти телефон Марины, но той не оказалось на месте, а дежурная сестра только сменилась и не знала, кого та принимала. Какое-то время он просто сидел, глядя в окно и думая о том, что у Клэр были такие невыносимо больные глаза, и что он не должен был её отпускать. Что-то мучило его, давило грудь. Молчание. Вот, что было в глубине лесной реки её глаз. Сергей позвонил домой и долго слушал длинные гудки.***
Она не могла, не хотела поверить, не хотела осознать, что всё это правда. Это так немыслимо, так чудовищно жестоко, этого не может быть, такого не должно случаться – ни с кем, никогда! Она всё сидела на полу, неверяще глядя снизу вверх на Вадима. Она уже почти забыла о том, что он привёз её сюда, чтобы мучить. Она могла думать только о том, что её Серёжа не вынесет этого, когда узнает. – Встань. Я сказал: встань! Он с силой пнул её в левое бедро, и Клэр неловко завалилась набок. Неуклюже поднялась на ноги, беспомощно цепляясь за стену. – Ты расскажешь ему всё, что услышала. Я... я знаю, что расскажешь. И обо всём, что я сделаю с тобой – тоже. Молчание – это не тишина. Молчание полнится невысказанной болью, несказанным отчаянием. Давит сердце, рвёт душу. Ломает рёбра, выворачивает их из груди. Невозможно дышать. Невозможно представить, что что-то ещё может быть после. – Вот, можешь взять эти письма. Тогда он уж точно поверит. Ему... придётся. О, как он будет мучиться, пока не сожрёт самого себя! Клэр вжималась спиной в узкий простенок между окном и дверью балкона. Ей хотелось провалиться сквозь землю, исчезнуть, раствориться, просто перестать существовать, лишь бы только не чувствовать этой невыносимой боли. Она верила. Знала, что так и будет. Она очень хорошо понимала, что такое вина. И ещё знала своего Серёжу. Молчание – словно мясорубка, которую зашили ей внутрь, и теперь она вращается, рвёт на куски горячую живую плоть. – Я не сказал, что ты можешь взять их сейчас. В его холодных глазах столько ненависти, столько злобы. Клэр отдёрнула руку, словно край конверта, которого она успела коснуться, обжёг ей пальцы. Она не хотела брать их, она хотела только забыть всё, что услышала в этой страшной комнате, хотела, чтобы этого никогда не было, не случалось, чтобы всё стало так, как прежде, чтобы кто-то вынул из неё, забрал эту ужасную боль, она не вынесет этого, она просто умрёт, умрёт, умрёт. – У нас ведь было... соглашение, верно? Заберёшь их, когда выполнишь свою часть договора. Он спрятал письма во внутренний карман пиджака и подошёл ближе – всего на один шаг, но Клэр с таким ужасом и отчаянием вжалась в стену, что ей показалось, будто по той побежали от пола до потолка тонкие трещины. – Запомни хорошенько, что тебе придётся удивить меня, – вкрадчиво проговорил Вадим. – Пока что ты у меня ничего, кроме отвращения, не вызываешь, и ты должна сделать так, чтобы вызывала. Ты уж... постарайся, ладно? Если тебе это поможет настроиться, я могу повторить, что сделаю со всеми вами, если мне не понравится. Она раньше думала, что ничего страшнее того, что с ней уже сделали, быть не может – только если кто-то причинит боль её Серёже. Она не думала раньше о таком. – Можешь для начала встать на колени, – великодушно разрешил Вадим. Она молчала, и от этого боль и страх становились только невыносимее. Она понимала, что это всё, это конец, и больше уже ничего, никогда не будет. Ничего не может быть после того, как она ударит своего Серёжу в самое сердце. Он очень сильный – но этого он не вынесет. Она не думала о себе. Её больше не было. Она исчезла. Она молчала. Даже тогда, когда в её оглушительное молчание упало слово, разорвавшее когда-то надвое всю её жизнь. – Раздевайся.