И каждый раз навек прощайтесь, когда уходите на миг

Приходи на меня посмотреть. Приходи. Я живая. Мне больно.

Анна Ахматова

      Клэр очень хорошо помнила то страшное утро, когда она проснулась – очнулась – и поняла, что лежит на старой голой кровати совсем без одежды, и руки её прикованы наручниками к железной спинке. Она поняла это не сразу, и от этого ей было ещё больнее, потому что в одно краткое, хрупкое мгновение между забытьём и явью ей показалось, что то немыслимо страшное и жестокое, что случилось с ней вчера – это только мучительный сон. Ей всё время снились кошмары в те три ночи, которые она провела на неудобных креслах автовокзала: она ведь боялась полиции и бездомных, которые очень нехорошо на неё смотрели, и ещё у неё болела спина, и очень хотелось есть. Она думала, что это тоже был только кошмар, потому что такого ведь не могло быть на самом деле. А потом – это тоже было в одно мгновение, – она всё поняла, всё вспомнила, всё осознала. Яркие лучи солнца пробивались сквозь щели в забитых досками окнах и касались её лица, а она лежала, запертая в своём навсегда искалеченном, изломанном теле, раздавленная чужой жестокостью и беспощадным пониманием того, что это было только начало.       Она очень хорошо понимала это и теперь. Яркие лучи солнца падали сквозь окно и балконную дверь позади неё, но лицо Вадима было в тени, потому что она стояла в простенке, а он – прямо перед ней. Смотрел на неё с презрительным ожиданием. Ей теперь хотелось, чтобы он смотрел, как раньше: не на неё, а сквозь. Ей хотелось исчезнуть, раствориться, перестать существовать. Он сказал, что потом она ещё сможет увидеть Сергея, но она не чувствовала от этого ни радости, ни даже облегчения. Ничего уже не будет так, как прежде – не после того, что ей придётся сделать. Не после того, что она должна будет рассказать.       – Не испытывай моего терпения, – раздельно проговорил Вадим своим вкрадчивым голосом и снова приблизился к ней. Упёрся рукой в стену рядом с её головой. – Может, тебе просто нравится, когда тебе делают больно? Что, нет? Тогда делай, что я сказал. Раздевайся.       Клэр мучительно медленно подняла налившиеся свинцовой тяжестью руки и расстегнула верхнюю пуговицу на кофте. Она чувствовала дыхание Вадима там, где он ударил её по лицу, и от этого ей хотелось ещё сильнее вжаться в стену, но та была такой неумолимо твёрдой, и у неё не получалось. Она пыталась смотреть куда-то в сторону, но отвернуться совсем не выходило тоже – словно позвоночник у неё был железным и теперь заржавел, – и она могла смотреть только куда-то в левое плечо Вадима.       Ещё одна. Пальцы дрожали, спотыкались о пуговицы – совсем как тогда, пятнадцать лет, девять месяцев и восемь дней назад. Она всегда плохо считала, но сейчас у неё почему-то получилось – в этой чёрной бездне между двумя пуговицами на её кофте, – и от этих «восьми дней» почему-то было особенно страшно, словно пятнадцати лет и девяти месяцев не было вовсе. Словно и правда прошло только восемь дней, и этот человек – человек ли? – стоявший перед ней, просто один из тех, кто пришёл и заплатил деньги за то, чтобы воспользоваться её телом.       Сейчас, правда, даже это не казалось ей таким ужасным: ведь тогда от неё хотели только, чтобы она лежала лицом вниз и ни на кого не смотрела – больше ничего. Кроме того единственного раза, конечно, когда её заставили бегать по дому – но тогда тоже нужно было только бегать. Ей не нужно было ничего делать. Не нужно было... удивлять. Она плохо понимала, чего от неё ждал Вадим, и ей хотелось объяснить, что на самом деле она не знает, как «доставлять удовольствие» мужчине, если он хочет от неё этого. Тогда, раньше, от неё никто этого и не ждал, она была просто вещью – одеревеневшей, омертвевшей, – просто помойным ведром, в которое выбрасывали ненужное.       Она ни одного мгновения не думала, не вспоминала о том, как это было с её Серёжей. Это было... другое. Это было в другой – такой краткой – жизни, которая закончилась для неё навсегда.       – Так он тебе ещё и побрякушки дарит, – зло усмехнулся Вадим. – Золотые, что ли? Сними.       Дрожащие пальцы замерли на третьей пуговице. Клэр стояла, опустив голову, и поэтому видела лежавшую у неё на груди синюю птицу, охранявшую тоненькое кольцо.       Синий росный камень на золотых листочках – это значит, что она самая верная и самая чистая.       – Нет.       Она даже не успела ни о чём подумать: это слово просто вырвалось из её груди. Он может взять её тело, но её душу, тёплую синюю птицу – никогда.       – Ты что-то сказала?       В голосе Вадима явственно послышалась угроза, но Клэр подняла голову и прямо взглянула на него.       – Я сказала: нет.       Он посмотрел на неё очень внимательно, почти... изучающе. Чуть отстранился, оттолкнувшись от стены, не отводя от неё взгляда. А потом коротко и сильно ударил её в живот.       – А если так?       Клэр задохнулась, привалилась спиной к стене, вцепилась в подоконник – иначе точно снова упала бы на пол.       – Ты, может, денег хочешь? – словно спохватившись, спросил Вадим. Нарочито похлопал себя по карманам и вытащил бумажник. Вынул из него несколько купюр. Пересчитал.       Клэр чувствовала, как её начинает трясти. Это было страшнее, это было больше, чем она могла вынести.       – Да ты бери, бери! – Вадим настойчиво протягивал ей сложенные пополам купюры. – Мало? Я ещё дам. Сколько ты берёшь за... Как там это у вас называется? «Полное обслуживание»? Да бери ты уже!       Вадим резко шагнул к ней и принялся запихивать купюры в карман её джинсов. Это было... слишком. Клэр содрогнулась от отвращения, оттолкнула от себя его руки. Деньги упали на пол, а она в отчаянии кинулась вперёд.       – Помогите!       Он схватил её одной рукой за плечо, а другой вцепился ей в волосы.       – Здесь никого нет, тупая ты шлюха, – прошипел он. – Можешь глотку сорвать, но никто тебя не услышит. Уж точно не этот твой... – На мгновение его лицо скривилось от отвращения. – Только знаешь... Я бы всё-таки хотел, чтобы ты заткнулась.       Клэр беспомощно дёрнулась в его руках, но он всё равно резко отвернул её от себя и, не отпуская её волосы, с силой ударил её лицом о стену. Голова закружилась от боли, и она не видела ничего, кроме черноты, одно мучительно долгое мгновение. Из разбитого носа потекла кровь: она чувствовала её солоноватый привкус на губах.       – Всё, хватит.       Вадим схватил Клэр за левую руку и, выворачивая ей запястье, потащил её к кровати. Она дёрнулась назад – ей даже не за что было схватиться, – а потом, наоборот, подалась вперёд и попыталась ударить его в правый бок. Сергей показывал ей, как надо, когда они были на тренировке в залитом закатным солнцем зале, но теперь у неё, конечно, ничего не получилось.       Впрочем... нет. Получилось. Разозлить его ещё больше – уж точно.       – Ты что, тварь, драться со мной вздумала?       Он попытался перехватить её правую руку, но Клэр отдёрнула её и снова рванулась назад. Тогда он ещё сильнее вывернул ей левое запястье, заломил руку за спину и рванул плечо назад и вниз.       Что-то оглушительно хрустнуло в солнечной тишине, и Клэр вскрикнула от обжигающей боли. Вадим отпустил её левую руку, и та повисла как плеть.       – Выкинешь ещё что-нибудь, я тебе и вторую вырву. А потом – ноги. И... знаешь, я ещё много чего интересного придумать могу.       Она уже не сопротивлялась, когда он подтащил её к кровати и швырнул лицом вниз. Матрас на ней был такой же голый, хотя и не старый – как там, – но Клэр всё равно показалось, что в нос ей ударил затхлый запах плесени. Она приподнялась из последних сил, услышав сухой металлический щелчок.       – Нет! Нет, пожалуйста, не надо!       Вадим больно дёрнул её правую руку и защёлкнул второй браслет наручников на деревянной спинке.       – Заткнись, заткнись, заткнись!       Она думала, что умрёт. Хотела, чтобы в этот раз у неё правда получилось.       На спину ей упала тяжёлая бетонная плита – так ей тогда показалось, и так ей казалось теперь. Его хриплое дыхание снова стало таким мучительно, невыносимо близким, и она почувствовала, как его рука пытается нашарить пряжку ремня на её джинсах.       – Что, капитан твой, наверное, всё нежничает с тобой, да? Но я-то знаю, как вы, шлюхи, любите. Так, чтобы орали как резаные, а потом ноги сдвинуть не могли.       Если бы она надела утром платье, это уже случилось бы. Может, так было бы даже лучше.       В этот солнечный день не было грозы, но, когда она закричала, ей казалось, что небо осыпается ей на голову острыми чёрными осколками.

***

      – Ребят, вы бы хоть дверь, что ли, запирали?       Сергей улыбнулся чуть смущённо, войдя в кабинет Андрея и застав его там целующимся с Наташей.       – Как будто вы с Клэр всегда запираете! – На щеках Наташи проступил очаровательный румянец, но отстраняться от мужа она и не думала. – Всё равно, кроме своих, никто так не зайдёт. И... у тебя что-то срочное? – нарочито деловитым тоном прибавила она, явно подразумевая, что ничто не может затмить своею срочностью её желания побыть наедине с любимым человеком.       – Да... нет, ничего, я попозже зайду.       Улыбнувшись – на сей раз чуточку виновато, – Сергей небрежно махнул тоненькой папкой, в которой и правда не было ничего срочного. Уже было взялся за ручку двери, видя краем глаза, как Наташа снова потянулась к Андрею.       – А... подожди.       – Вот ещё! – Наташа состроила недовольную рожицу.       – Да я просто... А Клэр домой пошла? Я звонил недавно, но она трубку не брала.       – Клэр?       – Да. Вы ведь в больницу вместе ходили. Ну... к Марине.       – Нет, Серёж, ты путаешь что-то, – удивлённо покачала головой Наташа. – Я Клэр и не видела сегодня. И про Марину ничего не знаю. У неё разве не выходной?       Сергей вздрогнул, когда ручка двери выскользнула из-под его руки.       – О... привет, маленькая! – Валерий Степанович мимолётно улыбнулся дочери, а потом рассеянно взъерошил волосы на затылке и взглянул на растерянного Сергея. – Слушай, я всё думаю про Клэр. Она хоть тебе-то рассказала, откуда у неё синяк? Или тоже эту сказку про дверь?       Сергей смотрел на него молча, чувствуя, как сердце падает вниз раненой птицей.       – Я думаю, этот её ударил, а она просто говорить мне не хотела. Тебе тоже?       – Ударил? Клэр? – Наташа наконец оторвалась от Андрея и подошла ближе. – Кто ударил? Серёжа, как же это?       Он не успел ничего ответить, потому что дверь кабинета снова распахнулась. Мария вбежала без стука, без почти уже привычного «Персика», с глазами, полными болезненной тревоги.       – Где Клэр? Я её нигде найти не могу! – Быстро подойдя к Сергею, она совсем по-детски потянула его за рукав пиджака. – Она сказала тебе, что хочет сделать? Я её просила тебе сказать, хотя она и говорила, что не может! Говорила, что это… ради тебя.       Сергей тяжело оперся на край стола. С минуту он только прерывисто дышал, опустив голову и чувствуя, как все выжидательно смотрят на него.       – Андрей, ты его видел?       – Видел, как он из отделения выходил.       – Когда?       – Минут за пять до того, как вышли вы с Клэр.       С трудом выдохнув – воздух в лёгких обратился горячим свинцом, – Сергей вышел, почти выбежал из кабинета, не поднимая ни на кого глаз. Тоненькая папка упала на пол, и белые страницы зашелестели, словно крылья.       Ему уже не нужно было ничего объяснять. Всё внутри рвалось от осознания того, какую страшную ошибку он совершил, отпустив её. Отпустив в то мгновение, когда глаза её были переполнены горестным, отчаянным молчанием.

***

      « – Ну, и что ты теперь будешь делать?       – Сломаю затылком нос!»       Голоса Сергея и Марии отдавались тихим эхом в полных тепла и солнца воспоминаниях. Клэр не успела этого осознать. Не успела ни о чём подумать. Она просто резко откинула голову назад, чувствуя совсем рядом дыхание Вадима. Что-то негромко хрустнуло – тише, чем когда он ударил её лицом о стену.       – Ты... тварь!       Он отпрянул, и спине стало не так тяжело, и тогда Клэр одним резким движением вывернулась, перевернулась, не замечая обжигающей боли в выбитом плече. Вадим замешкался всего на мгновение – не ожидал, наверное, такого сопротивления, – и этого оказалось достаточно, чтобы высвободить из-под него колени. Собрав все оставшиеся у неё силы, Клэр ударила его обеими ногами в грудь. Спинка в изножье кровати была совсем низкой, и его отбросило к другой стене этой маленькой страшной комнаты. Нелепо взмахнув руками, он оступился и упал, ударившись затылком о край стола.       Несколько минут Клэр просто сидела, задержав дыхание: вдруг стало так тихо, словно из мира исчезли все звуки, даже биение её сердца. Ей было плохо видно Вадима, потому что приходилось выворачивать прикованную наручниками руку, чтобы хоть немного приподняться, поэтому она могла только слушать. Казалось, он не двигался. Может быть, даже не дышал – и Клэр не знала, радоваться этому или нет. Какой бы тварью, каким бы зверем он ни был – он всё-таки оставался офицером КГБ.       А ещё она была здесь совсем одна – беспомощная, обездвиженная, с вырванной рукой, прикованная к кровати. Она понимала, что Сергей никогда её здесь не найдёт. Ей, наверное, придётся умирать здесь долго-долго, глядя на то, как медленно разлагается тело Вадима. Это, конечно, если он не очнётся. Не встанет. Она боялась представить, что он может с ней сделать после того, как она посмела дать ему отпор.       Она раньше правда думала, что хуже той ночи, когда её гоняли по дому, догоняли, насиловали, когда она пыталась разодрать вены у себя на запястье ржавой железкой, когда её избили до полусмерти и выбросили на свалку, быть не может. Теперь она сомневалась, что это так. Она, наверное, просто слишком поверила, что здесь не может случиться такого, но её ведь увезли. Она бы всё теперь отдала за то, чтобы только снова вернуться в Припять.       Всё тело начинало разрываться от боли, стоило ей только пошевелиться хоть немного или слишком глубоко вздохнуть. Она чувствовала, как течёт у неё по лицу кровь, смешиваясь с горячими горькими слезами. Левая рука совсем не двигалась, а в животе словно шевелился тугой колючий комок.       – Серёжа... – простонала она, тяжело привалившись к спинке кровати. Правое запястье больно вывернулось, но она этого не замечала, она думала только о том, как Сергей войдёт вдруг в эту дверь, прикоснётся к ней своим теплом, обнимет, утешит, скажет, что всё теперь будет хорошо.       Она знала, что не будет. И ещё знала, что он не придёт.       Ей было очень больно, и её будто бы рвали на куски, но она всё равно повернулась, извернулась, почти сложилась пополам и ударила каблуком по толстой деревянной планке, на которой защёлкнулся браслет наручников. Ещё. И ещё. Каждый удар отдавался тупой болью у неё в голове, но Клэр всё повторяла себе, что это только дерево, не железо. Деревом нельзя разорвать кожу и вены у себя на запястье, но зато дерево можно сломать.       Иногда ей начинало казаться, что она слышит, как поднимается у неё за спиной Вадим – и тогда она замирала от ужаса, вслушиваясь в солнечную тишину. Она не оборачивалась – не смела, не решалась, а ещё это было очень больно. Ей ещё много лет назад очень хорошо объяснили, что она не должна смотреть.       Деревянная планка сломалась с сухим хрустом. Клэр завалилась на левый бок, и колючая боль взорвалась в том месте, на которое она упала, но она всё равно просто свернулась клубочком и разрыдалась от облегчения, а потом закричала. Не оттого, что надеялась на чью-то помощь. Оттого, что внутри у неё всё рвалось от боли, и ей хотелось кричать, кричать, кричать.       Ну почему, отчего её Серёжа не слышит этого страшного крика?       Она не знала, сколько пролежала так: время перестало для неё существовать. Когда она наконец смогла приподнять голову, то увидела, как поднимается и опускается грудь лежавшего возле стола Вадима. Ещё она увидела красное возле его головы.       Клэр сползла с кровати, больно ударившись коленом. Она могла опираться только на правую руку, и поэтому у неё не получалось быстро ползти, но она всё-таки добралась, дотянулась до ручки двери. Повернула, почти выпала в коридор. Теперь она ползла спиной, не отводя глаз от Вадима. Потом, правда, всё-таки пришлось отвести – это чтобы стащить с низенького столика, стоявшего в конце коридора, светло-серый телефонный аппарат.       – Пожалуйста... Господи, пожалуйста...       Она едва не задохнулась, когда поднесла к уху трубку и услышала гудки. Потом поползла обратно в комнату, вцепившись в неё и волоча за собой по полу на растянувшемся проводе телефонный аппарат. Она села, тяжело привалившись спиной к стоявшей между кроватью и дверью тумбочке, подтянула к себе телефон и, прижав трубку к плечу, стала набирать номер Сергея. Висевшие на запястье наручники очень мешали, но она смогла.       – Серёжа...       – Клэр? Нет, это... Подожди!       Она почти не расслышала за собственными рыданиями перепуганный голос Андрея. Сейчас она могла услышать только своего Серёжу. Только его голос, обещавший ей избавление от этой страшной боли.       – Клэр!       Она сразу узнала его, потому что никто не произносил её имя так, словно в каждом его звуке была растворена капля золотого солнца.       – Серёжа...       С такой болью, с таким отчаянием, от которого рвётся всё внутри. Она ведь правда думала, что никогда больше его не услышит.       – Клэр, что с тобой? Где ты?       – Серёжа, пожалуйста, прости меня! Я не хотела... я...       – Клэр, прошу тебя… Просто скажи, где ты!       – Я не... не знаю. Он привёз меня... куда-то.       – Где он сейчас? Тебе удалось от него сбежать?       – Нет. – Совсем как тогда. – Я его ударила, и он теперь... лежит.       – Он без сознания?       – Да... нет... наверное.       – Ты ранена?       – Я... не знаю.       Клэр снова беспомощно разрыдалась. В трубке что-то щёлкнуло, и она услышала вдруг голос доктора.       – Клэр, послушай меня: ты видишь у себя кровь?       – Д... да. – Она горестно всхлипнула. – Он меня… бил.       На том конце послышался звук удара.       – Серёжа, ради бога! Просто... сядь! Андрей, воды ему налей!       Что-то звякнуло, а потом со звоном разбилось.       – Что он с тобой сделал?       В голосе Сергея было столько боли, что у неё перехватило дыхание.       – Он меня... бил, – беспомощно повторила она. – В живот, и ещё лицом о стену ударил. И с рукой что-то сделал, я ею теперь не могу пошевелить.       На том конце напряжённо молчали, и это молчание выламывало ей рёбра.       – Он... он пытался, но я смогла его ударить, – спотыкаясь на каждом слове, проговорила Клэр.       – Изнасиловать или убить? – очень спокойно спросил вдруг Сергей.       Это только Клэр умела услышать в его голосе так пугавшие её всегда мертвенно-холодные нотки.       – И... изнасиловать.       Она не поняла, что сказал Сергей, но почувствовала по его тону, что это были такие слова, которые он раньше никогда при ней не произносил.       – Ты видела у него оружие?       Клэр слышала тяжёлое, прерывистое дыхание Сергея, и ей так хотелось теперь же, вот прямо сейчас, всё-всё ему объяснить – но этого было нельзя. Она теперь должна отвечать на его вопросы и молиться, чтобы он смог её простить.       – Н... нет.       Её голос всё так же дрожал, и очень мешал застрявший в горле горький колючий комок.       – Ты можешь подойти ближе и проверить?       – Нет... нет, я не могу!       – Ты не можешь встать?       – Мне страшно...       Она жалобно всхлипнула.       – Клэр, пожалуйста, – помолчав немного, настойчиво попросил Сергей.       – Ладно... хорошо.       Её всю трясло, когда она положила на пол трубку и неловко поползла в сторону Вадима. Она откинула в стороны полы его пиджака, замирая на каждом движении и пытаясь угадать, не приходит ли он уже в себя. Она снова всхлипнула, увидев во внутреннем кармане белые птичьи крылья писем, которые он отказался ей отдавать. Вытащила их, прижала к груди и неловко отползла обратно, опираясь на колени и правый локоть.       – У него нет кобуры.       – Может, в машине оставил? – неуверенно предположил на том конце Андрей.       – Ладно... Ты знаешь, где ты? Куда он тебя привёз?       – Я не… не в Припяти. Мы выехали из города, мимо станции, а потом… не знаю. Здесь забор, дом отдыха, и нет больше никого.       – Дом отдыха?       – Да. Я узнала слова, они на табличке у входа были.       – Может, это «Лесной»? – Голос Андрея послышался одновременно с шуршанием бумаги. Клэр подумала, что он, наверное, разворачивает карту. – У них в конце мая один из корпусов сгорел, и его закрыли до конца лета. Клэр, там были деревья нарисованы где-нибудь у ворот?       – Да... кажется... Нет, точно!       – Ты в том корпусе, что прямо на площади стоит? Светло-зелёный, два этажа?       – Да.       – А номер?       – Это... это когда отец убил маму.       Её голос сорвался, и она снова заплакала.       – Что? Я не...       – Двадцать девять, – спокойно проговорил Сергей своим омертвевшим голосом.       Клэр казалось, что она слышит, как рвётся всё у него внутри.       – Клэр, послушай, мы с Андреем уже едем.       – Нет, Серёжа, пожалуйста, не уходи!       – Ты ведь понимаешь, что я не могу. Мы скоро приедем, здесь минут пятнадцать всего. Валера всё время будет с тобой, он тебе поможет. Тебе сейчас нужно будет связать ему руки и остановить у себя кровь. Сможешь сделать это для меня?       – Да, хорошо... – Господи, она бы сейчас согласилась на что угодно! – Серёжа, прости меня, пожалуйста! – снова взмолилась она.       – Я приду за тобой.

***

      Сергей с такой скоростью распахнул дверь и выбежал в коридор, что едва не сбил с ног стоявшего за ней человека.       – Вы кто? – резко бросил он. Сергей и заметил-то его только потому, что тот стоял у него на пути. Внутри у него всё так рвалось от боли и гнева, что он не видел, не хотел видеть никого и ничего вокруг.       – Алексей. Майор Озеров.       Лет тридцать, чёрные вьющиеся волосы, тёплые, очень спокойные голубые глаза. Черты лица мягкие, и похож он был скорее на писателя или художника, чем на офицера КГБ. Сергей, правда, тоже обычно не очень-то был похож. Только не сейчас.       – Меня Катерина попросила зайти, – прибавил наконец Алексей, видя лишь непонимание в глазах Сергея. – Вам нужна помощь?       – Да, – быстро ответил тот. Запнулся, прикрыл на мгновение глаза, устало потёр висок. – Нет. Спасибо, но вам лучше в это не вмешиваться. Это...       – Не «лучше».       Сергей удивлённо взглянул на него. Лицо Алексея оставалось всё таким же спокойным, и спокойная решимость была в его тёплых глазах.       – Я знаю, что вы сделали для Катерины. Я могу вам помочь?       Наверное, есть всё-таки в мире справедливость, и подаренное кому-то тепло однажды непременно вернётся.       – Да. Только... скорее.       Сергей не мог избавиться от чувства, что самое страшное ещё только должно случиться.

***

      – Ты хорошо затянула ремень?       – Я... я ведь только одной рукой могу. Я старалась, – чуть не плача, оправдывалась в серую телефонную трубку Клэр.       – Хорошо, ласточка, ты только не бойся, – мягко проговорил Валерий Степанович. – Серёжа уже едет, всё будет хорошо.       – Не будет... – простонала Клэр. – Вы просто не знаете, что он говорил!       – Не верь ему, Клэр. Серёже верь.       Она кусала губы, глядя на лежавшего в двух шагах от неё Вадима. Ей с огромным трудом удалось перевернуть его, вытащить у него ремень и стянуть ему за спиной руки. Она правда очень старалась затянуть его потуже, но ей было так больно, и она теперь боялась, что этого было мало.       – Там есть полотенце или хотя бы салфетка?       – Нет... Здесь совсем ничего нет. Только матрас на кровати.       – А у тебя с собой нет платка?       – Нет. У Серёжи есть.       У Серёжи всегда было всё, чтобы ей помочь. А она подвела его так страшно.       – Сильно кровь идёт?       – Сейчас будет ещё сильнее.       Клэр почувствовала, как внутри у неё что-то лопнуло с сухим треском, и подумала, что доктор, наверное, тоже это услышал.       – Клэр, что? Он в себя пришёл?       – С кем ты там разговариваешь? Со своим капитаном? Это хорошо. Ты только трубку не вешай. Хочу, чтобы он слышал, как ты будешь визжать.       Она молчала, смотрела, как он отталкивается плечом от пола, садится, и не могла оторвать от него взгляда. Доктор что-то спрашивал из серой телефонной трубки, а она всё смотрела, как ловко, как легко Вадим высвобождает стянутые за спиной руки.       – Неужели ты думала, что справишься со мной? Ты тогда не просто дура, а сумасшедшая, как твой папаша. Он правда порубил твою мать топором, как кусок мяса? – Вадим коротко хохотнул и перекинул руки вперёд. Чуть повёл плечами и принялся демонстративно потирать затёкшие запястья. – Обещаю, я буду с тобой... поласковей.       Он нарочито медленно вытащил из заднего кармана, который она и не подумала проверить, большой выкидной нож. Клэр зачарованно смотрела на солнечные блики, отскочившие от выпущенного на свободу лезвия.       – Клэр, уходи оттуда! Беги, сейчас!       Голос доктора наконец-то прорвался в её оглушённое молчание, и она уронила трубку, схватилась за дверной косяк, быстро поднялась на непослушные, негнущиеся ноги и бросилась в коридор. Вадим нагнал её в два прыжка, схватил сзади за воротник, развернул к себе, а потом толкнул к стене, больно ударив спиной. Прижал лезвие ножа к беззащитно открытой шее. Долго смотрел на неё – с такой жгучей ненавистью, какой она не видела никогда в жизни, а потом одним резким движением рванул на ней кофту.       Пуговицы разлетелись по паркету с глухим перестуком.       – А, так ты всё-таки девчонка, – насмешливо протянул Вадим и больно сжал её грудь. Его прикосновение даже через тонкий слой ткани было таким отвратительным, что к горлу сразу подкатила тошнота. – А то я уж было засомневался.       Клэр плохо понимала – нет, совсем не понимала, – что делает. Она чувствовала лезвие ножа у себя на горле, но в это мгновение ей почему-то не было страшно, только очень противно и стыдно, и она снова извернулась, ударила Вадима коленом в живот, оттолкнула от себя и бросилась бежать.       Она точно так же бежала тогда по пустым коридорам – голая, изнасилованная, измученная, – и злой смех бежал следом за ней, злые руки хватали её – её ли? – тело, и раскалённые железные прутья рвали её изнутри. Снова и снова. Она до сих пор не знала, сколько раз.       Уже на лестнице она споткнулась. Упала, в последний момент успев вцепиться в перила – они были слева, правой рукой было так неудобно, – но всё-таки ударилась коленом о край ступеньки. Неуклюже поднялась и побежала дальше, вниз, хромая и припадая на одну ногу.       Она ударилась грудью о запертую дверь: стекло было холодным и толстым, и солнечная свобода, полная шелеста зелёной листвы, только казалась такой обманчиво близкой. Клэр колотила по нему правой рукой и всё наваливалась на это стекло, неприятно холодившее живот и грудь, хотя и знала, что это бесполезно.       В этом не было никакого смысла. И – уж точно – никакой надежды.       – Вот, собственно, и всё, – деловито объявил Вадим, спустившись с нижней ступени. Он небрежно поигрывал ножом, глядя на беспомощно прижимавшуюся спиной к стеклу Клэр. – Я думал, ты уже поняла. Я всегда получаю то, что хочу. Рано или поздно. Так или иначе.       – Её ты не получил, – тихо и горько проронила Клэр, удивляясь тому, что у неё ещё остался голос.       – А ты смелая, да? – деланно восхитился Вадим. – Хотя... нет. Просто очень тупая. Не понимаешь, да? Я её тогда уже не хотел. Я хотел только отомстить. Забрать у них то, что они отняли у меня – и это очень даже получилось. Разве нет? Что, не взвоет твой капитан, когда узнает? А она... она перестала для меня существовать, когда я узнал, что она стала его подстилкой. Могла бы стать моей женой, а стала его шлюхой. Я тогда понял, что, если уж она... Значит, вы все – шлюхи. Все до одной.       Он подошёл ближе и снова приставил нож к её горлу. Клэр не могла даже двинуться с места: потерять надежду во второй раз оказалось ещё страшнее. Вынести этого она уже не могла. Что-то сломалось, лопнуло у неё внутри.       – Что, прибрала уже письма? – Вадим коротко усмехнулся, когда она прижала руку к правому карману джинсов. – Да ладно, ладно, оставь. Мы с тобой сейчас рассчитаемся, а ты обязательно их ему покажи. И фотографии – тоже. Пусть в рамочки вставит, повесит на стену и скулит каждый раз, как видит.       Это было очень жестоко. А ещё это было правдой.       – Знаешь... будем считать, что ты добилась успеха. Я... удивлён, да. И мне... нравится.       Вадим навалился на неё, прижал к двери, и она зажмурилась, задохнулась от отвращения, когда в живот ей упёрлось твёрдое.       – Ты только пойми сейчас хорошенько, что это твой последний шанс сделать всё как надо. Если ты надеешься, что он приедет и меня остановит – то это ты зря. Мне даже будет приятно сделать это у него на глазах. Но, если не хочешь ранить его нежную душу, советую поторопиться. Давай продолжай.       Клэр стояла, не шевелясь, почти не дыша, не понимая, почему она ещё не умерла.       – Расстёгивай.       Она всё ещё чувствовала твёрдое, и он снова больно сжал ей грудь. Лезвие ножа почему-то казалось обжигающе горячим. Наверное, он уже проткнул ей кожу, и это кровь текла по её шее. Она уже не чувствовала и боли.       – Пуговицы тоже.       Клэр выпустила из дрожащих пальцев расстёгнутый ремень. Одна пуговица. Вторая. Вот теперь уже правда всё.       – Теперь на колени.       Она медленно-медленно опустилась на пол. Сердце словно билось через раз, рвалось из груди.       – На меня смотри. – Он снова вцепился ей в волосы, заставляя поднять голову. – Что кривишься? Как будто ты ещё на что-то годишься, кроме этого. – Он ещё чуть помедлил, упиваясь собственным торжеством. – Чёрт с тобой. Давай ложись. Лицом вниз. Тошнит уже от твоей зарёванной морды.       Клэр неловко опустилась на правый локоть и уже собиралась лечь, но Вадим решил ей помочь и заботливо пнул между лопаток. Она упала, уткнувшись лицом в бордовый ковролин.       – Ноги раздвинь. Давай, как ты умеешь. Давай!       На сей раз кулаком в поясницу. Клэр уже ничего не чувствовала. Просто сделала, как он хотел. Она помнила, как это было раньше, когда она повторяла себе, что это не может длиться бесконечно. Это всегда заканчивалось. Хорошо, когда быстро. Иногда было мучительно долго – но заканчивалось даже тогда. Вадиму, конечно, нравилось, она теперь снова могла это чувствовать, но он не сможет выражать свой восторг вечно. Он закончит, и она тогда наконец сможет просто умереть.       Она сначала не поняла, почему он начал стаскивать с неё джинсы с таким странным звуком, похожим на визг шин. Потом услышала голоса. Оторвала лицо от пыльного ковролина и увидела что-то очень страшное.       Увидела, какие были глаза у её Серёжи, когда он смотрел на неё сквозь холодное толстое стекло, на котором остались следы её крови.       – Как... неловко вышло! – Вадим коротко хохотнул, но она услышала в его голосе злобу. Он снова схватил её за волосы и потянул наверх. – Давай поднимайся!       Сергея уже не было за дверью: только Андрей и ещё один мужчина с тёмными волосами и растерянным лицом. Сергей выскочил вдруг откуда-то справа и со всей силы ударил огнетушителем по дверному стеклу.       Оглушительный звон прокатился по пустому вестибюлю. Сергей целился в Вадима из пистолета, но тот закрывался Клэр как щитом, прижимая окровавленный нож к её горлу. Она всё ещё чувствовала, как твёрдое упирается ей в бок. Вадиму по-прежнему нравилось.       – Только дёрнись, и я перережу ей глотку. Или, может, хочешь послушать, как она визжит? У неё славно выходит, это правда. Каждой шлюхе бы такой голосок.       – Нож опусти.       – А то что?       – Нас трое, ты – один. Как думаешь, что?       У Сергея был очень спокойный и очень холодный голос, но Клэр даже по движению его ресниц могла почувствовать, как вращается у него внутри мясорубка, превращая в кровавое месиво горячую живую плоть.       – У... Страшно-то как. Не иначе, убьёте?       – Не думай, что меня сейчас останавливает хоть что-то, кроме отсутствия гарантии, что я с первого выстрела вышибу тебе мозги, и ты сдохнешь.       – Смелый ты, где не надо, капитан. Как со своими воевать. Как девчонок под себя укладывать. А вот когда один раз от тебя смелость была нужна, ты так из кустов и не вылез.       – Я... не понимаю, о чём ты.       Клэр видела, как дрогнули его ресницы, его руки. Слышала, как дрогнул голос. Она ненавидела себя за то, что понимала. Не понимала слов, которыми они говорили, но понимала, о чём.       – Из-за этого умер кое-кто, кто мог бы сейчас жить. Кто-то, кто тебе верил – гораздо больше, чем ты заслуживаешь.       – Что?.. Кто? – В глазах Сергея уже явственно проступило болезненное непонимание.       – Серёжа, ну что ты его слушаешь? – не выдержал Андрей. – Он...       – Заткнись! – рявкнул Вадим. Клэр вздрогнула всем телом. Если бы он не держал её сейчас, она бы уже осела на пол. – Ты... такой же, как он. Всё только говорите красивые слова!       – Отпусти её, – приказным тоном потребовал Сергей. – Сейчас.       – Дай подумаю... – Вадим нарочито помедлил. – Нет.       Это слово Клэр поняла.       – Тогда убей меня, – глухо проронила она, не глядя на Сергея, глядя мимо, сквозь. – Давай, убей! – Она быстро обхватила запястье Вадима с внутренней стороны и прижала его руку ещё сильнее к своей шее. Кровь побежала быстрее, стекая под разорванную кофту.       – Не дёргайся, тварь, – прошипел ей на ухо Вадим.       В это мгновение дёрнулся Сергей, Вадим отвлёкся на него, и этого было достаточно: Клэр оттолкнула от себя его руку и ударила его каблуком под правое колено. Потом быстро пригнулась и упала на пол, сжавшись, из последних сил пытаясь исчезнуть. Андрей был к ней ближе всех: быстро опустив оружие, он бросился к Клэр, и она тихонько всхлипнула, почувствовав, как он подхватил, обхватил её и привлёк к себе. Беспомощно уткнулась лбом ему в плечо, вцепилась в рукав. Ей почему-то очень страшно было сейчас смотреть на Сергея.       – Не двигаться. Нож положи.       Сергей не повышал голоса, но тот всё равно казался очень громким в этом пустом вестибюле. Клэр наконец решилась поднять голову. Она напряжённо смотрела за тем, как Сергей медленно подходит к Вадиму, целясь в него из пистолета, а Вадим так же медленно опускает руку с ножом. Смотрит на Сергея и улыбается.       – Она очень мучилась.       – Кто?       – Узнаешь.       Что-то снова дрогнуло у него внутри, и тогда Сергей сделал ошибку: не остановился вовремя, подошёл на шаг ближе, чем нужно. Вадим, делавший вид, что собирается положить нож на пол, пригнулся чуть влево, уходя с линии огня, и одновременно с этим вскинул руку и полоснул Сергея по правому предплечью.       – Серёжа!       Клэр ничего больше не видела, ничего не слышала. Вскочила, вырвавшись из рук Андрея.       – Нет, стой... Отойди!       Алексей только успел прицелиться, как Клэр загородила Вадима от него, кинувшись к Сергею. Она набросилась на Вадима сзади, обхватив его за шею правой рукой. Не отпустила, даже когда он полоснул её по тыльной стороне ладони. Сергей ударил его в солнечное сплетение, а потом – по голове. Вадим осел на пол. Рядом упали окровавленный нож и обессиленная Клэр.       – Всё... всё, маленькая, иди ко мне.       Она не могла сдержаться, не могла ничего с собой сделать, и горячие горькие слёзы снова потекли по её щекам, как только она почувствовала прикосновение Сергея. Он обхватил её, оттащил в сторону, в тёплый, светлый кружок солнца, и обнял, прижал к себе. Она тоже обняла его шею – и почувствовала вдруг что-то горячее под своей рукой.       – Серёжа... кровь, – растерянно проронила она.       Он чуть отстранился и тоже коснулся своей шеи.       – Господи... Да как же это... – Андрей присел возле них, оттянул осторожно воротник его рубашки. – Кажется, неглубокий, просто кожа рассечена. Я сейчас аптечку из машины принесу.       Клэр вздрогнула, услышав щелчок наручников.       – Это муж Катерины. Алексей, – тихо проговорил Сергей, заметив её взгляд.       Алексей и Андрей взяли под руки бесчувственного Вадима и потащили его на улицу. Клэр не видела, как они заталкивали его в машину, но, судя по звукам, они не слишком с ним церемонились.       – Давай... вот так. – Сергей бережно обернул платком её разрезанную руку. Снял с неё наручник и легко поцеловал её запястье. – Тебе очень больно?       – Это... неважно. – Она правда не думала об этом, только смотрела на красную кровь на его белой рубашке. – Надо... надо что-то сделать... она... вытечет...       Подавшись вперёд, Клэр обхватила его шею, зажала перевязанной рукой порез на и снова расплакалась ему в плечо.       – Серёжа, прости меня, пожалуйста... Я тебя умоляю, прости!       Он не понимал. Он уже совсем ничего не понимал. Только чувствовал, как рвётся всё внутри, когда видел её разбитое, заплаканное лицо, разорванную кофту, разрезанную руку. Это ведь всё из-за него, только из-за него.       Она очень мучилась.       – Кто?       – Что? – Клэр отстранилась от него, испуганно заглянула ему в глаза.       – Нет... ничего, неважно. Андрей, ради бога, скорее!       Андрей принёс из машины плед и аптечку. Укутал Клэр – она сразу спряталась, – и принялся торопливо рвать упаковку с чистыми бинтами.       Крови всё равно было очень много. В тот день она была повсюду.       – Может, лучше я за руль сяду?       – Андрюш, нет. Клэр я с ним сзади не посажу. А если сам сяду... ты знаешь, что будет.       Андрей только покачал головой, но ничего больше не сказал. Помог довести Клэр до машины, усадить её на переднее сиденье и застегнуть ремень. Потом сел назад, за водительским сиденьем, рядом с Вадимом. С другой стороны сидел Алексей.       – Всего пятнадцать минут, Клэр. Я постараюсь за десять.

***

      Они выехали через ворота, на которых всё ещё висела цепь с отстреленным замком. На повороте над дорогой взметнулась пыль. Клэр теперь могла смотреть по сторонам и видела, что справа тянутся до самого горизонта зелёные луга, и на них виднеются где-то вдалеке бело-рыжие пятнышки пасущихся коровок. Слева были только деревья. На обочине стояло несколько грузовиков.       Впереди на дороге виднелись выбоины: Сергей даже не притормаживал по пути сюда и не собирался делать этого теперь. Машину тряхнуло, Андрей отвлёкся всего на мгновение, схватившись за ручку на дверце, и Вадим – никто не заметил, как, когда он пришёл в себя, – ударил его локтем под рёбра. Рванулся вперёд и влево, точно змея, и накинул цепочку наручников на шею Сергея.       Клэр закричала и попыталась дотянуться до него правой рукой, но ей мешал застёгнутый ремень. Андрей хотел оттолкнуть Вадима в сторону, Алексей тянул его назад, но от этого цепочка ещё сильнее сжала горло Сергея. Он безотчётно вывернул руль влево, и машину вынесло на обочину. В воздух поднялся песок и клубы пыли, и вокруг совсем ничего не стало видно. Вадима качнуло вперёд, цепочка ослабла на мгновение, и Сергей, наклонившись вправо, скинул её с себя. Ударил по тормозам.       Раздался звон стекла и придушенный хрип. Машина остановилась, и вдруг стало очень тихо.       Сергей тяжело дышал, держась за шею и молча глядя на кусок арматуры, воткнувшийся в машину через пробитое лобовое стекло сантиметрах в двух от его лица. Потом он посмотрел на Клэр: она тоже молчала, но дрожала всем телом и глядела на него с таким ужасом, словно этот прут торчал из его головы.       – Цел?       Сергей обернулся к Андрею так резко, что всё поплыло перед глазами.       – Н... наверное.       – А ты?       – Кажется, жив, – не очень уверенно отозвался Алексей. – В отличие от него.       Арматура проткнула сидевшего посередине Вадима как раз там, где у каждого человека должно было находиться сердце. Сергей не знал, что было там у него, но из раны на груди вытекала густая тёмная кровь.       – Пульс есть?       Андрей покачал головой.       – Всё, выходим.       Клэр так и не проронила ни слова – даже когда увидела мёртвого Вадима. Когда Сергей открыл дверцу с её стороны, отстегнул ремень, помог ей выбраться из машины. Песок и пыль уже осели, и она теперь видела, что они остановились возле недостроенного здания. Повсюду были большие бетонные блоки и куски арматуры. Чуть поодаль валялся на земле покорёженный знак «Осторожно, опасность!»       Сергей бережно придерживал её левую руку. Андрей – правый локоть. Они вышли обратно на обочину дороги и помогли ей сесть на лежавший чуть поодаль ствол упавшего дерева.       – Рация не работает. – Алексей вышел к дороге следом за ними. – Сколько до ближайшего посёлка?       – Не знаю. – Сергей коснулся повязки на шее и болезненно поморщился при виде оставшейся на руке крови. – Кто-нибудь карту взял?       – Нет. Ты же сказал, что запомнил дорогу, – растерянно и виновато проговорил Андрей.       – Значит, будем ждать.       – Там грузовики были...       – Угнать предлагаешь?       Сергей с усталым вздохом взглянул на Андрея, но тот только растерянно пожал плечами. Никто больше не знал, что делать.       – Как ты, родная?       Клэр не подняла глаз на Сергея, даже когда он присел перед ней и мягко обхватил руками её лицо. Она просто сидела, прижав к губам перевязанную руку и чуть заметно покачивалась вперёд-назад.       – Теперь все узнают, – почти беззвучно прошептала она.       – Что?       – Теперь все узнают.       – Клэр, пожалуйста, не думай об этом сейчас!       – Потом будет поздно. Потом все умрут.       – Это он тебе так сказал? – На лице Сергея явственно проступило отвращение. – Он мёртв, Клэр. Слышишь?       Она подняла наконец на него невидящие глаза.       – Это я во всём виновата.       – Нет. И... правда, давай, не будем об этом теперь? Лучше мы с Андреем попробуем вправить тебе плечо. Потерпишь немножко?       Клэр ничего не ответила и просто стала смотреть куда-то в сторону. Сергей мягко, но крепко обхватил её, а Андрей осторожно взял её левую руку и потянул назад и вниз. Клэр коротко вскрикнула от обжигающей боли, и по щекам её снова потекли слёзы – она не знала, что у неё ещё остались, – но она вдруг поняла, что снова может шевелить второй рукой. Сергей обнял её и ласково погладил больное плечо. От этого сразу стало теплее.       – Можно... попить? – жалобно попросила Клэр, кутаясь в разорванную кофту.       – Прости, родная, у меня нет. Мы так спешили, что не взяли ничего. Потерпишь ещё немного?       Она молча кивнула, чувствуя руки Сергея вокруг своего измученного, избитого тела. Она знала, что теперь ей уже осталось недолго терпеть.       Всё внутри неё сжалось, и сжалась она сама, когда слева, пока ещё в отдалении, послышался рокот мотора, шуршание шин. Вишнёвая машина – Клэр раньше видела её возле отделения, – остановилась на обочине рядом с ними. Сразу захлопали дверцы, и из неё выбежали Виктор, Мария и доктор Данилов.       – Живы? Целы?       – Не все.       Валерий Степанович непонимающе взглянул на Андрея, а потом – туда, куда тот указал. Увидел разбитую машину, почти уткнувшуюся носом в бетонную стену. Из заднего стекла торчал кусок арматуры, и с него капали тяжёлые красные капли.       – Понятно, – коротко ответил доктор и повернулся к остальным. – Кого первым смотреть?       Сергей неохотно выпустил Клэр из своих рук.       – Мы с Андреем плечо вправили и порезы на шее и на руке перевязали, но ей всё равно надо скорее в больницу.       Клэр покачала головой и проронила тихое «не надо», но этого никто не расслышал.       – А у тебя что?       – Меня тоже ножом по руке и шее. Ещё придушить пытался, но не вышло.       – Клэр!       Мария наконец протолкнулась к своей подруге и почти упала перед ней на колени. Схватила её холодные руки, в ужасе глядя на разбитое лицо и разорванную одежду.       – Господи, что же он с тобой сделал?!       – Я сама виновата, – безжизненным голосом отозвалась Клэр, по-прежнему глядя куда-то в сторону. Было очень тепло, почти жарко, и солнце светило так ярко, и воздух звенел от стрёкота луговых кузнечиков, но вокруг и внутри неё стояла мёртвая тишина.       – Нет... нет, это неправда. – У Марии дрожали голос и руки, которыми она торопливо застёгивала ремень Клэр. – Это он виноват, но теперь его нет.       – Теперь все узнают.       – Да нет же! Никто не скажет, а он мёртв!       – Теперь все узнают.       Сергей молча смотрел на неё, пока доктор пытался остановить у него кровь. Он почти не чувствовал саднящей боли от порезов. Чувствовал только, как что-то чёрное и страшное поднимается внутри. У него. У его Клэр.       – Смотри, кого я тебе привезла! – Мария вытащила из-за пазухи старенького, совсем вытершегося коричневого кролика, который когда-то, наверное, действительно выглядел плюшевым. – Помнишь его? Я его все эти годы берегла, потому что очень хотела найти тебя и отдать. Мне было очень плохо, когда ты мне его дала, а теперь ты возьми его. Пожалуйста, возьми!       Клэр чувствовала что-то очень странное внутри себя, когда её дрожащие пальцы коснулись вытершейся шёрстки. Глазки-бусинки как будто бы поблёкли за эти долгие четырнадцать, почти пятнадцать лет, но ушки были всё такими же мягкими. Она раньше любила их гладить, когда ложилась спать. Ей тогда ещё не снились евшие её заживо крысы.       – Виктор вызвал подмогу по рации. Подождёшь здесь с ним, пока они не приедут?       Андрей кивнул.       – Ты только Алексея за руль пусти. Себя-то пожалей хоть немного.       – Да... конечно. – Сергей горько усмехнулся. – Когда с этим начнут разбираться, меня уже никто не станет жалеть.       Клэр была совсем рядом и слышала их голоса, хотя и не понимала слов. Но ей не нужно было понимать. Она уже всё знала. Она уже всё решила.       – Серёжа...       Она неловко поднялась со ствола дерева – Мария поддержала её под локоть, – и подошла к Сергею. Она придерживала одной рукой разорванную кофту, но ей было уже совсем всё равно, и поэтому она – вот так, при всех, – ласково коснулась его лица.       – Всё будет хорошо, Серёжа.       Уголки её губ дрогнули в улыбке, полной какого-то странного болезненного тепла. Так, наверное, улыбаются смертельно больные, зная, как недолго им осталось жить на этой земле. У Сергея сейчас была такая же. Она прижалась к нему всем своим дрожащим, измученным телом. Обняла, забравшись к нему под пиджак и чувствуя сквозь тонкую ткань рубашки его родное тепло.       – Я очень тебя люблю, Серёжа.       Она обняла его крепче, и он обнял её в ответ, потому что здесь, сейчас уже было совсем не важно, что кто-то смотрит. Он не заметил, как она расстегнула его кобуру.       – Я знаю, родная. Я тоже тебя люблю.       Навсегда и на веки вечные.       – Прости меня, пожалуйста… – тихо-тихо проронила Клэр. Потом одним резким движением отстранилась от него, сделала шаг назад и приставила его пистолет к своему подбородку.       Она никогда не видела, чтобы сразу пять человек смотрели на неё с таким изумлением и ужасом. Ещё был шестой – её Серёжа, – но в человеческом языке нет таких слов, которыми можно было бы рассказать о том, что было в его глазах.       – Не подходите! Никто! – Клэр выкрикнула это очень резко, но голос её всё равно дрожал. Она по-прежнему держала в левой руке старенького плюшевого кролика, беспомощно свесившего мягкие ушки.       От этого на неё почему-то было особенно страшно смотреть.       – Клэр, пожалуйста...       Сергей сделал всего полшага. Она отошла назад на два, следя за тем, чтобы никто не оказался у неё за спиной.       – Он сказал, что вы все из-за меня умрёте. Что тебя осудят за измену и расстреляют, и все твои друзья… тоже... Андрей, Наташа, Валерий Степанович... Катерина... Он сказал, что её не пожалеют даже ради ребёнка. И… тебя. – Она бросила короткий взгляд на стоявшего за спиной Сергея Алексея. – Всех... всех. Только родители твои... умрут сами, когда всё... случится. Он так сказал.       – Клэр, его больше нет. Его нет, понимаешь? Он умер, он уже ничего не может сказать или сделать!       – Он сказал... если не он, придут другие. Они всё равно... узнают.       Голос Клэр срывался, она то запиналась, то всхлипывала, и дрожала её тонкая белая рука, сжимавшая рукоять пистолета. Дрожал лежавший на спусковом крючке палец. Дрожали ресницы Сергея.       Он не помнил, слышал ли он щелчок предохранителя.       – Они не тронут оф... офицера, если не будет доказательств. А меня... Они меня будут пытать, Серёжа. Он сказал, что они сумеют меня... заставить. Ты ведь... ты знаешь, что меня можно сломать. Меня уже ломали. Я очень тебя люблю, Серёжа, но я боюсь, что я им тогда скажу что-то такое, за что тебя потом убьют.       – Клэр, пожалуйста, не надо.       Его голос звучал очень спокойно, и только сердце билось через раз птицей с поломанными крыльями. Это было слишком немыслимо, слишком страшно, чтобы он мог это осознать. Он всё пытался найти что-то такое, от чего сразу стало бы ясно, что всё это неправда.       Это ведь не могло быть правдой, что она собиралась убить себя прямо у него на глазах, в этот полный солнечного золота июльский день. В деревьях у обочины пели птицы, и где-то далеко бежал табун лошадей, и стук их копыт был похож на биение сердца в глубине земли.       – Ты теперь не веришь, что я смогу тебя защитить? Да, всё это случилось с тобой из-за меня, и я виноват, и ты можешь никогда меня за это не прощать – но только не... не так.       – Ты... не виноват, Серёжа. – Она думала о письмах у себя в кармане. Она теперь жалела, что взяла их с собой. Он ведь найдёт их потом. – Я сама пошла с ним. Всё как... тогда.       – Клэр, послушай... Всё можно исправить, кроме смерти!       – Да. – Она вымученно улыбнулась, чувствуя, как металлическое дуло холодит ей шею. Она знала, что сейчас ей будет очень больно. – Я очень хочу, чтобы ты жил. Прости, Серёжа.       – Нет... Нет!       Сергей и Мария закричали одновременно, и поэтому никто не услышал сухого холостого щелчка.       Осечка.       Клэр прерывисто выдохнула: она не могла понять в первое мгновение, жива ли она или уже умерла, а потом увидела страшные, такие страшные глаза своего Серёжи, и перестала дышать, её сердце перестало биться, палец дрожал на спусковом крючке, она видела в его глазах, что он думает, будто она будет нажимать на него снова и снова, до тех пор, пока не раздастся выстрел, пока её кровь не брызнет на дорогу, пока она не упадёт, она будет падать, падать, падать, и сгоревшие опрокинутые звёзды будут падать ей навстречу из непроглядной темноты.       Алексей выбежал из-за плеча Сергея, схватил её одеревеневшую руку и опустил одним резким движением. Вырвал у неё пистолет. Все смотрели только на неё, а она – на Сергея, и он не подходил к ней, даже не пытался сдвинуться с места и подойти, он только смотрел, смотрел, смотрел, и впервые от его взгляда ей хотелось просто лечь в эту пыль и умереть.       – Всё... пойдём.       Она всё прижимала к груди разорванную кофту и не отводила взгляда от Сергея – даже когда Алексей осторожно взял её за плечи и повёл к машине Виктора. Она всё никак не могла поверить. Осознать.       – Се... Серёжа!       Она было дёрнулась, чтобы подбежать к нему, но Алексей мягко её удержал. Сергей не подошёл сам. Только... отвернулся.       Тогда она поняла, что совершила ту страшную ошибку, о которой ей говорила Мария. Она думала, что делает это ради него. Он думал, что она хотела его предать.       Бросить.       Клэр часто и неглубоко дышала, когда Алексей усадил её на заднее сиденье. Сам сел за руль. Валерий Степанович – рядом.       Все молчали. Никто не знал, что теперь ещё можно сказать.       – Мария, садись, пожалуйста.       Клэр прижимала к груди разорванную кофту и старенького кролика. Слушала льдинки и спрятанную глубоко-глубоко боль в голосе Серёжи, который почему-то не казался больше её. Она, наверное, потеряла право так думать о нём, когда решила выстрелить себе в голову, а попала ему прямо в сердце.       – А... – растерянно проронила Мария.       Наверное, у него и теперь ещё были те страшные бездонные глаза, потому что больше она ничего не сказала, забралась в машину и села рядом с Клэр. Сергей сел последним и захлопнул дверцу.       Они молчали.       Клэр не думала, что ещё увидит когда-нибудь белую стелу у въезда в Припять, но теперь не чувствовала ни радости, ни облегчения. Только думала о том, что Сергей уже никогда не сфотографируется здесь с ней, хотя и обещал. Она ведь тоже обещала, что всегда будет рядом. Теперь он знал, что это была только ложь. Она ещё сама не могла этого понять, но он, конечно, понимал.       – Я пойду вперёд и найду врача, – коротко проговорил Сергей, когда Алексей остановил машину возле больницы. Вышел, так и не взглянув на Клэр, и пошёл прочь.       – Господи, что ты делаешь? Не надо, пожалуйста!       Мария схватила её за руку, в ужасе глядя на четыре длинные царапины, оставшиеся на правой щеке Клэр. Она не могла представить, насколько сильно нужно ненавидеть себя, чтобы делать с собой такое.       – Пойдём, Клэр. – Валерий Степанович осторожно потянул её за локоть. – Тебе нужно скорее к врачу!       – Нет, мне... не нужно. Зачем? – очень тихо, с таким искренним непониманием спросила она. Зачем вообще что-то делать, если Сергей теперь никогда её не простит? Она его подвела, предала, не поверила, не доверилась, не рассказала, едва не бросила, она так виновата, это всё из-за неё.       Она больше не могла стоять, потому что это тоже не имело смысла. Её бережно держали под руки, но она всё равно упала на асфальт, успев ещё удивиться, отчего это он стал вдруг так близко-близко и ударил её под колени.       Потом стало очень тихо и темно.

***

      Тепло. Мягко и тепло.       Это было первое, о чём она подумала, приходя в себя. Потом пришло то мучительно краткое мгновение, когда всё, что было, показалось ей только страшным сном. Сразу следом пришло понимание.       По белым стенам больничной палаты весело прыгали солнечные зайчики.       – Голова ещё кружится?       Вздрогнув от звука незнакомого голоса, Клэр взглянула на молодую темноволосую женщину в белом халате. У неё было усталое доброе лицо. Казалось, немного знакомое.       – Меня зовут Марина. А тебя – Клэр?       У неё был приятный голос и мягкий выговор, хотя и чувствовалось, что по-английски она говорила редко. Клэр с трудом нашла в себе силы кивнуть.       – Хорошо. Доктор сказал, что переломов у тебя нет. Лёгкое сотрясение, несколько сильных ушибов. Порезы, к счастью, неглубокие. Повязки тебе наложили, плечо зафиксировали. На лице всё заживёт, можешь не переживать. – В уголках губ Марины появилась улыбка. – Теперь я тебя посмотрю, и ещё нужно будет, чтобы ты ответила на несколько вопросов. Это для карты, – прибавила она, видя непонимание в глазах Клэр.       – А можно меня не… смотреть? – жалобно попросила та, подтягивая одеяло к груди. На ней теперь была белая больничная пижама, и Клэр впервые в жизни была этому рада. – Ничего ведь... не было. Он только пытался, но ничего правда не было!       – Ты не волнуйся так, милая. – Марина ласково взяла её за руку. – Я всё понимаю, правда. Для тебя это сейчас очень тяжело и стыдно, но... так нужно, понимаешь? Я должна буду записать, что осмотрела тебя, чтобы никто потом не думал, что ты можешь оказаться беременной от офицера КГБ.       Клэр прерывисто выдохнула и отвернулась.       – Я не могу... оказаться. У меня никогда не будет детей.       Марина вздохнула и мягко сжала её пальцы. Клэр понимала, что это значит: ей снова придётся терпеть.       – Хорошо.       – Вот и умница, – улыбнулась Марина.       У неё были тёплые руки.       – Теперь ещё пара вопросов и всё, обещаю. – Она придвинула стул поближе к кровати Клэр и пошелестела белыми страницами-крыльями, листая карту. – Сколько у тебя было партнёров?       – Кого?       Марина взглянула на неё чуть удивлённо, но терпеливо повторила:       – Со сколькими мужчинами у тебя была близость?       Горький колючий комок снова зашевелился у неё в горле, мешая дышать и говорить, и стало вдруг очень больно внизу живота. А ещё она не могла смотреть на Марину, когда отвечала.       – Я не... не знаю.       – Не знаешь?       – Меня заставляли лежать лицом вниз, поэтому мне трудно было посчитать. Если честно, я тогда не думала, что мне это пригодится.       Это должно было прозвучать грубо, а получилось только очень горько.       – Сколько тебе было?       Клэр слышала тёплую болезненную дрожь в голосе Марины и только поэтому сказала ей правду.       – Четырнадцать. Вы это запишете?       – Нет. Только то, что было... насилие.       Какое-то время Клэр слышала лишь шуршание ручки по бумаге.       – Когда у тебя последний раз была близость?       – Вы хотите, чтобы меня убили? – неожиданно прямо спросила Клэр.       – Нет. Конечно, я этого не хочу.       – А если я скажу, что неделю назад? Что, вы спросите, с кем?       Марина посмотрела на неё как-то странно. Помолчала немного, а потом мягко проговорила:       – Я знаю, с кем. Видела, как он на тебя смотрел, пока ты без сознания была.       Клэр повернулась так резко, что кровать под ней обиженно скрипнула.       – Он... приходил?       – Да. Не хотел сам уходить на перевязку, пока доктор с тобой не закончил.       Клэр упала на подушку, тяжело дыша – и только тогда поняла. Взглянула пристально на Марину.       – Вы... расскажете?       – Нет. Он Наташин друг, и дядин тоже. Я не желаю зла друзьям своей семьи.       – Спасибо.       Хотя бы так. Хотя бы это.       Первыми к ней в палату вбежали Наташа и Мария. Клэр впервые видела вместе обеих своих подруг: она до этого всё думала, можно ли ей их познакомить, а вышло так, что они познакомились сами. Ей бы очень хотелось, чтобы они подружились – но теперь это, наверное, уже было не важно, потому что всё ведь... закончилось. Теперь ей уже ничего было нельзя. Она это очень хорошо понимала, поэтому стыдилась даже просто попросить попить.       Мария снова принесла ей старенького кролика, посадила его на прикроватную тумбочку возле белой больничной лампы. Наташа гладила её израненное лицо и руки и плакала, не в силах остановиться.       – А где... Серёжа? – тихо, робко, понимая, что больше не имеет на это права, спросила Клэр.       – Ещё на перевязке, наверное. – Наташа по-детски вытерла слёзы тыльной стороной руки. – У него на шее порез оказался глубокий, кровь остановить никак не получалось. А... ты? Тебе очень больно?       – Не знаю, – каким-то до странности пустым голосом проронила Клэр и отвернулась. У неё ломило всё тело, и она очень хорошо это чувствовала, но эта боль словно существовала отдельно от неё. Она понимала, что Наташа спрашивает её про эту боль, и поэтому сказала, что не знает. Она знала только про ту боль, которую видела в страшных, бездонных, опрокинутых глазах Сергея. Эта боль была внутри, была вокруг, из неё теперь состоял весь мир. – Он меня никогда не простит.       – Ты ведь просто испугалась! – Мария села у неё в изголовье, мягко погладила её плечо. – Тебе через такой ужас пришлось пройти, он ведь должен понять!       Вздох – едва слышный, но она услышала. Повернулась всем телом, не замечая обжигающей боли. Сергей стоял в дверях и смотрел на неё с болезненно-тяжёлым выражением в потемневших глазах. Из-под разорванного правого рукава выглядывала белая повязка. Шея тоже была перевязана, а воротник рубашки, плечо и вся левая сторона груди были тёмно-красными от засохшей крови.       Она хотела выдохнуть его имя – но задохнулась, и поэтому не смогла. Она только смотрела на него сквозь вечность, бесконечность, сквозь тьму над бездною, полную сгоревших опрокинутых звёзд. Она думала сегодня, что умрёт, но у неё не получилось – и всё-таки ей казалось сейчас, что она падает, падает, падает в эту холодную чёрную пустоту.       – Я попозже зайду, – ничего не выражавшим голосом проронил Сергей, отвернулся и вышел обратно в коридор.       Наташа взглянула на Клэр и бросилась следом.       – Серёжа, подожди! Не уходи, ей так больно, ты ей нужен!       Она схватила его за плечо, пытаясь удержать, заставить вернуться, но сама безотчётно отступила на шаг, когда он обернулся к ней. Она тоже никогда не видела его таким.       – Нужен? Нет, ты что-то путаешь. Это... ничего, я раньше тоже так думал.       – Пожалуйста, помоги ей! – Наташе пришлось почти что пересиливать себя, чтобы решиться взять его за руку, потому что ей вдруг стало очень страшно. Словно что-то рушилось, разбивалось на осколки прямо у неё на глазах, и она никак не могла этого спасти.       – Я не могу ей помочь. Правда. Мне казалось, что могу, но... – Сергей запнулся и посмотрел куда-то в угол. – Ты просто... не понимаешь. Я просил её не делать этого, а она всё равно сделала. И ещё она чужим верит больше, чем мне. Я знаю, что сам во всём виноват, но лучше бы она выстрелила в меня.       Он помолчал ещё немного, а потом высвободил руку и, не глядя на Наташу, отошёл в сторону и опустился на одно из стоявших вдоль стены откидных кресел.       – Серёжа... попозже зайдёт, – дрогнувшим голосом проговорила Наташа, вернувшись в палату и присев на край кровати.       Клэр молча отвернулась, подтянув колени к груди. Падавший сквозь окно свет солнца был очень ярким и таким золотым, но ей казалось, что уже наступила непроглядно-чёрная ночь.

***

      – Мы там... ещё вот это нашли. – Андрей вытащил из кармана маленький прозрачный пакет, в котором лежало тоненькое золотое кольцо.       – И что, это его? – безразлично спросил Сергей. – Как трогательно.       Кольцо, судя по размеру, явно было женским.       – Как Клэр?       – Спроси лучше у Наташи.       – Ты даже к ней не зашёл после того, как она в себя пришла?       – Зашёл. То есть... не совсем. Какая разница?       В этой, дальней части коридора было совсем пусто. Сергей поднялся с кресла и отошёл к открытому окну. Тёплый июльский ветер ласково шелестел зелёными листьями, и так трудно было поверить, что в такой день может случиться что-то непоправимо жестокое.       – Здравствуй, Серёжа.       Сергей обернулся – слишком резко, шею тут же обожгло болью.       – Александр Николаевич? А...       – Меня Алексей нашёл. Он в моём отделе служит с тех пор, как из Высшей школы выпустился. Я тебя часто вспоминал, вот он и решил теперь меня позвать. Знал, что я в Чернобыль к сестре двоюродной поехал.       Сергей и Андрей одновременно взглянули на стоявшего поодаль Алексея: он только улыбнулся и кивнул.       – Сейчас, главное, всё быстро сделать, пока никто опомниться не успел. Где твоя подопечная?       – Там.       – Пойдём.       Генерал-майор Соколовский был из тех офицеров, которым не нужно было носить форму, чтобы все вокруг безошибочно понимали, кто перед ними. Он почти всегда был очень сдержанным, но холодным казался, только если сам этого хотел, и за этой внешней сдержанностью явственно ощущалась его надёжность. Те, кто был ему близок, знали и другое: его честность, щедрость и душевную теплоту, служившую надёжным щитом для тех, кого он брался защищать. Он готов был отдать за них всю кровь и всю душу, но ему это не всегда удавалось, и поэтому в сорок пять у него на висках уже была серебристая проседь.       Клэр сидела, вжавшись спиной в подушку, подтянув колени к груди и опустив на них глаза. Она ни на кого не смотрела, лишь слушала шаги выходящих из палаты Наташи и Марии. Она только мельком взглянула на Сергея и незнакомого мужчину, который вошёл вместе с ним.       – Генерал-майор Соколовский, Главное управление КГБ СССР. Можно просто Александр.       У него был приятный – про такие говорят «бархатный» – голос и очень правильный выговор. Он встал у изножья кровати, положив руки на железную решётчатую спинку. Клэр видела краем глаза, что Сергей стоит в стороне, тяжело опираясь на край стоявшего у противоположной стены стола. Он и сейчас не смотрел на неё.       – Тебя как зовут?       – Клэр.       Она бросила на него короткий взгляд снизу вверх и тут же снова отвела глаза. Он казался таким сильным, а она чувствовала себя такой слабой и жалкой. И ещё очень одинокой, хотя Сергей был в одной комнате с ней.       Но больше не рядом.       – Хорошо. Я ещё не говорил с твоим врачом, но ты сама как думаешь: сможешь сегодня поехать со мной в Москву?       Клэр показалось, что она слышит звук, с которым падает в холодную черноту её сердце.       – В Москву? Сегодня? Зачем?       Её голос дрожал, и ей очень захотелось взять с прикроватной тумбочки старенького кролика и прижать его к груди, но она не решилась, хотя это было очень больно.       – Тебе нужно уехать как можно скорее. Там тебя, конечно, допросят и возьмут подписку о неразглашении, но я обещаю, что прослежу, чтобы тебя никто не тронул. И чтобы ты вернулась домой в целости и сохранности.       – Домой? В Припять?       В её глазах и голосе было столько надежды, что Александр на мгновение запнулся.       – Нет... нет. Почему в Припять? Обратно в Штаты. – Клэр шумно выдохнула и отвернулась, упала на подушки, и тогда он обернулся и взглянул на Сергея. – Или я что-то неправильно понимаю?       Сергей так медленно и тяжело поднял и повернул голову, что, казалось, можно было услышать звук, с которым двигались в его шее позвонки.       – Нет, всё правильно. Чем скорее, тем лучше.       – Что... Нет! – Умом Клэр понимала, что он скажет именно это, но сердце её, даже упав в холодную пустоту, отказывалось верить, что такое возможно. – Серёжа!       Она уже не видела изумлённого взгляда Александра. Не слышала шумного выдоха Сергея. Она падала, падала, падала в чёрную бездну, снова жалея, что ей отчего-то так трудно умереть.       – Иди ко мне.       Она одновременно вздохнула, всхлипнула и застонала, вечность спустя снова ощутив родное мягкое тепло, окружившее её измученное тело, израненную душу. Она верила, она не верила, что это правда её Серёжа снова обнял её. Она не видела, какое лицо было у Александра, когда Сергей просто прошёл мимо, взглянув на него с какой-то мучительной, обречённой тоской, опустился на край кровати и привлёк её к себе.       Так обнимают только бесконечно любимых людей.       – Через три минуты в кабинете главврача.       Клэр сжалась, тихонько застонав, и ещё крепче вцепилась в рубашку Сергея. Шаги Александра замерли на мгновение у двери.       – Через пять.

***

      – Я понимаю, что ты мне больше не веришь, но ты... подумай сама. Так будет лучше.       Она помнила: у него был такой же голос в те три дня, что были после того, как он сказал ей, что любит, всегда будет любить, и думал, что она никогда не полюбит его. В нём не было тепла, не было жизни, только пустота. Отсутствие.       – Я люблю тебя, Серёжа... Я очень тебя люблю! – шептала она придушенным шёпотом, обхватив правой рукой его шею, прижавшись к нему всем телом. Он, наверное, вспоминал, как это было, когда она потом выхватила его пистолет и пыталась себя убить, и ей хотелось спросить, что ей теперь нужно отдать, чтобы он смог навсегда забыть об этом. – Я не могу без тебя!       – Ты и со мной не можешь.       Она всё пыталась снова его обнять, прижаться, словно ищущий тепла котёнок, но Сергей мягко отстранился и удержал её руку. Вторую руку удерживало фиксирующее полотно, и она могла только беспомощно плакать, чувствуя, как щиплет от слёз разбитые губы.       – Ты раньше говорила, что погибнешь без меня, и я верил, что это так. Но сегодня я понял, что и со мной ты погибнешь тоже.       – Нет... Нет! – только простонала Клэр, снова подавшись вперёд.       Сергей отстранился чуть дальше.       – Да. Прости, но я не могу поверить в другое – не после того, как ты правда... выстрелила. – Его голос впервые дрогнул, и она снова увидела отблеск той чудовищной боли в его глазах. – Я понимаю, что всё это случилось только из-за меня, и я никогда себе этого не прощу, и поэтому...       – Нет! Нет, не из-за тебя! Я сама с ним пошла!       – Значит, я не сделал чего-то такого, чтобы ты верила мне больше, чем чужим, – устало проговорил Сергей, опустив глаза и отвернувшись. – Ты могла бы просто мне... рассказать. Но ты поверила ему, решила, что я не справлюсь, решила всё сделать сама, а потом решила себя убить. Ты за нас обоих всё решила, понимаешь? – Он снова с трудом поднял на неё глаза. – Как будто бы я не живой, и мне не будет от этого больно. Что ты себе придумала, Клэр? Что я после этого свободно и счастливо буду жить в Москве и найду себе другую?       Вся сжавшись под его взглядом, она зажала себя рот ладонью, потому что ей очень хотелось громко закричать или хотя бы застонать. Она ведь правда, правда так думала, и это было так жестоко, так больно, так невыносимо, она не хотела делать ему больно, она хотела только, чтобы он жил, жил, жил!       – Серёжа, пожалуйста, прости меня! – снова взмолилась Клэр. Она не помнила, сколько раз она уже повторила эти слова за один только сегодняшний день. Знала только, что готова повторять их вечно. Она обхватила его руку и прижала к груди, чувствуя под своими пальцами мягкие бинты и разорванный, весь в засохшей крови, рукав. – Я не хотела сделать тебе... больно. Бросить... предать. Мне было так страшно, я думала, что уже ничем больше не смогу тебе помочь!       – Я просил тебя остановиться, – очень тихо проговорил Сергей.       У него снова была те страшные потемневшие глаза, полные такой боли, для которой нет слов в человеческом языке.       – Я... я больше никогда так не буду! – Клэр горько всхлипнула, задохнулась, приникла к нему быстрее, чем он успел отстраниться, обняла его так крепко, что никакая сила на свете не смогла бы её теперь от него оторвать, разделить, раздвоить, прижалась, прикипела, приросла. Она понимала, как это нелепо, как глупо, как по-детски, но она больше не знала слов, которыми могла бы вымолить себе прощение. – Я сделаю всё что хочешь, только не прогоняй меня! Пожалуйста, не прогоняй!       Она прорыдала, простонала это ему в плечо. Ей хотелось заглянуть ему в глаза, отыскать там хотя бы тень надежды – но это было слишком страшно. Она и без того чувствовала, какая у него прямая, напряжённая спина, и как бессильно лежат его руки, не обнимающие её.       Это было больно, больно, так больно.       – Пять минут уже, наверное, прошли. Меня Александр ждёт.       Прошли. Правда прошли. Совсем прошли, навсегда, закончились, иссякли. Она не думала, что это будет так скоро – эти пять минут, о которых он говорил ей на скамейке у обрыва в солнечный майский день. Она тогда в первый раз спала в одной комнате с ним: лежала и слушала, как он дышит. А потом он разбудил её, чтобы показать ёжика под крыльцом, и они пили чай при свете лампы.       – Пожалуйста... можно мне попить?       В память о том, что когда-то он готов был подарить ей всех синих птиц и все цветы на свете.       – Конечно. Я попрошу Наташу...       – Нет!       Сергей уже встал, но Клэр вцепилась в его руку и выкрикнула это «нет» с такой болью, с таким отчаянием, что он не решился просто высвободить её и уйти. Что-то происходило – здесь, сейчас, – что-то огромное, страшное, важное, неизбежное, от чего всё могло стать другим, правильным, неправильным, целым, калечным, и она прижималась щекой к его руке, по пальцам стекали горячие горькие слёзы, и он слышал, как рвётся, рвётся, рвётся всё у неё внутри, и это страшнее, чем выстрелить себе в голову, это только мгновение боли перед непостижимой вечностью, а эта вечность здесь, сейчас, и эта боль не прекратится, у неё внутри зашита мясорубка, вращается, перемалывает кости, рвёт на куски горячую живую плоть, и это невыносимо, он так ненавидит себя за то, что случилось с ней, случилось из-за него, помнит её кровь на дверном стекле, её глаза, когда этот – зверь, тварь, – вдавливал её в пол, она думала о том, что было тогда, тогда никто не пришёл, тогда случилось страшное, она думала, что сегодня тоже случится, зверь ударил её лицом о стену, вырвал руку, вдавил в холодное, жёсткое, пыльное, и ей было больно, так больно, так страшно, она хотела, чтобы её Серёжа пришёл, спас её, защитил, взял в свои руки, вынес из этого горя, как выносят из огня, она хотела только, чтобы он жил, жил, жил, хотела отдать за это всю кровь и всю душу, и он виноват, он так виноват, хотел наказать себя, наказывает её, она больше не может, она просто умрёт – здесь, сейчас, – потому что внутри у неё не осталось ничего живого, ничего целого, только боль и кровавые ошмётки.       – Серёжа, пожалуйста, дай мне попить...       Она просила у него воды – так, как просят о том, без чего сердцу невозможно биться. Она не смотрела на него, потому что горькие слёзы выжгли, выели ей глаза, и она больше ничего не могла видеть. Она просила об этом так, словно вся её жизнь зависела теперь от того, принесёт ли он ей попить. Ведь если принесёт – тогда он правда по-прежнему её Серёжа, и сегодня она ещё сможет дышать. После всей этой невыносимой боли, горького унижения, чудовищной жестокости. Всё будет неважно, если только он подарит ей ещё одну каплю тепла.       В груди было очень больно, как будто рёбра у неё сломались и впились обломками в горячую живую плоть, но она всё равно разрыдалась, когда он сел, осел, почти упал, словно подрубленное дерево, обхватил её своими руками-крыльями, так крепко, что от этого ей тоже было больно, это было неважно, она плакала от облегчения, от счастья, она не знала, откуда у неё ещё есть слёзы, она думала, что их больше нет, они высохли, они бегут, стекают по щекам, она обнимает своего Серёжу, гладит повязку на шее, целует искусанными, разбитыми губами его лицо, снова шепчет, просит попить, простить, не прогонять, говорит, что любит, всегда будет любить.       Она теперь поняла, на что были похожи его глаза. Словно в чистое горное озеро бросили камень, и ему от этого очень горько и больно.       – Что мне сделать, чтобы ты меня простил?       – Ничего. Ничего... не нужно, Клэр. Я ведь не тебя не могу простить, а только себя.       У него был тихий, усталый, надтреснутый голос. Она погладила его по щеке дрожащей рукой, всё ещё боясь, что он снова отстранится.       Она ведь больше не вынесет ни одного мгновения не рядом.       – Ты ведь... ты не виноват.       – Он бы не тронул тебя, если бы не хотел навредить мне. Не знаю... отомстить, что ли, за что-то.       Клэр прерывисто вздохнула, давя рвавшийся из груди всхлип. С другой стороны кровати лежала на низеньком стуле её одежда. Она уже проверила: письма по-прежнему были в правом кармане джинсов.       Она ещё не видела их, но ей казалось, что они написаны не чернилами, а кровью.       – Ты не виноват в том, что любишь меня, – очень тихо проговорила Клэр. Робко, словно не имея на это права.       – Я мог бы молчать об этом. Мог сделать так, что ты никогда бы об этом не узнала.       Она посмотрела на него больными заплаканными глазами.       – Да, ты... мог бы. И мне тогда совсем не страшно было бы умирать. Я ведь на самом деле живу только с того дня, как ты сказал, а если не живёшь, то это... всё равно. Только ты мне раньше говорил, что я достойна любви. И жизни – тоже. Теперь... нет? Из-за того, что я сделала?       Сергей тяжело оперся на край кровати и потянул ворот рубашки, словно ища несуществующий галстук, мешавший ему дышать. Галстука не было, и ворот был расстёгнут, и сквозь приоткрытое окно пробирался тёплый летний ветерок, но ему всё равно что-то мешало. Будто бы нужно было что-то ещё, кроме воздуха, чтобы правда дышать.       – Вот... ты сказал, что я там, на дороге, решила всё за нас обоих, – горько и робко проговорила Клэр, гладя его руку. – Ты ведь тоже так сделал, когда сказал, что мне лучше уехать. – Её голос дрогнул. – Ты меня не спросил, а я не верю, что лучше. Я тебе однажды сказала, что мне не может быть «лучше» без тебя. – Она помедлила мгновение, а потом припала к его плечу. – Не наказывай меня, пожалуйста, так страшно.       – Я ведь не...       – И себя – тоже.       Порой случалось так, что горе и боль застилали ей взор, но она всё же могла читать в его высоком синем небе, как он читал в глубине её горькой лесной реки. Отражаясь и падая друг в друга – всегда, всегда, всегда.       – Тебе очень больно? – Он ласково коснулся её лица.       – Да, очень. И ещё страшно. Но я всё что угодно вынесу, если только ты разрешишь мне остаться рядом. Нет, – Клэр перехватила его руку, видя, что он хочет возразить, – не говори, пожалуйста, что это зависит не от тебя. Я чувствую, знаю, что ты можешь сказать ему что-то такое, что он разрешит мне ещё побыть с тобой. Я ведь немного прошу. Мне бы только... один день.       Её губы дрожали, и на глаза снова наворачивались слёзы, когда он привлёк её к себе и поцеловал в тёплый висок. Он не хотел никуда уходить. Он не верил, что в этом мире есть что-то – кто-то – ещё, кроме этой измученной женщины, в которой было больше любви, чем может вынести человеческое сердце.

***

      Пять минут, конечно, закончились задолго до того, как Сергей вошёл в кабинет главврача, но стоявший возле окна Александр ничего не сказал. Другой бы на его месте непременно посмотрел – демонстративно – на часы. Вот только он был не другой.       – Сядь, пожалуйста.       Сергей молча опустился в кресло для посетителей, стоявшее против стола.       – Ты хоть понимаешь, что творишь?       Александр стоял у окна, заложив руки за спину. В его всегда таком спокойном голосе звенели тревожные нотки. То, что ему открылось, было… слишком.       Умонепостижимо.       – Да. Я понимаю.       Сергей положил руки на подлокотники и отвечал, глядя в пустоту прямо перед собой.       – И как это, по-твоему, называется?       – Я люблю её. – Сергей наконец повернул голову и прямо взглянул на Александра. – Вы ведь знаете, что это такое.       Евгения Соколовская, совсем ещё молодая женщина с мягкой улыбкой и звонким смехом, умерла четыре года назад, но Александр по-прежнему носил обручальное кольцо и говорил, что у него есть жена. Она ведь не перестала быть его женой только оттого, что лежала теперь в холодной чёрной земле.       – И давно?       – Кажется, что всегда.       – А почему именно она?       – Потому что это не может быть никак иначе.       Александр ещё чуть помедлил, пристально – но мягко, без тени осуждения, – глядя на Сергея. Тот тоже не отводил глаз, ничего не пытался скрыть, словно позволял заглянуть в самое своё сердце человеку, который правда мог понять>.       – Полагаю, в отделении все знают? – спокойно спросил Александр, опустившись в кресло. Он снова стал сдержанным. Собранным. Самая сокровенная суть происходящего была теперь ему ясна, и нужно было только решить, что с этим делать.       – Мы не выставляем этого напоказ.       – Ты ведь понимаешь, что я не об этом.       Сергей опустил на мгновение глаза и тяжело вздохнул.       – Я не верю, что кто-то стал бы на нас... доносить.       Ему едва удалось выдавить из себя это последнее слово – настолько оно противоречило всем тем убеждениям, что составляли самую его суть. Припятское отделение КГБ было совсем небольшим – полтора десятка офицеров да рядовые из числа дежурных и охраны, – и все они были для Сергея не просто сослуживцами, а товарищами, ради которых он не задумываясь рискнул бы жизнью. Только так для него было правильно. Такие офицеры, как покойный майор Черных, не укладывались в его представления о правильном. Нет, он не отрицал того, что они существуют – просто отвергал их всем своим существом.       – И всё-таки... Ты сам-то как думаешь: знал он про вас? Я просто понять хочу: он намеренно выбрал самое больное место или просто хотел сорвать подготовку и выставить тебя в невыгодном свете?       – Первое, точно. Он уже делал подобное раньше. Только с... Катериной.       – Катериной?       – Теперь она Озерова.       – Алёшина жена?       – Да. Мы были вместе три года.       Александр взглянул на него чуть удивлённо.       – А Алексей знает?       – Да. Он поэтому нам помог.       – «Поэтому»?       – Я был рядом с ней, когда ей очень нужна была помощь. Простите, я не могу больше рассказать. Это...       – Личное, понимаю. – Александр снова поднялся и молча прошёлся мимо стоявших у дальней стены книжных полок. – Так что тогда было?       – Он ей звонил. Угрожал, что кому-то там что-то расскажет, и эта «недостойная офицера связь» погубит мою карьеру. – На лице Сергея явственно проступила неприязнь на грани отвращения. – Она знала, как я своей службой дорожу, испугалась и решила, что должна уйти от меня, чтобы мне ничего не было.       – Она тебе рассказала?       – Да. Три дня назад.       – А... тогда?       – Нет. Просто уехала в Москву и сказала, что не вернётся.       Александр остановился и взглянул на Сергея. На сей раз – с мягким сочувствием.       – За что же она так обидела тебя?       – Она не... хотела. Мне тоже сначала показалось странным, что она так поверила ему, но после того, как я сам с ним поговорил, и после того, что он сделал с Клэр... – На мгновение Сергей до скрипа сжал подлокотники. – Не знаю, как ему это удавалось, но верю, что он правда мог заставить человека делать то, что он хочет.       – Понятно, – коротко отозвался Александр. Помолчал ещё немного, а потом прибавил: – Значит, нарочно в самое больное бил. Как думаешь, откуда узнал? Следил?       – Я не... не знаю. Он уезжал из Москвы в последние два месяца?       – Мог, вполне. Только не факт, что мы узнаем, куда. Полковник Черных весьма успешно покрывал все дела своего племянника, плохо согласовывавшиеся с офицерским уставом.       – Покрывал... что? – Сергей взглянул на него прямо.       – Лучше не спрашивай, Серёжа, – покачал головой Александр. – Поверь, тебе не понравится. Особенно тебе.       – Что? Я не...       – Серёж, сейчас надо решить, что с вами делать, – мягко перебил его генерал. – Мне через час нужно будет звонить в Главное управление и объяснять, что тут произошло, и как нам быть с этим дальше. Алексей всё порывается взять всю ответственность на себя, но...       – Что? Почему?       – Говорит, что должен был ему руки за спиной сковать, а не спереди, и тогда он не смог бы на тебя в машине напасть. А Андрей твердит, что всё из-за того, что он отвлёкся, не удержал.       – Нет, нет... Вы ведь понимаете, что они здесь ни при чём!       – Да я... понимаю, Серёж. Сядь, – спокойно проговорил Александр, придержав за плечо собравшегося уже вскочить с кресла Сергея. – Несчастный случай это был, вот что. А то, что он первым на тебя напал, двое офицеров могут подтвердить.       – А если начнут докапываться до причин?       – Психологическая нестабильность. Личная неприязнь по неустановленным причинам. Ты сам-то знаешь, почему?       – Нет. Я правда... не представляю. Он там, в гостинице, говорил что-то... Что из-за меня кто-то умер, хотя мог бы жить, потому что верил мне больше, чем я заслуживаю. Ещё сказал, что «она очень мучилась». – Голос Сергея дрогнул. – Честное слово, я не знаю, о ком он.       – Значит, по «неустановленным».       – А полковника такой ответ устроит?       – Полковнику придётся держаться или за жажду справедливости, или за своё место. Что-то мне подсказывает, что второе ему дороже, – с явной неприязнью бросил Александр. – У него есть так называемые «друзья» в высшем руководстве, но они тоже не будут вечно его терпеть.       – Так что было... тогда? Почему вы именно мне не хотите сказать?       – Знаю, как ты на такие вещи реагируешь. Я это понимаю, правда. Мне не раз приходилось бывать в лечебницах для душевнобольных, но ту девочку я и сам никогда не смогу забыть.       Сергей облизнул пересохшие губы.       – Так он что, кого-то...       – Да. Работал он с одной девушкой. Она была костюмером в театре, вместе с труппой за границу на гастроли ездила, так что… сам понимаешь. Я видел их вместе пару раз, и он с таким пренебрежением к ней относился… не знаю даже, как точнее описать. Она, похоже, скромная очень была. Тихая такая. Это мы потом уже узнали, что она собиралась замуж выйти и оставить ту работу. Ну и… осведомительство тоже. Как уж там всё вышло, нам и теперь неизвестно. Видно, сказала она ему, что у неё свадьба скоро – и на этом, мол, всё. Несколько человек видели, как она из его кабинета выходила, держась за стену. Вся растрёпанная, в порванном платье и с синяками на руках.       Сергей прерывисто выдохнул, резко поднялся с кресла и отошёл, отвернулся к окну.       – И что было потом?       – Из Москвы-реки её потом выловили.       Рама пронзительно скрипнула, когда Сергей распахнул створку окна. В лицо ему дохнуло тёплым предвечерним ветерком, но он всё равно чувствовал, что задыхается.       – И что, все просто сделали вид, что ничего не случилось?       – Да как докажешь, если всех, кого надо, заставили молчать? Насилие было, тут никто не спорил – да только при чём же здесь майор Черных? Он с ней только разговаривал, ничего более.       В голосе Александра было одинаково много горечи, боли и отвращения. В груди Сергея – один только гнев.       – Ты… не думай сейчас об этом, Серёжа. – Александр подошёл и положил руку ему на плечо. – Я ведь правильно понимаю, что на самом деле ты не считаешь, что Клэр будет лучше уехать?       – Это было бы... разумнее, – с трудом выдавил из себя Сергей.       – Пожалуй. Но что-то мне подсказывает, что всё-таки не «лучше». – Александр ещё чуть помедлил, глядя на ярко-зелёную листву за окном. – Я поговорю с ней сейчас. Чувствую, что мне надо ещё что-то... понять.       Он уже взялся за ручку двери, когда его остановил Сергей.       – Можно я сначала принесу ей воды?       – Я кого-нибудь попрошу.       – Нет... пожалуйста! Она просила, чтобы я принёс ей попить.       Александр посмотрел на него – и почему-то сразу понял, что это правда было очень важно.       – Хорошо... иди.       Уголки его губ едва заметно дрогнули в улыбке.

***

      Клэр сидела – такая бледная в своей белой больничной постели – и прижимала к груди старенького плюшевого кролика перевязанной правой рукой. Она думала о чём-то своём – таком важном, без чего ей совсем нельзя было дышать, – и поэтому не услышала, как открылась дверь. А Сергей подумал вдруг, глядя на неё, о том, как она оказалась в больнице тогда, полжизни назад – изнасилованная, избитая, убитая, – совсем одна среди чужих людей. Ей приходилось рассказывать этим чужим людям о страшном, и она потом ещё ждала, когда поправится хоть немножко – только для того, чтобы сбежать и попытаться убить себя.       Броситься в чёрно-звёздную бездну.       – Серёжа...       Она заметила его наконец – услышала дыхание, биение сердца, – и вся подалась к нему, забывая о собственной боли. Всё было неважно, когда она видела кровь на его белой рубашке и муку в его потемневших глазах.       – Вот... прости, что так долго.       Сергей присел на краешек кровати, осторожно обнял её за плечи, бережно поддержал её руку, чтобы она смогла попить. Её пальцы дрожали, и дрожала она сама.       – Что... что он сказал?       Сергей чуть слышно вздохнул и поставил стакан на тумбочку.       – Он теперь хочет поговорить с тобой.       – Со мной? – Клэр испуганно прижала к себе бедного старенького кролика. – А что мне ему... сказать?       – Правду. – Сергей бережно и ласково убрал тёмную прядь с её избитого, разбитого лица. Её сегодня ударили лицом о стену, а он ведь так любил его целовать.       – Он ведь так разозлился, когда понял!       – Он не... разозлился. Он просто такого не ожидал. И я точно знаю, что он не желает нам зла. Наоборот, помочь хочет. Он… хороший, правда. Он очень хороший. Обещаешь, что, если он спросит, ты ему расскажешь?       – Обещаю.       Она на мгновение прижалась щекой к его плечу. После того, как он правда её простил, она готова была пообещать всё что угодно.       – Русский уже учишь?       Клэр удивлённо и немного недоверчиво взглянула на вошедшего в палату Александра. Она многое успела перебрать за эти краткие мгновения у себя в голове, но это был самый странный первый вопрос, какой она могла себе представить.       – Да, – ответила она, и получилось у неё почему-то очень неуверенно, хотя это была правда.       – Можешь что-нибудь сказать?       – «Мама мыла раму».       Она тут же ужасно смутилась, хотя и заметила, что Александр смотрит на неё с тёплой улыбкой: фраза из старенького букваря Сергея сама пришла ей на ум, и это, наверное, было ужасно глупо, хотя и очень искренне. Она бросила на Александра ещё один короткий взгляд и подумала вдруг, что он правда... красивый. Он выглядел гораздо старше Сергея, но в лице его как-то очень удивительно сочетались строгие правильные черты и проглядывавшая сквозь них внутренняя теплота. Тёмно-карие глаза смотрели на неё с искренней добротой и участием, и даже серебристая проседь в тёмных волосах совсем не портила его. Словно какое-то горькое горе коснулось его однажды, обхватив его голову тонкими белыми руками.       – А где твоя мама? – мягко спросил он, опускаясь на стул возле её кровати.       – Мама... умерла. – Клэр обняла своего старенького кролика и подтянула колени к груди. Она и сама толком не знала, почему прибавила, чуть помедлив: – Её мой отец убил. Топором.       На мгновение в ярко-солнечной белой палате стало очень тихо.       – Сколько тебе тогда было?       – Два дня.       Она увидела в его глазах совсем такое же выражение, какое было у Саши – хотя она и не говорила той про «убил» и топор. Она понимала, что после этого «два» все ждали «года», не «дня». Почему-то это и ей самой казалось самым жестоким, немыслимым и диким.       – Его...       – Застрелили. – Клэр бросила быстрый взгляд на Александра, смутившись того, что она осмелилась его перебить. – Шериф, когда приехал... Меня мама на руках держала, и он, когда её изрубил, хотел меня, наверное, тоже.       Она старалась говорить очень спокойно, но слышала и сама, как дрожит её голос, как спотыкаются, наталкиваясь друг на друга, прерывистые звуки. Горький колючий комок в горле отчего-то стал казаться ей очень горячим.       – Ты с приёмными родителями росла?       Она услышала надежду в тихом голосе Александра.       – Нет, в приюте.       – А потом?       – Сбежала.       – И сколько тебе тогда было?       – Только исполнилось четырнадцать.       – Это же ещё очень мало. Как ты потом жила одна?       Клэр попыталась проглотить комок, но закашлялась. Александр дал ей попить из того стакана, что принёс для неё Сергей. Он осторожно придерживал её руку в том месте, где она была перевязана, но Клэр и сквозь чистые белые бинты чувствовала его тепло. Сергей не сказал, что Александр его друг, но она почему-то начинала чувствовать, что так и есть.       – Я приехала в Нью-Йорк, но не смогла там найти ни жилья, ни работы, – очень тихо проговорила Клэр, опустив голову и прижимая игрушку к груди. – Я на третий день хотела уже пойти в полицию и попросить, чтобы меня вернули в приют, но потом вдруг встретила одного...       Её голос сорвался, и пришлось облизнуть слишком уж быстро пересохшие губы. Краем глаза она видела, как потемнел взгляд Александра. Ей стало вдруг очень больно – за себя и за него, – потому что он думал, будто уже понял. На самом деле – нет.       – Он... помочь обещал. Сказал, что у него дома жена и дочка, а оказалось, что ещё двое... таких же. Эти... не «люди», а не знаю как сказать...       – Так и скажи: нелюди.       Клэр робко взглянула на Александра, который смотрел на неё такими страшными глазами, что от этого хотелось умереть. Она, правда, поняла сразу, что он сейчас видит перед собой не её, а тех... нелюдей, да.       – Они меня две недели у себя продержали, – ещё тише проронила Клэр. Потом вздохнула прерывисто, зажмурилась, словно собираясь прыгнуть в ледяную воду. – И они ещё... других ко мне пускали. За деньги.       Одно мучительно долгое мгновение в палате было очень тихо, и она почти слышала, как что-то ломается и рвётся внутри Александра. Он, наверное, видел очень много жестокости, боли и зла – но не такого.       – Серёжа ведь объяснил тебе, что ты не виновата?       Его, конечно, тоже учили работать с «жертвами насилия».       – Да, – понуро отозвалась Клэр. – Зато я очень виновата в том, что все эти годы верила тому, что они мне говорили. Они... много чего говорили. Я это всё сегодня очень хорошо вспомнила.       Александр придвинулся чуть ближе и бережно взял её руку. Помедлил мгновение, не сжимая пальцев, чтобы она могла её отнять, если ей это было неприятно.       Ей не было.       – Тебя спасли?       С такой мукой, словно это его она так ждала, а он не пришёл.       – Нет. Я потом попыталась... вот. – Клэр осторожно повернула левое запястье, насколько позволяло фиксировавшее плечо полотно, и показала Александру старый кривой шрам. – Железку от кровати оторвала. А один из... этих увидел, что я сделала, и избил меня до полусмерти. То есть они думали, что я правда умерла, и поэтому выбросили меня на свалку... вот.       Она и сама не знала, зачем прибавила это «вот». Ей, наверное, показалось, что это хоть как-то может смягчить – для неё, для него, – весь ужас того, что случилось.       – Тебя там нашли?       – Да, полицейский из патруля. Я потом две недели в больнице провела и всё-всё про тех рассказала, но их только через несколько лет поймали. А я... сбежала. Уехала из города, чтобы броситься с моста.       Александр отвернулся, тяжело дыша, а Клэр почему-то подумалось, что у него самого, наверное, была дочь.       – Меня одна женщина там увидела и остановила, – быстро, словно спеша утешить его хоть немного, прибавила Клэр. – Она меня к себе домой взяла, хотя я не верила, что меня, такую, правда можно... Я с ней четыре года прожила, пока она не умерла.       – А потом?       – Потом я осталась одна.       В этих простых словах было очень много боли, муки бессонных ночей и того страшного одиночества, от которого кажется, что вокруг всегда только ночь, ночь, ночь, а солнце, если и светит, то уж точно не для тебя.       – И ты... Я просто никак не могу понять, как ты здесь оказалась? – Александр наконец нашёл в себе силы взглянуть на неё прямо. – Не в Припяти, а в группе... диверсантов.       – Это четыре года назад было. В соседнюю квартиру двое студентов вселились – они-то мне про Москву и рассказали. Я ведь там почти ничего, кроме мучений, не видела, и мне так захотелось побывать здесь! Они обещали мне помочь – и помогли, но оказалось, что можно только так.       – То есть диверсанткой ты становиться не собиралась?       Он, конечно, был генерал-майором КГБ из Главного управления, и ей нельзя было говорить ему такого, но он так мягко держал её руку, и с такой болью смотрел ей в глаза.       – Какая же из меня диверсантка? – виновато улыбнулась одними уголками губ Клэр. – Я ведь и в школе плохо училась, да и не закончила её даже. И отец у меня… сумасшедший. Не представляю, как меня вообще сюда… взяли. И почему отдали именно Серёже.       Александр улыбнулся тому, как трогательно она выговаривала такое трудное и родное имя.       – Я этим особо не интересовался, да и вообще против всей этой затеи был, но... да, слышал кое-что. Говорили, что к тебе нужен особенный подход, и что Сергей его обязательно найдёт. Так и... вышло, ведь правда?       – Не совсем так, как хотели они, – очень тихо проронила Клэр, опустив глаза. Ей всё-таки казалось очень странным, что она может говорить с ним о таких вещах.       – Так... что, тебе здесь сразу понравилось, или только когда Серёжу увидела?       Клэр смущённо потупилась, чувствуя, как мягкие кроличьи ушки касаются её разбитых губ.       – Сразу. И... потом ещё больше. Я ведь сначала подумала, что меня и выпускать никуда не будут, и я тогда не смогу ничего увидеть и... попробовать.       – А что ты хотела?       – Мороженое и газированную воду… такую, из автомата. И ещё как в «Восходе» наливают, с вишнёвым и малиновым сиропом. Ещё… сирень. – Тихонько вздохнув, Клэр нерешительно взглянула на Александра. – Я правда очень люблю Припять.       – Даже после того, что было сегодня?       – Это было не… не в Припяти, – Она чуть нервно мотнула головой. – Ничего бы не было, если бы я не уехала с ним из Припяти!       Словно этот затерянный среди лесов город мог укрыть её от всякого зла.       – Но, раз уж так вышло, что ты уехала... значит, он тебе ещё здесь угрожал?       – Да, он... он такое говорил... – Клэр беспомощно вздохнула, почти всхлипнула. – Что будет внутреннее расследование, и Серёжу обвинят в измене Родине. Расстреляют... – Её голос предательски дрогнул. – И других... их тоже осудят. Андрея с Наташей, её отца, и ещё Катерину вместе с мужем. Сказал, что её не пожалеют из-за того, что она ребёнка под сердцем носит. Я понимаю, что должна была всё рассказать Серёже, но мне было так страшно!       – И он сказал тебе, что этого можно избежать, если только ты одна пожертвуешь собой?       – Он не говорил про… жертву.       – Но ты ведь понимала, что речь именно об этом?       – Я думала, он хочет меня убить. – Клэр придушенно вздохнула и быстро вытерла рукавом скатившуюся по щеке слезу. – Он ведь всё говорил, что я уродина, что... шлюха, – она едва смогла выговорить это последнее слово, – и я не думала, что он захочет...       Она дёрнула плечами, и от этого сразу заболела шея и заныла левая рука.       – Расскажи, пожалуйста, как всё было, – мягко попросил её Александр. – Я понимаю, что тебе это очень тяжело, но только я ведь не из любопытства спрашиваю. Мне правда нужно всё знать, чтобы я смог вам помочь.       Клэр глубоко вздохнула и кивнула.       – Он привёз меня… туда. В дом отдыха. Сказал, чтобы я разделась и… Я плохо поняла, чего он от меня хотел. Чтобы я его как-то… не знаю, ублажала, что ли? Я сначала правда думала, что смогу – ради Серёжи, – но он потом захотел, чтобы я сняла… вот. – Клэр расстегнула верхнюю пуговицу и показала синюю птицу. – Это… подарок, я не смогла. Он меня тогда в живот очень сильно ударил и стал де… деньги предлагать. – Она горько всхлипнула. – Вот тогда я поняла, что правда не смогу. Вырываться стала. А он меня лицом о стену ударил, плечо вырвал и к спинке кровати наручниками приковал. Это было совсем как… тогда, понимаете? И я… я просто не могла этого вынести! Я его ударила, и он упал… потерял сознание.       – И ты смогла позвонить в отделение?       – Да. Только он потом в себя пришёл. Я пыталась от него убежать, но дверь внизу была закрыта, и он меня там... догнал. Тогда... тогда тоже такое было. Меня заставляли убегать, а потом ловили и... Простите, пожалуйста, я правда не хотела жаловаться!       Александр тихо, мягко коснулся её плеча.       – Я ведь сам попросил тебя рассказать. Не нужно стыдиться того, что тебе больно.       – Он... он опять стал угрожать... заставлять. Я тогда подумала, что это правда случится, потому что мне некуда было больше бежать. Он уже почти... когда Серёжа приехал. А потом...       – Не нужно, милая, дальше я знаю.       – И про то, как я пыталась застрелиться?       Клэр взглянула на него очень прямо и сразу увидела в его глазах тот отблеск чудовищного непонимания, которое она видела в глазах Сергея.       – Что? Нет... нет.       – Это было после того, как мы врезались, и он... умер. Я тогда поняла, что теперь все правда узнают, и все те страшные вещи действительно… случатся. Он ведь... он сказал, что придут другие. Ещё сказал, что меня будут пытать и заставят сказать что-то такое, за что Серёжу потом убьют. Я боялась, что... правда что-то скажу. Я тогда вытащила у Серёжи пистолет и...       – Что, хотела убить себя прямо у него на глазах?       – Я знаю, что это ужасно жестоко, но я так боялась за него!       – Он ведь тоже боится за тебя. Всегда, наверное, боялся. Но не пытался ведь бросить, правда?       – Я... я тоже! Я бы его не бросила, я...       – Ты бы умерла. Ты правда смогла бы выстрелить?       – Я... выстрелила. Просто... осечка была.       Она думала, что умрёт под взглядом Александра.       – Я ведь... я бы его не бросила. Я бы... вернулась.       – Как?       – Птицей. Серёжа говорил, что хотел бы стать птицей... потом, после смерти. Я... тоже. Я бы хотела стать... снегирём. Они такие красивые и тёплые, когда сидят на заснеженных ветвях рябины. Я их, правда, только на картинке видела. Я очень хотела увидеть вживую, но знаю, что мне нельзя.       Александр молча смотрел на неё, словно пытаясь её разгадать. Вот такую – измученную, избитую, согнувшуюся под неподъёмной виной, прижимающую к груди старую потрёпанную игрушку и так искренне скорбящую о том, что ей нельзя увидеть тёплых красногрудых снегирей. Переполненную невыразимой, непостижимой любовью.       – Почему тебе нельзя увидеть снегирей?       – Вы ведь, наверное, скажете, что я должна теперь уехать?       – Так было бы безопаснее. Но, насколько я понимаю, не «лучше». Ты бы смогла вернуться туда и жить без него?       – Нет, – покачала головой Клэр. – Я бы… – Она мимолётно взглянула на шрам на запястье. – Вы, наверное, уже поняли. Может, я просто сумасшедшая, как… отец. Только я точно знаю, что там я умру. Там для меня нет… места. Нет жизни. Поверьте, я не пытаюсь… давить на жалость, угрожать, или как это правильно сказать? Я просто говорю, как будет, потому что знаю это наверняка.       – Да, я... понимаю.       Какое-то время Александр просто молчал, опустив голову и прислушиваясь к чему-то внутри себя.       – Вот ещё что... Этот... он тебе что-нибудь рассказал о том, зачем ему всё это? Почему он ненавидел Серёжу? Кто умер из-за него?       Клэр взглянула на него чуть исподлобья.       – Да. Он... рассказал.       – А ты мне расскажешь?       – А это поможет вам сделать так, чтобы никто не тронул Серёжу?       – Да, конечно, поможет. Я ведь только потому и спрашиваю. Это что-то личное?       – Да... очень. – Клэр ещё чуть помедлила, а потом неловко потянулась и вытащила из кармана лежавших на стуле джинсов белые конверты. Показала Александру. – Вы её знаете?       – Софья Рябинкина, – медленно прочитал он. Подумал немного. – Да... Серёжа рассказывал что-то про неё. Они, кажется, ещё со школы были вместе?       – Да. Она потом поступила в медицинский в Ленинграде и уехала туда учиться. И... вот.       Клэр вытащила дрожащими пальцами фотографию из конверта и протянула её Александру.

***

      – Вот, я для Клэр положила её кофту любимую, если она вдруг ночью замёрзнет.       Наташа устало вздохнула и опустилась на откидное кресло. Рядом стояла сумка, которую они с Андреем привезли в больницу из дома Сергея.       – С нами одни только нервы и заботы, да? – виновато улыбнулся Сергей. Он говорил, что сам потом съездит за вещами, но Валерий Степанович настоял на том, чтобы он остался в больнице.       – Серёжа, ради бога, не начинай! – шутливо взмолилась Наташа. – Мы ведь это не через силу делаем, и не из одного только чувства долга, а потому, что любим вас, и нам не в тягость эта забота. Вы ведь и сами бы не задумывались о таком, если бы нам нужна была помощь. Просто пришли бы и помогли!       – Да, я... знаю. Прости, Наташ. – Сергей мягко пожал её руку. – Просто сегодня такое было... Я как-то уже начал забывать, как близко порой может оказаться такая жестокость и злоба.       Так близко, что остриё уже колет сердце.

***

      – Я просто... поверить не могу. – Александр всё не мог отвести глаз от фотографии. – Как же это... Бедная девочка, за что ей только такое?       Клэр тяжело дышала, глядя куда-то в сторону. Внутри у неё всё горело и рвалось даже сейчас, когда она рассказывала об этом Александру. Что же будет, когда ей придётся сказать Сергею?       – Вы тоже думаете, что Серёжа виноват?       – Ну уж... виноват. Если бы Вадим не вмешался, ничего бы не было.       – Но он ведь мог... позвонить. Всего один раз. Тогда ведь тоже ничего бы не случилось?       – Да, это... правда.       Клэр вздохнула так, словно кто-то попытался вдруг вырвать ей лёгкие.       – Я... не знаю, как ему об этом сказать. Не знаю, как он... жить с этим будет.       – Но ты ведь расскажешь? Как бы там ни было, он имеет право знать. Всё-таки она была его...       – Да. Да, конечно, я всё ему расскажу. Только... не сегодня. – Она умоляюще взглянула на Александра. – Можно мне остаться с ним хотя бы ещё на один день? Всего на один!       Он взглянул ещё раз на фотографию. Отдал её Клэр. Помолчал немного и тяжело вздохнул.       – Знаешь, Серёжа мне... как сын. Правда. У нас с женой своих детей не было, хотя мы очень хотели. Был только племянник мой, Сашка, которого мы с двух лет растили. Родители его, сестра моя и её муж, погибли, когда он совсем крохой был. Он нам был... совсем родной. «Мамой» и «папой» называл и всё мечтал, что тоже будет служить в КГБ, как и я. Поступил потом. Учился на одном курсе с Серёжей. Не то чтобы они были друзьями или общались близко, но относились друг к другу всегда по-товарищески. А потом так вышло – это уже четвёртый курс был, – что их отправили помогать при задержании. Перестрелка была... вот. Сашке пуля в голову попала, но Серёжа всё равно прямо под огонь полез, чтобы затащить его в укрытие. Всё пытался кровь ему остановить, пока «скорую» ждали. В больницу приехал вместе с ним. Сашку оперировать повезли, но там почти сразу была клиническая смерть, и... А я... в общем... опоздал. Я почти ничего не помню про тот день – так это было... невыносимо. Помню только, какие у Серёжи были виноватые глаза, и сколько на нём было Сашкиной крови. Он всё... прощения просил и говорил, что делал всё, как их учили, чтобы ему помочь.       – Серёжа себя винил в его смерти?       – Нет, не то чтобы винил... Мы потом много с ним об этом говорили, потому что я не хотел, чтобы он правда начал так думать. Да я и сам чувствовал себя виноватым.       – Вы ведь... не знали.       – Так и здесь, – он указал на белые крылья конвертов, – Серёжа не знал.       – Но мог позвонить.       – Да, мог.       Они долго молчали: каждый – о своём горе, своей потере, своей вине. Только боль живого измученного сердца была одна на двоих.       – А как зовут вашу жену? – нерешительно спросила Клэр, глядя на обручальное кольцо на руке Александра.       – Евгения. Женя, Женечка… – Он произнёс её имя так мягко, так ласково, так нежно. – Она заболела тяжело после смерти Саши. Сгорела за два года.       – Как... сгорела? Разве она умерла?       – Да. Четыре года уже прошло – а всё как будто вчера было. Не могу я о ней думать, как о... неживой. Для меня она живая, и я всегда говорю, что у меня есть жена. Она ведь не перестала быть моей женой только потому, что умерла. Понимаешь?       – Да.       Она понимала.       – Серёжа мне правда как родной. Я его очень уговаривал остаться в Москве после Высшей школы, служить в моём отделе. А он... упёрся, как маленький ослик. «Нет», – говорит, – «поеду в Припять хотя бы на год!» Казалось бы, столица! А он истосковался по своей Припяти. Она и городом-то стала только в год его возвращения.       – Значит, это вы его уговаривали... перевестись?       – Не только я. Хотя и я тоже. Не настаивал, конечно, потому что только он мог решать, где ему лучше. Я тогда подумал, что он с Припятью расстаться не может, а теперь... понимаю, в ком было дело.       Александр снова улыбнулся – чуть вымученно, чуть устало, и всё равно очень тепло, – и мягко пожал её руку.       – Знаешь, ты на Женечку мою очень похожа.       – Ну что вы... Она наверняка красивая очень, а я...       – Что, уродина? Только потому, что несколько выродков так сказали? Серёжа, уж наверное, другое тебе говорил. Ты кому веришь?       – Серёже. – Клэр опустила голову.       – Вот и не слушай других. Личико у тебя заживёт, и шрамы – это только шрамы, а вот то, что сердце тебя доброе и любящее – это самое главное и есть. Этого ни подделать, ни отнять. А у Женечки глаза были, как у тебя – нежные и горькие, и волосы рыжим отливали на солнце. И… знаешь, я бы очень хотел, чтобы у нас была такая дочь.       Она молчала, глядя на его кольцо. Она тоже очень хотела, чтобы у неё был такой отец.

***

      Александр снова подозвал Сергея, выйдя из палаты Клэр. Отвёл в кабинет главврача. Остановился у окна и молчал с минуту, глядя на пышную зелень в больничном саду и чувствуя напряжённый взгляд Сергея.       – Знаешь, я ей про Сашку рассказал.       Он услышал, как Сергей медленно выдохнул у него за спиной.       – Я всё думаю, – Александр медленно повернулся, опершись на край подоконника, – до чего же вы были похожи. Оба были как… Маленький принц у Экзюпери. Сашка-то тёмненький был, а ты даже внешне похож. – Он рассмеялся тихонько, увидев смущённую улыбку Сергея. – Вы оба так хотели заботиться о своей маленькой планете. О своей ненаглядной розе. Оба умели увидеть барашка в коробке, которого никто больше не видел. Ты… и сейчас умеешь.       – Так Клэр – барашек или роза?       – Роза, наверное. Помнишь? «Есть одна роза... Наверное, она меня приручила».       – И стала для меня единственной в целом свете.       – Как и ты – для неё.       Предвечернее солнце падало сквозь распахнутое окно, и красно-золотые усталые зайчики спрыгивали с раскрытых створок на белую рубашку Сергея.       – Она, наверное, ещё немного тот Лис, который сказал Маленькому принцу: «Пожалуйста… приручи меня!» Она ведь тоже… просила?       – Да.       Глазами, в которых была вся горечь и вся боль, какие только могут существовать на свете. Она и сама тогда не знала, о чём просит. Ещё не умела этого понять. Только подходила всё ближе и ближе, пока не поняла, что хочет только быть в этих руках, что обещали ей защиту и тепло.       – Помнишь, что было потом?       – Потом им пришлось попрощаться, и Лис открыл ему секрет. Сказал… «Зорко одно лишь сердце».       – Да. А ещё?       – «Ты на навсегда в ответе за всех, кого приручил».       Стая птиц пронеслась за окном с пронзительным вечерним криком, от которого всегда так щемило сердце.       – Ты теперь не можешь от неё отказаться. И не хочешь – я знаю. Теперь уже не важно, хорошо это или плохо, но я видел её глаза и знаю, что без тебя она погибнет, как та роза. Она отрастила шипы, чтобы ей не причиняли больше такой страшной боли, но этого ей не хватит, чтобы жить. Ты её приручил, как и она тебя. Другие – многие – этого, конечно, не поймут. Я – понимаю.       Пусть его роза и лежала под тяжёлой холодной плитой.       – Как же мы теперь будем?       – Ты... иди к ней сейчас. Я буду звонить в Москву.       – И что вы им скажете?       – То, что они смогут понять.

***

      Клэр не отпускала руку Сергея с той минуты, как он вернулся в её палату. Полчаса, по истечении которых обещал прийти Александр, тянулись целую вечность. Они оба знали, что теперь он сделает всё, чтобы их уберечь, но на сердце всё равно было очень тяжело, и что-то болезненно ныло в груди.       – Да, мы с Сашей правда не были друзьями или хотя бы приятелями. Это даже... странно. Я очень хорошо помню, какие у него тогда были глаза. Как будто бы он знал, что умрёт, и знал, что я тоже знаю, но был так благодарен за то, что я всё равно пытаюсь его спасти. Я тогда... понять не мог, почему он вообще в сознании. Потом узнал, что такое бывает, хотя и редко очень. Он в забытьё впал только в «скорой», когда мы к больнице подъезжали. До этого... на меня всё смотрел, как будто хотел что-то сказать. Я потом долго думал, что. И ещё думал… Выходит ведь, что я был последним человеком, которого он видел в своей жизни.       Сергей помолчал немного, опустив голову и сцепив руки в замок. Он сидел на краю постели Клэр, и закатное солнце осторожно касалось его лица и чистых белых повязок.       – Саша ведь правда ему был как сын. Не представляю, каково это – потерять своего ребёнка.       – Он сказал, что ты ему тоже как сын. – Клэр ласково прижалась к его плечу, погладила утешающе по щеке.       – А мне он сказал, что ты похожа на его жену, – ещё чуть печально улыбнулся Сергей, – и что у них могла бы быть такая дочь. Что он… хотел бы, чтобы была.       Помолчав немного, Клэр с горечью проронила:       – Если бы только у меня был такой отец...       Сергей погладил её волосы, легко поцеловал в висок. На больничный сад за окном уже начинали опускаться сумерки, и в освещённой тёплым закатным светом палате было почти уютно.       Они оба чуть вздрогнули, когда скрипнула дверь. Клэр сразу увидела улыбку в тёплых глазах Александра.       – Значит, мне можно будет увидеть снегирей? – тихо, ещё неверяще спросила она.       – Можно, милая. Можно.       Клэр выдохнула, почти всхлипнула, сжимая руку Сергея. Ей ведь только что сказали, что она ещё может жить.       – Есть... ещё кое-что. Прежний куратор этой программы от Главного управления на прошлой неделе ушёл в отставку по состоянию здоровья.       – И кто теперь будет?       – Место куратора предложили мне, но я, сказать по правде, совсем не хотел этим заниматься. Не отказался, правда, почему-то. Сказал, что подумаю – вот как раз перед тем, как уехать в Чернобыль.       – И... что?       – Ну, вот... я подумал.       В уголках его губ пряталась тёплая улыбка, и золотые искорки сверкали в глубине тёмных глаз.

***

      Клэр всегда чудилась какая-то странная горечь в этой особенной больничной тишине. Там, тогда. Здесь, сейчас. Сейчас, правда, горечь эта была какой-то тёплой. Нежной. Оттого, наверное, что к запаху лекарств примешивался аромат розовых роз, и ещё оттого, что Сергей улыбался всякий раз, когда глядел на неё. Всё тело по-прежнему очень болело, но ей так трудно было поверить, что всё это – Вадим, авария, выстрел, – случилось сегодня, с ней, с ними. Андрей принёс по просьбе Сергея коробку с «Птичьим молоком», и они пили чай, прислушиваясь к шелесту деревьев за окном: те словно ласково шептались, устраиваясь на ночь.       – Ты правда не сердишься на меня? – робко, боясь испортить, спугнуть эту хрупкую теплоту, спросила Клэр, когда Сергей присел на край её постели. Он теперь был в чистой белой рубашке, и она не могла видеть пятен его крови, но ей всё равно казалось, что она видит страшную рану у него на груди, прямо против сердца, куда она попала, сделав тот страшный выстрел.       – Нет. – Сергей ответил чуть сдавленно, но по его прикосновению Клэр поняла, что это действительно так, и что ему только очень больно и страшно думать и вспоминать об этом. – Ты только пообещай мне, пожалуйста, что больше не станешь ничего от меня скрывать. Ты же видишь... что получилось. Мы сегодня оба погибнуть могли.       Она почти до крови закусила губу, вспоминая тот ужасный железный прут совсем рядом с лицом Сергея.       – Как же ты можешь говорить, что меня простил? Такое ведь нельзя простить, – обречённо проронила она. – Я знаю, что должна была всё рассказать. Но не рассказала, и ты едва не умер.       – Ты тоже.       – Это неважно.       – Для меня – важно.       Она взглянула ему в глаза, не зная больше слов, которые могли бы выразить всю глубину её горького сожаления, горестного раскаяния.       За всё, что было. За всё, что ещё только будет.       – Можно тебя попросить?       – Конечно.       – Понимаешь, есть одна вещь... Я её сегодня узнала.       – От... него?       – Да. Можно я тебе завтра расскажу? Я не собираюсь ничего больше скрывать, но мне сейчас так... Я не могу, правда!       – Ну что ты, родная... – Сергей ласково, успокаивающе погладил её плечи. – Я всё понимаю. Конечно, можешь рассказать завтра. Сейчас... отдыхай. Тебе очень нужно поспать.       – Да... да, – рассеянно проронила Клэр. Взглянула на него благодарно. – Спасибо, Серёжа.       Она чуть отодвинулась от края кровати, оперлась рукой поудобнее, чтобы лечь – и снова замерла, чувствуя, как грудь затопила вдруг чёрная горечь.       – Что случилось?       Сергей ласково коснулся её руки.       – Я просто... подумала вдруг... Почему всё так? Как... качели. Вверх-вниз, вверх-вниз. Когда всё так хорошо, случается что-то ужасное. Почему не может быть просто... спокойно?       Сергей вздохнул, потянулся и взял с прикроватной тумбочки сложенный лист бумаги.       – Смотри: вверх-вниз, вверх-вниз. Ничего не напоминает?       Клэр молча смотрела на свою кардиограмму.       – Это значит, что ты живая. Не бывает такого, чтобы была прямая. Если только ты не мертва.       Прерывисто выдохнув, она прижалась к его плечу. Коснулась кончиками пальцев его щеки.       Теперь только вниз, вниз, вниз.       – Ложись, моя хорошая. Я тебя укрою.       Клэр свернулась клубочком под тёплым одеялом, пряча живот, в который её сегодня били, вдыхая аромат розовых роз и терпкий запах больничной ночи.

***

      Сергею с трудом удалось задремать – и то лишь потому, что он остался в палате Клэр, и его кровать придвинули вплотную к её, чтобы он мог держать её руку. Валерий Степанович даже не пытался спорить – знал уже, что всё бесполезно, да и сам не хотел их разлучать. Не после того, через что они прошли. В палате было очень тихо: слышалось только дыхание Клэр, шелест шагов дежурной сестры из коридора и листьев в уснувшем саду. На потолке мирно покачивались тени.       Ему снился плохой, очень плохой сон, и потому он не сразу понял, что слышит страшный глухой стон наяву. Рука Клэр была горячей, а сама она металась на своей постели, словно хотела и не могла проснуться.       – Серёжа…       Она так резко поднялась – задыхаясь, вся в слезах, – что он едва успел поймать её в свои руки.       – Мне... мне приснилось, что я умерла. Правда умерла, понимаешь? Что я выстрелила, и там всюду была кровь, а потом меня как будто что-то потащило прочь, от тебя, и стало вдруг очень темно, так темно и холодно, и я точно знала, что никогда больше тебя не увижу, что не смогу стать п... птицей...       Она задохнулась, захлебнулась, надрывно разрыдалась у него на плече. Он гладил её волосы, её спину, шептал что-то утешающее и думал о том, что никто не смог бы наказать её страшнее, чем наказывала она себя сама.       – Помнишь, я тебе сказала, что я... что два раза уже пыталась, и что на третий у меня... получится? – Клэр с трудом оторвалась от его плеча и посмотрела на него своими горькими речными глазами. – А вдруг у меня правда… получилось? Вдруг я умерла? И мне всё только кажется, и тебя здесь на самом деле нет, и...       – Клэр, ты живая. Ты правда живая.       Сергей проговорил это очень тихо, но она услышала. Она всегда слышала его голос. Слышала, как бьётся его сердце, и как дрожат ресницы.       – Ты ведь веришь мне?       – Да.       Она задыхалась от того, какое это было счастье – прикасаться к нему, чувствовать тепло его рук, его губ. Он целовал её лицо, и боль отступала, страх отступал, и уже невозможно было поверить, что она мертва.       Она живая, живая, живая. Сердце бьётся. Вверх-вниз. Вверх-вниз.       – А тебе что-нибудь снилось?       – Да.       – Хорошее?       Сергей покачал головой.       – Плохое... странное. Кажется, там станция была – похожая на нашу, хотя и другая. Звёзды на трубах... а может, показалось. Там... огонь был. Везде был огонь.       Клэр безотчётно сжала его пальцы, чувствуя, как её касается что-то огромное, тёмное, невыносимое.       – Не плачь, родная. – Сергей ласково погладил её по расцарапанной щеке. – Так уж бывает с теми, кого... приручили. Это всегда и счастье, и боль.       – Приручили?       – Да. Приручить – это значит стать для кого-то единственным в целом свете. Это значит... быть за него в ответе.       – И ты меня... приручил?       – А ты – меня. Мы теперь в ответе друг за друга. Не потому, что кто-то так сказал, а потому, что это не может быть никак иначе.       – В горе и радости...       – Да.       – Я не хотела тебя бросать.       Она смотрела на него больными от нежности глазами.       – Я знаю.       – А если бы... если бы он... успел, ты бы тогда смог меня простить?       – Да. Себя – нет.       – Я ведь... я не хочу делать тебе больно... Почему же я всё равно делаю?       – Потому что ты живая, и тебе тоже бывает больно и страшно. Потому что мы все совершаем ошибки. Я тоже не должен был отворачиваться от тебя – там, тогда. Я ведь на самом деле ни секунды не сомневался в том, что нет такой боли, которую я не смог бы тебе простить.       Она тяжело дышала, прижимаясь к его плечу.       – Я очень тебя люблю, Серёжа.       – Я тоже тебя люблю. Попробуешь заснуть? Я буду рядом.       Клэр улыбнулась сквозь не желавшие высыхать слёзы.       Он обнимал её сквозь бархатную темноту, сидя в изголовье её кровати, а она прижимала к груди старенького плюшевого кролика – впервые с того далёкого-далёкого дня, когда она ещё была просто девочкой, мечтавшей о том, что её полюбит кто-то сильный и добрый, и что у неё будет настоящий тёплый дом. Что она больше не будет одинокой, покинутой, заброшенной. Что её приручат. Что она приручит кого-то, кто будет смотреть на неё больными от нежности глазами. Что однажды она отыщет тот край, где не будет ни боли, ни страха. Только высокое синее небо, родное мягкое тепло и красные грудки снегирей на заснеженных ветвях рябины.       Сергей осторожно поднялся, когда Клэр наконец мирно уснула. Подошёл к раскрытому окну, вдыхая прохладную свежесть спящего сада. Шелестели деревья. Пели ночные птицы. Ложиться не хотелось, потому что он всё думал про тот сон. Про звёзды и про огонь.       «Не зарастёт на сердце рана – прольётся пламенной смолой».       – Серёжа...       Она, не просыпаясь, не открывая глаз, протянула к нему руку, словно и во сне чувствуя – сердцем, – где он. И он подошёл, взял её тонкую белую руку, протянутую к нему сквозь темноту – как тогда, в тот грозовой вечер, когда она стояла белым призраком в мокром платье и тянулась к нему из своей горькой черноты. Он лёг рядом, обняв её одной рукой, и она повернулась к нему. Её сонное дыхание касалось теперь его лица.       Он думал о том, какие у неё были глаза – там, на дороге, когда она готова была отдать за него всю кровь и всю душу. Его пугало то, на что она готова была пойти ради него. Это было как пройти, не сорвавшись, по краю бездны: ты уже не там, ты выжил, но всё продолжаешь думать об этом, вспоминать, раз за разом срываясь вниз – пусть только в мыслях. Пытаешься перестать – и не можешь.       «Тебе будет больно на меня смотреть. Тебе покажется, будто я умираю, но это неправда».       «Я тебя не оставлю».       Просто это так. Просто это не может быть иначе, и нет, не существует никакого по-другому.