Кружась в объятьях ветра, лепесток, Стихии воспротивившийся, смог Лечь у её миниатюрных ног.
Поздняя весна. Благоухающий симфонией цветочных ароматов май. Повсюду торжество сочной природы и жизни. Бездонная небесная синева вся в пушистых кучевых облаках, неторопливо и важно плывущих в далёкие земли. Киёра всегда любила это время года и встречала первые майские деньки с немым восторгом. Ещё бы: вдыхая этот бодрящий весенний запах, невольно наполняешься энергией для новых начинаний. Каждый год её родители сдвигали сёдзи в стороны, приглашая в дом лёгкий ветерок, беспрепятственно гуляющий по нему вдоль и поперёк. Он приятно обдувал лицо и тихонько играл с локонами. Ещё один день предательски замечательной погоды. Обновлённая природа мозолила глаза своим великолепием. То, что раньше неизменно приносило радость, теперь не производило и малой толики былого впечатления. Так, стояло вокруг живой декорацией к её пьесе, увы, не имеющей счастливого конца. В душе у девочки щемило от доселе незнакомого ей чувства — чувства утраты. Утраты свободы и связи с привычным для неё мирком, где уютно и спокойно, где всё на её стороне. От мыслей о свадьбе становилось совсем уж тоскливо, и старшая сестра старалась гнать их прочь, как бы упорно те ни лезли в голову. До её слуха доходил разговор матери с накодо, которая, щуря свои и без того узкие глазёнки, тихонечко посмеивалась в рукав кимоно. — Положитесь на меня. Организуем всё по высшему разряду, — сваха сложила ладони вместе, растягивая губы в улыбке, — Да не переживайте вы так! Дочь у вас просто красавица, как раз на выданье! — Нам бы побыстрее… — проговорив это, Мэйко опустила взгляд, а затем снова подняла его на собеседницу, словно ища с её стороны понимания, — Если это возможно, я хотела бы опустить некоторые формальности. — Как вам угодно. Проведём церемонию в более сжатые сроки, — такая же полная женщина, как и сама домохозяйка, охотно пошла навстречу, — Давайте завтра устроим миаи, а ещё через два дня поженим молодых. — Просто идеальный вариант! Дорогая, спасибо вам огромное. Вот, возьмите, — будущая тёща вложила конверт с деньгами той в руки, которые явно умели их считать. Они скрепили сделку чашечкой саке. У совсем юной невесты не возникало ни малейшего желания вмешиваться в их деловую беседу. Она устроилась полулёжа на циновках, подальше от взрослых, со скучающим видом подпирая щёку ладонью и уминая сладости из кондитерской. Мать что, хотела задобрить ими дочку? Как бы то ни было, не пропадать же добру. Настроение что-либо делать отсутствовало напрочь. Хоть домашними делами не загружают. Видимо, Мэйко всё же чувствует перед ней вину. Ну, а кому понравится, что его отправляют в чужой дом, чтобы, по сути, избавиться от лишнего рта? «Мы лишь пытаемся обеспечить твоё счастье», «Это забота о твоём будущем». Как бы красиво это ни называли, суть остаётся неизменной: от неё просто хотят отделаться. Только вот Киёра не дура и всё прекрасно понимает. Во дворе Чиса на пару с Такаши возится с постройкой шалаша из всего, что они находят поблизости: веток, прутьев, листьев и камней. Кён, пусть и не особо понимает суть их занятия, непременно хочет присоединиться к брату с сестрой. Но мать не пускает его, и раздосадованный ребёнок вновь разрывается от плача. Старшая завидовала их беспечности и беззаботности. Ведь когда-то и она была такой. Ещё вчера. Всё — вот так просто закончилось её детство. Больше девочка не сможет прохлаждаться в одиночестве и покое, предоставленная сама себе. Таково реальное положение вещей. Это не страшный сон, который забудется, стоит ей только проснуться.***
Этим утром время неумолимо неслось вперёд, набирая непривычно высокую скорость. Закончив с ненавистной ей уборкой, Киёра расправила рукава кимоно, до этого подвязанные тесёмками, чтобы не мешались, и принялась приводить себя в порядок. Вскоре подошли и родители, вернувшиеся с полевых работ раньше обычного. Отругав дочь за неосновательную подготовку к визиту, имевшему столь большое значение — сегодня к ним должны пожаловать Сога — тучная женщина занялась всем сама. По её мнению, девочка плохо себе представляла, насколько важно это посещение и как неравнозначно положение их семей. Средних брата с сестрой отправили играть на улицу, а самый маленький преспокойно спал в своей колыбели, никого не беспокоя. В то время как отец расчищал двор, пока что заметно портивший общую картину, мать готовила праздничные закуски и параллельно придавала жилищу более презентабельный вид, будучи уверенной в собственном безупречном вкусе. — Ах, идут, идут! — издали завидев приближающиеся силуэты в одеяниях тёмных, благородных тонов, Мэйко засуетилась и в спешке рассовала вещи, которые до этого несла, куда попало. — Сам вижу, — в отличие от неё, Хидео оставался спокойным: можно сказать, всё уже налажено, почва подготовлена, а переживания на пустом месте ему несвойственны, — Киёра готова? — Да, да… Одета, причёсана, — глаза жены рыскали по комнате в поисках того, о чём хозяйка могла забыть; хотя придраться было не к чему, она не знала, за что хвататься: разлить гостям чай, чтобы стыл, дать дочери родительские наставления или кинуться прибирать и без того до блеска вычищенный дом, — Помнишь, что я тебе говорила? — женщина подошла к растерянно стоящей посреди всего этого старшей дочери, — Держи спину ровно. Не болтай лишнего, говори только по делу. Не своевольничай и не вздумай умничать. Другого шанса не будет. Даже не думай всё испортить, — тараторила крестьянка, сильнее запахивая кимоно дочери и приглаживая её непокорные волосы, уже начавшие расплетаться. Девочка молчала. Сил спорить с родительницей у неё не было, да и конфликта поколений в такой ответственный момент лучше избегать всеми возможными способами. Мысленно она молилась о том, чтобы этот танец с бубном перед будущим зятем и его семейством прошёл как можно быстрее. Лицезреть, как унижается родная мать — то ещё удовольствие. — Доброе утро, — появление гостей во главе с Асаги и Тосио сопровождалось поклоном, — Извините, что побеспокоили вас, и позвольте преподнести этот скромный подарок, — домохозяйка приняла небольшой свёрток из рук невысокой и сухонькой дамы в годах, преисполненной даже некого аристократизма и отличавшейся размеренностью и выверенностью движений. — Доброе утро! Мы очень признательны, что вы нашли время почтить нас визитом, — аккуратно положив дар, Мэйко учтиво поклонилась в ответ вместе с супругом; хоть обе семьи и были незнатного происхождения, разница в их материальном положении казалась колоссальной, — Прошу прощения, мы живём очень бедно, да и угощение скромное. — Напрасно вы так говорите. У вас чудесный дом. Пусть ваша семья живёт в достатке, и в поле уродится богатый урожай, — они обменялись традиционными приветственными речами, утомляющими не привыкшего к этому человека; хозяйская дочь едва удержалась, чтобы не зевнуть. — Проходите, пожалуйста, — видимо, как раз различие в достатке вынуждало её мать принижаться перед кланом Сога, чуть ли не возводя тех в ранг господ. Выдернутой матерью из-за стола ещё до их прихода Киёре тоже пришлось склониться перед авторитетом семьи будущего мужа, пока вошедшие, оставив обувь на ступеньке внизу, рассаживались на татами. — Рада с вами познакомиться, — несмело проронила робеющая девочка; из-за созданной Мэйко напряжённой обстановки дочь и сама жуть как нервничала, ведь, если она оплошается, мать ей этого не простит, — Асаги-сама, Тосио-сама и… — забыв остальные имена, Ринозуки запнулась, — Митсуро-кун. — Какая очаровательная у вас дочка. Сама скромность, — грубоватый голос Асаги с резкими нотками заставлял невесту вспыхнуть румянцем, будто от стыда, хотя она ничего дурного не сделала; будущую свекровь было страшно представить в гневе, если даже приятные слова из её уст создают внутреннее напряжение буквально из ничего, — Раз мы совсем скоро станем одной семьёй, можешь называть меня матушкой, — теперь немолодая дама обращалась к своей без пары дней невестке. Дочь семьи Ринозуки пыталась украдкой получше её рассмотреть: уголки губ опущены, скрытые за идущими вниз складками дряблой и сухой кожи, ещё одна большая складка тянется вдоль шеи, а прямые чёрные волосы гладко зализаны, уложенные в высокую причёску, настолько безупречную, будто бы сверху промазали клеем. — Хорошо, матушка, — Киёра всё ещё не смела поднять на гостью глаза, зато та не упускала возможности смерить молодую девушку пронзительным оценивающим взглядом, как товар на рыночных рядах. — Дело в том, что все наши дети уже пристроены: и Шиничиро женился, и Такаги замуж выдали. А младший Митсуро (Вот упрямец!) сам хочет выбрать себе невесту, видите ли, — тонкие высохшие пальцы матери жениха сцепились в замок; когда она говорила, складка на её шее подрагивала, — Не знаю, что бы мы делали, если бы ему не приглянулась ваша дочь. — Ох, ну что вы, — материнская реплика показалась Киёре совершенно не подходящей для ответа. — Что верно, то верно… Сынок у нас просто беда, — только сейчас подал голос Тосио; сразу видно: раз его жена говорит за всех и, судя по всему, самостоятельно всем заправляет, он лишь формальная глава клана. — С минуты на минуту должна подойти накодо. Пока мы обсуждаем детали, пусть молодёжь узнает друг друга получше, — осмелев, полная хозяйка подала не такую уж плохую идею. — Чтобы не терять даром времени, — подхватил Хидео. — Вы правы, пусть дети побудут наедине, — к их удивлению, Асаги поддержала это предложение. Все заметили, как Митсуро — совсем молодой худощавый брюнет, не вступавший в общий диалог, дожидаясь позволения матери, оживился после сказанного. Похоже, волновался он не меньше самой невесты. Сдержанный кивок госпожи Сога послужил ему знаком. Парень поднялся с места, проследовав за ступавшей впереди него неуверенным шагом Киёрой за фусума, тут же сдвинутыми Мэйко за их спиной. Двери-перегородки не отличались хорошей звукоизоляцией, и всё происходящее за ними было отчётливо слышно. Пусть и символически, но они отрезали помолвленную пару от остальных. Только вот не больно это успокаивало: оба переживали до дрожи в коленях, боясь начать разговор. Их замешательство вполне объяснимо: перед ними будущий супруг, бок о бок с которым придётся провести всю жизнь, а первое впечатление неизгладимо и производится, как известно, единожды. — Ты очень красивая, — собравшись с духом, Митсуро решил взять этот ответственный шаг на себя. — Спасибо… — растерялась было девочка, — Знаешь, по правде говоря, я не умею ничего делать по дому, разве что, самое элементарное. Боюсь, когда Асаги-сама узнает, выгонит меня, — она повела взглядом где-то на уровне его глаз, стесняясь прямого зрительного контакта. — Не беспокойся. Я попрошу сестру тебя всему научить. Такаги не откажет, хоть и строгая, — тот мягко взял Ринозуки за руку; его тёплой улыбке хотелось верить, — У неё ты быстро научишься. Матушка даже не заметит подвоха. Киёра слабо улыбнулась. Несмотря на незавидное положение, кое в чём ей всё же повезло: жених оказался отзывчивым и добросердечным. Если бы они познакомились при других обстоятельствах, могли бы стать отличными друзьями. Однако в качестве будущего мужа Ринозуки-старшая его вовсе не воспринимала. Всё её существо протестовало против столь тесного и скорого сближения с мужчиной. От одной мысли о том, что ей придётся делить с ним ложе, девочку окутывал ужас. Хоть Ринозуки и противилась такому исходу, не имела права пойти против воли взрослых. В груди с новой силой зрело бурное несогласие с родительским решением. Словно этот бутон боли и неприятия вот-вот распустится в горле, перекрывая доступ кислороду, и Киёра неминуемо начнёт задыхаться. — Хочу, чтобы ты знала. Ты мне очень нравишься, и… Что бы ни случилось, я всегда буду на твоей стороне. Разве не эти слова должны греть душу и заставлять девушку, которой они адресованы, расцветать румянцем и чувствовать себя особенной? Старшая сестра не ощущала ничего из перечисленного. Вокруг сам собой создался какой-то вакуум, оставляющий один на один с её горем и делающий девочку абсолютно невосприимчивой к любым положительным проявлениям. «Это невыносимо… Как же это всё-таки невыносимо!..» Руки трясутся уже не от страха, а от попыток сдерживать тот самый крик бессилия, так и рвущейся наружу. От сиюминутного желания наложить их на себя, чтобы перестать вообще что-либо чувствовать. «Ладно. Не время срываться. Выхода нет только из-под могильной плиты». Её движений по-прежнему ничего не стесняет. Она может дышать полной грудью и поступать, как считает нужным. На крышку её гроба ещё не сыплется скидываемая сверху земля. Время утекает, но пока оно есть.***
Киёра и оглянуться не успела как настал день свадьбы. К её большому сожалению, эту дату никак нельзя было оттянуть. За воротами разгорался второпях сложенный отцом костёр. Сухие поленья потрескивали, объятые поглощающими их языками пламени. Так родители «хоронили» свою дочь: с сегодняшнего дня начинается её новая жизнь. Иронично, но и сама Ринозуки-старшая видела в этом собственные похороны. Однако уже безо всякого символизма и образности. Возле скромной хижины образовалась целая толпа разноликого деревенского люда, ведущего толки сотней голосов. Домишко тонул в этой гудящей возне. Здесь собрались и родственники невесты, и друзья обеих семей, и просто проходившие мимо случайные зеваки, и те, кто ранее не стеснялся открыто обсуждать «странноватую и несуразную» внешность девочки, и крестьяне, подтянувшиеся к месту события ради хлеба и зрелищ. Этой столь широкой публике и предстоит сегодня увидеть девочку особенно уязвимой и в конец отчаявшейся. Однако пришли не все знакомые. Кишагири наведаться так и не отважилась. Понимая, что к чему, не могла смотреть на горе подруги? Или не нашла в себе сил смириться с тем, что теперь между ними ничего не будет? Остальные помещения шумно подметали: тоже дань вековым традициям. Минка, привыкающий отныне существовать без одного из домочадцев, необходимо очистить. Сидевшая в дальней комнате Киёра вертела в руках скромное золотое колечко без излишеств, боясь его примерять. В её представлении, это означало бы смирение со своим будущим положением и изменившимися условиями. Отец девочки вышел к гостям принимать поздравления и благодарить за посещение их дома, а мать с парой-тройках вызвавшихся помогать родственниц приступила к сборам невесты. Все они уже были празднично одеты для торжественной церемонии и готовы сопровождать молодую девушку в дом жениха. Тяжёлые ткани многослойных кимоно несколько стесняли движения, но сейчас комфорт стоял для них отнюдь не на первом месте: нужно выглядеть в соотвествии со случаем. Женщины плакали. Пока посторонние не видели, они могли дать волю эмоциям. Громче всех рыдала хозяйка дома, доставая из коробки сиромуку. То самое, которое и сама когда-то надевала на свадьбу. Оно передавалось в их семье из поколения в поколение. Растроганные до глубины души родственницы тоже лили слёзы. Киёре было больнее и тоскливее всех их вместе взятых, но она сдерживалась, не проронив ни слезинки. Ринозуки-старшая понимала, что, начав, уже не сможет успокоиться. Заведя дочь за ширму, умывающаяся слезами Мэйко помогла ей раздеться и вдеть руки в рукава. — Мам, Кишагири уже девятнадцать, а её почему-то до сих пор не выдали замуж, — чтобы не самые приятные думы не занимали мысли, девочке захотелось поговорить о чём угодно хоть с кем-нибудь. — Ты должна понимать, — та пыталась глушить рыдания, плотно смыкая губы, — что ситуации у всех разные. Кишагири — в первую очередь незаменимая работница закусочной. Став хозяйкой в доме мужа, она уже не сможет справляться со своими обязанностями, а ты и сама видела, какой у них наплыв посетителей. Можно сказать, на ней всё и держится, — родительница обернула вокруг тонкой талии старшей из сестёр оби, специальным образом завязывая его сзади, как это некогда делали и ей; домохозяйке помогали и другие женщины, более проворные и сосредоточенные. — Не плачь, мама. Мне и самой грустно, — после сказанного Киёрой Мэйко снова зарыдала. — Я буду молить богов, чтобы у тебя всё было хорошо, — она жмурилась, крепко прижав к себе дочку, но поток слёз никак не прекращался. Как только поверх белоснежного одеяния набросили последний и завершающий слой расшитой шёлковыми нитями ткани, а свадебный макияж ловкой и набитой рукой тётушки был закончен, дав матери отдохнуть и прийти в себя, её сестра Нагиса приступила к сооружению пышной и объёмной бункин-но-такасимада. Старшая Ринозуки шипела от боли, когда всё те же уверенные руки торопливо расчёсывали её густую спутанную шевелюру, которую она всегда наотрез отказывалась подбирать и заплетать, теперь же за это пришлось расплачиваться. Вьющиеся волосы старались выпрямить и придать им нужную форму. Провозившись с ними около получаса, тётушка Нагиса добилась своего: ни одна прядь на голове замученного приготовлениями подростка больше не выбивалась. Сверху аккуратно надели громоздкий головной убор — цунокакуси. На этом крайне неудобный в носке, но весьма впечатляющий своей сложностью образ был собран. Киёра видела, как заторопились родственницы, собирающиеся вернуться в главное помещение, наводнённое основной массой гостей, и объявить о готовности брачующейся. Будущая жена попросила их, оставив её одну, дать ей проститься с домом и настроиться на предстоящую церемонию. Те просто не могли отказать девочке в просьбе: это последнее, что они способны сделать для юной родственницы, прежде чем попрощаются с ней. Задвинув за собой фусума, деловитые женщины удалились. Не поднимаясь с насиженного места, девочка повернулась к перегородке спиной. «Ничего больше мне не остаётся…» Ей казалось, что комната, насквозь пропитанная атмосферой суетливого и беспокойного быта, чего-то от неё ждёт. Все вещи, находящиеся здесь: и эта старая плохонькая, выцветшая ширма, и эти потемневшие от времени татами, и этот раздвижной стенной шкаф со сложенными ровной стопочкой в нём футонами, и это невзрачное зеркальце с минимумом декоративных элементов будто бы смотрят на старшую сестру, вопрошая: «И что же ты будешь делать? Время идёт». Душевные метания раскачивали её и без того шаткое равновесие. «Это и есть моя судьба», — пронеслось в голове. Ринозуки крепче сжала лежащие на коленях руки. Тем временем приглашённые внутрь односельчане всё продолжали прибывать, заполоняя относительно просторное помещение, как черви поспевающее наливное яблоко, и разбредаясь по всем его укромным уголкам. Хоть Киёре и позволили некоторое время побыть в покое и уединении, разве можно назвать это таковым, когда за тонкой бумажной стенкой сплошная суматоха? Накодо сновала от одного родственника невесты к другому, согласовывая все мелочи и наводя последние штрихи. Дело оставалось за малым, нужно лишь убедиться, что всё пройдёт гладко. Ведь на кону её репутация свахи, да и деньги уплачены. Оставив на время свои детские игры, младшенькие, разодетые, как и все, путались под ногами у взрослых и просились к сестре. Поэтому главе семейства и его супруге приходилось неустанно за ними следить и пояснять, почему ту пока не стоит тревожить. Мэйко уже успела вымотаться за это утро морально и физически, но старалась этого не показывать. В глазах посетивших их жилище крестьян она выглядела активной, приветливой и гостеприимной хозяйкой. Отец, который всё никак не мог поверить в то, что его дочь выросла и теперь отделяется от семьи, радовался вместе с остальными, хотя и у него на душе было тяжело. Решив, что пора отправляться в дом Сога, мать и накодо пошли за дочерью. Родительница распахнула фусума и обомлела, ни в силах вымолвить ни слова: ведущие на улицу сёдзи раздвинуты, цунокакуси с нарядными шпильками и гребнями валяется на полу, ветер колышет оставленную на циновке записку, а Киёры и след простыл. В эту секунду всё внутри похолодело, и обе женщины застыли, не веря собственным глазам. — Она… пропала! — на громкий и отчаянный материнский вопль сбежались все гости и родные. Обеспокоенный не меньше жены Хидео догадался поднять листок тонкой рисовой бумаги, прочтя второпях выведенное брошенной рядом кистью: 「福は内！清浦は外!」