蛾の戦慄 仄かな光 夏の夜 Трепет мотылька, Тусклое свечение, Летняя ночь.
— Каэги Ураши, — легко поклонился господин, представляясь девушке, всё ещё не теряющей своей загадочной ауры, — Присаживайся, отобедай с нами, — пригласил он её присесть напротив себя, возле заедающей своё потрясение Киёры. — Благодарю, я не голодна, — оставив внизу обувь и ступив на возвышение, проговорила назвавшаяся Миори, с достоинством усаживаясь с той рядом. Ринозуки мгновенно прочувствовала на себе исходящий от неё морозный холод. Не отрываясь от еды, девочка невольно сжалась на своём месте: кожу тронули мурашки. — Подождём, пока Киёра закончит, — по остановившемуся на голодной взгляду новоприбывшая поняла, о ком речь, — и можно отправляться. После недолгой, но напряжённой паузы он добавил, по своему обыкновению, посмеиваясь: — Знаете… В вас обеих отражается противоречие Востока и Запада. Непревзойдённая красота. Из вас вышла бы неплохая команда. Киёра ощутила на себе пронзительный взгляд искоса. — Работать с ней? — подняла бровь обладательница леденящих карих глаз, — Вы, должно быть, шутите. Даже за столом себя вести не умеет. Нет уж, увольте, — отрезала она, коротко мотнув головой. В груди у Ринозуки кольнуло до боли. Обиднее всего было не столько из-за самой отпущенной в сторону девочки резкости, сколько из-за её собственной симпатии к пока ещё плохо знакомой, но уже успевшей завоевать искреннее восхищение девушке. Эту обиду пришлось проглотить вместе с едой. — Не будь столь категоричной, — даже добродушная улыбка господина не смогла спасти положения и хоть как-то разрядить обстановку. — Неужели вы считаете, что вот так пялиться на людей — нормально? Это прямое свидетельство тому, что человеку явно недостаёт воспитания, — создавалось ощущение, что Миори пребывала не в лучшем расположении духа уже с самого переступления порога заведения. Возможно, всему виной долгая дорога? Окава находится на порядочном расстоянии от города, насколько знала Киёра, которую в своё время любезно просветила Кишагири. Несмотря на то, что прибывшая оттуда девушка позволяла себе не вполне лицеприятно отзываться о соседке по столу, так, будто та не сидит под боком, Ринозуки не стала создавать конфликт, смиренно добирая на дне остатки своей порции. Слишком уж она морально вымоталась и натерпелась за сегодня. Оказалось, что всё это время колесница стояла здесь же — совсем неподалёку. Перекусив прямо около неё, возница и слуги преданно дожидались своего господина. Ураши галантно помог юным особам подняться в крытый экипаж. Внутри — богатая отделка в приятных глазу, но, вместе с тем, торжественных тонах и несколько мягких матрасиков для сидения на полу в россыпи расшитых шёлком цветных подушек. Не вполне привычное для японца буйство кричащих красок. В убранстве читались отголоски нарочито-броского китайского стиля, ему был присущ даже какой-то европейский комфорт. — Возвращаемся домой, — скомандовал рассевшийся на подушках толстяк, как только обе молодые девушки скромно устроились на матрасах, подогнув под себя ноги.***
Приехавшие сошли у величественной усадьбы. Господин подал руку дамам, а слуги с возницей слезли наземь сами. Растянувшись в обе стороны, вперёд выступал поражающий воображение господский дом, крылья которого огибали ухоженный садик с низкорослыми, почти декоративными деревцами, заслоняя собой хозяйственные постройки с огородом и обителью слуг. Тени невысоких деревьев едва хватало на живописный искусственный пруд, где важно и размеренно кружили пятнистые кои. Сама постройка содержалась в безупречном состоянии: чистенькая, едва ли не блестящая. Ни единого изъяна. — Красота какая! — вырвалось у Киёры, стоило им только миновать ворота. Господин Ураши польщённо улыбнулся. Хоть это великолепие и не его рук дело, именно он следил за всем скрупулёзно и тщательно, раздавал своим подопечным указания. Так или иначе, всё сходилось на нём. — Миори, правда красиво? — воскликнула Ринозуки, забывшая о недавнем инциденте от переполнявшего её восхищения. Услышав своё имя из уст девочки, та едва ли не вздрогнула. — Пожалуй, — это было сказано скорее самой себе, под нос, и так тихо, что собеседница даже не уловила. Да и как-то равнодушно. Остальные слуги — молодые юноши — встречали их у отворённых сёдзи. Человек пять в простых и практичных одеяниях поприветствовало прибывших глубоким поклоном, но голос подал лишь один из них — по виду самый старший: — С возвращением, Ураши-сама. Вошедшая первой на правах гостьи Ринозуки, для которой всё было в новинку, подивилась даже этому. Крутясь по сторонам, она оглядывала внутреннее убранство богатого поместья. Колонну замыкали идущие позади всех слуги. Небо и земля по сравнению с её родным аскетичным жилищем: в доме Ринозуки складировались лишь полезные вещи, те, что должны быть под рукой, всегда хранящиеся на виду. Ничего лишнего, минимум деталей для наведения красоты, в основном, одна хозяйственная утварь, рабочие инструменты, всяческие заготовки бытовых мелочей и припасы на случай неурожая. На контрасте с хорошо знакомой девочке картиной интерьер хозяйской постройки заставлял открывать рот в немом восторге. Китайские и японские мотивы схлёстывались самым удивительным образом, смело и неожиданно переплетаясь друг с другом. Этот симбиоз стилей не кружил голову, не создавал диссонанса в глазах смотрящего, а если и ужасал, то был ужас благоговейный. Японский скромный минимализм в оформлении пространства: естественные, природные цвета, незамысловатые формы немногочисленной мебели и отделки органично увязывались с пышущими показной роскошью декоративными элементами Поднебесной. Приглушённый зелёный оттенок сухой травы и благородный рубиновый, обработанное, крашенное в тёмно-шоколадный дерево и золотые завитки, украшающие крышку комода, ровное плетение массажирующих стопы светлых татами и цветущая портретными изображениями расписная ширма. Одно пространство — два Востока. Восток как многоликое единое целое. Пусть Киёра и не чувствовала в окружении философской подоплёки, находилась под огромным впечатлением от увиденного, чего не утаивала. Накопившийся восторг норовил в очередной раз словесно выплеснуться, что и произошло в следующую секунду. — Ничего себе! Потрясающе красивый дом, словами не передать! — выпалила она на одном дыхании, наконец остановившись у громадной напольной вазы китайского фарфора, — Миори, ты видела этого вышитого дракона? Там на полотне справа, — девочка совершенно не замечала на себе неодобрительного взгляда второй гостьи, — Хмурый, прямо как ты! Беда Ринозуки была в излишней говорливости не к месту. Язык без костей — зачастую слова выпархивали из неё неконтролируемо, прежде чем она осознанно давала им волю. Но если домашние привыкли к этой особенности и научились пропускать добрую половину сказанного мимо ушей, то реакция новой знакомой говорила сама за себя. — Поменьше болтай. Тебя слишком много, — сделала замечание светловолосая девушка, даже не оборачиваясь в её сторону. Киёра уязвлённо стушевалась и одномоментно затихла, вся радость на лице погасла. Ей и впрямь стало неловко и даже совестно. «И почему Миори такая ворчунья? Наверняка на то есть свои причины. Но немного мягкости ей не повредило бы», — думала Ринозуки, присаживаясь на колени за низенький квадратный столик в углу комнаты, скрытый за высокой ширмой, куда их жестом пригласил Ураши. Затем он и сам удобно расположился на широком дзабутоне с противоположной стороны столешницы, лицом к токонома, оформленной какэдзику с хокку「蛾の戦慄 仄かな光 夏の夜」 и художественно воткнутой в вазу икэбаной. — Смысла тянуть время нет, перейдём сразу к делу. Надеюсь, вы не возражаете, — полный господин поднял глаза на своих гостей; с этой отразившейся на его лице серьёзностью он казался совсем на себя не похожим. — Да, давайте оговорим условия нашего контракта, — своим неизменно ровным и твёрдым тоном ответила за обеих старшая. Морщинки у неё на лбу наконец разгладились, и от того соседке по столу заметно полегчало. — Видимо, придётся немного отступить от плана. Раз уж к нам присоединилась ещё одна прекрасная особа, — Каэги с теплотой посмотрел на Ринозуки, чем сразу же смутил; она не знала, куда деть глаза, когда на неё уставились аж две их пары: господина Ураши и — оценивающе проницательный, хоть и тяжёлый — статной золотоволосой девушки, — Придётся подстраиваться под ситуацию и идти другим путём. Идогава сдержанно кивнула, соглашаясь с его словами. Поглаживающий угольно-чёрную бородку толстяк сделал недолгую паузу — как решила Киёра, соображал, с чего начать. — Во всём мире существует парадокс, — полный мужчина сцепил руки в замок, опираясь всем своим весом на столешницу, — Даже строя цивилизованное общество, мы неизменно возвращаемся к первобытным законам. Меняется форма, но содержание остаётся неизменным: слабые становятся жертвами сильных, пользующихся своим привилегированным положением. В наш век товарно-денежных отношений считается, что всё можно купить или продать. Влияние, происхождение, материальное положение стали решающими факторами, делая одних хозяевами ситуации, других — уязвимыми. Процветает коррупция. Звонкая монета теперь покрывает любые грехи и преступления, затыкает рты правосудия и свидетелей, даёт переиграть всё так, чтобы было на руку знати. Мы погрязли во лжи и безнравственности. Негодяи устанавливают связи, заручаются поддержкой сверху и творят, что хотят. В результате их деяния не доходят до высших инстанций, проглатываемые и замалчиваемые промежуточными лицами — посредниками между народом и правительством, — обе полукровки внимательно слушали долгую речь господина Ураши. Тот переводил взгляд с одной на другую. Сам Каэги настолько проникся темой разговора, так откровенно, эмоционально, а в то же время понятно и последовательно делился собственными переживаниями, что с ним невозможно было не согласиться. Гостьи видели: готовый ревностно отстаивать свою позицию, он чистосердечно верит в то, о чём говорит. Казалось, прежде чем озвучить каждую фразу, Ураши проживал её внутри себя. — Понимаю, всё это звучит слишком обще. Чтобы не быть голословным, готов предоставить вам в подтверждение некоторые сведения, — хозяин жестом подозвал к себе слугу, остававшегося сидеть возле фусума чуть поотдаль от них, и тот, подойдя ближе, кивнул в ответ на просьбу принести последнюю рукопись. Не успели молодые девушки опомниться, как он вернулся, бережно неся тяжёлую книгу с плотной обложкой — видимо, хранящаяся в ней информация не умещалась в обычный свиток, и господин позаимствовал более практичную идею у европейцев. — К сожалению, — произнёс Ураши со вздохом, — женщины, а особенно юные девушки, и дети находятся, скажем так, в категории риска как самые незащищённые. И если, к примеру, мы говорим о том же физическом и сексуальном насилии… — Каэги понизил голос, — факты достаточно красноречиво говорят о частотности таких инцидентов. Пока мы с вами сидим и разговариваем, в нашей родной Японии творятся просто ужасные вещи. Сами поглядите, — получив на руки нужную документацию, он раскрыл рукописную хронику на случайной странице, развернув её к гостьям, — Я уже не говорю о монополии на крупные производства и выкупаемой нечестным путём земле. Пока Киёра силилась разобрать непривычную ей иероглифическую скоропись, путаясь в соединениях элементов кандзи, Миори начала читать вслух: — Семнадцатое апреля. В лесу возле Тано обнаружен труп пропавшей без вести тринадцатилетней Аики Иситсу. Констатирована насильственная смерть. У трупа выколоты глаза, отрезан язык, раздавлена грудная клетка. Присутствуют признаки сексуального насилия: повреждены наружные и разорваны внутренние половые органы. Смерть, вероятнее всего, наступила от болевого шока… Медленно мотающая головой из стороны в сторону Ринозуки отказывалась верить в то, о чём слышала. По мере того, как слова складывались в предложения, подробно обрисовывая ситуацию, осознание её реальности чётко очерчивалось в голове. «Неужели это настоящие сведения?» — дрожало в висках. — Третье марта. Из Кагами-гава выловлено тело девятилетней девочки. Опознана как жительница Ниёдогава — Цукихо Кавадзама. Скончалась в результате потери крови. Обе руки ампутированы по локоть, ожог второй степени на рёбрах, рваная рана на животе. Есть следы сексуального насилия, — тёмно-карие глаза бегали по вертикальным строчкам — светловолосая девушка продолжала безэмоционально зачитывать материал. С каждой новой подробностью в груди у Киёры всё больше леденело, там ни с того, ни с сего поселились резь и давящая свинцом тяжесть. Сердце сбилось с ровного ритма. Ясно представляемая ею чужая боль комом подступила к горлу, затрудняя дыхание. Голова девочки закружилась, ей сделалось дурно. Побледнев, как сама смерть, она наклонилась вперёд, прикрывая ладонью рот. — Киёра, тебе плохо? — только сейчас Ринозуки заметила, что Ураши обеспокоенно на неё смотрит; даже Идогава, оторвавшись от рукописи, повернулась к девочке. Та не могла проронить ни слова, только закашлялась. Чересчур уж явственно её богатое воображение рисовало перед глазами страшные картины человеческих зверств. То, что улавливало ухо, словно тут же оживало перед ней. — Хватит… Пожалуйста… — с усилием и едва слышно выдавила из себя девочка, пряча лицо за трясущимися руками. Чиркнув по ней быстрым взглядом, Миори захлопнула рукописную книгу, передав обладателю. — Как видите, — нарушил воцарившуюся звенящую тишину господин, — подобное происходит в наших краях, совсем рядом, прямо у нас перед носом. Ну и как вы думаете, были ли наказаны учинившие все эти изуверства? Многие из них гуляют на свободе, среди нас, даже не прячась. Откупившись и задобрив нужных людей взятками, живут как ни в чём ни бывало. Мнение других людей, да что там, жизни простого люда для них ничего не стоят. Им неведомы жалость и сочувствие. Мораль — пустой звук. Заслуживает ли это отродье вообще зваться людьми? — к концу речи он опять понизил голос, не разрывая зрительного контакта с собеседницами. Те сидели в безмолвии. Риторический вопрос не требовал ответа. Поэтому вскоре Каэги продолжил: — Эти животные не имеют права называться людьми. И обращаться с ними следует как с потенциальной угрозой — истреблять, словно опасных хищников. Закон для них не писан, остановить ублюдков мирным путём не выйдет, как ни старайся. Их деньги решают всё. Так что выбор на самом деле невелик. Остаётся лишь одно: убрать собственноручно. Выкосить, разобравшись с каждой тварью по отдельности. К сожалению, немало таких иродов ходит по нашей земле. Если больше ничего нельзя сделать, в ход идут радикальные меры. Жизнь одного изверга против нескольких жизней невинных. Считают, что им всё дозволено, что всё в их руках. Как бы ни так, — тяжело и шумно выдохнув, Ураши остановил взгляд на Киёре. Монолог Каэги пронял девочку — не в силах шелохнуться, она сидела, вперив глаза в никуда, смотря будто сквозь господина. — Общими силами мы могли бы положить их своеволию конец. На данный момент мне не хватает людей именно для этой задачи. Я предлагаю тебе, Киёра, примкнуть ко мне вместе с Миори. Мы с Идогавой долгое время поддерживали общение в письмах. Ещё тогда Миори согласилась работать на меня. Я буду предоставлять вам всю необходимую информацию, так как располагаю собственными каналами для её получения. Зачастую те же семьи пострадавших от рук нелюдей приходят ко мне лично. Разумеется, я обещаю вам достойное денежное вознаграждение за каждое задание. Будь я в подходящей форме, сам бы голыми руками разделался с душегубами и взяточниками, — горько усмехнулся хозяин, — Но с моими габаритами мне вряд ли удастся уйти незамеченным, — коротко посмеялся он. Едва толстяк закончил говорить, Ринозуки несмело начала: — Но чем мы будем лучше этих… людей? Убийство — тяжкий, несмываемый грех. Они за всё ещё поплатятся, жизнь им воздаст сполна, — постепенно её голос набирал силу, — Мы не вправе решать, кто достоин жить, а кто нет. Мы — не боги, а такие же смертные. Я верю, что глубоко внутри все люди хорошие, изначально уж точно. Им нужно дать шанс очиститься, — держа руки на коленях, она судорожно сжала ткань своего кимоно. — Желание причинять боль другим — психическое отклонение, — в их разговор вдруг вступила молчаливая Идогава, — Как сказал Ураши-сама, попытки образумить и наставить на путь истинный ни к чему не приведут. Как мёртвому припарка, — она вдумчиво смотрела на девочку; та разгадала в её глазах нечто болезненное, слабо трепещущее глубоко внутри, то, чего Миори не выпускала наружу, пряча как можно дальше. — Скажи мне, Киёра, есть ли у тебя мечта? — внезапный вопрос господина Ураши переключил её внимание на грузного мужчину. Та было замялась, но быстро сообразила, как ответить. — Я очень хочу получить образование выше начального, — Ринозуки не понимала, почему тот спрашивает, но охотно поделилась. — Давай сделаем так. Если ты согласишься на эту долгосрочную сделку, я лично найду тебе лучших частных учителей по всем интересующим тебя дисциплинам. Как бы заманчиво ни звучало предложение господина, Киёра всерьёз сомневалась, что способна поступиться ради такого своими принципами. Каэги заметил, как у неё загорелись глаза. Однако огонёк почти сразу погас. — Конечно же, я не прошу тебя сходу принимать решение. Даю тебе время подумать до завтрашнего утра, — сказал хозяин дома со всей необычной для него серьёзностью. Ринозуки ничего не ответила, как бы на волю ни рвалось: «Нет! Это безумие! Я ни при каких условиях не дам согласие!» Она всё никак не могла отойти от всего, что ей пришлось услышать. Слишком дико, слишком ужасающе правдиво. Стоило только вспомнить зачитанные Миори конкретные случаи со всеми подробностями, как в девочке поселялся колкий холод. Не тот, что был во взгляде второй полукровки. Непримиримый, жгучий холод, от которого ощутимо передёргивало. Пока Идогава и Каэги оговаривали детали контракта, который Миори собиралась подписывать, Ринозуки покинула их. Ей были срочно необходимы уединение и свежий воздух. Голову словно стянуло тугим металлическим обручем. Новая информация давила своим объёмом, мешая упорядоченному течению мыслей. Вырвавшись во дворик, она успела запыхаться. Тот встречал её долгожданной прохладой, свежестью цветочных запахов и обволакивающей тишиной. Раскинувшееся синим покрывалом от горизонта до горизонта небо, стремительно темнея, казалось непривычно низким. Будто опускалось погладить девочку по худой спине. Кайма зелёных листьев вместо спасительной тени давала скромное сумеречное укрытие. Всё ещё различимые под водной гладью кои раззевали рты, пуская к поверхности тонкие цепи пузырьков, медленно и ленно шевелили плавниками. Киёра присела на проходящее по всему периметру дома длинное крыльцо, в исступлении уставившись себе под ноги. «Он так просто это сказал. Убрать. Как какую-то помеху», — прозвучало в мыслях. Люди ведь не перестают быть людьми, даже если совершают ужасные, непростительные вещи. В конце концов, перед каждым стоит свобода выбора. Ему решать, как жить. В итоге последствия подскажут, верным ли был путь. Существуют ли вообще правильный и неправильный пути? Может, просто у каждого он свой? С другой стороны, и Миори, и господин Ураши в чём-то правы. До невозможности эгоистично закрывать глаза на происходящее вокруг. Если ничего не предпринимать, моральные уроды будут и дальше наслаждаться безнаказанностью, действуя в угоду собственным желаниям и интересам. Когда она сама была при смерти от истощения и умоляла прохожих о помощи, те просто шли прочь по своим делам. Они не хотели замечать чужие страдания, как и думать об этом. Так гораздо удобнее — быть слепым. В голову закралась страшная мысль: «А что, если бы там, на той улице её подобрал не добрый господин, а один из таких монстров в человеческом обличии?» Что бы с ней сталось? Как бы оборвалась жизнь девочки? Непрошеные слёзы сами выступили и покатились по щекам. А ведь всё вполне могло обернуться и таким образом. На всё воля случая.***
Вечер и так тянулся медленно, а за тяжёлыми мыслями казался и вовсе нескончаемым. Наконец Ринозуки перестала терзать себя малоприятными раздумьями, понадеявшись на то, что наутро голова будет яснее и решение придёт к ней само. Пока что она пыталась хоть как-то отвлечься, заводя беседы со слугами, не покидавшими хозяйского дома до отхода господина ко сну. Перебить её думы общением не очень-то удавалось: больше всего хотелось поговорить с недружелюбной сверстницей, но девочка побаивалась к той соваться. Ей даже показалось, что после их диалога с Ураши и без того неприветливая и отстранённая Идогава стала ещё мрачнее, задумчивее и сосредоточеннее на чём-то, ведомом только одной Миори. Поэтому Киёра не стала лишний раз беспокоить девушку. Им выделили одну комнату на двоих, примерившую на ту ночь роль гостевой спальни. На полу расположилось два футона — вот и вся перестановка. Сверху на одеялах лежали лёгкие домашние кимоно. Девушкам предлагалось сменить на них свои повседневные, чтобы ненароком не помять и не испортить те. Да и в дышащих и, к тому же, не затрудняющих движений одеяниях было куда удобнее и свободнее. Перед тем, как переодеться, Миори собиралась принять горячую ванну — на город опустилась ночь, и снаружи стало прохладно. Она заранее оповестила об этом хозяина, и тот передал соответствующее распоряжение слугам. Киёра, уже успевшая за день искупаться, проследовала за ней — искала возможности и подходящего случая ненавязчиво побыть рядом. К тому же, девочке просто нравилось наблюдать за этой осанистой и нетипично красивой девушкой, от которой было просто невозможно отвести взгляд, за что Ринозуки и поплатилась, получив замечание. Из-за приоткрытых дверей пристроенной к дому купальни протянулась узкая полоска света, будто приглашая гостей внутрь. Раздвинув их, они оказались в небольшом предбаннике. Уже оттуда было видно просторное, светлое помещение, заполненное влажным жаром. Широкая ванна примыкала к расписной стене, являвшей вошедшим гору Фудзи во всей красе, сакуру в цвету и закатный солнечный диск. Необъятная душа Японии уместилась на прямоугольной поверхности целиком. Вставшая спиной к девочке Идогава, подобрав волосы и избавившись от оби, без намёка на стеснение скинула с себя кимоно, заскользившее вниз по стройному телу. Завороженно обводя её подтянутую фигуру взглядом, Ринозуки замешкалась. Спохватилась, уже когда та, ополоснувшись, окунулась в горячую воду. Поспешно высвободившись из одежды и приличия ради окатив себя водой, Киёра перешагнула через бортик и погрузилась в офуро сразу по плечи. Вода только сначала казалась обжигающей, вскоре кожа привыкла к ней, и на смену лёгкому жжению пришло приятное расслабление. Украдкой поглядывая на блаженно прикрывшую глаза девушку, Ринозуки так и не решалась начать разговор, зная, чем чревата излишняя инициативность. Вместе с облаками пара над ванной в её голове плыли мысли: «Вот была бы она чуточку добрее. Такая красивая и такая заносчивая. Высокомерие ей, безусловно, к лицу. Неприступность тоже красит. Но всё же… Очень уж это обидно». Так они и просидели в полной тишине, нарушаемой лишь плеском тревожимой ими воды. Когда настало время вылезать, красная, как садящееся солнце на росписи у них за спиной — не столько от жара, сколько от непосредственной близости к Миори — девочка поднялась из-под воды. Вынырнула, подставив под свет свой обнажённый стан. Позади послышался шум воды — Идогава тоже вставала. — Откуда они у тебя? — девочка вздрогнула от её голоса. Киёра сразу поняла, о чём речь, а, оглянувшись, заметила, что та действительно указывает взглядом на исполосовавшие сзади бёдра и ягодицы белые полосы беспорядочных шрамов. Не в сих без смущения смотреть на привлекательную раздетую девушку, Ринозуки тут же снова отвернула голову, успев запечатлеть в памяти изящные линии высокого бюста немаленького объёма и плоского живота. Ей на мгновение захотелось прикоснуться к белой коже и узнать, какова она наощупь. Собственные мысли пугали девочку. — Это от мамы. Её воспитательные меры. Она часто не рассчитывала силы, когда была в ярости, — честно поделилась Киёра, поражаясь собственной откровенности: её подмывало поведать этой малознакомой девушке всё. Всё об их с матерью непростых отношениях, о своих амбициях и мечтах, оставшихся невысказанными, о странной дружбе с наследницей закусочной, о тихой, мало кому известной деревеньке Ино… — Я знаю, каково это, — сказанное Идогавой лишь усилило это желание, — Мне приходилось носить на шее тесьму, чтобы скрыть следы от удушья. Мать… — внезапно Миори осеклась, словно осознав, что обронила лишнего. — Скажи, почему ты такая резкая? Ты же наверняка изначально не была вечно недовольной и закрытой. Что-то произошло? Мне ты можешь рассказать, — девочка испугалась ненароком выпущенных на волю собственных слов, настраиваясь на худшее. Идогава к тому моменту высушила кожу полотенцем и уже запахивала выданное им лёгкое кимоно, не глядя на собеседницу. Как только она развязала длинные русые волосы, те мягко упали ей на спину. — Не пойми меня неправильно. Я не ищу друзей. Я здесь не за этим, так что не собираюсь ни с кем сближаться, — чётко и доходчиво проговорила красавица, выправляя распущенные волосы через правое плечо: ловкие тонкие пальцы оборачивали их тесёмкой и стягивали в низкий хвост у самых кончиков. Ринозуки, на которую после услышанного напал ступор, так и осталась стоять посреди предбанника с наброшенным на плечи полотенцем. Только потом, одевшись, она вспомнила, что их положили в одной комнате. Сдвинувшись с места, девочка направилась по коридору в сторону того же поворота, за которым скрылась Миори.***
Повернувшись к ровно дышащей во сне светловолосой девушке, Киёра обречённо вздохнула. Сон всё никак не достигал её, путаясь в тканях одеяла, обводящих худое тело. Она ворочалась с боку на бок, но это ничего не меняло. Уже отчаявшись, девочка почувствовала, как начали слипаться веки, а сознание стало куда-то уноситься. Ей снилось, что она поздним вечером вернулась в Ино и тихо заходила в свой домишко, стараясь не отвлекать родню: обычно в такое время вся семья неспешно занималась монотонными делами. Сердце волнительно колотилось в груди, трепетало быстрокрылой пташкой. Предвкушение встречи с домашними растекалось в душе теплом. Вроде не глубокая ночь, а все уже легли: полная тишина, хотя в хижине горели слабые огни, что было видно через рисовую бумагу сёдзи. Шагнув за перегородку, крестьянка остолбенела, лицо сделалось мертвенно-бледным. Робкий свет пары фонарей из промасленной бумаги обозначал то, во что ей не хотелось верить ни за что на свете: по старым потёртым татами растекалась тёмная густая жидкость с явно различимым металлическим запахом. Она же окропляла раздвижные стены. На полу в неестественных позах лежали обезображенные до неузнаваемости трупы детей. К своему ужасу, Киёра узнала в них Такаши и Чису. Чиса походила на сломанную куклу. Вывернутые в локтях и переломанные в нескольких местах руки были подняты над головой ребёнка и раскинуты в стороны. В их изуродованной форме с трудом угадывалась изначальная. Лицо младшей сестры искажала гримаса боли. Один глаз Чисы вытек, пустая глазница заполнилась кровью и мутноватой жижей. Во втором широко распахнутом глазу с карей радужкой замерло немое выражение животного страха. Разрезанные уголки губ кровили, кровоточили и рубленые раны на ногах пятилетней девочки — будто кто-то ожесточённо пытался перерубить кость. Ещё тёплое бездыханное тело восьмилетнего Такаши валялось тут же — мальчик был брошен на живот в такой позе, словно старался отползти к стене, но не успел сдвинуться с места — убийца быстро лишил его жизни. Сухожилия на руках и ногах были порезаны. Из-за свёрнутой шеи брата Киёра могла видеть его лицо. Вернее то, что когда-то им было: спереди кости черепа проломили чем-то тяжёлым вовнутрь так, что глазные яблоки выдавились из век. Из-за коротких, но достаточно глубоких ран его светлая серо-зелёная одёжка окрасилась на спине в красный. В углу к фусума прислонилась недвижная Мэйко с кровавым ожерельем, закостеневавшими руками всё ещё жмущая к себе навсегда затихшего Кёна. Удар лезвием пришёлся на тыльную сторону её перерезанной ладони, часть которой держалась на одном только лоскуте кожи. Тот удар и стал смертельным для младенца — младшего братишки всех троих ребят Ринозуки. Слёзы на зажмуренных глазах и пухлых щеках женщины не высохли до сих пор. Морщины на лице тоже не выровнялись: перед смертью мама Киёры рыдала навзрыд, забившись в угол с ребёнком в руках. Отца в комнате не было, но за частично разведёнными в стороны фусума, в полумраке виднелся мужской силуэт. Уроненный набок Хидео не шевелился, не подавал признаков жизни. От пронизавших помещение тошнотворных запахов и вида свежих трупов изувеченных домочадцев Киёра пошатнулась, едва устояв на ногах. Голова пошла кругом. Её начало мутить. Не будь желудок достаточно крепким, Ринозуки-старшую тут же стошнило бы. Голову заполнила тупая, гулкая боль. Грудь разрывало от замершего в ней крика. Девочка могла лишь, упав на циновки и до крови царапая их ногтями, беззвучно содрогаться в рыданиях. Но как бы ни ныли стёртые об татами кровящие пальцы, эта боль не могла заглушить ту, что зрела у неё внутри, с каждой секундой всё прочнее врезаясь в сознание, вытесняя все копошащиеся в ней чувства и мысли. Страх шелестел совсем рядом, касаясь её краями прозрачных одежд, будил в душе хаотичное метание дребезжащих образов. Она собрала всё своё отчаяние воедино, готовясь закричать во весь голос. Но тут сон выпустил девочку из своего плена. Киёра проснулась вспотевшей, её рёбра еле удерживали натиск бьющегося об них сердца. Сев на футоне, Ринозуки вытерла выступивший на лбу пот, силясь успокоить дыхание. Она боялась опять проваливаться в сон: вдруг вновь увидит ту страшную картину. Однако вскоре тот всё-таки взял своё.***
Киёра встала поздно. Она уже успела забыть, каково это: по-человечески спать в чистой одежде, укрывшись одеялом. Да и накопившаяся за все дни скитаний усталость ещё давала о себе знать. Похоже, Миори поднялась много раньше неё: в комнате Идогавы не было, и своё спальное место она застелила. Вместо высокой русоволосой девушки в помещении появилась щуплая и низенькая бабушка с зачёсанными в пучок седыми волосами и сморщенным, как сухая слива, лицом. Дряблые верхние веки сильно нависали на глаза, превращая их в узкие щёлочки, старческая кожа очерчивала ярко выраженные носогубые складки, уголки тонких губ были вяло опущены. Дряхлая старушка хлопотала по дому, приводя помещение в порядок. Когда Киёра открыла глаза, та как раз убирала сложенный футон Миори в раздвижной стенной шкаф. Как только всё ещё сонная и растрёпанная девочка начала вылезать из-под одеяла, бабуля обратилась к ней. — Вы уже проснулись? Доброе утро. Как вам спалось? — Отлично поспала, — неуверенно улыбнулась гостья, кое-как пригладив тёмные кудри и расчесав их пальцами. — Вот и хорошо, — Ринозуки поднялась, и пожилая женщина начала собирать и её футон. Быстро скользнув взглядом по лицу девочки, бабушка негромко сказала: — Вы так похожи на мою дочь… — Вы не ошиблись? Не на внучку? — уточнила удивившаяся Киёра. — Нет, всё верно. Хиканэ не дожила до пятнадцати лет, — с неподдельной печалью проронила старая женщина. Сердце девочки тут же дрогнуло, чуть не пропустив удар, по телу пробежал уже знакомый холодок дурного предчувствия. — Что с ней случилось? — хоть Ринозуки и боялась узнать правду, вопрос сам соскользнул с языка. — Никогда не смогу себе простить… Того, что поругалась с ней в тот вечер. Она выбежала на улицу. Так и не вернулась, — голос старушки дрожал, став совсем слабым и бесцветным, в нём чувствовалась скорбь, — Мы нашли Хиканэ только через три дня. Я не сразу поняла, что это она. Страшно было даже представить, что ей пришлось пережить перед смертью. Хиканэ изуродовали до неузнаваемости. Настолько, что она перестала быть похожей на человека, — видимо, пожилая женщина выплакала все свои слёзы, и теперь могла только тихо и медленно говорить, еле шевеля губами. Спокойное состояние девочки, давшее трещину уже в самом начале рассказа старушки, разбилось окончательно, впуская внутрь стелющуюся по низу и болезненно тянущую горечь. — Кто это сделал? — Киёра и сама не ожидала, что скажет это с такой злостью. — После небольшого расследования нам удалось выйти на их след. Но они оказались членами борёкудана, и мы ничего не могли сделать. Ведь пойти против якудза — чистой воды самоубийство. Разумеется, им всё сошло с рук. Я уже было отчаялась и готова была скрепя сердце смириться, как вдруг до нас с мужем дошли слухи о господине. Скопив нужную сумму, отправились прямо к нему. Ураши-сама тепло принял нас, посочувствовал нашему горю и согласился помочь отправить убийц туда, где им самое место. Своё слово он сдержал. Конечно, нашу Хиканэ уже никак не вернуть к жизни — мы с мужем прекрасно это понимали. Но оба чувствовали, что справедливая кара свершилась. Когда мужа не стало, я решила работать в доме у господина, потому что была бесконечно ему благодарна. Так я и очутилась здесь, — грустный и обречённый тон наконец сменился спокойно-радостным, и у девочки будто камень с души свалился, — Присматриваю за домом в отсутствие Ураши-сама и слежу за порядком в его стенах. У господина не так много времени, чтобы управляться со всем в одиночку, а слуги заняты другими делами: одни всегда при нём, другие сопровождают за пределами усадьбы. Всем забот хватает… — поведав свою историю, старая женщина снова принялась за уборку. «Получается, господин и правда хороший человек?» — размышляла юная гостья, переодеваясь в сиреневое кимоно. Она помнила, что решение необходимо озвучить сегодня утром. А значит, уже сейчас. Но если, укладываясь спать, младшая гостья была уверена в своём намерении не присоединяться к нему и не ввязываться в столь сомнительное предприятие, то теперь в её голове поселились сомнения. Почву для них удобрил в том числе и ночной кошмар вкупе с рассказом старушки-домоправительницы. Противоречивость как самого Ураши, так и ситуации в целом заставляла мозг буквально вскипать. Нескончаемое взвешивание всех возможных «за» и «против» лишь усугубляло головную боль. Да, её жизненные принципы, безусловно, имеющие силу и непосредственное влияние на ход мыслей, сперва перевешивали. Однако, к своему удивлению, девочка обнаружила, что после всего услышанного и увиденного за эти тяжёлые сутки готова пересмотреть свои, казалось бы, прочно укоренившиеся взгляды. В её понимании, чёрное с белым были порознь и не смешивались ни при каких обстоятельствах. Поэтому важным считалось умение отделять одно от другого. Теперь же привычная картина мира трещала по швам, грозясь разлететься вдребезги. Вроде бы Каэги Ураши — человек и правда замечательный и исключительно положительный, с первых же секунд общения вызывает доверие, покровительствует слабым, согласился взять беглянку под своё крыло. Однако его методы… Когда она возвращалась к мыслям об этом, негодование вскипало в груди с новой силой. А что, если он прав, и иного выхода действительно не найти? Кем нужно быть в этом мире, чтобы выжить? Человеком праведным, высоконравственным и чтущим мораль или человеком гибким, приспосабливающимся и дальновидным? Очевидно, шансов больше у второго. Что правильно, а что нет? Как ей поступить? Может, стоит сделать вид, что согласна, и пройти обучение? Не будет же господин поручать столь серьёзные миссии подросткам без должной предварительной подготовки. Хорошо бы стать сильнее физически и научиться постоять за себя. Тем более, в её непростом случае. А потом она могла бы вновь сбежать куда глаза глядят. Тихо и незаметно улизнуть без следа. Будет ли это предательством со стороны Киёры? С другой стороны, Ринозуки прекрасно понимала, что идти ей больше некуда. Безрассудный побег из дому поставил её в крайне незавидное положение — элементарно не осталось надёжного тыла. А господин Ураши обещался его предоставить. Пусть и придётся заплатить такую цену. Все ведь хотят жить по-человечески? «Это неправильно! Не слушай их!» — звучал внутренний голос. Но было ещё что-то, шепчущее: «Соглашайся. Правильного выбора всё равно не существует. Ты же не хочешь закончить, как они?» Звучащие громче и отчетливее, эти слова заглушали голос разума, и тому уже не удавалось достучаться до девочки. В сторону согласия чашу весов склоняло ещё одно обстоятельство. Вернее, одна конкретная фигура. Киёра жаждала узнать о Миори как можно больше, разгадать и постичь тайну этой неоднозначной, загадочной девушки. Была в той некая невероятная, неземная притягательность. С Идогавой хотелось постоянно находиться рядом, разговаривать обо всём и вся, ловить взгляд её раскосых карих глаз. А уж о том, чтобы иметь с той совместные дела, девочка и мечтать не смела. Ринозуки в какой-то момент осознала, что готова остаться хотя бы ради того, чтобы не упускать хладнокровную красавицу из виду. Почему-то ей казалось, что та непременно изменит своё мнение касательно дружбы, стоит им только друг друга выслушать. На самом деле, Киёра просто хотела в это верить. В конце концов свой выбор она сделала. Когда все утренние приготовления были закончены, набрав полную грудь воздуха и облегчённо выдохнув, девочка прошла в ту самую комнату, где их днём ранее принимал хозяин поместья. Толстяк как раз разбирал за столом бумаги. — Доброе утро. И что же ты решила? — едва завидев гостью, он поднял на неё глаза, глядя поверх своих тонких маленьких очков на золотой цепочке. — Я решила остаться и работать на вас, — эти слова дались Киёре нелегко: она заставила себя произнести их, отринув все переживания и опасения — будь что будет. — В таком случае, — господин Ураши расплылся в своей фирменной довольной улыбке, делаясь похожим на толстого учёного кота, — Добро пожаловать. И ещё кое-что. Вы с Миори будете работать в паре, — Ринозуки не верила собственным ушам, ощущая щекочущий прилив радости, — Дуэт и правда выйдет превосходный. Киёра тоже слабо, но совершенно искренне улыбнулась в ответ. «Так и должно быть. Ты всё делаешь правильно», — звучало в голове. Что же станется впоследствии — покажет время. Оно и расставляет всё по местам. Именно так она и очутилась на своём — здесь.