Чахлые листья опали устало, Стебель — сплошная труха. Вырасти здесь не дано идеалу: Почва мертва и суха.
После полудня город обуяла плывущая зыбью в воздухе жара. Беспощадное солнце накаляло земную твердь. Горожане искали прохлады в тени, где лениво приходили в себя, обмахиваясь кто чем мог. Лето выдалось действительно знойным. Каждый шаг под палящим светилом давался с трудом. — Эй, Миори… Нам обязательно тащиться в такую жарищу? — ноюще протянула Киёра, которой уже порядочно напекло голову. — Пошли бы с утра. Но кое-кто опять проспал, — сердито откликнулась спутница. — Жестокая женщина, — едва слышно буркнула Ринозуки. — Ты что-то сказала? — обернулась Идогава, остановив на ней строгий взор карих глаз. — Нет, ничего… Обосновавшаяся в конце улицы небольшая лавка с кухонной утварью была по-своему симпатична: всегда чистая, прибранная и уютная. Простенький интерьер, в котором преобладала затёртая, ничем не покрытая натуральная древесина, за счёт этого распространённого природного материала напитывался теплом и светом. Царившая внутри обстановка неназойливо настраивала на рабочий лад, вдохновляя на созидание. Никому и в голову бы не пришло, что здесь могут продавать не только всякие ножи с глиняной посудой, но и оружие самых разных видов вплоть до весьма экзотических. В помещении, как обычно, крутилась владелица магазинчика-мастерской — внешне молоденькая и миловидная кареглазая девушка в рабочей одежде с собранными в высокий хвост кожаным жгутом бурыми волосами. Деятельная хозяйка и заряжала соседствующий с рабочим пространством торговый закуток своей бешеной энергетикой. На этой трудяге держалось всё: она консультировала покупателей, она осуществляла продажу, она контролировала процесс изготовления на заказ, она организовывала и упаковывала товар. Эмоциональная и активная Дзагура Косуги — так её звали — подбешивала Миори. Держательница лавки напоминала ей Киёру, чьи не самые лучшие качества усилили в несколько крат. Нездоровое любопытство ко всему вокруг, извечная восторженность вкупе с маниакальной любовью к своему делу, излишняя общительность не к месту, привычка широко жестикулировать и много говорить — всё это не могло не действовать на нервы Идогаве. Однако факт оставался фактом: в своей области Дзагура разбиралась превосходно, будучи незаменимой советницей в любых вопросах, касающихся доспехов и оружия. — Добро пожаловать, красавицы! Давненько вас не было! — бодрая хозяйка подлетела к прилавку, облокачиваясь на него и наклоняясь вперёд. Внимательно изучающая ассортимент Ринозуки поздоровалась со своей «родственной душой», отвлекаясь на её приветствие. Напарницы уже спокойно относились к нетипичной для японца привычке Косуги, избегавшей положенного официоза, общаться с постоянными клиентами в неформальном ключе. — Добрый день. Нам бы подобрать катаны. Не слишком тяжёлые и чтобы удобно лежали в руке, — сухо ответила светловолосая наёмница, отпрянув от Дзагуры: манера той вторгаться при разговоре в личное пространство, пожалуй, не нравилась ей больше всего. — Без проблем, сейчас подыщем! — губы радостной оружейницы растянулись в широкой улыбке, а тёмные глаза маниакально загорелись, пока её руки привычно опускали непроницаемую бамбуковую занавеску над входом, чтобы их не было видно с улицы. — И ещё. Не подскажешь что-нибудь на свой вкус? — добавила неизменно серьёзная Миори. Она выглядела самой старшей из присутствующих. — Если ищете лучшее оружие в стране — вы по адресу, — уперев кулаки в боки, беззастенчиво заявила бахвально усмехающаяся Косуги; после слов постоянной покупательницы она ещё более оживилась, — Одну секунду, — одарив обеих многообещающей улыбкой, девушка удалилась в соседнее помещение, служившее подобием склада. Ведущая туда перегородка почти никогда не задвигалась. — Вот бы посмотреть, что там, — Киёра с живым интересом уставилась в пространство дверного проёма, но разглядеть тесную комнатушку как следует мешал неудобный угол обзора: подобраться ближе не давал прилавок. — Не потрать ты почти всё на ерунду, могла бы тоже приобрести дополнительное снаряжение, — лидер дуэта не упустила возможности лишний раз напомнить крестьянской дочери о её привычке безрассудно транжирить заработанные деньги. — Это были необходимые траты, — фыркнула та. — Особенно походы в придорожные забегаловки, две юкаты с кимоно и три пары кандзаси, — с неприкрытым упрёком бросила собеседница. Неизвестно, чем бы всё это закончилось, если бы торговка не вернулась вовремя, тут же выложив перед посетительницами целую охапку товаров, обмотанных плотной тканью и перевязанных грубыми верёвками. — Я сразу захватила и катаны, и всё остальное, — её расторопные пальцы начали сноровисто развязывать принесённое, разматывая материю, — Сейчас всё покажу! Суетливость Дзагуры объяснялась не только особенностями её поведения, но и стремлением как можно быстрее осуществить сделку: с введением запрета на владение оружием и его ношение на государственном уровне работать стало сложнее. Теперь даже бывшим самураям, на пороге девятнадцатого века упразднённым как сословие, закон не позволял иметь при себе предметы вооружения. Те, кто продолжал ими пользоваться, выкручивались как могли. До деревней и некрупных городков правительственные инициативы доходили с опозданием, однако права расслабляться этот факт не давал. Одни ремесленники-оружейники перешли на производство ножей, другие занялись декоративными работами по металлу. Так или иначе, всем приходилось подстраиваться под изменившиеся условия. Известный в Коти кузнец Ютака Тоцутомэ, некогда специализировавшийся на холодном оружии, после обнародования запрета стал создавать ножи для домашних нужд, чтобы удержаться на плаву. Позже он принял решение расширить производство и обучился технологии изготовления глиняных изделий. Две его приемницы — Дзагура Косуги и Саяко Цудзаки — распределили между собой обязанности: первая взяла на себя подпольную торговлю оружием и ножами, большую часть которых выполняла собственноручно, а вторая делала кухонную утварь в домашней гончарной мастерской, безостановочно совершенствуя свою технику. Роль продавца отводилась Дзагуре как более взрослой и ответственной, тихая и нервничающая при контакте с незнакомцами Саяко же редко появлялась на месте. — Потрясающий меч, — удовлетворённо заключила Идогава, с минуту вертевшая в руках катану с благородной багряной саей и длинной чёрно-красной рукояткой без особых излишеств, которые бы несомненно её утяжелили. Так же вес распределялся идеально, и она это чувствовала. Намётанный глаз сходу выцепил из груды предложенных катан подходящую, и, как выяснилось, чутьё не подвело. Киёра долго перебирала и разглядывала холодное оружие. Косуги вкрадчиво поинтересовалась о пожеланиях девушки, и Миори уже было решила, что её напарница, не найдя понравившееся, собралась изготавливать на заказ. Но та, как оказалось, испытывала сложности каждый раз, когда предстояло делать выбор. Так, к примеру, в коллекции Ринозуки появились две одинаковые пары кандзаси, различавшиеся лишь по цвету: сиреневые и мятные. Как её спутница и думала, причиной колебаний стал выбор дизайна. Никакие другие характеристики, по-видимому, не волновали бывшую крестьянку. — Ты себе красивый аксессуар подбираешь или оружие? — не выдержала наконец лидер команды. — Я выбираю не абы какой меч. Нужно, чтобы он был прямо «моим» — предназначенным для меня. Тогда не подведёт. Совершенное оружие — то, с которым ты становишься единым целым, — воодушевлённые слова Киёры будто бы прошли мимо собеседницы. Идогава даже не изменилась в лице: на нём застыло высокомерно-неодобрительное выражение с долей насмешки. — Только не говори, что ты тянешь время, потому что не хватает денег, и тебе стыдно просить у меня в долг, — неловко опущенный взгляд вздрогнувшей Ринозуки дал понять, что говорящая попала в точку. Это заставило русоволосую полукровку усмехнуться. От целого прилавка хитроумных приспособлений, клинков и прочих предметов вооружения, разложенных перед ними держательницей торговой точки, разбегались глаза. Дзагура с упоением презентовала каждое, не забывая экономить время. Сказать ей хотелось много. В результате обеим посетительницам лавки пришлось выслушивать описательную скороговорку со сжатой исторической справкой в таком же быстром темпе. С совершенно особенным восхищением, граничащим с безумным фанатизмом, оруженница вещала про главный источник своего вдохновения — бесстрашных онна-бугэйся. Всех самых известных она, разумеется, знала поимённо. «Идеальный для самообороны» кайкэн, «хорошая альтернатива обычной катане» — ниндзято, «частое оружие онна-бугэйся» — нагината, саи, вакидзаси, тати… К концу речи живо жестикулирующей и тараторящей Косуги у Киёры от обилия вливаемой в её несчастную голову информации уже опухал мозг: знаний ей хватало и в рамках всестороннего обучения. К тому же, позволить себе что-либо из этого она всё равно не могла в своём-то плачевном финансовом положении. А вот Миори, любезно согласившаяся добавить ей несколько тысяч йен, с удовольствием поглощала услышанное. Старшая наёмница не растерялась и даже взялась опробовать замахи с заинтересовавшими её видами оружия, чтобы оценить их по достоинству. До сих пор ощущавшая себя неловко Ринозуки отшатнулась назад, с глухим звуком ударившись о стену: лезвие длинной нагинаты со свистом рассекло воздух всего в десяти сантиметрах от неё. — Ты что творишь?! Если убьёшь меня — я не смогу выплатить долг! — тут же вскричала переполненная обидой и злостью младшая полукровка, потирая ушибленный затылок. — Тесновато здесь. А размахивать оружием средь бела дня посреди улицы — рискованная затея, — но та даже не извинилась. Она как-то отстранённо улыбалась своим неозвученным мыслям, не сводя глаз с заточенного клинка. В конечном итоге арсенал Идогавы пополнился несколькими новыми позициями. Выбранные ею предметы можно было с лёгкостью спрятать от чужих глаз. Не забыла она и про пару мечей для открытого ближнего боя, которые в душе надеялась никогда не использовать. Однако, как решила златовласая девушка, иметь подобное на всякий случай точно не помешало бы. Довольны остались обе. Киёра со своим приобретением в руках уже и думать забыла о том, что расстраивало её пару минут назад. Она обещала напарнице вернуть деньги как можно быстрее, а также помочь донести покупки, тщательно и многослойно запакованные Дзагурой — мастерицей маскировки оружия. — Обязательно приходите ещё! — произнесённые на прощание слова хозяйки лавки звучали даже с каким-то облегчением. Замотав оставшееся обратно и вернув его на место, она могла поднять занавеску и ни о чём больше не беспокоиться. По крайней мере, до следующего покупателя с теми же целями. — Ты не подумай: мы не собираемся резать людей направо и налево, — лицо обернувшейся у выхода Ринозуки озаряла самая чистая и непосредственная улыбка. — Ну что вы! Я не имею права интересоваться, как и для чего будет использоваться мой товар. Всё на совести нового собственника, — беззаботно улыбалась в ответ торговка, по своему обыкновению вставшая за прилавком, опираясь на него локтями и грудью. Улыбались даже её лукавые искристые глаза. — Ты и сама понимаешь. Времена неспокойные. Без средств самозащиты не обойтись, — отчего-то тихо и даже зловеще-таинственно изрекла выходящая за своей спутницей Миори. По загривку бывшей крестьянки от этих слов аж прошлись мурашки. — Верно, времена нынче страшные. Да и когда было безопасно? — согласно вторила ей оружейница, провожая их обеих взглядом; она добавила уже в пустоту, — Берегите себя…***
Лето отцвело, и вскоре город настигла осень. Поначалу мягкая и кроткая, шедрая на тёплые деньки, она осторожничала, будто бы прощупывая почву, чтобы навалиться со всей силой. И вот течение времени принесло беспристрастно сухую, словно далёкую от мирских дел, шуршащую осеннюю пору. Проделав свой сезонный путь с севера на юг, она обнимала Коти, погружая в меланхолию забвения и круговерти ярких красок. На пороге зимы густые кроны момидзи вспыхнули алым, устилая землю вокруг себя пылающим остролистным костром. Киёра, которой этой осенью стукнуло девятнадцать, наслаждалась прогулками на воздухе и созерцанием пейзажей как будто застывшей жизни: время текло медленнее, давая проникнуться моментом в полной мере. Когда выдавался свободный часок, бродя меж стволов зардевшихся клёнов, она постигала всю тонкость нерукотворной красоты. Сопровождавшая её вне дома при необходимости Миори восторгов девушки не разделяла. С того момента как они получили очередную миссию, Идогава была сама не своя. То злилась без особой на то причины, то невидяще глядела перед собой с такой неподъёмной и тягостной печалью в глазах, что напарница опасалась лишний раз её беспокоить. Привыкшая к непроницаемости лидера их дуэта Ринозуки не понимала, с чего вдруг ту коснулись такие перемены. Что-то не так с заданием? Вот уже через два дня им предстояла дорога в Тоса. Там проживал чиновник по имени Гинсэй Акаганэ, промышлявший взяточничеством. Гинсэй питал исключительную любовь к деньгам, стремясь обогатиться всеми доступными ему законными и незаконными способами: проворачивал финансовые махинации, обирая людей до нитки, присваивал себе граничащие с его владениями крестьянские наделы, подделывая документы и составляя фиктивные договоры купли-продажи, в чём ему помогал более молодой подельник. Что самое удивительное, все грязные аферы с лёгкостью сходили им с рук. Налаженная система налогообложения и та работала на Акаганэ: часть пошлин каждый раз оседала в его кармане. Размеры повинностей не прекращали расти, что вызывало недовольство крестьянских семей. Однако сделать те ничего не могли, поскольку столпившийся у усадьбы народ тут же разгоняли, сопровождая это запугиванием и угрозами. Собрав последние деньги местного крестьянства, его представитель, прослышавший о господине, самостоятельно добрался до Коти, чтобы обратиться к нему лично. Пересчитав собранные со всей деревни средства, Ураши согласился решить их проблему раз и навсегда. Обе его подопечные присутствовали при разговоре, поэтому объяснять им подробности намечавшейся операции не требовалось. — Будет исполнено, — ответила за обеих старшая, и наёмницы подтвердили свою готовность и преданность Каэги поклоном. — Рассчитываю на вас, — он смотрел на них, как на собственных детей: с трепетом, заботой и особой теплотой. Под его взглядом Ринозуки чувствовала себя в безопасности. Она стремилась сберечь в памяти это ощущение, чтобы впоследствии воспроизводить его по пути на миссию.***
— Миори, ты же из Окава, верно? — подобно вездесущему осеннему ветру, Киёра ворвалась в комнату, где сидящая на полу Идогава в это время равнодушно и монотонно натачивала лезвие катаны, — Я посмотрела по карте, Тоса совсем рядом с твоей деревней. Так почему бы нам не навестить твою семью? Вы ведь… Миори так грозно на неё посмотрела, что девушка осеклась на полуслове. Однако ответ светловолосой полукровки звучал спокойно и безэмоционально: — Мы не станем никуда заезжать. Это задание, а не путешествие. — Прости… Я зря это сказала, — оробевшая напарница теперь ощущала перед ней вину. — Больше не возвращайся к этой теме, — когда дочь крестьян восстановила с собеседницей зрительный контакт, в груди у Ринозуки всколыхнулось щемящее и тянущее чувство, обжигающее горечью. Словно нырнула в студёную воду. В глазах Миори снова оно — надрывное и иссушающе мучительное, насильно удерживаемое внутри.***
Осенний дождь щедро поливает поля. Под его тяжестью проседает ещё не увядшая трава. Тучи висят совсем низко: верхушки деревьев утопают в полупрозрачной туманной дымке. На улице лишь беспрерывный стук обрушивающихся свыше капель о землю. Прохладно, умиротворённо и свободно дышится. Совсем молодая девушка, завязая ногами в размякшей грязи, тащит домой только что купленное продовольствие. На губах то и дело проглядывает тень улыбки: радость из-за того, что о жизни впроголодь хоть на какое-то время можно забыть. Но по мере того, как нагруженная мешками фигура приближается к жилищу, её намёк на улыбку угасает. На смену ему приходит хмурое, какое-то даже обречённое выражение.***
— Миори! Миори, ты где была, чертовка?! — визгливо-истеричные выкрики роняют безмятежную тишину. Худощавая женщина с неопрятно растёпанными чёрными прядями, выпавшими из высокой причёски, в дорогом светло-голубом кимоно с шёлковой вышивкой полулежит на татами. Бледное лицо искажено гневом, поджатые губы подрагивают, на лбу из-за сдвинутых к переносице бровей под слоем белил проступают морщины. — Мама, не кричи, — девушка избегает прямого взгляда в глаза, отворачивая голову. — Где мои драгоценности, дрянь?! На меня смотри! — порывисто поднимаясь с места, мать стискивает её лицо тощими пальцами, до боли впиваясь ногтями в кожу, — Где? Отвечай, бесстыжая! — Продала, — еле слышно отзывается Миори. Услышав это, женщина разжимает хватку, медленно оседая на пол. — Продала… Фамильные драгоценности! Да как ты могла! Чёртова девчонка! — кричит она, бессильно сжимая трясущиеся пальцы. — Урожая в этом году практически нет. Я не готова умирать с голоду, — отрешённо произносит дочь, — Я продала только кольцо и пару серёг, которые ты не носишь, — сочла она нужным добавить. — Да как у тебя рука поднялась? — но та её будто и не слышит вовсе, — Как ты посмела к ним прикасаться? Как у тебя хватило наглости вынести их из дома без моего ведома, ещё и обменять на какую-то чепуху у людей, не имеющих никакого представления об их подлинной ценности? Руки тебе оторвать за такое! — казалось, проданные драгоценности для неё дороже собственной дочери. — Успокойся, мама, — полукровка боится даже подойти к матери. — Из-за тебя… — сорвавшийся голос женщины опускается до шёпота, — Из-за тебя моя жизнь закончилась, не успев толком начаться. Это ты убиваешь меня. Губишь изо дня в день. Твоё рождение поставило крест на моей мечте, — мало-помалу он набирает силу; губы начинают расползаться в пугающе ненормальной улыбке, а широко раскрытые глаза глядят словно сквозь девушку, — Ты — ошибка, которой не следовало появляться на свет. Я должна была не влачить жалкое существование в этой затхлой, насквозь прогнившей развалюхе. Я была рождена, чтобы блистать на сценах европейских театров, — эмоция на её лице сменяется одухотворённым и мирным величием, движения становятся плывущими и преисполненными тонкой грации; она подбирает под себя ноги, усаживается прямо, с ровной спиной, изящно вытянув длинную шею, — Мой талант отмечали деятели искусства с мировым именем. Я должна была стать актрисой. Мне бы рукоплескали сотни, нет, тысячи людей! Садясь ближе к невысокому напольному зеркалу, некогда стоившему целое состояние, а теперь неотвратимо темнеющему по краям от времени, мать начинает поправлять перед ним изрядно разлохматившиеся волосы, лежащие на плечах и спине чёрными змеями, и прихорашиваться, любуясь острыми чертами своего лица. В ней, безусловно, есть нечто возвышенное и прекрасное, приковывающее взгляд. Строгая, бескомпромиссная красота. Редкий разрез глаз и выразительные брови, аккуратный нос, тонкие губы. Сейчас, когда морщины разгладились, очевидно одно: Миори — её точная копия. Рано постаревшая женщина меряет драгоценности, не сводя глаз с образа в отражении. Смотрит с нескрываемой животрепещущей болью и печалью по ушедшему. Миори слушает её, пугливо наблюдая за странным поведением матери со стороны, пока та надевает на утончённую шею жемчуга, купленные когда-то у прибывших в Японию европейских купцов. — Я так и не стала знаменитой. Конечно… Кто станет прослушивать девчонку на сносях? Кто возьмёт её на главную роль? А виной всему маленькая язва, которой, видите ли, очень захотелось явиться в этот мир. Ты отравляла мне жизнь, ещё даже не родившись. Бесполезная, бездарная заноза, которая только и умеет, что всё портить. Глаза бы мои тебя не видели! И почему я обязана тебя растить? — девушка старается пропускать сказанное в пылу ярости мимо ушей, но эти слова откликаются в ней колким оцепенением, поражают самые незащинённые уголки души, — Ты отняла у меня по праву принадлежащее мне: мою жизнь, мою карьеру… Меня саму. Будь ты проклята! — в глазах женщины светится безумие, лицо её вновь делается совершенно сумасшедшим. Закончив свой монолог, она ни с того, ни с сего расходится неистовым хохотом. Миори испуганно пятится к стенке. Замолкнув, мать поднимается с места только затем, чтобы с силой усадить дочь рядом с собой. Не зная, чего ожидать от душевнобольной, та с опаской поглядывает на неё, но пока не спешит открыто сопротивляться. — А может… — всё в девушке на миг замирает, — из тебя вышла бы непревзойдённая актриса?.. Может, это тебе суждено играть в театре с твоим хорошеньким личиком, что ты унаследовала от меня? — мать будто бы смягчается. Она проводит худой ладонью по гладкой коже щеки дочери. Миори не хочет сказать что-то не так, а потому просто безмолвно и безропотно сидит возле родительницы, отсутствующе смотря на себя в зеркале. Черноволосая женщина внимательно заглядывает в тёмные глаза. Тёмно-карие, как у неё самой. — Ты красавица. Миори, как же ты прекрасна… Нужно лишь раскрыть и подчеркнуть эту красоту, — с этими словами мать тянется к миниатюрному комоду с такими же крохотными ящичками, внутри которого хранятся косметические принадлежности. Ловкими привычными движениями она покрывает лицо дочери рисовой пудрой, расставляет на глазах акценты и подводит угольно-чёрным, подчёркивая нетипичный для азиатки разрез, трогает губы алым. Алым, как листва момидзи. — Посмотри, как ты красива. У тебя мои гены, так что иначе и быть не может, — снятые с женщины её же руками бусы ложатся на шею Миори, после чего родительница надевает ей мерцающие перламутровые серьги, — Твоя внешность поможет тебе не пропасть, научись лишь правильно ею пользоваться… Двусмысленная улыбка не нравится девушке. Полукровка заподозрила неладное. Интуиция её не обманывает. Не проходит и нескольких минут как на мать снова что-то находит, и поведение наставляющей дочь женщины в очередной раз переменяется. В одночасье её глаза с искренней ненавистью уставились на Миори, а пальцы плотно сомкнулись на шее дочери. — Видишь?!.. Видишь? Ты забираешь мою жизнь себе! Высасываешь из меня всю молодость и красоту! Посмотри, во что я превратилась! Из-за тебя я вся покрылась морщинами, — родительница плачет, всё сильнее и сильнее сжимая горло девушки, вцепившись в него мёртвой хваткой. Миори беспомощно пытается разжать сдавливающие шею руки, но разница в физической силе отнюдь не в пользу полукровки. Наконец мать сама отпускает её. Рухнув на пол лицом на длинный рукав кимоно и зарыдав в приступе отчаяния, родительница велит кашляющей и отходящей от случившегося дочери убираться из комнаты.***
Миори родилась в старинном поместье, давно утратившим своё былое величие, на тихой и уединённой окраине деревни Окава. Семья предпочитала покой и обособленность от соседей. Когда-то Идогава был зажиточным аристократическим родом, но с приходом несчастья — болезни, скосившей домочадцев, всё изменилось: в живых осталась только временно выезжавшая в город Сигурэ Идогава — будущая мать девочки. Тогда Сигурэ была совсем ребёнком. Потерявшая родителей, она долго не могла прийти в себя. Всегда бывший при ней верный слуга преклонных лет помогал распределять семейные финансы с умом. Он намеренно умалчивал о том, что на самое деле никакой болезни не было и в помине, а родственников юной Сигурэ прикончила преступная шайка, жаждавшая наживы. Однако борёкудану удалось найти не всё: спрятанная отдельно часть средств осталась нетронутой. Именно её слуга и выдал за «скромные накопления обедневшего дворянского рода». Доверявшая ему, как самой себе, девочка без лишних расспросов сочла эти слова за истину. Пожилой слуга ни разу не подвёл свою маленькую госпожу, как и поклялся её родным ещё при их жизни. Наивность сыграла против девочки в дальнейшем. Тринадцатилетняя Сигурэ обладала привлекательной внешностью. На неё нередко засматривались взрослые мужчины, но у них с избирательной девушкой, выходящей из дома исключительно с сопровождением, не было и шанса. Однако нашёлся тот, кто смог завладеть её сердцем: в Японию за компанию с отцом приплыл молодой американец — парень двадцати с лишним лет. В родной стране он обучался театральному искусству, грезил идеей ставить собственные спектакли. Юной Сигурэ приглянулся симпатичный светловолосый юноша. Казалось, тот тоже был влюблён в неё без памяти. Он часто вслух восхищался красотой девушки, её умением нести себя, прочил ей актёрскую карьеру, обещал вывезти в США, где мог бы брать будущую жену на главные роли, став режиссёром-постановщиком. Его избранница и сама поверила в себя: изучала с его помощью язык, постигала азы театрального искусства через книги и конспекты, заучивала наизусть монологи, выступала в кругу друзей возлюбленного. Восхищённые американцы аплодировали, несмотря на её ужасный акцент. Сила таланта перекрывала любые мелочи. Как только девушка забеременела, жених вдруг засобирался домой в Америку. Но уже без неё. С тех пор как его судно отчалило, Сигурэ не находила себе места от горя. Мало того, что в её положении будущую мать неустанно преследовало недомогание, так ещё и нарочито мельтешащее перед ней осознание реальности: мечта Идогавы, подаренная и в красках обрисованная американцем, была им же и растоптана. Вскоре обнаружилась вторая неутешительная новость: злоупотреблявший её доверием любовник потратил большую часть кровно заработанных ею денег, которые она откладывала, ещё пока был жив слуга. Теперь же верный помощник уже не мог усмотреть обмана в речах молодого человека, и ситуация в конечном итоге обернулась против девушки. Она с трудом нашла в себе силы не впасть в отчаяние: родившаяся дочь требовала постоянного ухода, но вместе с тем совсем юная мать отчаянно нуждалась в деньгах. Тогда она потихоньку начала продавать ценные вещи в доме, оставляя только те, что были дороги ей как память. Это были спасённые в тайнике в роковую ночь материнские украшения и кимоно. На её счастье уже с малых лет дочь по мере сил старалась помогать родительнице с мелкими домашними заботами. Миори росла уравновешенной, сообразительной и исполнительной девочкой, и первое время Сигурэ не могла нарадоваться. Однако перенесённые тяготы, обида на отца Миори и утрата веры в людей начали постепенно сказываться на психическом здоровье девушки. Нервные срывы, истерики на пустом месте стали её постоянными спутниками, ровно как и навязчивые мысли о том, что даже родная дочь желает ей смерти. С течением времени психическое заболевание прогрессировало. Рассудок Сигурэ помутился. На Миори чуть ли не каждый день сыпались оскорбления и упрёки. Она на удивление спокойно сносила все приступы материнской агрессии. Девочка знала, через что пришлось пройти её матери, а потому не отвечала тем же, стараясь поступать умнее и относясь к той со снисхождением. Годы шли, и Сигурэ утрачивала способность адекватно оценивать реальность. Миори уже не понимала толком, соображает ли мать, что делает. Родительница поступала лишь так, как считала нужным, теряя контакт со внешним миром. Она будто бы жила в своём собственном: тихонько пела по ночам, внезапно начинала зачитывать вслух обрывки ещё не ушедших из памяти монологов на ломанном английском, вставляя в них японские слова, делала, что ей вздумается и когда вздумается. Миори была вынуждена справляться со всем в одиночку и тянуть их обеих на себе, обеспечивая всем необходимым. Она сильно изматывалась, но не подавала виду. Одна работала в поле наравне со взрослыми, а те позволяли брать часть урожая. Старую усадьбу не щадило время: её древесина почернела и стала отсыревать от влажности, пол скрипел при каждом шаге, в комнатах появился затхлый запах. Он не выветривался из футонов, сколько бы Миори ни выносила их на улицу, вешая в хорошо продуваемом месте. Некоторые старые вещи пришлось выбросить. Опустевший дом сам по себе перестал иметь какую бы то ни было ценность, продать его в столь плачевном состоянии, чтобы приобрести постройку поменьше, было уже нельзя. Дочь и сама стала ощущать навалившуюся на плечи безвыходность её положения. Полноценно трудиться на работе она не могла: не с кем оставить мать, а мало ли что может взбрести той в голову. Кроме того, отношение Сигурэ, изо дня в день говорившей Миори, что она никчёмная и нежеланная дочь, морально изводило девочку. Полукровка продолжала смиренно терпеть. Но уже тогда разум подсказывал, что необходимо действовать, не теряя времени даром. День, изменивший всё, настал. От одной из крестьянских семей Миори узнала о чудном благотворителе, отнюдь не творившем благо, а промышлявшем страшными делами. Однако цели некого Каэги Ураши заинтересовали пятнадцатилетнюю Миори, понятия морали и добродетели для которой ещё окончательно не устоялись. Подсуетившись, она сумела добыть адрес неоднозначного господина, на который вскоре выслала своё первое письмо. Кое в чём мать в своё время очень ей помогла: образованная Сигурэ рано начала учить дочь грамоте. Впоследствии та перешла на самостоятельное обучение языку. Даже понимала и немного говорила по-английски, опять же, с подачи матери. В школу она не ходила и все знания получала из книг, которые не были проданы. Усидчивость, последовательность и развитое мышление достаточно одарённой Миори делали её самообразование вполне результативным и эффективным. Переписка с господином Ураши продолжалась около полугода. Они сходились во многом и отлично понимали позиции друг друга, разделяя их. Тогда у полукровки появилось вселяющее надежду чувство, путеводной нитью вьющееся за горизонт: отныне ей есть к кому пойти. Когда Сигурэ в очередной раз накричала на девушку, подняв на неё руку, та не выдержала. Высказала матери в лицо всё, что давно хотела, и, бросив перед ней свои заработанные деньги, ушла в чём была. Переночевав напоследок у радушных соседей, Миори написала у них письмо с деталями встречи и отправила его Ураши, до этого неоднократно предлагавшему увидеться. На предусмотрительно отложенную часть старого заработка девушка добралась до Коти. Она отправилась в то местечко, куда любил захаживать сам Каэги — тот ещё гурман — одну из местных харчевен. В ней и произошло знакомство, круто перевернувшее жизнь Идогавы.***
Порыв холодного ветра ворвался в комнату сквозь приоткрытые сёдзи. Лежащей на футоне Киёре стало зябко, и она съёжилась, кутаясь в одеяло, но отпустивший её сон не собирался возвращаться. Пришлось нехотя подниматься. — Спасибо, Сатсука-сан, — она услышала позади себя голос Миори, своей резкостью и отчётливостью разъедающий сладкую сонную пелену, — Теперь можно закрывать. Постепенно неприятная прохлада рассеялась, не выдерживая соседства с теплом, сохранявшимся в помещении ещё с вечернего приготовления горячей ванны. — Потарапливайся! Сколько можно спать! Ты всех нас задерживаешь, — под шквалом полетевших в её адрес замечаний раздражённой напарницы Ринозуки потерянно села на футоне, убрав свесившиеся на лоб каштановые волны и обречённо зевнув, — Нас ждут. Умывшаяся младшая наёмница сразу же оказалась в руках приглашённых господином прислужниц. Те без промедления приступили к облагораживанию её облика. Причёска и макияж из-за своей сложности требовали недюжинного терпения. На овал лица и шею плотным слоем легли белила. Точная рука нанятой прислужницы выделила брови, очертила внешние уголки век багровым, прошлась вдоль линии ресниц чёрным, корректируя форму глаз при помощи стрелок, вывела контур губ ярко-пунцовым, заполняя его кистью. Преображение не удалось бы без трудоёмких сакко, нашпигованных раздвоенными плоскими шпильками ёситё с монетками на ярко-красных нитях и обилием цветочных гребней. Обеих девушек одели в несколько слоёв: сверху — расшитые золотом многоцветные утикакэ с цветами и орнаментами. Длинные одеяния повязали широкими оби пышными узлами вперёд. Перевоплотившиеся полукровки вышли во дворик, где должны были обуть сандалии на чёрной высокой подошве с тремя каблуками. Там их уже дожидался полный господин, кормивший кои, склонившись над водой. Как только собранные «таю» в сопровождении девушек-помощниц показались на крыльце, он выпрямился и неторопливо подошёл к ним, окидывая своим придирчивым взглядом получившиеся образы. Наконец толстяк с явным довольством прознёс: — Вас не узнать! Точь-в-точь киотские таю! — от широкой улыбки его маленькие глазки потонули в морщинках. Выразив благодарность прислужницам, рассчитавшись и простившись с ними, полнолицый Каэги вернулся к ученицам. — А сейчас самое время заняться настоящей подготовкой, — он говорил тихо, чтобы его слышали лишь они вдвоём, — Спрячьте под этим великолепием всё необходимое…***
Босоногие девушки в шуршащих одеждах, придерживая путающиеся под ногами подолы кимоно с левой стороны, прошелестели вслед за вошедшим в резиденцию компаньоном. Уверенные в своих способностях и мастерстве наёмницы больше не нуждались в молодых людях, оберегающих их с тыла. На душе у Киёры было неспокойно. В грудной клетке, запершей в себе гулко отзывающееся на каждый мелкий шаг сердце, вздымалась и опускалась тревога. Крестьянская дочь выравнивала дыхание как могла, стараясь не выдать себя неосторожным резким движением. Эта миссия не была ни первой, ни второй, ни даже третьей по счёту. Однако боязливо озирающееся волнение продолжало плыть следом, напоминая о себе робкими касаниями о спину. Ринозуки больше всего беспокоило то, что им придётся остаться наедине с жертвами и пробудить в них желание, чтобы сделать более уязвимыми. Подчинить себе, заставить плясать под дудочку убийц. Сами того не зная, те будут танцевать, ступая по тонкому лезвию. На этот раз их историей стали приглашённые из Киото на деньги вышестоящих чиновников таю как поощрение за верную службу начальству и достойное исполнение Гинсэем его наместнических обязанностей. Времени и возможности проверить сведения у мужчины особо не было: прибывшие приковали к себе всё внимание не только хозяина, но и находившегося в тот вечер в его доме дорогого гостя. Такая необычайная удача могла быть расценена только как благословение свыше: гостем оказался тот самый приспешник, уличённый в их сговоре друг с другом с целью обогащения за счёт простого населения — Микаги Рюноске. Подвыпивший чиновник воспринимал происходящее через призму застеленного алкоголем сознания, что также облегчало девушкам задачу. Заведомо весёлое настроение и расслабленное состояние не дали Акаганэ ни шанса усомниться в подлинности слов сопровождающего «таю». Чиновник не придал значение и тому, что тот был всего один. Со своим приличным состоянием мужчина мог позволить себе даже самых престижных и дорогих юдзё, однако ничего не имел и против того, чтобы воспользоваться сложившейся ситуацией. — Эти девушки, рождённые от японок и иностранцев — воплощение редкой красоты. Такие таю в Киото высоко ценятся, — слова спутника полукровок Гинсэй легко принял на веру: хозяин не больно хорошо разбирался в этом вопросе, хоть ему и приходилось бывать в старинном японском городе. Сопровождающий не задержался в доме чиновника надолго, покинув хозяина с его дорогим гостем и оставляя с ними наёмниц. Это был черноволосый, большелобый, узкоплечий и сутуловатый мужчина с ранней залысиной, которого звали Нобуо Хатсуока. Нобуо с давних пор сотрудничал с Ураши. Когда один из них обращался к другому с просьбой, тот охотно ему содействовал, зная: в долгу старый друг не останется. Вот и в этот раз, когда Каэги понадобилось представительное и интеллигентное лицо, владеющее даром убеждения, чтобы доставить воспитанниц к обозначенному месту, Нобуо без лишних слов дал согласие. Его, казалось бы, незначительная роль была исключительно важна. Давний приятель господина умел искусно лгать, не путаясь в собственных словах, находя ответы на любые неудобные высказывания и управляя своей мимикой. Ураши заверил девушек, что своим «талантом лжеца» Хатсуока пользовался редко и только лишь во благо. Пластика дорогой куртизанки и гейши была схожа, поэтому обе спонтанные гостьи смело пользовались полученными умениями, не боясь, что их сочтут неестественными. Размеренные, плавные и изысканные движения, непоказное, какое-то даже кроткое изящество, в котором прослеживалась скрытая внутренняя сила, не выдавали в полукровках того, кем те в действительности являлись. Создававшаяся при взаимодействии с мужчинами загадочность была на руку обманщицам. Им не требовалось показывать больше, чем они знали: нужно лишь ввести в заблуждение. Наряженные в броские кимоно молодые особы демонстрировали элементы танца, в чём казались достаточно убедительны, вели неспешные интеллектуальные беседы. Обе девушки произвели впечатление на хозяина и его гостя. Киёра изредка поглядывала на Гинсэя: крепкий и грузный толстяк среднего роста не самой приятной наружности с крупной родинкой на левой щеке и блестящим лбом. Отсутствие волос на голове компенсировалось аккуратно постриженными усами, подровненной бородкой и густыми бровями с видимой сединой. Его гость и товарищ по службе был стройнее и выше. Широкоплечий молодой мужчина с неяркими и ничем не примечательными чертами лица виделся на фоне Акаганэ писанным красавцем. Из-за положения бровей и опущенных уголков губ он имел унылый и растерянный вид, даже когда улыбался. Улыбка и та выглядела вымученной. Густые волосы на голове и отсутствие оных на подбородке Рюноске делало их с Гинсэем комичными противоположностями друг друга. Просторная, хорошо освещённая комната, вся в разноцветных фусума, расписанных горами и кусочками ландшафта с деревьями и реками, явно служила для принятия гостей и организации торжественных приёмов: низенькие столики унесли, но многочисленные дзабутоны оставались на месте в напоминание об этом. Дорогая шёлковая ширма отделяла основную площадь от уютно расположившейся в углу зоны проведения чайных церемоний. Киёра говорила по большей части с хозяином, так как Миори приглянулась его гостю. Рюноске был не сильно опытен в общении с женщинами: он терялся даже при недолгом пересечении взглядов, как четырнадцатилетний мальчишка, хотя на вид ему было уж точно больше двадцати. Идогава сама ненавязчиво проявляла инициативу. Его нерешительность вынудила девушку подняться первой, увлекая Минаги за собой в соседнее помещение: перво-наперво необходимо было разделить их с Гинсэем. — Вы столь живо описываете Индию. Вам приходилось там бывать? — спрашивала Ринозуки, переводя глаза с лежащей на её бедре руки мужчины на его лицо и изображая умеренный, но искренний интерес к предмету их разговора. От тепла ладони господина темноволосую полукровку прошибал холодный пот, но она старалась этого не показывать. Только сейчас самозванка заметила неухоженные длинные ногти на его пальцах, и её едва ли не передёрнуло от омерзения. — Я объездил добрую половину Азии. Но нигде не видел таких прелестных особ, как ты, — после слов чиновника в теле девушка отвела взгляд, однако не из-за застенчивости, а потому, что на него было невыносимо смотреть. Особенно в глаза, в черноте которых расползалась похоть. Акаганэ не сразу заметил, что другая «таю» с его товарищем оставили их наедине: те двое выскользнули совершенно бесшумно. Отсутствие второго мужчины, который теоретически мог бы стать соперником, придавало хозяину уверенности. Не став больше отвлекаться на посторонние темы, Гинсэй мягко взял пальцы собеседницы, вставая с циновок. — Полагаю, нам тоже следует перейти в менее светлое место, — решительно сказал он, беря гостью под руку. — Вы правы, — она выдерживала паузы, как её учили, — Меня смущает присутствие вашего слуги. Его ведь не будет с нами? — шепнула Ринозуки ему на ухо. Ей было неудобно в громоздком многослойном костюме, затруднявшем любые движения, и уже не терпелось от него избавиться. После этих слов господин Акаганэ подозвал к себе юного слугу, справившись о готовности футонов, и, удовлетворившись ответом, сквозь сдвинутые фусума проследовал в боковую комнату под руку с Киёрой. Прислужник же покинул помещение, скрывшись за перегородками с противоположной от них стороны.***
Темень захлестнула две фигуры, расточительно обдавая запахом осенней ночи. Ночь сочилась к ним через наполовину отодвинутые сёдзи, охлаждая своим дыханием кожу. Полупризрачная каёмка вышедшей на небо луны казалась тоньше китайского фарфора. Бывшая крестьянка отказалась ложиться на спину, сославшись на отсутствие такамакуры, которую забыл принести не так давно нанятый хозяином неопытный слуга. Вместо этого она предложила лечь самому Гинсэю. Как ни странно, своеволие полукровки ему нравилось, и он с легкостью согласился исполнить её просьбу. Заворожённый необычной внешностью самозванки, чиновник и подумать не мог, что хрупкая молодая девушка может таким образом завлекать его в хитроумную ловушку. Заглушив в себе воспрявшую, взвинтившуюся ввысь гордость и запылавшее при собственнических прикосновениях сквозь слои кимоно отвращение, Киёра позволила ему придерживать её за тонкую талию. Она опустилась сверху так, чтобы он не чувствовал кайкэна, прикреплённого с внутренней стороны бедра. Пока Гинсэй гладил её колени своей когтистой лапой, не убирая вторую руку с поясницы, Ринозуки робко коснулась его. Она была так близко, что он ощущал запах заморских благовоний. Отключая на время сознание и трезвое восприятие действительности, темноволосая девушка нависла над ним, неспешно гуляя руками по полному телу. Судя по участившемуся дыханию Акаганэ и по тому, как часто он облизывал сохнущие губы, она всё делала правильно. Поддавшись желанию тотчас же войти в её лоно, чиновник крепко взял полукровку за бёдра, плотнее прижимая к своему телу. Киёра дразняще провела языком у него за ухом, обезоруживая мужчину окончательно. Воспользовавшись тем, что руки Гинсэя расслабились, перестав так сильно сдавливать её бёдра, Ринозуки приподнялась, садясь чуть ниже и перенося свои прикосновения на область паха. Подставная таю уже собралась было проникнуть под тёмно-зелёный шёлк, как мужчина перехватил её изящную руку: — Дай мне прежде раздеть тебя. Она слабо кивнула, подставляясь под его руки, торопящиеся развязать блестящий в лунном свете золотыми нитями оби. Кимоно свободно спало с плеч, обнажая её белые груди. Дотрагиваясь до чиновника, Киёра представляла на его месте Миори. Теперь же, развеяв собственную иллюзию, она переменила своё отношение к происходящему. Тем не менее, внешне младшая полукровка оставалась такой же соблазнительной, доступной и податливой. Ринозуки склонилась к левому уху господина: — Закройте глаза, — его обдало рваным и разгорячённым дыханием, ещё более разжигающим кровь. Крупный мужчина послушался Киёру, которая, привстав, подхватывала спадающее кимоно стыдливо и в то же время вульгарно. Быстрые пальцы её свободной руки справились с поясом Акаганэ, раскинув в стороны полы одежды чиновника. Но вместо тесно обхватившего его влажного жара нежной кожи Гинсэй ощутил холод лезвия, упершегося ему в живот. Он разомкнул дикие от страха глаза. Девушка чувствовала, как в неё врывается нечто постороннее, инородное, беря контроль на себя. Пробирается глубже и глубже, заполняя собой всё пространство. В какой-то момент она перестала присутствовать здесь и сейчас: кто-то другой занял её место. Это случилось меньше, чем за секунду. Мужчина не мог опомниться от ужаса. Кайкэн с сильным нажимом прочертил линию поперёк выпирающего брюха, рассекая кожу и внутренности. В воздухе тошнотворно запахло сырым мясом и свежей кровью: грязно-кровавая масса тут же повалила наружу. Хозяин дома успел лишь издать сдавленный полустон-полувскрик, как у него изо рта хлынула тёмная вязкая кровь. Он пытался позвать на помощь, но не мог, так как начал задыхаться, заходясь сиплым кровавым кашлем. Накинув одеяние обратно на плечи, Ринозуки запахнула его. Подхватив оби, она неторопливо обернула его вокруг талии, неаккуратно перевязывая концы материи под грудью. Её выражение переменилось: с него стёрлась привычная чиновнику мимика. Преобразившееся лицо лишилось присущей девушке сдержанности: ширилась кривящая улыбка, кажущаяся Гинсэю гротескно искажённой. Полукровка будто бы потешалась над страданиями жервы, вперив в неё неморгающие, словно замершие, ужасающе пустые и мёртвые глаза. Сейчас черты девушки напоминали чудовищные театральные маски демонов Они с их застывшими, глумливо скалящимися мордами. — Да кто ты такая?! — захлёбывающийся собственной кровью чиновник хрипел, пуча глаза от страха перед смертью и хватаясь за резаную рану на животе так, будто это могло остановить кровотечение. — Прости уж, но такая информация не разглашается кому попало, — Киёра, стоящая в неверном лунном свете, крепко сжимала в тонких пальцах окровавленный кайкэн. В два счёта она оказалась прямо над ним. — Даже покойнику, — уголки её губ устремились вверх, обнажая зубы. — Я заплачу… Заплачу, с-сколько надо, — ужас заполнял нутро, заставляя цепенеть и покрываться холодным потом. — Покончим с этим! — стальное лезвие вспороло глотку, входя в плоть гладко, словно в масло. Издав хлюпающий гортанный звук, мужчина перестал дёргаться, обагряя помятый футон алыми струйками, бегущими из зияющего глубокого пореза. — Вот и всё… — обмакнув пальцы в жидкость с железным запахом, Ринозуки очертила его кровью линию своих губ. Она прислушалась. В доме висела подозрительная тишина. Не теряя времени, самозванка поспешила в ту комнату, куда её напарница повела Рюноске. Киёра сдвинула фусума в сторону. Яркий свет из большой приёмной упал на спину с собранными тесьмой русыми волосами. Щурящаяся Миори обернулась на его источник. На её коленях лежала голова бездыханного Минаги. Он мог бы показаться спящим, если бы не след от точного удара в грудь и не запёкшаяся в уголке губ кровь. — Ты здесь укачиваешь его? Пошли, — с нетипичной для неё остротой в голосе велела оценившая зрелище Ринозуки. Та молча поднялась на ноги, укладывая тело мужчины на татами. — Сходи лучше да проверь отдельный дом, где ночуют его люди. Я пока осмотрюсь тут, — распорядилась бывшая крестьянка. Идогава кинула быстрый взгляд в сторону, схватившись за рукоять клинка: ей почудилось, что там кто-то есть. Но пред ней было лишь безмолвное пустое пространство. Повернувшись обратно к спутнице, она без единого звука приложила палец к губам. Но, как оказалось, ощущение не обмануло девушку. Вдруг из мрака комнаты, в которой лежал труп хозяина, выскочил уже знакомый им мальчишка-слуга. Сжимая в руках большой кухонный нож, он трясся как осиновый лист. — Это вы убили господина?.. — запинаясь, сбивчиво выдавил он. — Это наша работа, — хмыкнула темноволосая наёмница, вставшая в расслабленную позу, — Избавляться от плохих людей. Паренёк попятился, для устрашения выставляя вперёд себя нож, ходящий ходуном вместе с ним. Выброс адреналина побудил мальчишку действовать бесшабашно. Он был бесстрашен и одновременно с этим перепуган до смерти, в крайней степени ошарашенный увиденным. Парнишка попытался увернуться, но захват Киёры поймал его запястье. — Видишь ли… Твой господин прослыл нечестным человеком, — она подтянула пыхтящего и тщетно старающегося вырваться мальчугана ближе к себе, выкручивая ему руку и для подстраховки придерживая вторую свободной. — Неправда! Он не… — юнцу не дал договорить клинок Миори, вошедший ему под рёбра. — Мы теряем время, — напомнила лидер дуэта, — Надо торопиться. Встретимся у входа, — с этими словами она скрылась в темноте помещения. Мальчик упал на пол рядом с оброненным им же оружием. У него начались предсмертные судороги. Ринозуки подобрала с циновки нож. Широкое лезвие одним размашистым движением вонзилось в грудь паренька, минуя крупно трепыхающуюся согнутую руку, словно пытающуюся остановить его, собирая вместе слабые пальцы. Развернувшись, девушка направилась прочь. Безоружные слуги, к которым ворвалась Киёра со следами крови на одежде, молили о пощаде недолго: всего за каких-то пару минут их жизни забрало холодное оружие. Взывавшие к её человечности люди не догадывались, что в тот момент в ней не было и толики человеческого. Самозванка равнодушно обернулась на приказ остановиться: крики умирающих услышали служилые люди, надеявшиеся настичь преступницу. Схватка отнюдь не была лёгкой, но полукровка одержала в ней уверенную победу. За её движениями противники попросту не поспевали, а отслеживать траекторию наносимых ударов удавалось с переменным успехом. Во время боя они поняли, что количество в их случае не играет роли: на стороне оппонентки было что-то ещё. Что-то беспрестанно ей содействовало, подсовывая в руку тузы. Такое создавалось впечатление. Словно на её стороне сама фортуна. В конечном итоге вымотанные убийцей мужчины были сражены. Кинжал подарил им покой навсегда. Наёмница обвела взглядом недавнее поле короткой битвы: буквально только что перед ней стояли живые люди — теперь же под ногами были беспорядочно разбросаны тела. Пустые оболочки, опустошённые вместилища для душ. Лежат здесь всего лишь потому, что они — свидетели и потенциальные доносчики, оказавшиеся не в то время не в том месте. Так просто и так глупо. Девушка усмехнулась. Ринозуки повезло ещё кое с чем: она имела некий резерв сил, дававший ей восстанавливаться после поединков. Когда к ней подоспела успокаивающая сбившееся дыхание Миори, младшая напарница со скучающим видом вытирала кровь с лезвия кайкэна позаимствованным лоскутом одежды у погибшего от него же. — Ты пропустила всё веселье, — усевшаяся на крыльце Киёра подняла глаза на лидера дуэта; лицо говорящей искривил хорошо знакомый Идогаве кровожадный оскал. — Некогда рассиживаться, идём, — строго поторопила та в ответ, словно обращаясь к заигравшемуся ребёнку. — Как скажешь, — вставая с места, Ринозуки вскинула брови, как бы сомневаясь в авторитете собеседницы.***
Звук катящихся по сухой улице колёс успокаивал. Вздымаемая ими мелкая пыль оседала на пожухлой и короткой придорожной траве. Повозка легонько покачивалась из стороны в сторону, убаюкивая путников. Рассвет уже пробирался из-за горизонта, щекоча небо ясными лучистыми всплесками. Нобуо разместился рядом с возницей: ему нравилось наблюдать за бегущей вперёд в своих бесконечных петлях лентой дороги. — Между вами ничего не было? — неожиданно спросила Миори, взволнованно и внимательно ожидая ответа. — Неужели тебе так интересно? — на лице Киёры проступила ехидная усмешка. Хмурящаяся Идогава разорвала зрительный контакт с собеседницей. Она действительно ощутила некоторую неловкость и уже было пожалела, что завела об этом разговор, как вдруг девушка сказала: — Он не успел ничего сделать. За этим последовал облегчённый кивок старшей наёмницы в знак понимания. Пауза затянулась на долгую минуту. Затем Миори решилась задать ещё один неудобный вопрос. — Может, скажешь наконец, что с тобой происходит? Ты странно себя ведёшь. Не как обычно. — А как я себя обычно веду? — уклончиво и не вполне серьёзно ответила та вопросом на вопрос. — Ты на себя не похожа. После заданий говоришь, что ничего не помнишь, временами жалуешься на головную боль. Это как-то связано с изменениями? — однако её спутница не собиралась отступать. — А ты, я смотрю, наблюдательная, — со смешком сказала бывшая крестьянка, — и неплохо знаешь Киёру, — Идогава невольно содрогнулась, когда она заговорила о себе, как о постороннем человеке. — Кто ты? — по рёбрам полоснул страх, лидеру дуэта отчего-то стало не по себе. — А как бы ты меня назвала? — не к месту игриво глянула на неё напарница. Её ответы не по существу лишь сбивали с толку, не давая подобраться к разгадке ни на шаг. Идогава растерялась и не нашлась, как на это отреагировать. — Ладно. Вздремну, утомилась я… И пора бы уже распустить этот кошмар на голове. Ринозуки одно за другим вынула из волос украшения, с большим удовольствием растрепав свои кудри. Вернув непослушным локонам, которые продолжали кое-как держать прежнюю форму, первоначальный вид, она устало и как-то блёкло улыбнулась. Не спутнице, а, скорее, самой себе. Затем девушка улеглась на плоский матрас с подушками, поудобнее устраиваясь на боку. Что-то заставило улыбнуться и Миори, наблюдавшую эту сцену вполоборота. — Вот, значит, как?.. Уносишь тайну за собой в сон? — её слова были обречены остаться без ответа.***
Колесницу сильно тряхнуло на рытвине дороги, и Киёра проснулась от ощутимого толчка. Судорожно оглядевшись, она спросонья не сразу поняла, где находится. Возле неё сидела Идогава. — Быстро ты проснулась, — напарница не выглядела хмурой и недовольной, как обычно, однако написанная на лице безучастность никуда не делась. — Я… — начала было девушка, но русоволосая полукровка её перебила. — Всё хорошо. Мы справились, — после сказанного старшей наёмницей на душе у Ринозуки потеплело, а комок нервного напряжения в груди распутался. Она подобралась поближе к спутнице, села под боком, устроив тяжёлую голову у той на плече. Россыпь золотых волос упала на лоб Киёры: Миори опустила свою щёку на её макушку. Прикрывая слипающиеся веки, Ринозуки чувствовала, как напарница обнимает её со спины, сцепляя их руки в замок и крепче прижимая к себе. «Пожалуй, ради таких моментов не жаль пожертвовать частью воспоминаний», — подумала крестьянская дочь.