В витых корнях живительного древа, Тянувшегося ветвями к богам, Покой нашла воительница-дева, Крылатый шлем сложив к её ногам.
Вот и зима навестила Коти. Расхаживая по своим новым владениям, она всё дивилась тому, сколь ничтожна в них её сила. Южные земли противились мановению властных изящных пальцев, бережно храня дарованное им тепло, не подпуская к очагу постороннюю. Но дева снегов отнюдь не питала к ним злобы, взмахом рукава насылая студёные ветра на смену почти что невесомым и ласковым ветеркам. Усмехаясь, гнала на город и его окрестности осколки стужи, беспрестанно наблюдая за его жителями. Многослойность одежды, поверх которой набрасывалась хаори, спасала от леденящих дуновений ветра, пронизывающего до костей. Несмотря на мягкость южной зимы, Киёра ужасно мёрзла: она коченела, стоило лишь кому-либо в доме неосторожно приоткрыть сёдзи, и без того неважно защищавшие от холода. Её напарница, казалось, вовсе не замечала перемен в погоде. Даже не ёжилась от промозглых ветров. «Хоть бы хны! Или она настолько… горячая женщина?..» — не без зависти косилась на неё Ринозуки, греющая ноги под котацу.***
В зимнюю пору темнота стремительно обрушивается на ровные ряды городских улиц и разбросанные тут и там домишки деревенек. Наёмницы вышли из поместья ещё при света дня, нырнув в нестихающий шум торгового квартала. Но вскоре со всех сторон стали подкрадываться сумерки, окуная улочки во тьму, обёртывая людские силуэты непроницаемо-чёрной материей. Девушки и сами не заметили как на город упала глухая темень. Владельцы лавок покидали свои торговые точки — на улице один за другим вспыхивали зажжённые хозяевами и украшавшие вывески у входа бумажные фонари: их несмелый свет трогал мостовую и деревянные балки магазинчиков. Напарницы решили сделать крюк и пройтись вдоль морского побережья. Им требовалось освежить мысли и воскресить рабочий настрой. Внезапно поднявшийся ветер так же быстро стих. Волны устало тревожили берег, ложась грудью на песчаную отмель. Чистое небо глубокого цвета индиго, всё в пробившихся на волю крапинках звёзд, образовывало с капризным морем одно целое, стекаясь с ним в линии горизонта. Обрывки света просачивались с освещённой улицы, растекаясь слабыми ореолами. — Отец рассказывал, что моря не замерзают даже зимой. Невероятно, правда?.. — Идогава повернула голову на слова младшей полукровки, чей устремлённый к морю восхищенный взгляд оглаживал окроплённую лунным светом рябь мелких волн. Болезненно-белое свечение падало на обрамлённое прядями лицо и одеяние Киёры. — Это естественно. Они постоянно находятся в движении, — безразлично отозвалась лидер дуэта. — Нам тоже нельзя замерзать, — проронила вдруг Ринозуки; её голос всегда был звонок и чересчур громок, но сейчас звучал тише обычного, — Если мы перестанем чувствовать, испытывать эмоции — наслаждаться счастливыми моментами, грустить, когда нет сил улыбаться… Сердце… оно замерзает. Огрубевает, и до него становится тяжелее достучаться, — сказанное звучало по-детски наивно, как показалось Миори, но вместе с тем непривычно серьёзно. Темноволосая девушка выглядела вдумчиво-осмысленной и в то же время трогательно-тёплой. Лунные лучи обводили витые линии её тяжёлых локонов, касались сложенных вместе тонких пальцев. Она смотрела вперёд себя спокойно и с какой-то свойственной одной ей мягкостью. Не спуская с неё глаз, собеседница лишь хмыкнула в ответ. — Наша следующая цель — иностранцы. Интересно, какие они? — крестьянская дочь задумчиво склонила голову набок. — А не всё ли равно? — отвечала Идогава, — Важно лишь то, каковы они внутри. Раз нам был отдан приказ разобраться с ними — значит, эти люди безнадёжны, — ровным тоном добавила она после непродолжительной паузы. — Думаешь, у нас получится? — Киёра посмотрела ей прямо в глаза, — Мы же толком не знаем языка. Отец когда-то пытался учить меня, однако ничего из этого не вышло. Ураши-сама предлагал мне кроме прочего заниматься английскими языком, но я отказалась: не была уверена, что смогу. — Я немного говорю на нём и примерно понимаю английскую речь, — сказанное напарницей успокоило продрогшую из-за ледяного ветра Ринозуки, которая, тем не менее, не спешила сдвигаться с места. — Надеюсь на тебя, — украдкой улыбнулась бывшая крестьянка. Миори в ответ то ли тоже улыбнулась, то ли негромко усмехнулась. — Ты когда-нибудь задумывалась о том, сколько иноземных судов причаливает к этим берегам? Должно быть, очень много, — с минуту постояв в тишине, младшая девушка снова заговорила: молчание наедине с Идогавой было мучительно. — Не знаю, — легонько пожала плечами та. — Кто-то из твоих родителей ведь так же прибыл в Японию — на одном из этих кораблей. Вот бы узнать о твоей семье больше. И о тебе. Я хочу знать о тебе всё… — слова текли из уст воодушевлённой темноволосой наёмницы сами собой. — Я же просила тебя не поднимать эту тему, — резкая реплика спутницы заставила её пожалеть от столь самонадеянно обороненном вслух, — С чего бы мне рассказывать тебе о таких личных вещах! — ни на шутку разозлившаяся старшая полукровка непроизвольно повысила тон, — Я не собираюсь сближаться с людьми. Смирись уже с этим! — Я не понимаю… Почему ты так говоришь?.. — глаза Киёры блестели от слёз, — Чем я заслужила такое отношение? За что ты так меня ненавидишь?.. — всхлипывала она, — Зачем сбиваешь с толку всеми этими словами и объятиями?! — её голос, прерываемый рыданиями, постепенно крепчал, переходя в крик; оторопевшая Идогава ошарашено глядела на девушку, не зная, как себя с ней вести и что говорить, — Почему издеваешься надо мной?! Со мной сложно, я странно себя веду, но разве это причина?!.. Ты просто потрясающая! Самая красивая девушка, что я видела! Самая сильная и невероятная личность, что я знала! Я восхищалась тобой с первого дня нашей встречи! Я полюбила тебя!.. Зажмурившаяся в ожидании пощёчины Ринозуки почувствовала на своих губах губы Миори. Крепко прижав дрожащую напарницу к себе, та гладила её по спине. Шокированная поступком девушки Киёра успокоилась практически сразу. Только после этого Идогава отстранилась, разорвав поцелуй. — Ты не оставила мне выбора, — проговорила она, проводя по шее спутницы и забираясь пальцами в гущу спадающих до лопаток вьющихся каштановых волос на затылке. — Прости, я… — начала было вытирающаяся глаза младшая наёмница. — Это ты меня прости, — вздохнула лидер дуэта, — Я не знала. — Я… я правда не ожидала… — крестьянская дочь выглядела очень смущённой и не знала, куда деть глаза. Всё в ней кипело, мысли плавились, сливаясь в равномерную невыразительную массу. Сердце колотилось в груди быстро и часто. Внутри она сияла от невообразимого, всепоглощающего счастья после этого короткого, но значимого мгновения. — Нам пора возвращаться, — отрезвила её напарница, которую уже и саму пробрало холодом, пусть по ней того и не было заметно — держалась она достойно. — Да, идём, — несмотря на разбушевавшийся в ней неистовый эмоциональный пожар, собеседница лишь кротко улыбнулась. «Миори, о чём ты в тот момент думала? Зачем ты это сделала? Неужели?.. Нет, быть не может. Если так, было бы слишком хорошо».***
Ночь укутала собой город. Разрастающийся мрак забрёл даже в самые дальние закоулки, всюду расстилая своё несущееся в тишине полотно. Небо сыпало снегом, мокрым и тающим буквально тут же, гнало по Коти коварный, забирающийся под ткань одежды ветер. Горячая ванна перед сном стала спасением. Возлежащая в офуро и блаженствующая Киёра облокотилась на бортик поудобнее. — Ва-а… Как на горячих источниках, — расслабленно выдохнула она. О чём бы Ринозуки ни думала, мысли каждый раз возвращали её к недавнему эпизоду. — Так горько и так сладко, — она и сама не заметила, что произнесла это вслух. — Что сладко? — отлучавшаяся по деловому вопросу в кабинет господина Миори вернулась как нельзя вовремя. Ляпнувшая лишнего девушка вспыхнула, распахнув от неожиданности глаза. — Э-э… Муси-ёкан из кондитерской Ёсимицу! — на выдохе выпалила Ринозуки, отвернувшись к растянувшейся во всю стену Фудзи в объятиях искусно прорисованных ветвей цветущей сакуры. — Ну-ну. Чего красная вся? — но вошедшая уже успела заметить её зардевшееся лицо, — Не пора ли вылезать? — шутливо проговорила разоблачительница, распуская узел пояса. — Сейчас… Это пройдёт… Жарковато тут, — Киёра принялась судорожно обмахиваться ладонью в подтверждение своих слов, попутно словив выпавшую из худо-бедно подобравшей волосы причёски мокрую каштановую прядь и заправив её обратно. Смысла скрываться больше не было, а потому она вскоре развернулась обратно — любопытство оказалось сильнее стыда. — Смотри не сварись заживо, — с беззлобным смешком бросила в её сторону кареглазая красавица, открывая взору второй наёмницы плечи и грудь, от чего та раскраснелась ещё пуще, с крайне нелепым видом пытаясь смотреть в стену, но одновременно с этим краем глаза кося на обнажающуюся лидера дуэта. Завидев это, Идогава не выдержала и рассмеялась. Избавившись от своего хмуро-безразличного выражения, искренне смеющаяся старшая наёмница светилась неким до невозможного завораживающим очарованием, сделавшись ещё прекраснее. Киёра не могла отвести от неё глаз. Она старалась по возможности не съезжать взглядом ниже линии ключиц светловолосой девушки, которая теперь осталась без ненужной одежды. Ринозуки завидовала воде, оглаживающей стройный стан подколовшей длинные волосы Миори вместо её рук. Ей хотелось ощутить мягкую тяжесть бюста, гладкую кожу бёдер, скользнуть между них самыми кончиками пальцев и… — Я понимаю, что ты влюблена в меня и тому подобное, — из фантазий младшую полукровку выцепил голос обладательницы соблазнительных форм, которая теперь плавно входила в воду, — Но это не должно мешать нам принимать ванну. Скользнув взглядом по губам Идогавы, крестьянская дочь подняла взор, пересекаясь им со смотрящими на неё глубокими тёмно-карими глазами девушки. — Видимо, мне придётся уйти первой. Пока я не сделала то, чего хочу, — поднятие Ринозуки сопровождал плеск воды. Старшая наёмница ничего не сказала в ответ, только чуть запрокинула голову, нырнув в горячую воду по шею. Киёра накидывала лёгкое кимоно, не оборачиваясь. Так же, не оборачиваясь, она покинула комнату.***
Свет потушили: дома все улеглись. Кромешная тьма — хоть глаз выколи. Всё благоволило ко сну. Завернувшаяся в тёплое одеяло темноволосая полукровка не могла сомкнуть глаз. Её голову ненасытно терзали навязчивые думы, как стая бродячих собак телячьи потроха. «Так почему же Миори поцеловала меня? Чтобы я успокоилась и замолчала, или же… Что она чувствует? Так ли я в самом деле ей безразлична, как она стремится показать?» Бывшая крестьянка шумно и обречённо выдохнула. «Спит, вот ведь… ! У меня сна ни в одном глазу». Будто откликнувшись на её мысли, Миори, услышавшая шорох и ёрзание на соседнем футоне, заговорила: — Когда кутившие в Окава сыновья местной знати надругались над моей близкой подругой, она не выдержала позора, наложив на себя руки, — в Киёре всё похолодело, болезненно схватившись льдом, — Я больше не хочу терять тех, кто мне дорог.***
Слякотный день с напитавшимися свинцом увесистыми и неповоротливыми тучами, отдав свой свет, перетёк в зябкий, грузно свесившийся с неба вечер. Не прекращавшийся снег обращался у земли в воду, из-за чего сырой вечерний воздух ещё более напитывался влагой. Небо, днём белёсое, схваченное в тиски туч, больше не слепило глаз: просачивающийся сквозь их плотные телеса свет унялся, темнота взяла правление в свои руки, усмирив своевольное солнце. Даже кутаясь в тёплую накидку, Киёра всё никак не могла согреться. Чтобы хоть как-то отвлечься, она пыталась сочинить хокку, вдохновившись домашней библиотекой Ураши: 目の前に 雪が降っている… [Me no mae ni Yuki ga futteiru…] Следующая строка всё никак не хотела складываться: — 真っ白… 真っ白な… 真っ白な気？[Masshiro… Masshiro na… Masshiro na ki?] Нет, как-то странно звучит. 真っ白な夜… 静かな夜？[Masshiro na yoru… Shizuka na yoru?] Слог не влезает! Может… 真っ白な日？目の前に雪が降っている、真っ白な日… [Masshiro na hi? Me no mae ni yuki ga futteiru, masshiro na hi…] Хм… Получившийся результат её не больно-то устраивал. «День» никак не отвечал текущей обстановке. Однако ничего лучше в голову как назло не приходило. Перебор вариантов вслух расшатывал нервы. Спутница, как и Ринозуки, сильно накрашенная и разодетая в шикарное кимоно, стоически терпела, терпела и… Решила высказаться на этот счёт. — Помолчи, пожалуйста. Мешает сосредоточиться, — лидер говорила спокойно, хотя по ней было видно, что она может сорваться на резкость в любой момент. — Вслух лучше складывается! Мне нужно проговаривать, — однако собеседница вздумала спорить. — Подумай о других хоть немного. Ты здесь не одна, — сочла необходимым напомнить Миори. — Но до дома я забуду! Неизвестно, когда мы вернёмся, — казалось, дочь крестьян не догадывалась, какими последствиями чревато её детское упрямство. Лязгнув зубами, Идогава собралась было сказать нечто отнюдь не лестное, но её опередила реплика собеседницы: 君の顔 怒りの時も 美しい [Kimi no kao Ikari no toki mo Utsukushii] То ли холод был столь суровым, то ли слова Киёры столь меткими, но бледные щёки отвернувшей от неё лицо старшей полукровки различимо порозовели. Не поворачивая головы, она проговорила: — 白い布… 長い道、深い夜 [Shiroi nuno… Nagai michi, fukai yoru]… Вариантов масса. Все они на поверхности. Поражённая Киёра едва рот не раскрыла от удивления. — Ты сочиняешь гораздо лучше меня! Я не знала, что у тебя к этому талант, — только и вымолвила она на одном дыхании. — Если, по-твоему, это талант, то подлинного таланта ты, видимо, не встречала, — насмешливо открестилась подельница от её заявления. — Миори, — тихо начала вдруг младшая наёмница, — Пообещай мне, что останешься жива, — она смотрела на Идогаву пристально, снизу-вверх, с таким волнением и трепетом, что та поначалу немного растерялась. — Я не могу этого обещать, — отвечала лидер дуэта, уводя взгляд в сторону, — Ты же прекрасно понимаешь. Она и сама не заметила как дистанция между ними сократилась. Приподнявшись, напарница потянулась к её губам… Но тут колесница стала — им объявили о прибытии.***
Девушек высадили на прогулочной пристани городка Сусаки. Фонари рассеивали вокруг себя тусклые пятна света. Этого было вполне достаточно, чтобы прибывшие смогли разглядеть дожидавшихся их в назначенном месте двоих господ весьма занятной наружности. Оба высоченные, не идущие ни в какое сравнение с японцами по росту. Одеты по-европейски: в костюмы, выглядывающие из-под бортов расстегнутых пальто — для них ласковая южная зима казалась сущим пустяком. Тот, что в серо-голубом костюме, — рослый светлоглазый мужчина сухощавого сложения с благородной сединой в жёстких пепельно-русых волосах — имел аккуратные подкрученные усы и подровненную бородку, совсем как на чёрно-белых иллюстрациях в книгах отца Киёры. Как и подобает прибывшему из-за моря джентельмену, он был в цилиндре в тон строгому одеянию и опирался на длинную трость с металлическим наконечником и изогнутой рукояткой в виде головы орла. Трость сразу не понравилась бегло оценившей его облик Миори. С ним стоял дородный темноволосый детина в котелке и крохотных круглых очках, как-то удерживающихся на переносице, — чуть ниже и раза в два полнее: песочного цвета жилетка с трудом сходилась на его пузе, прикрытая краями пальто. Он носил густую бороду и постриженные бакенбарды. Дымящий массивной трубкой компаньон крепко сжимал в руке кожаный саквояж, в котором, должно быть, нёс нечто особо ценное. Глубоко посаженные зелёные глазёнки в тени почти чёрных ресниц выдавали в нём добряка, и этим он напоминал господина Ураши. — [Разрешите представиться. Вильям Хостли, а это мой коллега Джозеф О’Брайан,] — после реплики мужчины в цилиндре оба будущих спутника девушек поклонились, и те, назвав свои ненастоящие имена, ответили им тем же. Выражая надежды на плодотворный вечер, джентельмен с тростью бегло говорил по-английски. Черты лиц переодетых гейшами полукровок навели его на мысль, что, раз они наполовину европейки, скорее всего, знают его родной язык. Однако если Идогава ещё частично понимала речь и могла как-то изъясняться на самые простые темы, то у её напарницы с английским языком дело обстояло в разы сложнее. «Гейши» должны были сопровождать иностранцев на увеселительном мероприятии по случаю возможного дальнейшего сотрудничества с японцами. Банкет проходил во владениях одного из потенциальных деловых партнёров приехавших издалека европейцев. На нём Хостли и его помощник как поставщики продукции заграничного машиностроения планировали заключить обоюдовыгодную торговую сделку: японская сторона была заинтересована в развитии местной промышленности, британские учёные-инженеры и исследователи-энтузиасты — в получении прибыли и расширении рынка. На том их пути и сходились. Четвёрка петляла по узким улочкам заметно опустевшего к сумеркам центра Сусаки, направляясь на периферию города. Самозванки в приметных издали кимоно — цвета морской волны и пурпурном — и имитирующих традиционные причёски така-симада париках, украшенных неброскими, но изысканными шпильками и гребнями, мелко семенили позади ступающего привычным ему широким шагом Вильяма, стараясь от него не отставать. Белизна таби вторила свежему снегу, постепенно теряющему форму и становящемуся прозрачной хлюпающей жижей под деревянными подошвами гэта. Толстяк О’Брайан ввиду своей непроворности совсем скоро выбился из сил и попросил товарища замедлить шаг, сославшись на то, что «дамы за ними не поспевают», хотя испарина на лбу у самого Джозефа была куда красноречивее. Прислушавшийся к его просьбе Хостли начал идти медленнее, а заодно решил завязать разговор. Он вдохновенно рассказывал о развитых технологиях Запада, о паровых машинах и настигшем Великобританию техническом прогрессе, постукивая тростью по мостовой, на которую они вышли, для придания себе солидности. Старшая наёмница могла перевести далеко не всё из услышанного, пусть и старалась поддержать беседу. На деле она больше поддакивала, чем говорила сама. Весь их диалог проплывал мимо её напарницы: та не различала решительно никаких слов. Она молча кивала, делая серьёзное и сосредоточенное лицо. Подуставший компаньон с тяжелой ношей пыхтел, как паровоз, попыхивая своей трубкой, переложенной на один уголок рта. Ринозуки украдкой посматривала в сторону говорящего. Её мысли больше занимало не происходящее в эту минуту: в голове крутились слова Каэги. Ураши отмечал, что иноземцы не только приезжали сами, предлагая Японии плоды своих научных разработок, но и приглашали желающих к себе — увидеть все достижения научной мысли собственными глазами и привезти полученные знания на родину — в Азию. Однако не все поступали по совести, предоставляя предварительно оговорённые условия. Так, ожидавшие лекций от плеяды специалистов жители Японии, отправленные во многопрофильную академию через Вильяма Хостли, оказывались вовсе не дорогими гостями и учениками профессионалов своего дела, а бесправной рабочей силой на промышленном заводе в глубинке. У них отбирали документы, всячески запугивали. Они, как какие-то заключённые, жили в бараках, обнесённых колючей проволокой, вместе с другими обманутыми уроженцами азиатских стран. Их кормили помоями и не платили жалование. Отказывавшихся работать подвергали жестоким издевательствам на виду у остальных — ради устрашения. Попытки побега пресекались. Сбежать было не так-то просто: ночью по территории пускали голодных собак. Лишь одному японцу удалось покинуть этот рабочий лагерь: под покровом ночи он тайком пробрался через территорию, бросив псам человечину, — одного из его товарищей-земляков днём запытали до смерти — юркнул в заготовленный подкоп позади хозяйственной постройки и бросился бежать куда глаза глядят. Дойдя до порта по лесу, беглец смог скрыться в трюме отбывавшего в Японию корабля. Господин Ураши, зайдя однажды в свою любимую харчевню, был озадачен видом одного из посетителей: вроде совсем юнец, а уже совершенно седой. Каэги решил заговорить с молодым человеком, осторожно выяснить, что же с ним приключилось. Сперва тот отвечал неохотно и односложно, но затем всё же слово за слово поведал свою историю. У самого господина, видавшего на своём веку многое, чуть не встали дыбом волосы. Толстяк не стал юлить и ходить вокруг да около, поделившись, в свою очередь, сутью своей нелёгкой работы. Вместе с тем предложил свою помощь. На этот раз впервые за много лет сделал исключение: финансовое бремя по большей части ложилось на плечи подключившихся к делу союзников господина, поскольку у юноши не хватало денег. Тот согласился на предложение Ураши, но обещал постепенно возместить все денежные затраты. Медлить было опасно: чем дальше, тем больше несчастных и обманутых людей отправлялось за море, а дальнейшего увеличения числа жертв благотворители и каратели в одном лице допустить не могли. Вильям со своим компаньоном Джозефом путешествовал по многим странам Азии, действовать договорились по прибытии негодяев в Японию в следующий раз. Помимо основного дохода Хостли заключал деловые сделки, находя рынки сбыта для своей продукции, произведённой, по сути, азиатскими пленниками, содержащимися в нечеловеческих условиях. Киёра смотрела на этого опрятного и представительного джентельмена, обладающего особой искрящейся харизмой, и на его с довольством посмеивающегося полного товарища, то и дело пускающего кольца дыма в тёмное небо, не в силах поверить в то, что эти порядочные с виду мужчины, непринуждённо рассказывающие о чём-то на своём языке, способны проворачивать за своими спинами подобное. «Да уж, наружность воистину обманчива», — думала она, бросая на впереди идущих осторожные взгляды.***
Наёмницы никогда ранее не видели такого скопления людей в одном помещении. Просторная комната для приёмов по-парадному переливалась шёлковыми фусума; шевеление неспешно переговаривающихся между собой гостей, которым подавали кушанья, создавало атмосферу расслабленного застолья. Но права расслабиться и влиться в эту компанию девушки не имели не только как гейши, но и как проводники чужой воли, служащие своему господину. В оживлённой кутерьме Миори усмотрела выделяющуюся среди остальных благородную даму почтенного возраста. Она выглядела как ожившее изваяние: худощавая, высокорослая, чёрные волосы собраны в пышную причёску с узлом поверх неё, идеально прямая спина, поникшие уголки сморщенных губ, высокомерный взгляд маленьких, но взыскательных глаз и широкие крылья плоского носа. Женщина сидела чинно и с достоинством, выставляя напоказ вытянувшуюся вместе с поднятием острого подбородка лебединую шею. «Неужели сама госпожа Сугивара Рангё пожаловала? Она не должна быть здесь», — пронеслось в мыслях у лидера дуэта. Они с напарницей быстро переглянулись. В глазах сообщницы Идогава прочла, что та пребывает в не меньшем замешательстве. Господин упоминал о некой госпоже Рангё — единственной женщине, наравне с мужчинами вхожей в дом Вакада, куда его подопечным предстояло отправиться. Сугивара — сама в прошлом гейша — теперь обучала этому мастерству других юных особ. У неё и сейчас училось множество молоденьких майко. Уже познавшие данное искусство ученицы оставались при ней — их заказывали для сопровождения частных лиц либо выступлений на различных торжествах и празднествах. Окия Сугивара пользовался почётом, а её воспитанницы — спросом. Ураши доложили, что намедни хозяйка дома гейш захворала и слегла, поэтому он не рассчитывал на её присутствие на банкете. Желая зарекомендовать полукровок как искусных и профессиональных гейш, Каэги велел представить их как девушек, присланных от небезызвестной в той местности госпожи Рангё, а сам указал это в письменном послании для иностранцев. Киёра скрывала своё волнение за маской отстранённо-скромной вежливости. Но оно, нарастая, бурлило внутри неё, шипя подобно морской пене, размывало спокойствие и возведённую её же собственными усилиями концентрацию. К ужасу подставных «деятельниц искусства», выделенные для них с иностранными гостями места оказались как раз возле высокой госпожи. Но присевшие с ней рядом европейцы даже не пытались начать беседу: поклонившись присутствующим и назвав свои имена, они покорно ожидали переводчика, которого им обещалась предоставить прислуга, как только тот прибудет. Поддерживая неторопливую светскую беседу то с англичанами — постольку-поскольку, то с гостями-японцами — уже более свободно и уверенно, переодетые наёмницы не забывали подливать сидящим по соседству собеседникам сакэ, как можно менее явно следя за госпожой Сугивара, активно обсуждающей насущные дела с расположившимися от неё по праву руку невзрачными на вид, но хорошо одетыми мужчинами. Чтобы лишний раз не рисковать, пуская всё на самотёк, девушки решили сами отвлечь внимание собравшихся гостей, пользуясь тем, что те и так с большим интересом поглядывали на «гейш» необычной внешности — результата кровосмешения. Ринозуки надеялась, что их парный танец с веерами поможет ей снять напряжение: вынужденно избавившись от телесного одеревенения, она поборет внутреннее оцепенение. Приглашённые гости, отвлёкшиеся от общения между собой, наслаждались чарующим зрелищем: плавность и сдержанное изящество в движениях полукровок смотрелись настолько естественно, что создавалось впечатление, будто бы девушки были рождены с этими умениями. Киёра представляла, как лёгкие взмахи вееров подчиняют себе пространственную материю, сотканную из энергетических нитей, блестящих и прочных, но вместе с тем совершенно невесомых. Однако тревога и витающее в воздухе плохое предчувствие так и не развеялись. Как только выступление закончилось, Идогава извинилась за необходимость отлучиться и вышла с якобы страдающей от недомогания напарницей под предлогом того, чтобы вывести ту на свежий воздух — во внутренний дворик. В действительности же им нужно было решить, как действовать в изменившейся ситуации. Лидер опасалась, что присутствие госпожи Сугивара может сыграть против них, выдав истинное происхождение девушек.***
Стоило только сопровождающим европейцев «гейшам» покинуть комнату, как госпожа Рангё, переставшая переговариваться со своими старыми знакомыми, поскольку те перешли на отнюдь не занимавшие её темы — перемывание косточек торговым конкурентам и региональную политику, заговорила с зарубежными гостями. — [Вас уже уведомили, что господин Вакада вынужден задержаться и возвратится на сорок минут позднее, в связи с чем приносит свои глубочайшие извинения?] — произношение на манер японского нисколько не затрудняло понимание её вопроса на английском. — [Вы говорите по-английски?] — удивился Хостли, а О’Брайан, разместившийся слева от него и, судя по напряжённому полному лицу, уже порядком утомившийся сидеть в сэйдза, пододвинулся ближе к ним, заодно поменяв позу на более удобную, но всё ещё приемлемую для данного случая. — [Госпожа Сугивара,] — слова немолодой женщины сопроводились её скорым кивком. — [Вильям Хостли, со мной мой товарищ Джозеф О’Брайан. Так вы и есть владелица дома Сугивара, гейш которого отправили нам на встречу?] — услышав знакомую фамилию, Вильям сразу сообразил, что к чему: девушки действительно назвали себя «гейшами из окия Сугивара», — [Прежде всего, позвольте выразить огромную благодарность за ваши услуги. Обе девушки чудесные. Одна ещё и знает язык, мы были приятно поражены,] — громко и уверенно сказал он. — [Погодите секунду…] — непонимающий взгляд Рангё метнулся к собеседнику, — [Вы ведь сами сообщили мне, что отказываетесь от моих услуг, так как уже нашли гейш себе в сопровождение. Я получила ваше письмо,] — попыталась внести ясность она. — [Но я не отправлял никаких писем,] — прежде спокойный джентельмен с завитыми усами теперь пребывал в полнейшем смятении, как и его хмуро поправляющий на носу очки компаньон. — [Ничего не понимаю… Что за чертовщина?!] — вступил тот в разговор, не сумев смолчать. — [Кто эти девушки?..] — словно прощупывая каждое слово, произнёс Вильям, тем самым озвучив вопрос, мучающий головы всех троих. Госпожа выглядела озадаченной и в крайней степени обеспокоенной. Её раздражённость передавали собравшиеся у переносицы морщины. — [Не имею ни малейшего понятия,] — несмотря на вкрадчивость, в её голос просочились резкие нотки, — [Не знаю, поставили ли вас в известность, но в нашей префектуре сейчас неспокойно: продолжаются убийства и пропажи людей — орудует местная шайка, наживающаяся на чужом добре. Они называют себя якудза, но, по мне, так это просто кучка щенков, мнящих о себе невесть что; до организованной преступности им далеко. Однако связи имеют нешуточные], — иностранные гости занервничали после услышанного: это отразилось на их лицах, — [Вам стоит быть осторожнее, когда отправитесь в обратный путь. Неизвестно, почему к вам приставили этих девушек. Как и то, кто за всем этим стоит. Что, если эти двое…] — госпоже Сугивара пришлось прикусить язык — перегородки сдвинулись в сторону, пропуская к ним обещанного переводчика. Следом прошли и вернувшиеся полукровки. Обернувшийся на стук фусума Хостли встретился глазами с металлически холодным взглядом Миори — его словно оплело стужей, опаляя морозным воздухом. Изображающая слабость Киёра уже собралась было присесть на прежнее место, как к ней обратилась немолодая дама: — Можно вас на пару слов? Ринозуки внутренне дрогнула, но виду не подала. Кивнув головой, она шагнула обратно, оказываясь на крыльце внутреннего дворика. Госпожа Сугивара задвинула за собой отделяющую их от остальных дверь-перегородку, после чего поднялась, встав перед девушкой во весь рост. Той отчего-то стало не по себе. — Мы признательны вам за то, что вы провели господ до дома, — с убеждённостью в собственных словах и некоторым нажимом начала Рангё. — Это наша обязанность… — робея, проронила не выдерживающая её прямого взгляда самозванка. — Однако зачем вы выдаёте себе за тех, кем не являетесь? — вслед за высказыванием госпожи спину Киёры обожгла раскалённая волна страха, — Вы не гейши, — жар, словно от нагретых докрасна углей, расползался по телу слушающей, свиваясь в тесный, болезненно пульсирующий кокон в грудной клетке. Крестьянкой дочери стало по-настоящему жутко. — Должно быть, вы всё неправильно поняли, и это исказило общую картину, — но её голос звучал легкомысленно и весьма буднично, даже с долей доброжелательности, что подтверждала распустившаяся на губах улыбка, — Приношу свои извинения… Младшая наёмница сделала вид, что низко кланяется, а сама молниеносно выхватила заткнутый за оби кайкэн, ринувшись с ним на женщину по непрямой траектории — тем самым она стремилась обойти наиболее вероятные точки защитных атак. Но каково же было изумление обескураженной нападавшей, когда меньше, чем через секунду она оказалась ловко схваченной Рангё со спины. Выкручивающая запястье госпожа встала таким образом, чтобы не дать Киёре нанести удар ногой назад, и направляла заточенное лезвие к шее девушки, крепко держа её руки. — На кого ты работаешь? — у госпожи Сугивара даже не сбилось дыхание — ровный и требовательный голос пронизывала сталь. У яростно пытающейся выдернуть свою руку полукровки ничего не выходило: женщина словно зажала её конечность в железные тиски. Младшая наёмница молча стиснула зубы. «Миори, пожалуйста, выйди сюда!» — мысленно молила она. «Я провалилась, как последняя неумёха. Что с нами сделают?.. Теперь, когда всё раскрылось…» Хоть ей и не хотелось об этом думать, тем более сейчас, перед глазами вставали поистине страшные картины. Киёра была готова кричать во всю глотку от бессилия и рыдать от обиды, до того ей было горько. Она не могла поверить в то, что так быстро и легко сдалась. Госпожа Рангё стала хладнокровно выворачивать покрасневшее запястье пойманной девушки, придвигая зажатый в её пальцах кайкэн ближе к горлу. — Говори! — приказала она. Чем сильнее дама надавливала на руку, проворачивая её, тем больше боль застилала разум. Полукровка шипела и дёргалась, силясь высвободиться. — Ураши… Ураши-сама… — сдавленно выдохнула Ринозуки, боясь, что ей сломают сустав. Девушка надеялась, что подчинение госпоже убережёт её от травмы, а то и даст шанс обернуть ситуацию в свою пользу. — Ураши? — но та вдруг отпустила её, позволяя убрать оружие, — Значит, Ураши-сан до сих пор остаётся верен своим традициям, — с сухой усмешкой добавила она. Опешевшая от неожиданности Киёра собралась было спросить, откуда Рангё знает господина и что она имела в виду под «его традициями», как фусума отодвинулись, и к ним зашла явно рассерженная, но при этом ни на шутку встревоженная Миори. Как только перегородки за её спиной сомкнулись, Ринозуки кинулась к напарнице, оттаскивая за руку подальше от тонких раздвижных стен и попутно рассказывая, что случилось. Не торопящаяся уходить госпожа следовала за ними. — Миори, Сугивара-сама знакома с господином! — бывшая крестьянка не скрывала радости в голосе, но в то же время старалась звучать тише, наученная опытом. Что-то подсказывало ей, что у них в руках появился ценный козырь. Азартно усмехнувшись, Рангё склонилась перед старшей наёмницей в знак почтения. — Я помогу вам.***
Тишь внутреннего дворика приятно обволакивала. Зимняя прохлада остужала воспалённый разум, приводя в чувства. Равномерно распределившийся по земле и ещё не успевший растаять снежный настил впитывал в себя и поглощал все звуки, исходящие из набитого гостями зала для банкетов и чайных церемоний. Пребывающая в крайне возбуждённом состоянии Киёра и думать забыла про холод. — Раз уж эти иностранцы заинтересовали Ураши-сана, значит, их репутацию точно не назовёшь безупречной, — говорила госпожа Сугивара, опустившаяся рядом с девушками на дощатый пол под крышей. Начался редкий снегопад. Выплывающий из небесной черноты снег не достигал их, оседая на отданном во власть природы прямоугольном пятачке. — Скажем так, торговля — их прикрытие, — обозначила лидер дуэта. — Нужно придумать, как выманить их подальше отсюда, — Рангё, не медля, перешла сразу к делу, боясь потерять время, — Учитывая, что Вакада-сан прибудет с минуты на минуту, придётся поторопиться. Решив, что, как только гости из-за рубежа освободятся, госпожа лично проводит их до условленного заранее места, где иностранцев будут поджидать наёмницы, все трое — подставные гейши и Сугивара — поспешили внутрь: должно быть, все уже заждались. К своему изумлению, они обнаружили, что европейцы исчезли. Переводчик, хорошо знавший госпожу Рангё, заметив на её худом лице взволнованность, сообщил, что англичане были вынуждены покинуть их, не дождавшись приезда господина Вакада. По словам свидетеля, когда они уходили, О’Брайан был смертельно бледен — предположительно, его очень некстати подвело здоровье. В пальцы госпожи Сугивара была вложена второпях начёрканная записка, где значился адрес и приносились извинения. Размашисто расписавшийся внизу Хостли сообщал, что обстоятельства резко изменились и им с его коллегой приходится срочно отбыть по указанному адресу, на который можно будет выслать ответ, чтобы договориться о следующей деловой встрече. Спрятав сложенное письмо в рукав своего чёрного кимоно с фиолетовыми цветами и золотым шнурком на поясе, женщина пообещала передать послание из рук в руки своему старому другу — Вакада Хироси. Уже собираясь уходить, переводчик счёл нужным выразить вслух собственные опасения. — Господа спешили, говорили, им необходимо успеть в рёкан, где они остановились, прежде чем отправиться к своему хорошему знакомому в Ниёдогава. Отказывались подождать даже минут пять: сказали, что каждая минута на счету. Как бы не пропустили последний поезд — время позднее, а он отходит меньше, чем через час… — Если возьмут извозчика до станции — должны добраться вовремя, — отвечала госпожа, успокаивая всерьёз переживающего за гостей мужчину, — Господин Вакада, должно быть, уже сошёл с поезда. Мы отправимся его встречать. — Как бы вам не разминуться, — вздохнул переводчик, надевая у порога обувь. Последовав его примеру, все трое вышли вместе с ним. — Этого не случится, — скупо улыбнулась Сугивара, — Я хорошо помню, каким путём ходит господин. Попрощавшись с дамами, мужчина с лёгким сердцем направился к предоставленному ему дженрикше. Рангё и полукровки же сели в запряжённую для них колесницу.***
Колёса взрывали мокрый снег, оставляя в нём тонкие борозды. Госпожа Сугивара покрикивала на возницу, поторапливая его. — Нам с вами по пути. Я еду до Сакава, там вас и высажу. Дожидайтесь последнего поезда, на более ранний они точно не успеют, — обратилась она к молодым спутницам. — Западная привычка болтать лишнего и обязательная отчётность сыграли против них, — произнесла опирающаяся на руки Миори: из-за набранной скорости крытый экипаж сильно трясло на каждой спрятанной в снегу неровности дороги. Напарница жалась к ней, обвив её руку своими. Казалось, их близость нисколько не заботила сфокусированную на задании старшую наёмницу. — Раз эти двое поехали сначала в рёкан, им, похоже, есть, что скрывать: нужно забрать компрометирующие их документы, чтобы никто не нашёл. Более чем уверена: так оно и есть, иначе могли бы вернуться туда позже и не шли бы на такие риски. Струсили и сбежали… Надо же, я и не ожидала, что они так испугаются столь юных девушек, пусть и с аурой загадочности, — поделилась своими соображениями их новоявленная сообщница. — Почему вы помогаете нам? — этот вопрос с самого начала не давал Ринозуки покоя. — Когда-то я работала на отца Ураши-сана — Тэцуро-сама, — ответила госпожа; её глаза смотрели из-под морщинистых век мечтательно-задумчиво. Собеседницы с большим интересом и вниманием ловили каждое слово, наблюдали за каждым движением немолодой дамы. — Не может быть! Вы и правда работали на отца Ураши-сама?! — глубоко впечатлённая Киёра забыла обо всех условностях и элементарных знаках приличия, как и о сохранении образа немногословной и воспитанной гейши, — Каким он был? Ураши-сама пошёл по его стопам? — Лет двадцать пять назад я, пройдя обучение и все сопутствующие церемонии, стала гейшей. Мне приходилось видеть самых разных людей: я следовала с ними на приёмы, развлекала как коренных японцев, так и приезжих иностранцев, проводила интеллектуальный досуг… Один из клиентов — нездоровый человек — влюбился в меня, выкладывал за наши встречи бешеные деньги, задаривал украшениями и кимоно, старался расположить к себе, претендуя на роль данна. Его любовь была одержимостью. Я никогда не забуду, с какими жаждой и вожделением он смотрел на меня, пока я перебирала струны кото. Однажды он пришёл в окия поздно ночью, когда все уже легли. Уже без денег, но со вполне явными намерениями. Он напал на меня… — Ринозуки видела, как прямо на её глазах властная и сильная дама с волевым подбородком, взор которой заметно потускнел, принимает уязвимый и опасливый вид, — С тех пор у меня началась паранойя. Я не спала по ночам, боялась ходить в тёмное время суток: вдруг он покажется из-за угла. Мне всюду мерещилось его отвратительное безбровое лицо со впалой челюстью, редкими зубами и широко расставленными глазами. Неизвестно, сколько бы продолжался мой кошмар наяву, если бы я не повстречала Тэцуро-сама, который, заехав по пути в Сакава, решил развеяться, посетив местное питейное заведение в компании двух гейш. Я была одной из них. Отведя в сторону, он поинтересовался, что меня беспокоит и почему я без конца вздрагиваю от резких звуков. Я и поведала ему свою историю. Господин предложил мне сделку: он решит мою проблему раз и навсегда, а взамен я должна буду перебраться в Коти и служить ему не менее пяти лет. Я согласилась. Так он взял меня на поруки. Тэцуро-сама был добрым, спокойным и терпеливым, никогда не повышал голоса и имел обыкновение говорить, посмеиваясь. Он сам научил меня, что и как делать. Возвратившись в Сакава, я свершила свою месть: мерзкую морду моего живого ночного кошмара я размозжила шкатулкой из камня, в которой хранились сбережения. С того дня эта кривая физиономия перестала меня преследовать. В мою жизнь наконец-то вернулся покой, все страхи он унёс с собой в могилу. Так я и начала работать на Каэги-сама. Мы выручали людей, прошедших через страшные вещи. Вершили самосуд там, где он оставался единственной надеждой на справедливость. Действовали, в то время как другие просто закрывали глаза на людской произвол, разводя руками. Когда я жила в доме Каэги-сама, Ураши-сан был ещё ребёнком. Взбалмошным и задиристым мальчишкой. Мы с ним не могли найти общий язык тогда, да и сейчас наши отношения довольно натянутые: слишком по-разному смотрим на вещи и относимся к жизни. После смерти отца он продолжил его дело. Однако многое с тех пор изменилось. Ураши привык держать всё под контролем, ничего при этом не делая. Всё его время и силы уходят на распределение обязанностей между подчинёнными. Созданная его отцом система уже не работает как надо — в ней полная неразбериха. Какое-то время я помогала ему в вопросах организации, имея некоторый опыт, доставшийся мне от Тэтсуро-сама, но дело не шло. Мы только и делали что конфликтовали. Чем больше разногласий возникало, тем яснее я понимала, что устала от всего этого. Устала от нервной жизни, устала терпеть риски, устала наставлять Ураши, который всё равно поступал по-своему… Обдумав всё и хорошенько взвесив, я приняла решение вернуться в родной город, в знакомый мне дом. Но уже не как гейша, а в качестве управляющей. Мне повезло: после смерти старой госпожи новая владелица дома — крикливая и прибегавшая к рукоприкладству — не пользовалась авторитетом и уважением даже у майко. Сместив её с поста не без содействия ещё помнящих меня гейш, я сама стала хозяйкой дома. Женщины постарше ввели меня в курс дела. Благодаря их пособничеству я быстро освоилась. Вот уже пятый год подряд наш окия считается одним из лучших в Коти, — закончив свой долгий рассказ, госпожа Сугивара перевела взгляд на бывшую крестьянку, всё это время слушавшую её, затаив дыхание, — Я ответила на все твои вопросы? — девушка закивала с особым остервенением, — Вот и славно, — морщинистое лицо украсила тонкая улыбка. — Сугивара-сама, мы у станции! — раздался густой бас грозного с вида возницы. — Спасибо вам за помощь, — официальная улыбка Миори напоминала госпоже её собственную. — Да, большое спасибо! — поддержала напарницу Ринозуки, аккуратно снимая с головы тяжёлый парик, — Больше нам не понадобится «выдавать себя за тех, кем мы не являемся», вы же так сказали? До поры до времени оставим у вас на хранение, если не возражаете. Такую красоту грех портить, — она бережно положила парик, больше похожий на полноценный головной убор, сбоку от себя к сложённым веерам. — Пожалуйста, — Рангё не имела ничего против, согласная с тем, что с ценными вещами и обращаться следует соответствующе, да и мешается такое нагромождение порядочно. Видимо, Идогава мыслила примерно в том же направлении: рядом с первым лёг и второй чёрный парик. — Будьте предельно осторожны, — с этими словами женщина отпускала полукровок, которым тут же подал руку спрыгнувший со своего сидения возница, — Помните, что, если вы этого не сделаете — никто не сделает, — сказала дама напоследок, провожая взглядом два ярких пятна посреди тонкого снежного полотна.***
— [Если будем в следующий раз договариваться с господином Вакада, то только на светлое время суток, желательно пораньше. Ездить на ночь глядя — испытывать судьбу. Опасливость никогда не будет лишней,] — Хостли расположился на пассажирском сидении, уперев свою длинную трость в пол. Вагон покачивало из стороны в сторону, и её приходилось периодически переставлять. Его цилиндр вместе с котелком Джозефа покоились на убранном наверх саквояже. — [Нам повезло, что та женщина отвлекла и вывела подозрительных девушек из комнаты. Госпожа Сугивара, кажется? Мы её должники,] — убравший трубку во внутренний карман пальто О’Брайан устроился поудобнее, откинувшись на спинку скамьи — складки его двойного подбородка разгладились. Теперь он наконец мог вздохнуть с облегчением после суматошной беготни и сборов впопыхах. За окошками тянулась густая темнота без намёка на жилище: состав двигался сквозь лес. Наконец замигали станционные огоньки. Поезд притормозил, подъезжая к остановке. — [Нам следует поблагодарить госпожу. Вдруг она, сама того не ведая, спасла нам жизнь?] — согласился Вильям, которого от монотонности езды уже начинало клонить в сон. — [Хорошо, что Альфред остановился в Ниёдогава. Есть куда податься. Надеюсь, он на месте,] — разомлевший полный компаньон приоткрыл один глаз и снова закрыл, погружаясь в дрёму. — [Должен быть. Куда он денется?] — успокоил его деловой партнёр, вычерчивая своим элегантным аксессуаром по полу невидимые глазу случайные символы. Сквозь сонное забытьё Вильям услышал, как отворяется и захлопывается деревянная дверь вагона. Стоило ему только разлепить глаза, как его едва не хватил сердечный приступ: в тронувшийся состав вошли две до боли знакомые фигуры в лиловом и изумрудном кимоно. С разлохматившимися копнами распущенных волос поплывшие из-за снегопада маски из белил и красителей на их лицах смотрелись устрашающе. Вместо приветственно-вежливых улыбок — поджатые губы, вместо пытливо-внимательного взора — не спускаемый с мужчин взгляд в упор. Лишившиеся своих главных атрибутов гейши медленно приближались к ним, словно боясь спугнуть диких зверей. Хостли растолкал успевшего задремать товарища. Тот спросонья не сообразил, что происходит, но, обернувшись, застыл, скованный ужасом. Джозеф потянулся было за ценным багажом, но первым делом схвативший свою трость рослый джентельмен одёрнул коллегу, велев тому следовать за ним. Преодолев расстояние до двери за каких-то пару секунд, они принялись лихорадочно дёргать ручку. Обнажившая кайкэн Киёра метнулась к ним — в этот момент тяжёлая дверь поддалась, пропуская к смычке вагонов. Даже коротконогий толстяк О’Брайан не побоялся шагнуть на узкую платформу у второго вагона, подгоняемый страхом смерти. Полукровки бросились на короткий выступ вслед за ними. С сильным нажимом распахнувший дверь внутрь Хостли тянул за собой товарища. Обернувшись, тот заметил, что, в отличие от них, преследовательницы при холодном оружии. От ощущения близости неизвестных с клинками наготове англичанина с бакенбардами пробивало горячим потом. Вильям со всех ног нёсся по проходу между рядами скамеек, по обе стороны мелькали деревянные спинки пустых сидений. Не было времени ни о чём думать: ноги сами несли его вперёд в надежде на спасение. Ринозуки по пути сбросила неудобные гэта и ослабила узел на кимоно, которое было запахнуто так сильно, что мешало бежать. Она довольно быстро нагнала Джозефа и едва не схватила его за край пальто, но плотная материя выскользнула у неё из рук. Ещё одна дверь — на пути мужчин возникло новое препятствие. — [Заклинило!] — Хостли в сердцах чертыхнулся, злясь на ненадёжную конструкцию. «Сейчас!» Темноволосая полукровка замахнулась — лезвие распороло пальто, но не добралось до кожи: дверь распахнулась, дав беглецам путь наружу. Очутившись в конце следующего вагона, они остановились и приготовились обороняться. Джентельмен с завитыми усами взял трость в обе руки, а его друг встал позади него. Тупик. Это был последний вагон. Озверевший от ужаса Хостли не давал добраться до товарища, загораживая его собой и успешно блокируя удары обеих противниц своей тростью. Нависшая над их жизнями опасность придавала ему сил. Он не всегда уворачивался от выпадов удачно, но все полученные порезы были неглубокими и не мешали оказывать сопротивление. Пользуясь тем, что обе девушки окончательно переключились на его спутника, Джозеф выскочил из-за спины Вильяма, когда никто того не ждал, и набросился на Идогаву, рассчитывая справиться с ней голыми руками благодаря эффекту внезапности. Он получил от неё удар в ключицу. Клинок вошёл в кость, застряв в ней. Старшая наёмница отдёрнула руку, собираясь вытащить новое оружие, спрятанное под подолом кимоно. Но пребывавший в состоянии аффекта О’Брайан, несмотря на прожигающую сознание дикую боль, умудрился опередить её короткое движение: схватив Миори за распущенные волосы, которые ей в этот раз было нечем подвязать, и намотав их себе на руку, приложил головой о торец жёсткой спинки скамьи. Сильный удар дезориентировал лидера дуэта. Свалившись в проходе, она держалась за голову дрожащими пальцами. Голова болезненно гудела и ныла, по ней растекалось тепло. Отняв руки от затылка, Идогава вздрогнула: ладони были в крови. — Миори! — крикнула её напарница, почуяв неладное, — Что случилось?! Она не могла ни развернуться, ни кинуться к светловолосой девушке, так как ей мешал второй европеец, не дававший ослабить бдительность ни на секунду. В это время Ринозуки уже выдохлась: оппонент никак не выдавал своих слабостей, у неё не получалось пробить его защиту, как и нанести удар исподтишка. Джентельмен действовал умело; не подставляясь под её кайкэн, он отскакивал с области поражения, отражая броски вооружённой девушки. Необходимость помочь другу перекрывала почти все болевые ощущения Джозефа. Оставив истекающую кровью Идогаву, — всё равно никуда не денется — он ринулся спасать теряющего хватку товарища. Поймав Киёру, которой не давал развернуться Вильям, сзади, О’Брайан позволил другу обезоружить брыкающуюся девушку — вырвать клинок у неё из рук. Крепко держа дочь земледельца и заведя её руки за спину, мужчины потащили младшую полукровку к боковому выходу: замок последней двери в хвосте состава давно заржавел и не давал её открыть. Хостли попытался сбросить самозванку с поезда. Падая, она сумела ухватиться за край деревянного пола, уперевшись ногами в подножку. Обезумевший джентельмен начал яростно бить её по рукам своей тростью. Вцепившаяся в доски Киёра держалась из последних сил, несмотря на боль: англичанин разбивал её пальцы в кровь. После очередного удара она не смогла больше терпеть и разжала руки, рухнув вниз, под колёса. — [С одной покончено. Иди проверь вторую,] — усмиряя бешеное сердцебиение, велел Вильям своему дородному компаньону. Миори ворочалась, лёжа на полу, как подбитая запущенным деревенской ребятнёй камнем пичужка, и, подёргиваясь всем телом, негромко мычала. Каждое телодвижение отдавалось в голове жуткой болью. Звон в ушах не прекращался. Картинка перед глазами кружилась и вызывала тошноту. — [Мучаешься?] — бросил в её сторону высокий джентельмен, вытирая кровь Киёры с металлической ножки трости полой своего шерстяного пальто, — [Не напали бы на нас — не пришлось бы мучиться.] — [Что… с… с ней?..] — еле-еле приподняв голову, с большим усилием выдавила из себя девушка; заметив кровь на трости, она с ужасом в глазах наблюдала за его действиями, — [Она… м-мер… тва?..] — [Если ты хочешь с ней увидеться, я предоставлю тебе такую возможность. Глубоко вошёл, зараза!] — Хостли рывком выдернул из раны товарища кинжал, отбросив запачканное кровью оружие подальше. Джозеф, пыхтя, скорчился от боли, ещё больше покрываясь потом. Ему было тяжело дышать. Друг наскоро перевязал колотое ранение чистым носовым платком, пытаясь остановить прибывающую кровь. Отойдя к окну, высокий европеец поднял раму вверх, чтобы впустить в вагон прохладный воздух и кряхтящему О’Брайану стало хотя бы немного легче. Обработать поражённое место пока не было возможности. — [Держись, ехать осталось не так долго. Я доведу тебя,] — пообещал джентельмен с завитыми усами. Он вернулся к распластанной на полу девушке. — [Добей её, чтобы больше не страдала,] — процедил сквозь стиснутые зубы с трудом терпящий боль Джозеф. Его деловой партнёр поднял с сидения свою трость. — [Это я и собираюсь сделать. Не бойся,] — обратился он к вяло шевелящейся Миори с потухшим, почти мёртвым взглядом, — [Всё будет быстро и безболезненно,] — она никак не реагировала на его слова. Только хмурилась и беззвучно шевелила губами, словно выброшенная на берег рыбёшка. Расслабив лоб, отрешённо глядевшая в никуда Идогава закрыла глаза. «Если мы встретимся там, я готова». Занеся над головой трость, мужчина обрушил её на шею лежащей. Силы удара не хватило, чтобы проткнуть трахею и уж тем более переломить шейные позвонки: Идогава лишь сильно закашлялась, согнувшись пополам на полу и хватаясь за очаг боли. — [Давай ещё раз! И посильнее,] — отозвался О’Брайан, вполглаза наблюдающий за происходящим. — [Ну, знаешь ли! Не так-то просто убить человека, всё-таки,] — раздражённо прикрикнул Вильям, — [Ладно…] — тяжко выдохнул он, — [Я сделаю это.] Напрягая руки, Хостли занёс трость ещё выше, целясь острым концом в голову девушке. Та зажмурилась. Ей казалось, что она слышит, как пульсирует боль в голове. Как её тихо зовёт напарница… Но не успел англичанин замахнуться, как послышался звук глухого удара об пол: возле раскрытого окна в полный рост выпрямлялась перепачканная мазутом и шпальной смолой Киёра, подобравшая откинутый им кинжал Миори. Живая и невредимая. Растрепавшиеся каштановые кудри очерчивали измазанное лицо. Ринозуки была сама на себя не похожа: немигающие серо-болотные глаза не сводились с европейцев, в них не отражалась ни одна из знакомых мужчинам эмоций, рот скалился в отвратительной кривой улыбке. Вильям в ужасе выпустил из рук трость, со стуком покатившуюся по полу. — [Какого дьявола?!..] — только и смог проронить он, — [Я же скинул тебя с поезда…] Его компаньон смотрел на девушку во все глаза, боясь отвести взгляд. Панически испугавшийся Джозеф даже перестал чувствовать боль на эти несколько невероятно долгих секунд. Приподнявшаяся на локтях лидер дуэта не верила в увиденное: она уже и не надеялась, что её напарница выжила. — Не понимаю, что ты там бормочешь, но можете считать, что я воскресла, — губы держащей холодное оружие девушки расползлись в усмешке. Не дав мужчине опомниться, она всего за один скачок поравнялась с ним, всадив метнувшийся снизу кинжал ему в глазницу по самую рукоять, и с большим наслаждением провернула оружие, пока густая тягучая жидкость не окрасила её руку и щёку в красный. Испытавший болевой шок Вильям свалился замертво. Наступив на его перекошенное лицо, Ринозуки достала лезвие, проведя языком по холодном металлу, чем вызвала у перепуганного до смерти О’Брайана рвотный позыв. Стерев со щеки кровавое пятно рукавом кимоно, перешагнувшая свежий труп наёмница направилась ко вскочившему со своего места и вжавшемуся в стенку вагона товарищу убитого, ступая с несвойственной ей пластикой: грациозно переставляя ноги и покачивая бёдрами. — Я в долгу не останусь. Раз уж вы собирались посодействовать нашей с Миори встрече, я отплачу вам той же монетой: отправлю в вечность вас обоих. Чем не заманчивое предложение? — нарочито широко заулыбалась она, подходя всё ближе и ближе к толстяку. — [Отпустите меня! Я вам ничего не сделал…] — эти слова стали для него последними. Темноволосая полукровка вонзила кинжал в грудь опрокинутому ею на спину мужчине, одним рывком разрезав одежду вместе с кожей до живота. Разворотив грудную клетку, раскрывая рёбра под истошные вопли истязаемого, она сначала кромсала внутренние органы, потом разрывала их голыми руками, пока Джозеф не затих с кровавой пеной у рта и едва ли не вылезающими из орбит глазами. — Да у тебя всё нутро насквозь прогнило! Какая мерзость… — констатировалась она, поднимаясь с колен, — И я же сказала, что не понимаю вашего языка — вести со мной переговоры бесполезно. Брезгливо вытерев об себя руки, дочь землепашца присела возле лишь чудом остающейся в сознании напарницы. — Цела? — осторожно придерживая повреждённую голову, младшая наёмница помогла Идогаве привстать, прислоняя висок девушки к своей груди. — Что… с м-моей… голо… вой?.. — невнятно проговорила та, потирая лоб. — Травма небольшая. Ударилась сильно, полежи до конечной станции, — пусть голос такой Киёры и был резковат, он почему-то успокаивал спутницу. Ладонь Ринозуки гладила старшую полукровку по спине, будто бы забирая всю ноющую головную боль и неприятные рези. — Главное, ты сдержала обещание.***
Кружащие в воздухе белые хлопья осыпали землю и крыши построек. Госпожа Рангё и господин Вакада прогуливались под широким зонтиком вдоль линии домов. — Я так и не понял… Что произошло? Почему им пришлось уехать? — спрашивал тонкогубый господин с нависшими на глаза веками; из-за ровных границ залысины его череп казался квадратным. — Господин О’Брайан почувствовал себя нехорошо: прихватило сердце. Скончался прямо по дороге в рёкан… — женщина понизила голос. — Какой ужас! Соболезную его семье и господину Хостли, — проговорил её изменившийся в лице собеседник. — Вы правы, это страшная утрата и неожиданность для всех нас. Господин Хостли не смог справиться с потерей друга и вернулся в Великобританию. Госпожа Сугивара уже толком не слушала, что ей отвечает Вакада. Она надеялась, что её люди успешно замели все следы и избавились от тел европейцев в отсутствие хозяйки окия. Спускающийся с небес снег очищал землю, смывая всё лишнее, унося вместе с талой водой глубоко в её недра. «Не вздумайте повторять моих ошибок, девушки…»