向日葵は 黒闇の頃 目を瞑る Подсолнух В тёмную пору Глаза закрывает.
Судорожный вдох. Дыхание раздирает гортань. С каждым морганием веки тяжелеют всё больше. Ни души. Вокруг лишь полутьма её дощатой тюрьмы. Потоки бессвязных мыслей бегут, размывая очертания друг друга. Это — единственное, чего они не в силах у неё отобрать. Боль как напоминание о том, что она ещё здесь. Боль, ставшая с ней одним целым. Пустой взгляд замер на черноте стены. «Почему моё тело… так отчаянно хочет жить?..» Вот-вот отворится раздвижная дверь. Вот-вот это продолжится. Киёра беспомощно шевелила обрубками пальцев, молясь про себя о том, чтобы этот раз стал для неё последним.***
— Эй, Миори! — быстрые гэта смяли зеленеющую траву, упорно тянущуюся вверх, сколько бы её ни притаптывали дзори путников и босые ноги крестьян, — Какие же всё-таки здесь огромные поля! Взгляд неторопливо двигающейся вперёд Идогавы казался безразлично-холодным. На самом же деле она была погружена в собственные раздумья: завтрашний день не обещал сытости и достатка, и нужно было снова что-то предпринимать. Праздно шататься по окрестностям деревни было попросту некогда. Однако уставшая от постоянного стресса Ринозуки придерживалась иного мнения. — Наши, в Ино, по сравнению с ними, крошечные. Но хлопот с ними не меньше. Помню, как родители, собираясь в поле, часто брали меня с собой. Все работали, стоя в воде. Однако мне всё не хватало духу зайти в неё хотя бы по щиколотку — я всегда до смерти боялась пиявок, поэтому только наблюдала, сидя на траве, — увлечённо рассказывала она; отвлекаясь от мрачных мыслей, особенно часто терзающих её в последнее время, темноволосая девушка чувствовала себя свободнее и увереннее, — Подумать только… Мы выращивали столько риса, но никогда его не ели. Весь наш урожай отец отвозил на продажу в город. На эти деньги мы и жили. Пока Миори слушала детские воспоминания напарницы, на её лице невольно проступало умиротворение. «Равновесие кажется незыблемым. До поры до времени», — пресновато усмехнулась старшая, пройдясь глазами по водной глади. Зеркало воды рисовало густой, подрумянившийся от заката дым облаков и небесные пируэты шустрых стрекоз. В воздухе уже стоял запах осени: влажности и жухлой травы. Розовя небосклон, светило начинало клониться к спрятанной за верхушками деревьев полосе горизонта. Поросшие зеленью узкие тропинки окольцовывали мелкие озёрца. — Заливные рисовые поля напоминают мне детство, — мечтательно и с долей грусти продолжала Ринозуки, — Если подумать, прошло уже столько лет… Кареглазая красавица остановила шаг и наклонилась ближе к земле, рассматривая лежащую в траве мёртвую цикаду. «Время неумолимо». — Знаешь, Миори… — поймала её поднявшийся взгляд развернувшаяся крестьянская дочь, — Пока я росла в Ино, только и грезила переездом в город. Все атрибуты городской жизни вызывали у меня неописуемый восторг и трепет восхищения. Она казалась сказкой. А наша деревня — смертельно скучным и гиблым местом. Тогда я мечтала вырваться, чего бы мне это ни стоило. И только теперь я поняла: переменчивый шумный город или глухая, никому не известная деревушка… Это не так важно. По правде говоря, я не прочь оставить всё как есть, — отведя глаза в сторону, Киёра улыбнулась самой себе, — Пусть в крохотном рыбацком поселении, но… — она неловко замялась, — рядом с тобой, Миори. Я понимаю, что ничего уже не будет как прежде, — речь стала совсем тихой, переходя в шёпот, — Не будет той беспечной поры, игр с младшими… Мамы… Глядящая на поднимающиеся из воды стебли риса старшая полукровка услышала в её голосе дрожь и пробивающиеся слёзы. — Я знаю, что этого уже не вернуть, — Ринозуки вытерла уголки глаз, — Но мы можем хотя бы сохранить то, что у нас есть. Напрягшая лоб Идогава подошла ближе к спутнице. — Я всё ещё не могу простить себе, что мама ушла из жизни, запомнив меня никчёмной и неблагодарной девчонкой, думающей только о себе, — лидер не перебивала, позволяя выговориться, — В некоторые моменты я ненавидела её и просила богов, чтобы они забрали её. Какой же глупой я была… Глупым обиженным ребёнком. Прекратив сдерживаться, Ринозуки дала волю слезам. Они смешали в единое пятно подступающие ближе к искусственным озёрам южные деревья, рябящую от ветра зеркальную гладь и выходящие из-под воды беззащитно-тонкие рисовые стебли, слили вместе все краски. Ощутив тепло рук златовласой наёмницы на своей спине, Киёра вжалась в её плечо. — Твоя мать, должно быть, тысячу раз пожалела, что в сердцах назвала тебя никчёмной. Я уверена: она любила тебя, но не знала, как выразить свою любовь. Не держи на неё зла, — слова расслабившей лицо Миори, которая гладила каштановые кудри напарницы, были самым лучшим утешением для дочери селян, — Родители не всегда способны себя контролировать. Порой им приходится очень тяжело, и их тоже можно понять, — говоря это, Миори невольно вспомнила Сигурэ, и её сердце тут же похолодело от страха, но она сумела вовремя усилием воли растворить этот образ. — Я не злюсь на неё. Только на саму себя. Из-за того, что не осознала этого раньше, — проговорила успокаивающаяся младшая полукровка, — На самом деле… Больше всего на свете я боюсь остаться одна. Даже думать об этом не хочу… — мотнула она головой. — Я никогда не оставлю тебя, — губы опустившей ресницы Идогавы едва ощутимо дотронулись до макушки Ринозуки. — Миори… Спасибо, — Киёра несмело обняла в ответ. Тесно прижавшая её к себе лидер дуэта вновь нахмурилась, возвращаясь к своим размышлениям. Закатное небо с тающими хлопьями облаков окутывало теплотой. Подпалённое сгорающим заживо солнцем, оно вспыхнуло ярким маревом. Идогава узнала в этом тепле нечто столь близкое, что невыносимо защемило в груди. Миори опустила взгляд, потухший и расфокусированный. Её бледные губы подрагивали. Она крепче сжала спину уже ровнее дышащей Ринозуки. «Прости меня, Химарин… Я оказалась абсолютно бесполезной. Когда ты больше всего нуждалась во мне, я струсила. Эгоистичная идиотка. Ты, наверное, уже простила меня, но я… никогда не перестану считать себя виноватой. Ты всегда была такой сильной и мудрой. Всегда могла за себя постоять. Улыбалась, даже когда было больно. Ты заменила мне старшую сестру, которой у меня никогда не было. Ты дала мне столько, ничего не прося взамен… Только благодаря тебе я твёрже стала на ноги и поняла, кто я есть. А я… я так и не сумела отплатить тебе за твою доброту. Я не смогла спасти тебя…» Безучастный небосвод молчаливо посылал на землю свои последние болезненно-рыжие лучи, золотя ими длинные русые волосы. «Химарин, клянусь тебе: я ни за что не позволю судьбе снова забрать у меня близкого человека. Не важно, что будет со мной. Я сделаю всё, чтобы защитить Киёру. Всё, что в моих силах». Хмурящаяся златовласая девушка стиснула пальцы на светло-сиреневой ткани юкаты, упираясь взглядом в незримо находящуюся рядом, отвратительную ей фигуру. «Даже если мне придётся разбираться с господином в одиночку».***
Свет от ирори плясал по стенам худой лачуги. Серость выцветших досок навевала тоскливость, а для кого-то — дышала историей. Кое-какие снасти ещё остались, сваленные по углам и объятые паутиной: как и многие в этом поселении, прежние хозяева промышляли рыболовством. Где они сейчас — неведомо. В любом случае, дом пустовал и, судя по скопившемуся на полу приличному слою пыли, достаточно давно. Под его крышей не осталось абсолютно ничего ценного и полезного, один только хлам. Сюда явно не собирались возвращаться. В сёлах таких брошенных домишек насчитывалось великое множество. Сельское хозяйство не сулило большого дохода, а потому самые предприимчивые жители деревень стремились перебраться туда, где был хоть какой-то шанс разжиться. Оставшиеся деревенские справлялись как могли и никогда не были против пары-другой рабочих рук за нехитрые дары в качестве оплаты. Девушки решили поселиться здесь. Их новое укрытие находилось на самой окраине деревни, окружённое лесом. Не любящей шума и страдающей мигренями Миори приглянулась тихая деревушка, Киёра же радовалась уединённости жилища как возможности проводить больше времени наедине с возлюбленной. Трещащий вечерний очаг был единственным источником света в комнате. Уютно. Почти как дома. Ринозуки устроилась поближе к огню и грела ноги, с теплотой вспоминая своё деревенское прошлое. Лидер сразу раскатала их единственный футон, который удалось выменять у селян в обмен на помощь. Она прекрасно помнила: после еды Киёра обязательно начнёт ныть о том, что некуда прилечь. — На ужин опять овощная похлёбка и жареная рыба? — подала голос младшая напарница. — Ты же ходила со мной и видела, что я брала. Или опять витала в облаках? — усмехнувшаяся Миори старалась звучать как можно менее осуждающе. — Я тогда думала о куда более важных вещах, — буркнула блуждающая взглядом где-то в стороне Ринозуки, отчего-то краснея. — Ну-ну, — по-матерински добро улыбнулась лидер дуэта. — Эй! Не подумай ни о чём таком! — попыталась выгородить себя дочь землепашца. Миори рассмеялась. — Навевает воспоминания, — сказала она. — А? — О том времени, когда мы жили в землянке близ дома господина. — Словно ничего и не изменилось, — кивнув, согласилась темнокудрая полукровка, следя за языками пламени, облизывающими красные от жара угли, — Ты всё так же недовольна моей стряпнёй, поэтому делаешь всё сама. — Да уж. В готовке ты по-прежнему безнадёжна, — со смешком подтвердила Идогава. — Ну, знаешь! — сердито фыркнула Ринозуки, и светловолосая девушка снова не смогла сдержать смеха, чем заразила и саму Киёру, быстро забывшую свою обиду. — Да… Прямо как в старые добрые, — отсмеявшись, протянула лидер. — Тогда ты ещё была колючей, как морской ёж, — словно уколовшись, передёрнула плечами обхватившая свои колени Ринозуки. — Морской ёж? — вслух удивилась сравнению старшая полукровка, — Ну допустим. Тебе виднее. — …то и дело взъедалась на меня, — шмыгнула носом крестьянская дочь. Миори примирительно вздохнула, едва улыбаясь. — Но, по правде говоря, я всё равно дорожу теми воспоминаниями. Какими бы они ни были, — призналась младшая девушка, — Из-за моих внезапных обмороков и провалов в памяти я иной раз боюсь забыть что-нибудь важное. В доме Ураши я вела дневник, записывая отдельные памятные моменты и собственные мысли. К тому же, он был хорошей практикой кандзи. Если Ураши не избавился от наших вещей, я бы хотела забрать его, когда мы снова туда вернёмся… — Мы обязательно поищем твой дневник, я обещаю, — нежно взяла её пальцы Миори. — Эти приступы забытья… На самом деле, меня больше всего пугает их неконтролируемость. Представь, что из твоей реальности, хаотично кромсая, вырезают куски, и ты начинаешь время от времени терять нить. Я научилась кое-как с этим жить, но есть нечто, до сих пор не дающее мне покоя… Светловолосая наёмница неотрывно смотрела на напарницу, боясь, что Киёра скажет то самое. — Иногда мне кажется, что моим телом управляет кто-то другой, — замерев, произнесла Ринозуки. Воздух в лёгких у слушающей её Миори словно обратился в обжигающий их ледяной пар. — Мне становится не по себе от одной лишь мысли, что все наши удачные миссии — едва ли моя заслуга. «Вот же чёрт. Кажется, я ошибалась насчёт её неведения». — Что ты такое говоришь? — одёрнула собеседницу Идогава, — Это даже звучит абсурдно!.. Рассуди сама: откуда взяться кому-то ещё? — Это было лишь предположение, не бери в голову. Возможно, всему виной мое богатое воображение, и я себе всё это придумала… — крайне напряжённую обстановку разрядил простоватый смешок Ринозуки, — В любом случае, мы всё равно не можем ничего с этим сделать. Думаю, даже в столице мне вряд ли помогут. Скорее сочтут за сумасшедшую, чем поверят на слово. Сидящая за её спиной Идогава с горечью закусила нижнюю губу. — Знаешь, с тех пор как мы покинули дом Ураши, я кое-что для себя решила, — опустила подбородок Киёра, дав каштановым кудрям соскользнуть с плеч, — Я должна перестать искать для себя оправдания, полагаться во всём на других, взваливая на них все свои проблемы. Так я никогда не сдвинусь с места. Возникшая на губах младшей наёмницы решительная улыбка передавала её боевой настрой. — Миори, рядом с тобой так спокойно… — эта фраза заставила Идогаву похолодеть, — Ты всегда заботишься обо мне, стараешься справляться со всем сама. Совсем себя не бережёшь… Это неправильно. Ведь чтобы что-то изменить, мы обе должны прикладывать равные усилия, — прежде чем договорить, Ринозуки немного помолчала, — Я хочу стать сильнее, чтобы оберегать тебя. Чтобы быть достойной тебя. Киёра обернулась назад, без страха и стеснения встречаясь взглядом с глубоко внутри ошеломлённой её словами, но внешне лишь терпеливо внимающей Идогавой. — Ты сказала, что не оставишь меня и всегда будешь рядом. Позволь и мне быть с тобой: рука об руку идти навстречу опасности, бесстрашно стоять вровень, защищая своё… Позволь мне доказать, что на меня можно положиться. Я хочу разделить с тобой всё, что тебя тревожит, дать тебе свою поддержку и стимул двигаться дальше… Ты стала для меня не просто напарницей. Ты — самое важное, что есть в моей жизни. И это не красивые слова ради красивых слов. В темноте расширившихся глаз Миори дрожали бело-золотые острия пламени. Русые волосы кареглазой полукровки, словно ширма, заслонили дочь крестьян от беспокойного трепыхания очага. Губы тронули губы. Слабая ладонь крепко закрывшей глаза Ринозуки опустилась по спине Миори, сжимая коралловую материю. «Миори?.. Так ты тоже…» Пальцы не торопящейся разрывать поцелуй Идогавы приоткрыли ворот летнего кимоно, проводя по чувствительной шее Ринозуки. Ещё теснее друг к другу. Поначалу растерявшаяся младшая полукровка теперь робко подалась навстречу теплу её рук. «Ты чувствуешь то же самое?..» Девушки опустились на разложенный футон. Лишённая оби сиреневая юката спала вниз, обнажая хрупкое плечо и часть спины. Когда тонкие губы лидера коснулись лопатки, напарница вздрогнула, почувствовав детскую неловкость. Это ощущение использованности и стыда за собственное тело неприятно сковывало крестьянскую дочь, когда Кишагири вовлекала её, тогда ещё маленькую девочку, в свои странные игры. — Хочешь, я остановлюсь? — дыхание Миори, осторожно обнимающей напарницу сзади, согрело кожу чуть ниже затылка. Младшая полукровка пришла в себя, отогнав навязчивые воспоминания. — Нет, нет. Пожалуйста, не останавливайся. «Почему это преследует меня до сих пор?..» Она решила отпустить всё, что некогда связывало их с Кишагири. Прошлое упорно просилось в настоящее, пытаясь доказать Киёре её уязвимость и безвольность. «Хватит. У нас больше нет ничего общего. Я должна быть здесь, с Миори». Растворяясь в руках напарницы, она наконец чувствовала себя желанной. Чувствовала себя на своём месте. Прикосновения порождали в ней трепет: очертив изгиб поясницы, подушечки пальцев Идогавы скользнули по бедру и, убрав ткань одежды, перешли на внутреннюю его сторону. Ринозуки не сдержала негромкого стона, когда они поднялись непозволительно высоко. Оторвавшись от шеи девушки, лидер дуэта удовлетворённо усмехнулась. — Так об этом ты думала весь сегодняшний день? — прошептала она Киёре на самое ухо, заставляя ту снова залиться румянцем. Вторая рука Миори высвободила из-под ткани аккуратную упругую грудь, приподнимая её и смыкая на ней пальцы. Тело темноволосой наёмницы ещё помнило цепкие объятия Ойвы. Находясь во власти страха, она не могла пошевелиться, оставаясь послушной тряпичной игрушкой до самого конца. «Никуда ты не пойдёшь, — шёпот зажавшей её сзади Кишагири опалял уши, — Ты останешься со мной…» — Миори… я хочу… видеть тебя… — попросила Ринозуки сквозь учащённое дыхание. — Как скажешь, — лидер развернула её к себе, припадая губами к выступающей линии ключиц. — Мне нужно… знать, что это ты… — невесомо улыбнулась Киёра, запуская зажившие пальцы в золотые волосы напарницы. «Это правда не сон?..» Ринозуки желала увидеть всё то, что скрывает кораллово-алое одеяние. Все шрамы русоволосой красавицы — грубые и хаотично-резкие знаки на гладкости светлой кожи. Напоминания о ценности её жизни. Миори стеснялась их, каждый раз спеша спрятать за плотной материей кимоно, но для Киёры они были неотъемлемой частью напарницы. Столь же прекрасной, как и аристократическая строгость черт лица. Перебирая шёлк длинных светлых прядей Идогавы, Ринозуки хотела почувствовать под пальцами теплоту её обманчиво неотзывчивого тела, неровность каждого заросшего следа от раны. Прикоснуться, чтобы дать понять, насколько она для неё дорога. Девушку останавливала лишь боязнь показаться неумелой или неловкой. «Миори, о чём ты сейчас думаешь?.. Если бы я только могла ответить тебе с той же искренностью…» Как только колено усадившей её сверху на себя Миори протиснулось между нагих бёдер, крестьянская дочь, судорожно выдохнув, ощутила на щеках новый прилив жара. «Ах!.. Как же это…» Лёгкие поцелуи сменились требовательно-острыми укусами. Руки, знающие лишь крепкую хватку цуки, были непривычно ласковы и деликатны. Ладони мягко грели округлости грудей, а пальцы то и дело обхватывали соски, вынуждая девушку сильнее ёрзать на колене напарницы. Тянущая, распаляюще-горячая тяжесть настойчиво спутывала сознание, делая ожидание нестерпимо долгим. — Миори… х-хах… прошу тебя… — не выдерживая, стала умолять часто дышащая девушка. Вместо выполнения просьбы Идогава добавила на белую кожу ещё несколько вишнёво-алых пятен. — М-м… ах-х!.. Ты нарочно мучаешь меня?.. — с жалобным стоном отозвалась Ринозуки. Претензия осталась без ответа. «Это что, месть за морского ежа?..» «Ладно, будь по-твоему», — усмехнулась Ринозуки в своих мыслях. Смирившаяся дочь землепашца прикрыла глаза, оставив всё на волю Идогавы. Лёгкое касание влажной промежности вызвало крупную дрожь в теле. Едва Киёра успела опомниться, как пальцы напарницы погрузились в неё сразу на всю длину. Крестьянская дочь выгнулась и прикусила губу, чтобы сдержать рвущийся наружу стон. Никакой боли, в отличие от близости с наследницей Ойва: та никогда не заботилась о том, чтобы подготовить её, и делала с ней лишь то, что сама считала нужным, демонстрируя своё право контролировать. Движения пальцев развеяли лишние мысли, заставляя концентрироваться на настоящем моменте. Лидер немного приподняла девушку, протискиваясь меж её ног вторым коленом и разводя их шире. Слушая вздохи и стоны Киёры, Миори спустилась поцелуями к груди, придерживая темноволосую наёмницу за бедро. Киёра увлажнила языком сохнущие губы. Жар заполнял её, делая абсолютно бессильной в руках лидера. Желание закончить эту экзекуцию слилось с желанием продолжать, чтобы окончательно потерять голову. — А-ах!.. Миори… Ищущие опоры пальцы Ринозуки впивались в напарницу, то и дело ощутимо врезаясь в спину ногтями. Идогава двигалась издевательски медленно, легонько зажимая зубами соски и обводя их кончиком языка. — Миори… поцелуй меня… Миори вошла до упора и остановилась. Она провела ладонью по щеке девушки, медленно подаваясь вперёд, пока Киёра склонила голову чуть набок, сокращая расстояние. Губы наёмниц соприкоснулись. Бывшая крестьянка обвила руками шею русоволосой красавицы, а та приобняла её за талию. Поцелуй казался Ринозуки непривычно глубоким и откровенным, но это уже не имело значения. Ничего больше не имело значения. Резко ускорившиеся толчки стали торопливыми и беспорядочными. Сдвинувшись с поясницы, к руке подключилась вторая. Нарастающее удовольствие сводило бывшую крестьянку с ума. Его рвано-острые волны колюще пронизывали её. Щёки и всё тело пылали. «Я… я больше не выдержу…» Вцепившись в Идогаву, Киёра практически лежала на плече напарницы, всхлипывая и кусая тыльную сторону своей ладони, чтобы подавить особо громкие стоны. Она стеснялась их ещё при Кишагири. Миори, к которой девушка прислонилась обнажённой грудью, ощущала её беспокойное сердцебиение. Лихорадочно вздохнув, Киёра замерла. На эти короткие пару мгновений сознание Ринозуки отключилось. Чувственные ощущения подняли её высоко, телесность же осталась притянутой к земле. Она ненадолго задержалась где-то между. — Ми… о… ри… Войдя максимально глубоко, лидер развела пальцы, раздвигая её изнутри. Дёрнувшись, темноволосая полукровка ослабла на коленях напарницы. Пульсация мышц вокруг пальцев не давала ошибиться: обрывочно простонавшая её имя Ринозуки была на пике. Пережив это, Киёра устало положила подбородок на плечо статной красавицы, стараясь отдышаться. «Надеюсь, ты простишь мне, что пока я не могу дать ничего взамен».***
Пары сохнущих после скромного ужина нимоно-ванов и якимозо-зар напоминали о недавней трапезе. Киёра уплела сегодняшний ужин за обе щеки: хоть Идогава и не любила готовить, простенькие блюда всегда выходили у неё хорошо. Наёмницы легли вдвоём на одноместном футоне, укрывшись одним одеялом. Тлеющие в ирори угли давали слабое красноватое свечение. — Миори, ты ещё не спишь? — тихо спросила Ринозуки. — М-м? — с закрытыми глазами отозвалась лидер дуэта. — Почему ты всё-таки изменила своё отношение ко мне? Ведь раньше я тебя только раздражала… Светловолосая полукровка нехотя подняла веки, понимая, что разговор будет непростым и долгим. — Как бы это ни выглядело со стороны, я никогда не ненавидела тебя… — Но как же… — …лишь не собиралась с тобой сближаться. По крайней мере, до определённого времени, — перебив влезшую посреди её реплики девушку, закончила старшая наёмница. — Почему? На то были причины? — ответ лишь ещё больше разжёг интерес Ринозуки. Миори молчала. — Неужели… кто-то предал тебя? — с осторожностью поинтересовалась бывшая крестьянка. — На самом деле… это я предала её.***
— Молчунья! Насмешки неприятно кололи спину. — Молчунья, ты что, язык проглотила? Стирающая у реки бельё девятилетняя Миори не видела их, но чувствовала, как широко улыбаются рты деревенских мальчишек с щелями вместо выпавших молочных зубов. «Если не обращать внимания, они отстанут». — Пытаться разговорить её бесполезно. Есть более действенный способ, — усмехнулся, судя по голосу, самый старший из ребят. У девочки возникло нехорошее предчувствие, но она так и не сдвинулась с места, продолжая полоскать ткань. Пущенный с размаху камень больно ушиб плечо, остальные пролетели мимо. Миори сжала зубы. — Даити-кун, ты попал! — хохотнул один из ребят. — Она даже не пошевелилась, — хмыкнул второй. — Эй, молчунья! Ты нас слышишь? Недовольный отсутствием реакции Даити сорвался вперёд, намереваясь ударить её. — Ты что, оглохла?! — Перестань, Даити-кун, — товарищ остановил его, вовремя схватив за руку, — Это уже слишком. — Пф-ф, — выдернув своё запястье из его хватки, зло выдохнул старший. — Это уже не весело, — неуверенно добавил самый младший. — Ладно, пойдём… — задержав полный неприязни взгляд на спине девочки, согласился наконец Даити. — Отец вчера вернулся из города. Он обещал привезти гостинцы! — воодушевлённо начал ребёнок из их компании, переключая интерес на себя. Пятеро деревенских мальчуганов, что-то на ходу друг другу рассказывая, убежали прочь. Когда их смех затих вдалеке, Идогава облегчённо выдохнула.***
Она никогда не любила жестокую и непоседливую деревенскую ребятню. Соседские дети в шутку толкали её, без конца высмеивали, гримасничая и обзывая молчуньей, а когда не дожидались реакции — что есть мочи орали на ухо. С раннего детства Миори была белой вороной. Её не принимали в шумные уличные игры, считая странноватой и скучной. Она всегда оставалась «чужой»: закрытая, тихая, немногословная и порой даже нелюдимая. Непривычная для местных внешность лишь закрепила за ней эту роль. Так дочь Сигурэ стала молчаливой тенью. Другие девочки делали вид, что её не существует, не стесняясь вслух обсуждать Миори при ней же, а мальчишки, красуясь друг перед другом, стремились задеть как можно обиднее. Если дети не признавали Идогаву, то взрослые не могли нарадоваться безропотной вежливости и прилежности дочери Сигурэ, за глаза сравнивая её с «праздной и беспутной мамашей» — «неблагодарной пропащей женщиной, совершенно тронувшейся умом от безделья». На беду девочки, они будто бы нарочно стремились всякий раз столкнуть Идогаву со своими чадами — паиньками при матерях с отцами и демонами во плоти, стоило только бедной Миори остаться с ними наедине. Поскольку дочь Сигурэ старалась проводить как можно меньше времени дома, она любила дни, когда «примерные дети» затевали совместные игры на свежем воздухе, и их родители, наказывая им быть осмотрительными, а старшим — смотреть за младшими, отпускали детвору за порог, после чего сами шли на поле или занимались домашними делами, разрешая Миори оставаться подле них сколько душе угодно. В один из таких дней ей выдали не одну корзинку урожая, как обычно, а две, поручив передать вторую некой семье Нагасима. Хоть Миори и волновалась перед знакомством с ними, все её тревоги оказались напрасны: девочке открыла радушная старушка, сердечно поблагодарив за дары односельчан. Бабушка Инахо уже не могла работать в поле, но, помня её доброту и трудолюбие, жители деревни возвращали ей сполна. На шум голосов выглянула худенькая и опрятная девочка лет двенадцати в белых косынке и фартуке поверх свободной домашней одежды. — Спасибо, что пришла! Меня зовут Химарин. А тебя? — М-миори, — скромно и тихо выдавила из себя Идогава. — Ну же, Миори-чан, не стой снаружи! Заходи к нам. Хочу угостить тебя в благодарность за овощи. Подождёшь немного, пока я приготовлю обед? — загоревшаяся на лице Химарин улыбка сияла ярче фонарей летнего деревенского фестиваля. Несмотря на свой юный возраст, гостеприимная и хозяйственная Химарин вела себя очень по-взрослому: ловко управлялась с домашней утварью, думала о комфорте других прежде собственного, рассуждала непривычно зрело и взвешенно для своих лет. Химарин не было интересно с другими детьми, что в некоторой степени роднило её с Миори: она быстро переросла все эти громкие и активные игры в онигокко и кагомэ-кагомэ. Большую часть времени девочка проводила в минка и помогала бабушке по дому. Рано потеряв родителей, научилась делать всё сама. Любимая внучка стала для уже с трудом ходящей Инахо спасением и единственной отрадой. Будучи довольно болезненным и слабым ребёнком, Химарин всё равно не теряла оптимизма и веры в людей. При общении с ней окружающие невольно заряжались позитивной энергией, настраиваясь на перемены к лучшему. Узнав в Химарин родственную душу, Миори достаточно скоро с ней сблизилась. С её новой знакомой было удивительно просто: та не давила на неё, не лезла в душу, выпытывая сокровенное, и всегда давала время. Даже их судьбы были схожи: они обе фактически тянули свои семьи и быт на себе, обе старались избегать общества ровесников. Сплочённые общими трудностями, подруги стали не разлей вода. Химарин многому научила свою маленькую знакомую: далеко пускать по воде плоскую гальку, давать отпор сверстникам-хулиганам, ставить заплатки и вышивать, варить сытную похлёбку из самых простых ингредиентов… Благодаря их дружбе Миори наконец обрела уверенность в себе, как и чувство ответственности за собственную жизнь. Общение с внучкой Нагасима стало для неё единственной радостью и отдушиной, помогая справляться с выходками душевнобольной матери. Она обрела в нём ту самую надежду, которой ей так не хватало раньше. — Я совсем не помню своих родителей. Какими они были, — чёрные глаза Химарин взглянули на Идогаву из-под ровной линии чёлки. Миори всегда восхищалась её невероятно густыми и гладкими иссиня-угольными волосами ниже груди. Часть она убирала в два симметричных пучка на макушке, выпущенные прядями у висков, а вторую заплетала в аккуратные блестящие косы. Их смоляная чернота оттеняла бледно-фарфоровую кожу с голубоватыми прожилками вен. Чуть впалых щёк никогда не касался румянец. Химарин напоминала подсолнух: солнечные деньки придавали ей жизненной энергии. Она вставала с первыми лучами солнца и шла заниматься хозяйством, приучив и Идогаву к раннему пробуждению. Хмурой зимой, когда света было ничтожно мало, ей часто нездоровилось. В такие дни за ней ухаживала старушка Инахо, позже помогать стала и сама Миори. Лежа на постели, Химарин всегда с улыбкой говорила: «Потерпи немного. Совсем скоро мне станет лучше». Когда она улыбалась, Миори будто бы ощущала тепло пышной охапки золотых лепестков. Химарин была её солнцем и самой дорогой на свете подругой. От неё словно исходил невидимый глазу ореол золотого света. Греющий самое сердце, он смог растопить даже твёрдый ледяной нарост души, огрубевшей к людям из-за постоянной необходимости защищаться. Рядом с Химарин любые невзгоды казались сущими пустяками.***
Третье декабря. Миори не может забыть тот день, как бы ни хотела. С самого утра Химарин вела себя странно, была на саму себя не похожа: отстранённая, забывчивая и рассеянная. Всё, с чем она всегда так умело обращалась, порой даже демонстрируя небольшие фокусы, валилось у неё из рук. Она находилась подле подруги, но будто бы была не с ней. Что-то неведомое сильно тревожило её, однако она наотрез отказывалась говорить об этом, игнорируя любые расспросы. Как только на улице начало темнеть и Идогава засобиралась домой, Химарин вдруг начала упрашивать её остаться. — Миори-чан, с тобой так спокойно. Когда ты рядом, на душе сразу становится легче… — хотя Химарин улыбалась, тяжёлая тоска в глазах делала эту улыбку бесцветно-пустой, — Если ты уйдёшь, боюсь, я могу не справиться… Боюсь, я… — она замолкла, словно опасаясь, как бы в её реплику не просочилось то, что она с таким трудом держала в себе. — Химарин, я бы очень хотела остаться, правда… — с усилием вздохнула Миори, — Но если я не вернусь до полуночи, матушка больше не отпустит меня к тебе. Она вообще больше не отпустит меня из дому… Химарин всё ещё смотрела ей в глаза, словно ждала отклика. Идогава видела, как в её взгляде тает надежда. Тогда она не придала этому большого значения, о чём впоследствии пожалела. Пожалела сотню раз. — Обещаю, Химарин, завтра я специально встану пораньше. Раньше, чем ты проснёшься. И сразу же приду к тебе. Мы проведём вместе весь день, будем готовить и болтать обо всякой ерунде. Только потерпи немного!.. — настойчиво уверяла Миори, хотя ей и самой ужасно не хотелось расставаться. Она взяла подругу за плечи — та перестала смотреть на неё, отведя бесцельный взгляд. — Химарин!.. Слышишь меня? Просто подожди до завтра. И всё будет как обычно. Помнишь, ты говорила, что всё плохое рано или поздно забывается? Что бы ни случилось, нужно лишь переждать, отпустить это и продолжать жить дальше. Время сгладит все неприятные воспоминания. Ну же, Химарин. Доверься мне. Ты столько раз помогала мне, столько раз успокаивала меня… Позволь и мне сделать для тебя хоть что-то. А пока меня не будет… Постарайся не думать об этом, хорошо? Думай лучше о завтрашнем дне. Я вернусь и сделаю всё, чтобы тяжёлые мысли оставили тебя… Миори так и не смогла уснуть: сна не было ни в одном глазу. Смирившись с этим, она зажгла слабый источник света, не заметный из комнаты матери, сев мастерить для подруги небольшой подарок — тряпичную куклу из обрезков материала. Сигурэ не запрещала ей к ним прикасаться, чего было не сказать о семейных реликвиях — роскошных кимоно, сотканных и пошитых на собственном производстве семьи Идогава, когда оно ещё существовало. Умещавшаяся в ладони простенькая игрушка получила чёрные тканевые косы и вышитые точечки-глаза. Голову увенчали крошечные ушки-пучки. Мелкие стежки нарисовали мягкую, едва заметную полуулыбку. Точь-в-точь как у Химарин. Придирчиво рассмотрев свою работу, Миори осталась довольна. «Надеюсь, это её обрадует».***
Наутро, не успел ещё заняться рассвет, оставившая спящую мать девочка выскользнула из ветхого поместья, и, не теряя времени, поспешила к Нагасима. «Это что, и правда я?! Спасибо, Миори-чан, она такая прелесть! Я буду беречь её как зеницу ока». Всю дорогу Миори улыбалась, представляя реакцию Химарин. Что, если её поделке удастся вернуть румянец на бледные щёки? Хотя бы ненадолго. Ей не терпелось поскорее увидеть подругу, и хорошо знакомый путь казался дольше обычного. Идогава даже успела запыхаться по дороге: ноги сами из быстрого шага перешли на бег. Химарин отчего-то не откликалась на своё имя. Инахо-сан тоже не подошла открыть — скорее всего, отправилась к соседям. Может, Химарин всю ночь неважно себя чувствовала и смогла заснуть только под утро? Постояв на крыльце, Миори решила войти внутрь. Она взялась за перегородку и потянула в сторону. Пальцы самовольно разжались, и милая крохотная куколка в маленьком узорчатом кимоно упала на старенькие татами, став обратно никому не нужными тканевыми обрезками. Химарин там не было. Уже не было той улыбчивой девушки, которая учила Миори правильно резать овощи и давала лёгкие щелбаны, когда та вешала нос. Тело, что когда-то принадлежало ей, беспомощно болталось в тугой петле, со скрипом покачиваясь из-за собственного веса. С ног капало на пол. Миори хотелось кричать, но она словно онемела: боль и ужас пережали горло. Скатывающиеся слёзы щипали кожу. «Химарин, почему?.. Зачем ты сделала это?..» Идогава не смогла там оставаться, как не смогла и взглянуть в лицо подруги. Боковой взгляд успел выхватить испачканный кровью приоткрытый рот, но на большее не хватило сил. Она бегом бросилась обратно, чтобы, прошмыгнув мимо матери, забиться в самый дальний угол и беззвучно выплакаться, пока та снова не нашла её, чтобы в очередной раз выместить на ней свою злость.***
Химарин не сказала ей правды. Быть может, она хотела, чтобы Миори запомнила её такой? Идогава узнала о произошедшем уже позднее, подробно расспросив жителей деревни. На внучку Нагасима напали, когда она поздним вечером пошла по воду. Шайка мелких преступников искала, чем поразвлечься. — Бедная девочка… — сетовали крестьяне, — Она не вынесла такого позора… — Опорочить несчастное дитя!.. И как таких людей земля носит! — всплёскивали руками матери. Смотря, как односельчане сокрушаются из-за смерти девочки, проницательная Идогава вычислила в их словах фальшь. Она лучше других знала, как те охочи до сплетен. Реальная картина сама собой создалась перед глазами. Извращённая, приукрашенная правда. Слухи за спиной не затихали ни на секунду, взгляды со всех сторон были устремлены на жертву: полные притворного сердобольного сочувствия и назойливого любопытства. Миори не сомневалась в своих выводах. Химарин погубила жалость.***
Потепление принесло с собой цветение умэ. День стал длиннее, светило — ярче и ласковее. Окава оглашал беззаботный щебет птиц. Химарин не дожила до своего пятнадцатилетия. Миори пряталась в полумраке старого поместья, практически срастаясь с его тёмным силуэтом. Она была не в силах выйти наружу. Была не в силах принять эту весну без Химарин. «Если бы... если бы я не ушла той ночью, ничего этого бы не случилось. И Химарин была бы сейчас... Как я же могла оказаться так слепа?..» Чувство вины не отпускало её до сих пор. «Тот, кто сделал с ней это, должен прочувствовать всю её боль на собственной шкуре. Подонки обязаны получать по заслугам».***
— Миори, я знаю, что ты чувствуешь. Но тебе следует усмирить свой гнев, — слова сенсея не доходили до неё, застревая в пелене её кокона. Кокона, прячущего от целого мира. Лезвие меча разрубало туго скреплённые связки сена. Идогава не могла остановиться. «Тот, кого я больше всего ненавижу? Вы сказали представить того, кого я больше всего ненавижу?..» Собственный голос оглушал её. Она с криком рубила сноп за снопом. Ожидающая свой черёд тренироваться крестьянская дочь испуганно глядела со своего места в стороне. «Больше всего... Больше всего на свете я ненавижу себя».***
— Теперь я понимаю, что всё это было мелочью. Даже если бы наутро матушка избила меня до полусмерти, я бы всё равно не бросила Химарин. Если бы я только знала раньше… — Миори стиснула зубы. Киёра ещё не видела на её лице столь живых эмоций. — Ты не виновата в её смерти. Прошлого не изменить, как бы нам того ни хотелось, — попыталась утешить Идогаву крестьянская дочь, — Подожди… Неужели мама так сильно била тебя?.. — За любую провинность, а то и без причины. Если вдруг я как-то не так на неё посмотрела, — словно стыдясь нетипичных для неё проявлений, лежащая справа от неё Идогава отвела взгляд, — Она была непредсказуемой, словно ураган. — «Была»? — несмело переспросила Ринозуки. — Я не знаю, жива она сейчас или нет, — вздохнула лидер, — Когда я покидала дом, мне было уже всё равно, что с ней станет. Я была слишком на неё зла. — Но ты же говорила… — начала было собеседница, припомнив ей недавнее. — Я терпела её выходки целых шестнадцать лет. Делала для неё всё, прощала любые унижения. В тот день я решила, что с меня хватит, — с усилием закрыв глаза, старшая наёмница сделала паузу, — Киёра, она тронулась рассудком. С ней невозможно жить под одной крышей. Уходя, я оставила ей большую часть заработанных денег на первое время. Остальное зависело от неё самой. — А если бы она не справилась в одиночку? — По правде говоря, я много раз думала о том, чтобы проведать её. Когда ты отпрашивалась в Ино, была близка к тому, чтобы наконец решиться. Но каждый раз когда я вспоминаю, что мне пришлось пережить, теряю всякую волю к тому, чтобы сделать хоть шаг к ней навстречу. Я бы хотела простить её и отпустить все обиды, но… не могу до сих пор. — Кажется, я могу представить, каково тебе, — придвинувшись ближе на футоне, темноволосая полукровка опустила голову ей на предплечье, — Мне тоже было тяжело простить маму. Я не видела за её поступками беспокойства и заботы, мне казалось, что она вечно недовольна мной и требует невозможного. А ведь она лишь просила помогать по дому и следить за младшими, — девушка машинально теребила рукав одеяния Миори, методично складывая и разравнивая ткань. — Выходит, я сама не следую своим же советам. Пустословка, — с горькой иронией усмехнулась Идогава. — Не подумай, я не пытаюсь тебя осудить. Всё-таки не знаю всей ситуации и сужу лишь по твоим словам, — пояснила Киёра, — Я знаю, как это — сбегать из дома, потому что тебе в нём некомфортно. Я старалась как можно чаще уходить к своей подруге детства, — Миори повернула лицо к говорящей: в ностальгической улыбке бывшей крестьянки промелькнул отблеск лжи, — Её звали Кишагири. Мы были очень… близки… Светловолосой красавице показалось, что Ринозуки торопливо сглотнула. — Мы проводили много времени вместе… Киёра чувствовала, как накатывают дурные воспоминания. Напарница слушала её с тревогой, подозревая, что что-то здесь не так. Защитная оболочка дала трещину. — Она делала это со мной! Даже когда я говорила, что мне больно, она не останавливалась… Миори не верила в то, что слышит. Разум отказывался принимать эту информацию за действительность. — Я верила ей… Слишком привязалась, чтобы ставить под сомнение её авторитет. Она была моей самой близкой и единственной подругой… — вздрагивая, всхлипывала Ринозуки. Лидер дуэта гладила её плечо. — Иногда дружба причиняет боль, — потянув носом, проговорила младшая наёмница, — Потому что всё зависит не только от одной тебя, а от вас обеих. Когда-то я хотела сбежать из Ино вместе с Кишагири, после же осознала, что на самом деле хотела сбежать от неё, — после недолгого молчания она продолжала, — Вся моя эмоциональная нестабильность, весь мой сложный характер… Всем этим я обязана своей лучшей подруге. — К сожалению, такие вещи не проходят без следа, — взяв себя в руки, Идогава вернулась к своему обычному спокойному состоянию, — Однако факт остаётся фактом: она ушла в прошлое и больше тебя не потревожит. Пока ты со мной, я могу за это ручаться, — она запустила пальцы в тёмно-каштановые волосы, касаясь затылка напарницы, — Теперь, когда мы спаслись, наш долг — спасти тех, кто отчаянно в нас нуждается. Я говорю о невольниках господина. Хекити не стало, поэтому мы — единственные, кто о них знает. Единственные свидетели их мучений и единственные, кто может им помочь. — Да, ты права, — согласно кивнула напарница, — Мы обязаны хотя бы попытаться. Миори направила взгляд в потолок. Угли наконец догорели, и глаза разъедала сплошная темень. «Мы сумели вырваться. Пришло время отдать свой долг».***
Сверху окатило холодной водой, и Миори вырвало из сна. — Не время спать! Поднимайтесь! — она узнала голос Сэтсуро. Редкий дневной свет, просачивающийся сквозь щели истерзанного временем сарая, давал частично разглядеть недовольное лицо пожилого прислужника. — Поживее!.. Совсем скоро здесь будет Ураши-сама! — забравший пустое деревянное ведро слуга вышел, заслонив глухую дверь и оставив за собой полумрак и неведение. Помещение казалось непривычно большим и высоким. Миори взглянула на свои руки — и вздрогнула от вида поднявшихся перед ней детских ладоней. Запястья скрепляла драная верёвка. Возня и слабые голоса под боком заставили её повернуть голову: рядом просыпались другие дети — вялые и изможденные, с безжизненно-мутными глазами. «Как я здесь оказалась?..» Пустой желудок сводило от голода, резкие запахи щипали нос, а сухость в горле казалась невыносимой. В запачканном сарае роились мухи. Дышать было невозможно: при каждой вдохе лёгкие словно насыщались пылью. Миори видела, как ребятишки выжимали насквозь промокшую одежду друг друга, жадно ловя ртом грязную от земли воду — хотя бы что-то. Как только заскрипела отворяющаяся перегородка, дети в страхе вжались в стену, некоторые заплакали. — Вижу, вы успели соскучиться. Снова этот голос. Как удар хлыста по барабанным перепонкам. Идогава взглянула исподлобья. Ураши ухмылялся, упиваясь собственной властью над беззащитными душами. «Ты!.. Чёртов садист!» Маленькие чёрные глазёнки под толстыми складками век остановились на ней. — Ещё одна попытка сбежать — и я отрублю тебе обе ноги. В том доме, куда я собираюсь тебя определить, они тебе без надобности. Миори не боялась смотреть в упор. Вызывающий взгляд её карих глаз прошивал ненавистью. — …раз будешь всё время лежать на спине! Каэги расхохотался своему триумфу. Идогаву переполняли отвращение и страх. Заключённая в теле восьмилетнего ребёнка, она не могла ничего сделать. Миори сильнее сдавила челюсти, однако не произнесла ни слова. — Миори, когда до тебя уже дойдёт: бежать бесполезно. Что бы ты ни придумала, у тебя ничего не выйдет. Рот толстяка, широко разошедшийся в глумливой улыбке, отпечатался в её сознании слишком чётко, чтобы эту картину можно было вытравить из головы. — Ты же помнишь Киёру? — у златовласой девочки на мгновение перехватило дух от испуга, — Ну, разумеется, ты помнишь. Наивая девчонка пыталась сбежать. И вот что с ней сталось… — полная короткопалая рука вынула из-за пазухи свёрнутую в моток копну вьющихся каштановых волос, — Бедняжка скончалась от болевого шока. Сердце Миори опустилось. Она с замершим дыханием наблюдала, как он нарочно медленно разматывает пучок. К своему ужасу, Идогава заметила кровавый глянец. Волосы были содраны прямо с кожей. «Киёра… Как… как я могла допустить это?..» — Помни: я вижу всё. Как бы тщательно вы этого ни скрывали. От меня не убежать. Вам не убежать, — губы вновь растянула омерзительная улыбка, а из взгляда исчезло то немногое, на чём ещё держался человеческий облик. «Вам не убежать», — эхом разносилось в голове Миори. Комната поросла мраком. Стены проваливались в бесконечные коридоры теневой пустоши. «Вам не убежать…» Лидер дуэта вскочила на постели. Она слышала только собственное тяжёлое дыхание. Колотящееся сердце, казалось, рухнуло куда-то вниз. Разбуженная её беспокойным сном Киёра сидела справа от неё — целая и невредимая. — Миори, что с тобой? Приснился дурной сон? — Обычный кошмар… — присутствие Ринозуки успокаивало. Бывшая крестьянка мягко склонила к себе голову напарницы. — Я посижу с тобой, пока он не выветрится. Старшая полукровка бестревожно прикрыла веки. «Знаешь, Киёра… Честно говоря, я тоже не прочь оставить всё как есть».***
Чистый взмах катаны снёс половину самодельной мишени. — Идеально ровно! Меньшего я от тебя и не ожидала! — восклицала Ринозуки, ударяя в ладоши. Следующий взмах рассек вторую наскоро сооружённую цель. Вытерев со лба выступившую испарину, Идогава вернула меч Киёры в саю. — Киёра! — Да? — откликнулась темнокудрая девушка. — Ты помнишь боевые приёмы наёмников господина? — Ну… — задумавшись, Ринозуки приложила палец к нижней губе, — Наизусть не помню, но, думаю, смогу изобразить нечто похожее. — Бери вон ту палку и нападай на меня! — велела лидер. — Погоди, Миори! Вот так сразу?.. Дай хотя бы подобрать волосы!***
— Миори, как насчёт перерыва? Ты уже еле держишься на ногах, — обратилась к напарнице обеспокоенная её состоянием крестьянская дочь. — У нас нет на это времени! — категорично отрезала запыхавшаяся Идогава, скидывая с лица выпавшие из низкого хвоста светлые пряди, — Пока мы медлим, господин и его подчинённые продолжают свои тёмные дела!.. — Я так чуть не угробила себя тренировками, когда эмоции взяли надо мной верх. Неужели ты забыла? — пыталась образумить её Ринозуки, — Миори, я понимаю твои чувства, но, пойми, мы не будем иметь и шанса против Ураши, если загоним друг друга до изнеможения… — Ладно, — тяжело вздохнула Идогава, — На сегодня хватит. Продолжим завтра. Девушки занимались каждый день, отрабатывая новые навыки и совершенствуя старые. Сельские жители обычно не захаживали на небольшую поляну в толще леса, и она была в полном распоряжении наёмниц. Киёра старалась овладеть техниками, которые некогда считала своим слабым местом и сознательно избегала. Училась лучше держать равновесие и чувствовать оружие. Миори же работала над точностью удара и ловкостью обманных манёвров. Она также посвящала немало времени обращению с дополнительным оружием — метательным и спрятанным от чужих глаз, которым всегда брезговали доблестные самураи, считая его применение ниже своего достоинства. Ринозуки дивилась тому, как изменилась лидер дуэта: та больше не цокала языком, не смотрела с презрением, видя очевидные ошибки девушки, и не критиковала её принципов ведения боя, а помогала найти свой собственный стиль, превратить недостатки в преимущества. Благодаря напарнице у крестьянской дочери действительно начало получаться значительно лучше, что не могло не воодушевлять. Они жили ради их общей цели. Осознание этого придавало сил.***
Ночь опустила деревню в дрёму, наполнив опасностью чернеющий лес. Брошенная лачуга укрывала от диких зверей и других незваных гостей. Девушки уже обжили это место и успели привыкнуть к нему. Уставшая после очередного дня тренировок Киёра спала без задних ног на своей половине футона. Миори же не спалось: она ворочалась с боку на бок. Непрошеные мысли никак не покидали её головы, настойчиво терзая разум. Она не знала и не могла знать, насколько сильными им предстоит стать, чтобы тягаться с вооружённой свитой господина. Сам по себе высокий уровень физической силы ещё ничего не гарантировал, и это действовало на нервы. Какими бы дальновидными и предусмотрительными они ни были, Ураши всегда оказывался на шаг впереди. Недосягаемость Каэги действительно ужасно выводила из себя. Сколько ещё его послушных шавок станет у них на пути? Каких ещё своих верных подданных он привлечёт? Быть может, против бывших учениц встанут наёмные воины со стороны? Ураши никогда не экономит на собственной безопасности. Миори до последнего не хотела просить её о помощи — для Идогавы это означало бы потерю гордости. Но в конце концов она осознала: у неё попросту нет другого выхода. Тяжело выдохнув, лидер сомкнула глаза. Она мысленно обратилась к той, что всегда находилась рядом, но никогда не выдавала своего присутствия. «Пожалуйста, не подведи. Сейчас ты нужна нам как никогда раньше».