Следующие дни проплыли передо мной в тумане. Что-то спрашивали, что-то писали, были какие-то дела и суды. В моей памяти не отложилось практически ничего – отдельные картины. Но тридцатого июля я очнулась ото сна, и первым, кого я увидела, был очень уставший Сириус, имевший, как я поняла из обрывков памяти, полное право называться невиновным.
Он был настолько измотан всеми этими судебными процессами, что даже не замечал того, что в нашем доме сегодня кто только не толчётся – и Гермиона с Роном, и Гарри, и близнецы с Шейлой (эти только периодически), и даже Дора Тонкс. Когда я вошла в комнату, Сириус и Дора сидели на кухне и молча смотрели друг на друга. Папе не мешало бы побриться и вымыть голову, но я не стала об этом напоминать – не сейчас. Слишком уж все измотаны.
- И чего сидим? – это были первые мои слова за ближайшее время, которые я помнила.
Сириус вздрогнул, поднял на меня глаза и вздохнул.
- А давайте закажем пиццу! – всю жизнь удивляюсь способностям Доры никогда не уставать и выглядеть бодро в любой ситуации. – Или суши! А ещё мы можем!..
Сириус поднял руку. Дора замолчала, и с укором на него уставилась.
- Остановимся на пицце. – В противоположность Доре папа сейчас был крайне спокоен. Даже слишком. Особенно для Блэка.
- Хорошо, - Дора ещё несколько минут посверлила его взглядом и наконец посмотрела на меня. Тут её глаза засияли и она, взвизгнув, полезла ко мне обниматься.
Это выглядело бы мило, если бы она случайно меня не придушила. Потом мы начали разговаривать обо всякой скучной для посторонних ерунде. Сириус очень быстро заскучал, но потом понял, что нужно это прекращать. Он достал из-за пазухи билет на самолёт и сказал:
- Я решил поехать в отпуск.
В комнате повисло гробовое молчание.
- Как это в отпуск? – проронила в этой мёртвой тишине Дора.
- А так это. В Турцию. На месяц.
- То есть ты вернёшься к первому сентября? - мой голос прозвучал совершенно без эмоций. Даже наши фразы были какие-то мёртвые.
- Да вернусь. Самолёт сегодня ночью. Завтра утром вы останетесь здесь одни, и можете делать что хотите. Я разрешаю.
Сириус встал, вышел из комнаты и пошёл наверх собирать вещи. Мы с Дорой молча сидели в комнате, когда вошёл Кикимер и притащил нам пиццу. Я молча открыла первую коробку и взяла себе кусок пиццы. Я молча его жевала, думая о каких-то обрывках воспоминаний и не замечая взгляды Тонкс. Мы разошлись по комнатам только в полночь.
Но я не могла уснуть. Моя голова была просто переполнена всякими мыслями. В окно светила луна.
Внезапно за дверью послышались тихие шаги. Папа крался по коридору, пытаясь меня не разбудить. Я села на кровати и беззвучно подошла к двери. В руках у него было два чемодана, а одет Сириус был в обычные джинсы и клетчатую голубую рубашку. Я следила за ним, пока он не скрылся в темноте лестницы. Когда скрипнула самая нижняя ступенька (она всю мою жизнь скрипела, и никто не мог ничего поделать), я открыла дверь своей комнаты и тоже спустилась вниз.
Я подождала несколько минут наверху лестницы, и а потому спустилась на первый этаж. Первым делом я пошла в прихожую, чтобы проверить, на месте ли папины ботинки. Их не было, значит он уже ушёл. И я подошла к радиоприёмнику, включила его и расслабилась.
***
Когда я проснулась, было уже утро. Дора, наверное, уже ушла, а Кикимер спрятался где-то у себя. В доме были только я и радио, которое выдало мне Фредди Меркьюри, едва я о нём вспомнила.
Is this the real life?
Is this just fantasy?
Caught in a landslide,
No escape from reality
Я лежала с закрытыми глазами и думала, почему же я перестала петь под гитару. Мне захотелось что-нибудь спеть, или даже написать песню. А может быть я стану певицей…И я лежала и мечтала о том, как я буду выходить на сцену и петь людям песни, а они будут мне хлопать, а я буду благодарить всех, кто меня слушает… Я даже не заметила, как песня кончилась.
Nothing really matters, Anyone can see,
Nothing really matters, Nothing really matters to me.
Anyway the wind blows.
Я открыла глаза.
Сев на полу рядом со столиком, на котором были приёмник и телефон, я осмотрелась. Шея затекла. Бок, в том месте где Пожиратели прокололи меня насквозь, заныл. Я встала и пошла на кухню, ступая по персидскому ковру, который тётя Цисса подарила нам с сестрой на Новый Год несколько лет назад. Открыв дверь, я увидела Кикимера. Тот тоже меня увидел и начал с радостью мне говорить:
- А я хотел перенести вас в кровать, хозяйка, но потом передумал, ведь вы могли проснуться!
Я ему улыбнулась и села за стол. Там лежала какая-то старая тетрадка, которую, видимо, использовали вместо черновика для каких-то непонятных мне целей. Я посмотрела на обложку – милые пёсики, правда чёрные, как Грим. Я вспомнила, что же это за тетрадь.
Открыв её на первой странице, я улыбнулась и на глаза навернулись слёзы. Я начала читать каракули, выведенные мною в семь с небольшим лет.
«Дорогой дневник,
Сегодня я опять поссорилась с Шейлой – она меня совсем не слушает. Мне иногда кажется, будто я ей и не нужна вовсе, будто она хотела бы жить без меня и вообще про меня забыть. Но она же моя сестра, а больше у нас никого нет, только я и она!
Я бы хотела, чтобы она со мной помирилась, я ведь ничего ей не сделала! Очень обидно, когда с тобой не разговаривают.
Конец записи. 1.07.
Дорогой дневник,
Мы с сестрой до сих пор не помирились. Она сказала, что не собирается этого делать. Я расстроена.
Конец записи. 3.07.
Дорогой дневник,
Я знаю, что ты меня не слышишь и не понимаешь, что я пишу тебе, но всё равно хочется в это поверить. Шейла сказала, что нужно перестать вести себя как дуры и помириться. Я с ней согласилась.
Но вот что я подумала. Жизнь же всё равно продолжается. Прошло очень много времени, пока мы не разговаривали, и все эти дни прошли для меня впустую. А это неправильно.
Нужно тянуться к звёздам и жить настоящим, а не прошлым. Только это очень сложно. Знаешь, дневник, я хочу увидеть звёзды. Хочу улететь в космос и увидеть созвездие Большого Пса и ещё проплыть по Млечному Пути. И побывать на Космической Станции.
Конец записи. 23.07»
