Stories of Marvel

— Это неправильно, Бартон, — ее волосы, как застывший огонь, ее голос острее клинка, которым рубит врагов направо-налево, не жалея, не оборачиваясь на горы мертвых тел позади. Клинт чувствует тепло ее кожи, когда опускает ладонь на запястье. Туда, где нет метки с именем "Клинтон". Туда, где только плотный рубец змеится, так напоминая клеймо. В Красной комнате, где ее обучали, метки удаляют задолго до инициации, еще на самом первом этапе. Ничто не должно отвлекать от миссии. И так все становится проще. Конечно же, даже убийства. — Я был уверен, что тебя уже нет. Когда метка поблекла, мне сказали... ...ему сказали, что соулмейт уже мертв. Ведь никто из гражданских не мог знать о технологиях, навсегда и полностью убирающих метку, глушащих связь. Это было... казалось всегда невозможным. — Меня отправили, чтобы убить тебя. Они тоже не знали. — Ты оставил мне жизнь и привел меня в Щ.И.Т. Два года прошло... — Я не смог бы иначе. Они ослабили связь, но ее отголоски где-то внутри... я не смог бы даже поднять руку, не то что натянуть тетиву. Его пальцы путаются в ее волосах, обводят линию скулы, ложатся на губы. Наташа опускает ресницы. Вдох-выдох. Это пройдет. Это всего лишь шок, изумление. Соулмейт ее отыскал, смог найти и, как оказалось, узнать — такую ущербную, сломанную, без метки. Отыскал, а теперь вот решил расставить все точки над i. Зачем? Зачем же ты все усложняешь? — Я сразу узнал тебя, Нат, — он шепчет так хрипло, он выдыхает, а на ее теле все волоски поднимаются дыбом, и огненная плеть — точно вдоль позвонков. — Я не мог думать и не получалось дышать. Я смотрел и тонул, умирал. Я не смогу... если тебя не будет рядом, не станет. Ты мне н у ж н а . Ты — моя жизнь, ты — мой воздух и смысл. У него пальцы трясутся и губы белеют. Он тянется, не в силах запретить себе отступить. Он тянется... ближе... он ждал ее... боже... всю свою жизнь, все эти бесконечно длинные годы. Он ждал, но был уверен, что ее нет и не будет. Он встретил Лору и построил ей дом. У них Купер и Лила, и еще один малыш на подходе. У них тихая, уютная жизнь, и свою жену он считает лучшей из смертных, своим добрым другом, вот только все это... немного не то. И метка — черная аккуратная вязь на запястье, где русскими буквами это имя: Наташа. Метка зудит и горит с того дня, как он встретил ее, как умер, как снова родился... Она отодвинется чуть, и его губы скользнут по самому краешку рта. И уже это прошибает разрядом. Влага собирается в уголках глаз. Там, в Красной комнате они сломали не только ее жизнь и судьбу. Они и его сделали каким-то неполноценным, калекой. — Это неправильно, Бартон. У тебя самая чудесная в мире Лора и малыши. Я ваш друг — твой и ее. И это не изменится, слышишь? — Я никогда не смогу не думать, не помнить... — ему дышать очень сложно. У него под ребрами — будто черная пропасть и черный огонь. Безнадега. — Ты не видел мою метку, ведь так? Да и сама я давно уж не помню, что там было... чье имя. Это — прошлое. Его уже нет. Она не отводит глаза. Она смотрит пристально. Будто внушает. Она не отводит глаза. Клинт точно знает, что она ему врет. Она помнит, думает... она чувствует тоже. — Я люблю тебя. — Ты любишь Лору. Все остальное — наваждение, морок. Все остальное пройдет. Мы попросим Фьюри, они заберут твою память, и ты никогда не узнаешь, что что-то... ... что что-то могло между нами случиться. Что я тоже... что только твоя. — Наташа... — Ты знаешь, что это единственный выход. Что только так и будет правильно, честно. Лора не заслужила... и дети. У него кончики ресниц слиплись от влаги. Он зажмурится сильно, голову сдавит руками. Ее рука — на затылке. Как будто делится силой. — Скажи мне. Скажи мне, Наташа. Если я все это забуду... — Не заставляй меня рвать свою душу. От нее и так давно — одни уж ошметки. Пожалуйста, Бартон. — Не так... ты же знаешь. — Прошу тебя, Клинт... Я люблю... я даже не знаю, как буду жить где-то рядом, дышать... не [с] тобой. А он тянет ее на себя и целует. Погружается в нее с головой, он растворяется, тонет. Он задыхается, потому что это первый раз и последний. Он умирает, потому что все остальное — суррогат и подделка. Все остальное — совсем не она. Та самая, что была создана для него высшей силой. Его половинка. Судьба. Он целует, не обращая внимания на то, как кулачки колотят по плечам и спине, как она напрягается точно струна, как пытается высвободиться, отпрянуть. Он целует ее глубоко, и через восемь секунд она... отвечает. Она отвечает, и губам так солоно, мокро. Она отвечает. Один только раз. — Я попрошу Фьюри... — Не надо. Уже все готово. Она вжимается лицом в изгиб его шеи, когда там, за стеной Ник нажимает на кнопку. Волны излучения пронзают обоих. Излучение, что подействует лишь на него, потому что в ее жизни была Красная комната. Потому что она — как подопытный кролик. Потому что они изменили ее. Потому что она — идеальный солдат, потому что ее кости — экран от любого излучения. Вдох-выдох. Не думай. Так правильно. Так хорошо. * — Слушай, что с нами случилось? Клинт моргает как-то солово, пытаясь сфокусировать взгляд. Наташа закончила с револьвером и чистит клинок. Повернется к нему спокойно и твердо. — Кажется, в этот раз тебя почти одолели. Хорошо, что я была рядом. — На то ты и мой напарник. Мой лучший друг. — Не подлизывайся, солдат. Еще немного, и по кусочкам бы тебя собирала. Что я скажу Лоре и детям, если однажды тебя все же убьют? — Что я всех вас любил до конца... Ладно, похоже нам пора убираться отсюда, пока Фьюри не решил отменить этот отпуск. Ты же нас навестишь? Лора испечет яблочный пирог, а Лила и Купер опять раздерутся за право заграбастать тебя в личное пользование. — Ну, конечно... Очень холодно. Очень щиплет в глаза и ломит в груди. Холодно, боже. Ничего, солдат, ничего... Ничего не должно помешать. Черная вдова. Такая ирония, правда? * * * Около месяца спустя. — Как себя чувствует наша Нат? Наташа опускает ладони на огромный живот Лоры Бартон. Наташа чувствует, как руки трясутся. В горле комок. Это такое невероятное чудо. Недоступное ей. Никогда. — Натаниэль, — сконфуженно будто извиняется Лора. Наташа шепчет: "предатель" в самый живот. А потом Клинт у окошка смеется, и провода будто рвутся в груди. Те самые, что давно заменили и вены, и капилляры. По которым импульсы бегут вместо крови. Она ведь уже давно не живая, вы знали? Купер и Лила вторят отцу, и он их подхватит на руки, закружит. Наташа опускает ресницы и дышит. Вдох-выдох. Не думай. Не помни, как эти руки прижимали к себе. Как выносили бережно из гущи сражения, покрытую кровью и сажей, вся — сплошная кровоточащая рана. Как шептал что-то в самый висок, поминутно сбиваясь, а вокруг падали стены. Вокруг умирали. "Наташа, держись. Я без тебя не смогу" "Я тоже, Клинт. Не в этой Вселенной" "Ты же лучший друг для нас с Лорой. Ты наша семья" А она так хотела быть просто счастливой. Она так хотела никогда не влюбляться. Она так хотела... не вышло. — Спасибо, что спас жизнь мне тогда. — Спасибо, что не бросила нас. Это больно. Видеть, как Клинт дарит нежность не ей. И это единственно правильно. Верно. Ночью, когда семейство уснет, она тихо спустится по ступеням, всмотрится в черную, безлунную ночь. Впереди ждет снова дорога. Скорее всего, она не заметит, как колыхнется занавеска в окне на втором этаже. Не почувствует горький взгляд в свою спину. Скорее всего, она не обернется ни разу и никогда не узнает, что Клинт не заснул до рассвета. Опять. Сон бежит от него, когда Наташа уходит, растворяясь в ночи. Как будто кто-то шепчет из тьмы: "Ты больше ее не увидишь. Не жди, не надейся".