Stories of Marvel

— Можно, я у тебя поживу? Питер заявляется в конце сентября с рюкзаком на плече и грохочущими басами в проводах, затыкающих уши. Баки флегматично пожимает плечами и вспоминает номер доставщика пиццы: выглядит пацан охрененно голодным. Питер уплетает за троих, подбирая с тарелки свалившиеся кусочки анчоусов и маслины. Колу выпивает сразу залпом бутылку и, наконец, прекращает жевать. Смотрит чуть снизу и чуть виновато. — Прости, что вот так вот вломился, — ни намека на раскаяние, конечно. — Тетя Мэй думает, я на стажировке у Старка. Осточертело мне в Штатах. Вот Лондон — это мое. Ты же тоже однажды бросил все и уехал? Бак, не сдавай меня, ладно? Они меня домой потащат, как за шкирку котенка. А я, на минутку, сам Человек-паук, не кто-то им там. — Оставайся, сколько захочешь. Мне не будешь мешать. Все так же — без единой эмоции идет искать запасные подушки, белье. Почему бы и нет? У него есть лишняя комната, а Питер... неугомонный пацан, что, кажется, стал чуть более тусклым и будто припорошенный пылью... Возможно, Питер поможет как-нибудь вспомнить, что он, Баки Барнс, тоже живой? Хотя до сих пор, с той минуты, когда память вернулась, он в этом столетии — как в фантастических книжках, которые в детстве читали со Стивом запоем и все мечтали о полетах куда-нибудь к Альфе Центавра, о космических гонках и бластерах, об инопланетных красотках в скафандрах. Об инопланетных красотках... конечно. — А чего у тебя как-то пусто? Как будто только что въехал? Почти полгода прошло... — и осекается, будто что-то сболтнул. Если бы Баки был любопытен. Но нет. Тот, старый Бак, остался в давно похороненном прошлом. Тот, что умел смеяться, шутить, был весельчак и, наверное, задира. Тот, что любил только раз. Тот, что все потерял, кроме жизни, которой на самом деле бы даром не нужно, но раз уж все так... — Некогда обживаться, да и так ничего. Если хочешь, займись. Какая-то польза хоть будет. Я сейчас ухожу, вернусь не раньше восьми-девяти. На ужин что-нибудь собери. Ключи — на крючке у двери, магазин — в доме прямо напротив. Уйдет, не дожидаясь ответа. Лишь кожанку на плечи накинет, да кепку натянет так, что глаз совсем не видать. — Дикий какой-то, — выдохнет Паркер, уныло озираясь в жилище. — Впрочем, так лучше. Здесь-то поди не найдут. Не найдут? Или просто не ищут? * День за днем сложились в неделю, другую. Там и месяц, третий, полгода уже... Минимум разговоров, общения. Частые темные вечера, когда бутылка, сигарета и память, в которой вязнешь, которая тянет на дно. Куда-то в болото, где ни вдохнуть, ни моргнуть... Вечера, в которые пацан шебуршится в своем уголке, а еще глухая тоска, что крепким ви́ски разливается в венах и тянет горло шипастой петлей. Затягивает все плотнее, перекрывая дыхание. — Ты даже не спросишь, что у меня приключилось? Почему я уехал? Не ищет ли кто? — Питер... он сущий мальчишка. Питеру скучно и, кажется, больно. Баки не касается это. У Баки своего груза — вагон и тележка. У Баки нет сердца и давно нет души. Все это осталось где-то там, в сорок третьем. Где-то, где его рука была еще не железной. Там, где вокруг грохотала война, но Стив и Баки были командой. Они двое были — одно. Похоронено где-то там, где он брал Стива за руку и обещал, что "всегда". Где-то, где Стив смотрел на него почти как на бога. Где-то, где Стив, возможно, любил... Или это всего лишь казалось? — Баки? Ты меня вообще слышишь? — кажется, он уже не там, и сейчас это даже не он — оболочка. — Нет. Я у тебя не спрошу и не попрошу рассказать. Нет, мне не интересно, что там случилось. Нет, я не хочу слышать про "Мстителей" и все остальное. Ты пришел, я разрешил здесь пожить. Это все. — Ты как будто не живой даже... робот какой-то... Смех трескается в горле и, кажется, повреждает что-то в груди. Смех рвется наружу, выводя из строя весь механизм. Все то, что сержант Джеймс Бьюкенен Барнс так тщательно возводил вкруг себя. Все эти защитные стены — вдребезги, в пыль. От одного лишь неосторожного слова. Смех... ненормальный... Кажется, он что-то кричит? Или Питер. Кажется, бьется посуда... что это? стекло от окна? Ветер... свежий ветер в лицо, так знакомо. И он как будто... немного даже живой. — Баки? — Уйди. Оставь меня, ладно? Исчезни, прошу! Слова даются с трудом. Слова из горла, что будто залито раскаленным железом. Робот... киборг. Зимний солдат. Машина-убийца. Все это — я, малыш-паучок. Я совсем... совсем не герой. И Стив это знал, потому и решил остаться со Старком. Стив, что должен быть очень... самым-самым счастливым. Стив, которому Баки никогда не станет мешать. * Кажется, ночевать пацан не приходит. Что с него взять? Молодежь и тусовки. Может, девчонку где подцепил или даже мальчишку. Баки не тревожится, нет. Баки до Питера — ни малейшего дела. Пит не является через сутки, и через двое. В принципе, можно было бы сообщить Тони Старку, кажется, этот звереныш — его. Можно было бы набрать номер Стива, чем не повод, вот только... — Б-бак-ки... а т-ты еще зд-десь... как стар-р-рая пл-леснь... — недоразумение вваливается в квартиру в драных штанах и куртке в бурых разводах, покрытой толстым слоем подсыхающей грязи. У Баки будто камень... впрочем, о каких камнях или душах тут может быть речь? Вот только почему-то дышать становится чуточку легче. Мальчишка до безобразия пьян и лыка просто не вяжет. — Тебе бы в душ, недотепа. — Ес-сли тлько с тбою... Падает навзничь — лицом на паркет. Баки успевает схватить, не дает проломить башку о твердый порог. Питер вырубается моментально. Он бессовестно дрыхнет, даже когда его в ванну толкают и пытаются отскоблить с него все дерьмо, что налипло за эти дни шатаний по всяким притонам. Баки чувствует себя... не как отец, конечно, как будто он — старший брат, а эта вот мелочь — отбившийся от рук беспризорник. Под ребрами немного теплеет. Питер очнется буквально на секунду, в кровати. Смотрит солово, моргает и выдает до безумия трезво: — Он не мог тебя не любить. Так его понимаю. И отключается снова. Еще до того, как Баки успевает хоть что-то спросить. Не то, чтобы он собирался... * Ночью темно и до ужаса жарко, будто что-то на него навалилось и дышит, оплетает руками-ногами, и в шею тычется носом... Так, стоп... Баки отпрянет, разбирая тонкий силуэт в своей разворошенной кровати. Питер сопит и глядит из-под челки. У Питера зрачки, как колеса... или он чего-то опять наглотался? Питер дышит сорвано, часто. Питер склонится, мазнет по скуле губами, зацепит краешек губ. — Пацан, ты рехнулся... — Не гони... разреши, я умею. Тебе будет так хорошо, как ни разу... ты можешь закрыть глаза и представлять, что угодно. Баки, прошу, мне так нужно... и тебе, знаю, тоже. Ты же ни разу сюда не водил никого. Ты же тоже живой, не железный... — шепчет жарко и громко, а сам ладонью по животу ведет... ниже... Баки чувствует, как опаляет жаркой волной. Баки так хочется закрыть глаза и вскинуть бедра навстречу, вжаться в тонкое тело, представить, что Стивен... — Не смей! — скинет с себя, извернется, рушась с грохотом на пол. Понизу тянет сквозняком, и пальцы немеют. Питер всхлипывает, свернувшись на кровати в комочек. Из него слова хлещут, как вода из плотины, которую прорвало после долгого ливня. Из него слова хлещут, прибивая Баки гвоздями к паркету: — Ты тоже... ты тоже не хочешь... не нужен... я думал, хоть так. Но Тони вот... везде и всюду со своей миссис Пеппер. Не смотрит даже... Вернее, не так. Я для него, говорит, будто сын. А что, если я не хочу... мне нужно вовсе не это. Закрываю глаза, а там — только он, и каждый раз, если в ду́ше... да к черту. Я думал, ты... вдруг получится как-то... ты и уехал ведь тоже, чтобы Стива не мучить. Ну что ты так дико глядишь? Откуда я знаю? Он просто как-то напился и Тони все-все-все рассказал, про то, как вы с детства дружили, как тебя нашел спустя столько лет, когда думал, ты уже семь десятилетий, как умер. Ты его сперва еще не узнал, а после... он, говорит, почти что за век чувства стали только острее. А ты не хотел и не мог из жалости, из благодарности за спасение, из чувства долга, потому и уехал. Да блин... не маленький, я все понимаю... И это не мое дело вообще, тогда я вообще случайно услышал. Сейчас просто хотел помочь напряжение снять... нам обоим... мы друг другу могли бы помочь... Говорит... говорит... говорит... Каждое слово — раскаленной иглой, молотком — в его, Баки, затылок. Словно азбука Морзе, шифровка. Словно код замудренный, который не знает никто на земле. — Ч-что ты такое несешь? Стив Роджерс? Не с Тони? Но все эти месяцы, больше года прошло... ни звонка... ничего... — А ты как будто не знал? То есть... он тебе не был обузой? — Обузой все это время был я... — Вот вы, ребята, дебилы... У Баки что-то очень шумит в голове. Может быть, лопаются какие-то капилляры, сосуды? Почему он вообще до сих пор еще жив? Почему он все еще здесь? Почему он... просто не смог взять и спросить, а сбежал, как трусливый подросток? — Бак, ты нормально? Иди на кровать, там окно в гостиной открыто, простынешь. Блять, ты бледный, как смерть. Иди сюда, говорю, утром закажем билеты, будет время вещи собрать. — Билеты? Зачем? Растерянный, как ребенок. Как будто он снова Зимний солдат, у которого кодировки слетели, как будто его снова захлестнула волна, и это лицо перед глазами снова и снова. И чувство, что, может быть, все еще будет... однажды... — А... Старк?.. — единственное, что покоя совсем не дает. И тот его хрип в пещере в Сибири, и неприкрытая ревность. — Ты что ли решил, что Кэп вместе с Тони? Какая же глупость. У него же есть Пеппер, он даже своих длинноногих моделей забросил... — грустно вздохнет, почешет нос и вдруг громко чихнет. — И ты поедешь? Но ты ведь... "Но ты же сбежал сюда — от него" — Назад под присмотр? Вот еще чего не хватало. Останусь здесь ненадолго. Потом в Осло, может, на пару денечков махну, — замолкнет надолго, потом добавит туманно, — есть у меня там дела... Небо на востоке бледнеет, заливая комнату бледно-лиловым. Кажется, можно уже не ложиться. Кажется, это на самом деле новый рассвет. Для всего.