Человеку нужен человек

Еще в аэропорту его кольнуло предчувствие, какое-то смутное ощущение неприятностей. Предстоящих, будущих, а, возможно, наступивших. Серый мелкий дождь словно дразнил, копируя лондонский, и у него возникло стойкое ощущение обиды на московскую погоду. Сегодня просто обязано было быть солнце, слепить глаза, отражаться в оконных стеклах, в аэропорту его должен был встречать Павел. Высокий, красивый, в своем белоснежном плаще, сияющий, как новая витрина, импозантный, сексуальный, парень, на которого оборачиваются даже манекены в отделах супермаркета. И как бы погода ни при чем, просто, во-первых, его не встретили, во-вторых… Или, кажется, Павел — во-вторых, а погода — во-первых. Антон вышел под моросящий дождь из стен аэровокзала, почему-то ощущая, что на сегодня неприятности еще не закончились. Казалось, все только начиналось, казалось, даже сама природа намекала, что ничего хорошего ждать не приходилось. Хотя к черту все намеки, этот дождь и его настроение, у него самый лучший на свете мужчина, и плевать на то, что кто-то там что-то говорит и косо смотрит. Они любят друг друга, и очень скоро у них все повернется на сто восемьдесят градусов, они наконец-то будут жить вместе. Вот только доклеят эти чертовы обои в гостиной, и Паша станет меньше времени проводить на своей работе, а будет спешить домой. Хотя с такой работой о свободном времени можно мечтать, ведь его Павел Алексеевич Добровольский не кто-нибудь, а финансовый директор в компании "Газпром". Они познакомились на открытии картинной галереи случайно. Бог весть как попавший на эту выставку представитель компании "Газпром" Павел Добровольский и переводчик иностранных языков Антон Шастун, которого пригласили друзья, чтобы помочь в общении с иностранными коллегами, коих было великое множество: какие-то меценаты, представители фирм, заграничные гости. По крайней мере, Антон никого из присутствующих не запомнил, поскольку был увлечен тем делом, которое ему доверили, так же это была огромная возможность подзаработать вдали от стен родного института, где парень успешно преподавал. По сторонам он не смотрел, поэтому к мужчинам, одетым все как один в черные строгие костюмы, не приглядывался. Каково же было его удивление, когда пару дней спустя к остановке, на которой парень ждал автобус, подрулила крутая машина и молодой человек в дорогом темно-синем костюме окликнул его по имени и отчеству. На вопрос, помнит ли его Антон, Шастун отрицательно покачал головой, и парень в костюме улыбнулся, а затем предложил подвезти молодого педагога до дома. Поколебавшись несколько мгновений, Антон согласился. Он приехал еще, а потом еще, встречал или у остановки, или во дворе института, и для Шастуна это казалось невероятным, странным и каким-то первобытным. Конечно, свои предпочтения по поводу вкусов он не скрывал, но и не афишировал их. Отношений у него почти не было, разве что в институте, да и тот секс по пьяни в родной общаге с соседом по комнате вряд ли можно было назвать серьезными отношениями. А тут поклонник, бизнесмен, на крутой машине, проявляет интерес, чем вовсе сбивает с толку. Ведь ни статусом, ни полным кошельком, ни даже связями Антон похвастаться не мог, и совершенно не понимал, чем привлек своей персоной обходительного мужчину, который, в свою очередь, знал толк в красивых жестах и умел преподносить подарки, только вот Антону это было не нужно. Когда мужчина вдруг невзначай осыпал его дорогими подарками, Антон оценил этот широкий жест неоднозначно и даже разозлился, выпалив тому в лицо: — Если тебе хочется переспать со мной из спортивного интереса, то ты не по адресу, ясно? Я тебе не мальчик на одну ночь. — Я это понял, — улыбнулся Павел, и Антон, нахмурившись, процедил: — Ну и убери это, — кивком головы обозначил все то, что сейчас лежало на его учительском столе, для верности отодвинул рукой мужские духи одной очень известной и дорогой фирмы и золотой браслет с, вероятно, бриллиантами. В украшениях Антон почти не разбирался, зато мог представить, сколько все это добро стоило. — Ну возьми хоть браслет, надень вещь на руку вместо этих железок и веревочек. Китайский ширпотреб, — выдохнул Добровольский, указывая на простые браслеты из различных материалов, что обвивали два тонких запястья парня в большом количестве. — Это безумно дорого, я не возьму, не нужно, — Антон вскочил с места и начал готовить доску к уроку, собираясь с мыслями и стараясь не обращать внимания на то, как смотрел на него Павел: пытливо, проникновенно, как-то задумчиво. — У меня такое ощущение… — через мгновение мужчина нарушил тишину и коснулся пальцами плеча светловолосого парня. — У меня ощущение, Антош, что наши странные отношения не будут короткими. Антон на мгновение обернулся, подумал, что Павел шутит, но бизнесмен не шутил и даже не улыбнулся, лишь легонько поцеловал его в висок, собрал все свои подарки и, махнув рукой, покинул аудиторию. В окно Шастун видел, как уезжает его дорогой автомобиль. В продолжении их отношений Павел как бы случайно познакомил его с начальником агентства переводчиков, куда парня немедленно пригласили работать. Таким подаркам судьбы Антон не сопротивлялся, понимал, что это шанс и другого не будет. Новая жизнь, новые возможности, неведомые горизонты — от такого отказываться было просто глупо. Позже компании "Газпром" понадобился переводчик для длительной поездки за границу, и Павел тут же порекомендовал Антона. Все завертелось, как в волшебном сне, — знакомство с новыми людьми, разные города. Павел казался добрым волшебником, одним щелчком пальца меняя его жизнь, и Шастун не сопротивлялся этому, окунаясь с головой в сказку, в которую до недавнего времени не верил. Павел добивался его долго, и в компании, где работал Добровольский, не без удовольствия следили за развитием отношений своего коллеги-бизнесмена и простого переводчика-преподавателя. Ирина, секретарша в офисе, насмешливо наблюдала за своим шефом и его намерениями по отношению к Антону и однажды, совершенно не таясь, сказала Шастуну прямо в лицо: — Не суетись, такие, как он, быстро теряют интерес к своим игрушкам. Или надеешься, что женится на тебе? — А вы надеетесь, что женится на вас? — с ухмылкой тогда ответил ей Антон, и девушка, закусив губу, зло прошипела: — Трахнет разок и бросит, так что не тяни, дорогой, кота за все подробности. Слова Ирины не выходили у парня из головы, секса у них еще не было, и об этом коллеги финансового директора догадывались. Об этом активно шушукались за его спиной, всем же интересно, когда падет эта Брестская Шастуновская крепость, которую Добровольский усердно завоевывал. Антон старался реже пересекаться с наглой секретаршей и вообще появляться в офисе, дабы не становиться главной темой дня: "Переспал переводчик с финдиректором или по-прежнему не дает?" Антон не то чтобы не давал, но считал, что всему свое время и просто прыгать в постель из-за того, что нужно удовлетворить свои животные инстинкты, не хотел или все же боялся, что предсказания секретарши верны и мужчина его бросит, как только получит свое. Сопротивляться натиску Павла Алексеевича становилось сложнее с каждым днем, мужчина упорно хотел, желал, добивался, и в конце концов Антон не устоял, сдался на милость победителю и не пожалел ни капли. Спустя несколько месяцев их отношений на его пальце засверкало кольцо, при виде которого секретарша изменилась в лице. О таких лицах, как было у нее, мечтал Голливуд. Оно без слов выражало примерно следующее: "За что этой швабре белобрысой, этому нищему переводчику счастье привалило? Или мир сошел с ума, или это у дорогого финдиректора мозг находится совсем не в голове." В любом случае дышаться Антону стало спокойнее, он, не стесняясь, принимал от любимого человека подарки, а заявление Павла о том, что мужчина купил квартиру, и они скоро будут жить вместе, привело парня в неописуемый восторг. Он влюбился, похоже, что влюбился. Да и как Павла не любить, ведь у него практически не было недостатков? Стоя сейчас под моросящим московским дождем, Антон моментально перенял его настроение, и, когда машина такси довезла его к родному двору с внушительной старинной аркой, курить Шастуну захотелось невероятно, а еще выпить назло бойфренду его любимый дорогущий коньяк, который парень привез в подарок мужчине оббегав в Лондоне почти треть магазинов. Дом Антона — типичный пережиток прошлого: двери с множеством звонков, бесконечные коридоры, пьяные соседи, полчища тараканов на общей кухне. Для того, чтобы принять душ, нужно занимать очередь, а для того, чтобы попить чаю, приходилось подолгу беседовать с соседкой Таисией Викторовной на темы, которые Шастуна не интересовали, но просто развернуться и уйти было бы не вежливым. Павел считал, что если бы Таисия Викторовна говорила на немецком, английском или итальянском, это было бы даже полезно, практика, а так — бездарная трата времени. Еще, по мнению Павла, хоромы Антона являлись сущим клоповником, от которого бизнесмен обещал избавить Шастуна как только они переедут на Тверскую, ведь там Таисии Викторовны не будет, впрочем, как и пьяных дебошей из комнаты напротив. Коммуналка, в которой жил Антон, была типичной во всех смыслах этого слова, и парень с некой радостью ожидал перемен в своей жизни. Открывать своими ключами не хотелось, и Антон нажал на звонок три раза, вызывая несравненную Таисию Викторовну, которая несомненно ему обрадуется. Три раза, три звонка, как в театре — тишина. Потоптавшись мгновение у двери, обитой дермантином, Шастун длинным пальцем вновь нажал на звонок. Один, два, три, четыре звонка в соседнюю комнату Алены Зверевой, там ему тоже несомненно были рады. Восьмилетняя дочка Алены Кира, с которой Антон провел большую часть времени, пока ее мамаша… Впрочем, сейчас это было не важно. На четыре звонка тоже никто не ответил, и волнение, которое преследовало его от самого аэропорта, заставило сердце биться чаще. Куда подевались его дорогие соседи? Парень открыл дверь своим ключом, затаскивая чемодан в полутемный общий коридор, и прислушался к тишине. — Эй, соседи! Кирюх, ты где? — подал голос Антон и вновь прислушался, было непривычно тихо. Больше всего сейчас не хотелось быть одному, и единственная, кто мог бы поднять настроение, это Кира, она бы уж точно посоветовала не раскисать и думать о хорошем. Таисия Викторовна вернулась домой в тот момент, когда Антон курил в открытое окно, сидя на обшарпанном широком подоконнике на кухне. — Антошенька вернулся. Вот радость-то какая! — засуетилась старушка, прижимая к себе высокого парня. Умилительная картина: маленькая сухощавая Таисия Викторовна и высокий Антон обнимались посреди общей кухни. Соседка пахла ландышем и валерьянкой, Антон — грустью, сигаретами и коньяком. — Таисия Викторовна, а я скоро перееду, — улыбнулся Антон, но старушка радости его не разделила, присела за стол, смахнула невидимые крошки с клеенки. — Значит, Антошенька, вы меня оставляете совсем одну? — Почему одну-то, Таисия Викторовна? А Зверевы, а Кирюша? Вы ей необходимы, девочка растет. Алена, конечно, вам не собеседник, но соседей не выбирают, да. Одна не останетесь, — Антон говорил что-то еще, поспешно присев рядом, наливал чай из дымящегося чайника и резал лимон. Это естественно, что Таисия Викторовна не хотела оставаться одна с такими-то соседями, как Зверевы. Это Кирюха еще малявка, а ее мать Алена — алкоголичка с вечными мужьями и сожителями. Девочке не позавидуешь, иметь такую мать. Впрочем, маленькая девчушка проводила все свое время в комнате Антона и, пока тот готовился к занятиям и читал книги, она тихонько рисовала на другом краю стола или сидела рядом. Этому Антон научил ее: читать, писать, а также привил любовь к итальянскому языку, который девочка старательно изучала. Таисия Владимировна любила Кирюшу, как свою, угощала печеньем, конфетами, разрешала в своей комнате смотреть мультики. Антон улыбнулся своим мыслям и, подняв глаза на соседку, замер. — Таисия Викторовна, что случилось? — А вы ведь, Антошенька, ничего не знаете. Вы ведь уехали и не писали, не звонили, а тут у нас… — соседка горестно вздохнула и продолжила. — Аленка Зверева еще зимой умерла, нашли в арке замерзшую, до дома не дошла. Теперь, кажется, Антон вспомнил, чего не хватает в их доме: вечных бюстгальтеров в ванной, колготок на батарее и того стойкого запаха перегара, пропитавшего общий коридор коммуналки. — Их комнату опечатали, милиция приходила вот… — протянула соседка и снова вздохнула. — А Кира? — Антон сглотнул и не мигая уставился в глаза Таисии Викторовны. — Кирюшенька наша, — соседка всхлипнула, ладошкой утерла слезинки, бегущие по щекам. — Кирюшеньку нашу в приют отдали. — Как? — выдохнул Антон, и соседка покачала головой. — А куда ее, сиротинушку, дели бы? Мне? Так я ей никто. Отца и того нет, где он, никто и не знает. Ты же помнишь, что Аленка рассказывала: деспот, тиран, ушла от него. Может, врала с пьяных глаз, а может, правда. Теперь уж чего думать, отмучилась бесприданница. На мгновение стало тихо, Антон обернулся к окну, вспоминая Кирюшины огромные глаза, голубые, как небо, и почему-то почувствовал себя виноватым. Около десяти вечера позвонил Павел. — Привет, Антош. Прилетел? — Как видишь, — ехидно прошипел Шастун и выпустил в открытое окно своей комнаты струю дыма, сжимая трубку покрепче. — Обиделся? — вздохнул Добровольский на том конце трубки, и парень фыркнул. — Вот еще. — Обиделся. А я ведь, Антош, в Питер по делам летал, думал, успею вернуться, и не успел. А ты мне не звонил. — Некогда было, — как можно равнодушнее ответил Шастун, и на том конце трубки притворно вздохнули, принимая правила игры. — Какой ты жестокий, а ведь я скучал. А ты скучал? — Ну, немного, — Антон улыбнулся и закусил губу. — А я ужасно соскучился. Я приеду, Тох? — на том конце трубки замерли в ожидании, и Шастун покосился на свою дверь. — Ладно, приезжай. — Антох, я уже еду, — вновь ожила трубка, а затем вызов сбросили. Паша приехал через двадцать минут. Антон успел увидеть его машину из окна и вовремя открыл дверь до того, как дверной звонок потревожил бы Таисию Викторовну. Антону не очень хотелось, чтоб она видела его полуночного гостя. Едва бизнесмен переступил порог и сгреб парня в охапку, впиваясь в его губы жадно и напористо, Антон успел прошептать: — У меня диван скрипит. — На полу, — хищно прошипел мужчина, на ходу сдирая футболку со своего возлюбленного. Пол, хвала богам, не скрипел, зато Антону пришлось закрывать рот рукой, чтобы не кричал, когда жаркий, страстный любовник раз за разом втрахивал его в этот самый пол. А потом они пили коллекционный коньяк на кухне, курили, не зажигая света, заодно выяснили, что добротный кухонный стол тоже не скрипит. — Шеф перевел твой гонорар в банк, так что в средствах ты не ограничен, — сообщил Паша после третьей рюмки. — Теперь можно и о квартире подумать, я завтра каталоги тебе пришлю, выберешь мебель, обои, ну в общем все, что хочешь. — Да я в этом не сильно разбираюсь, в обоях, — Антон улыбнулся. — Ну хочешь, Иришку тебе в помощь пришлю, она девушка со вкусом, поможет. — Паш, пожалуйста, только не Ирину, ладно? Я уж лучше сам, — Антон поежился от одной только мысли, что секретарша шефа с ее змеиным языком проведет с ним день. Лучше, вероятно, застрелиться. — Ну как хочешь, — Добровольский пожал плечами и легонько поцеловал парня в щеку. — Давай проверим крепость подоконника, а? — А давай не будем, — Антон вздохнул, утыкаясь любовнику в шею. — Ну тогда пойдем спать, — легко согласился Павел и взвалил хихикающего парня себе на плечо. Уже лежа в постели, Шастун рассказал про соседей Зверевых и про Киру. — В этом есть плюс, пьяная семейка теперь не будет мешать тебе заниматься, а комната по закону остается за ребенком, пока она не вырастет. — Паш, она в приюте, а ей восемь лет всего. — В приюте все же лучше, чем с матерью алкоголичкой. Такова жизнь... Спи, Антох, всех не пожалеешь, — мужчина, сладко потянувшись, уткнулся в светлую макушку и через мгновение засопел. Антону не спалось, он думал о Кирюхе, о ее пронзительных голубых глазах, не по-детски правильных мыслях, о том, как ей сейчас плохо среди чужих, как одиноко. Антон знал, как это бывает, когда остаешься один никому не нужен и всеми брошен. Знал, хоть и пытался забыть. Да разве такое забудешь?

***

Таисия Викторовна ошиблась, Кира была не в приюте. Это был самый обычный детский дом. Огромный грязно-серый дом в три этажа, и едва Антон переступил его порог, вдруг резко осознал, как ему хочется побыстрее отсюда уйти. Дети разного возраста и пола носились по коридорам, издавали нечеловеческие вопли, крики и едва не сбивали с ног, за ними носились два воспитателя, тщетно пытавшиеся призвать детвору к порядку. Внезапно бешеная толпа галдящих детей замерла, и все они как один уставились на Шаста. Среди этой серости Антон, пожалуй, выделялся своей красной толстовкой, синими джинсами и белоснежными кроссовками. Красивая дорогая одежда здесь, в этих стенах, автоматически становилась вызывающей, и будь он ребенком, его бы обязательно задразнили и, возможно, даже побили. Но он был дядей, чужим высоким дядей, потенциальным папой, человеком по ту сторону грязного окна, который мог избавить от проблем, подарить тепло и ласку, так не достающую тем, кто находился в этих стенах. — Привет, — Антон улыбнулся, чувствуя себя неловко под сотней ребячьих глаз, устремленных на него. Он волновался, и дети, кажется, это почувствовали, зашумели, начали переглядываться, толкаться. — Ребят, а вы Киру Звереву знаете? Она моя знакомая, — наконец выдал Шастун и тут же пожалел о своих словах. Дети загалдели, закричали, перекрикивая один другого. Что они говорили, было не разобрать. Взрыв эмоций продолжался недолго, в поле зрения тут же оказалась одна из воспитательниц, которая вихрем налетела на орущую детвору. — Молчать! Стоять! — рыкнула она на ребятню и обернулась, оглядывая высокого парня с ног до головы. — Вам чего, молодой человек? — Мне директора. — По коридору налево, — махнула рукой женщина и, словно командир строя солдат, вновь заорала. — Шагом марш за мной! Рты закрыли! — вереница детдомовцев потянулась за своим командиром, изредка оглядываясь на все еще стоящего в коридоре парня. Как там говорил Паша, всех не пожалеешь? Антон бы пожалел, если бы, конечно, мог… Услышав вопрос, по которому пришел Шастун, худощавая, как палка, директриса в черном платье до пола приторно улыбнулась, предложила присесть и сама села напротив за свой стол. — Да, девочка к нам поступала, все правильно. — Понимаете, я ее сосед. Мы дружили, мне пришлось по работе уехать, мы три месяца не виделись. Я могу ее увидеть? — произнес Антон и замер в ожидании ответа. — Конечно, свидания у нас разрешены, — кивнула женщина, собирая со стола какие-то бумажки. — Приходите через месяц. — В смысле через месяц? Почему я не могу видеть ее сейчас? — Девочка… М-м... Больна, — поджала губы директриса и встала со своего места. — Туда не пускают, карантин, вы должны понимать. — Я понимаю, — Антон кивнул, хотя на самом деле ни черта не понимал, но чиновница ясно дала понять, что на этом разговор окончен. Широкий двор детского дома, железный забор с колючими прутьями, стальные ворота и всепоглощающая тоска. Антон остановился, судорожно закурил, прикрыл глаза, пытаясь осмыслить, что ему делать дальше, и внезапно услышал свист. Свистели явно ему и явно из зарослей кустарника, растущего у самого забора. Огромные серые глаза незнакомого мальчишки смотрели прямо ему в лицо, и Антон закусил губу, осторожно подбираясь ближе. — Это ты мне свистел? — Ага, — буркнул мальчишка и оглянулся по сторонам. — Они все врут, а я один знаю правду. — Я так и знал, — Антон кивнул и присел рядом. — Сигареткой угостишь за правду? — хмыкнул детдомовец, и Шастун покачал головой, но пачку из кармана вынул, выуживая оттуда несколько. — Я слушаю. — Короче, Кира ваша не больная ничем, они ее в психушку увезли, — протараторил мальчишка, и Антон на мгновение завис. — То есть как? — Не верите? — прищурился пацан, и Шастун закивал. — Верю, верю. Но почему? — Она по ночам ходила и к нам в палату приходила. Станет в дверях и давай стихи рассказывать, чисто Пушкин, — парень ухмыльнулся. — Красиво рассказывала, с выражением, я слушал. — Часто ходила? — взволнованно прошептал Антон, и парень вновь обернулся по сторонам. — Часто, а особенно, когда луна на полнеба. Каждую ночь приходила и стихи рассказывала каждый раз разные. Луна огромная, я читал, что лунатики за ней ходят, а ее воспитатели караулили, обещали к кровати привязать, если она не прекратит, — совершенно серьезно заявил паренек и вздохнул. — Думал, пугают, а они ее правда привязали. Так ей ночью плохо стало, тогда ее в психушку и увезли. Розовый дом знаете? Тут недалеко, — мальчик замолчал, а затем выудил из длинных пальцев две сигареты и сунул себе в карман. — Вот так и живем, — добавил он совершенно по-взрослому и тут же поспешил скрыться, оставляя Антона наедине со своими мыслями. Несколько мгновений Антон не мог пошевелиться, застыл в одной позе, лихорадочно соображая, куда ему идти и что делать дальше. Ясно было одно: Киру нужно было вытаскивать. Вот только как это сделать? Вот бы сейчас Пашу сюда, он бы точно в два счета справился с этой проблемой, позвонил бы куда нужно, открывая с пинка любые двери. Розовый дом психлечебницы и впрямь отыскался легко. Розовое здание за высоким забором навевало еще большую тоску, чем грязно-серые стены детского дома, и все же парень позвонил в широкие резные ворота. За несколько месяцев общения с любовником Антон у него кое-что перенял и теперь спешил применить знания на практике. Услышав вопрос высокого парня, за воротами не сильно воодушевились, даже как-то затосковали, теряя интерес к посетителю. — Карантин, — один ответ на все вопросы. — А может, снять его? — заблеял Антон, молниеносно суя в окошко купюру в десять долларов. — Можно, только не долго, — переменился в лице охранник, поспешно открывая двери, одновременно пряча деньги в карман. — Иди на проходную и не высовывайся, у нас правда карантин, врач узнает — полетят головы с плеч, — шикнул дядька в униформе, и Антон мышью юркнул в приоткрытые двери. Паша наверняка был бы рад, что у него такой способный ученик, только вот говорить о своих похождениях Шастун пока не собирался. Полноватая женщина в цветастом халате, представившись Дусей, велела обождать, молниеносным движением руки пряча небольшое вознаграждение в карман. Антон остался один, и теперь, когда до встречи с Кирюшей оставалось мгновение, парень заволновался. Как-то он не так представлял себе их встречу. Что он скажет ей, чем утешит? Волнение окатило жаркой волной, и Шастун присел на ближайший стул. Дверь отворилась, пропуская вперед женщину, а затем ребенка. Девочка в серой кофточке и пижамных штанишках выглядела болезненно, и Антон закусил губу. Кира словно не замечала, что она не одна, смотрела прямо перед собой, безвольно опустив руки вдоль худого тельца. — Кирюха, вот я и приехал к тебе, — Антон присел перед ребенком на колени, попытался заглянуть в туманные глаза. Слышит ли она его, видит ли? — Кир, ты меня помнишь? Помнишь, как мы в дурака играли и ты все время выигрывала? А помнишь качели у нас во дворе? Таисия Викторовна передает тебе привет, — чушь, несусветная чушь. Что еще сказать ей? Почему она молчит, не отвечает? Антон сгреб девочку в охапку, обнимая, поглаживая по жестким темным кудряшкам. А когда-то Кира своей косой гордилась, теперь ее нет. Девочка никак не отреагировала на эти касания, не отозвалась на чужое тепло. — Что они с тобой сделали, Кирюх? — прошептал парень, осторожно целуя ребенка в холодный лоб. — Ты меня помнишь, а? Молчание убивало, и он вновь крепко прижал девочку к себе и внезапно зашептал ей на ухо: Я вернусь, обещаю, вернусь. Расставание наше недолго. Наши души сковавшая грусть Разлетится на сотни осколков Неожиданные строчки стихов, написанные Кирой для него в день отъезда, сами выскочили из памяти, и девочка в его руках вздрогнула, словно очнулась от долгого сна, а после он услышал свое имя. — Ан... тоша,— хрипло прошептала она, и парень встрепенулся. — Ты меня узнала? Как же ты меня напугала, я думал, забыла совсем, — Антон облегченно засмеялся, сжимая девочку в объятьях, а после отстранился, встречаясь с большими взрослыми глазами, они смотрели на него в упор. — Тош… А ты заберешь меня отсюда? — прошептала девочка, не моргая, и Антон выдохнул, не смея отвести от нее взгляда, и прошептал, ведь ответ на этот вопрос он знал. — Да. — Обещаешь? — во взрослых глазах проскользнула грусть, и парень сглотнул и, улыбнувшись, кивнул. — Обещаю… Но только после карантина. Смотри, не вздумай заболеть.