Заунывненский шлак

Однажды Тлена Безысходнова решила прогулять два урока и вместо школы отправилась кататься на трамваях. Погода-то стояла чудесная, индейское лето. Тлене хотелось уехать как можно дальше, чтобы не попасться на глаза кому-нибудь из знакомых. А заодно узнать, что же находится там, где заканчиваются трамвайные рельсы.Тлена влезла в первый попавшийся вагон, заплатила по ученическому тарифу и притаилась на задней площадке носом в стекло. Известные улицы скоро кончились и пошли неизвестные. Потом их сменили сплошные жёлто-пыльные клёны и неряшливые, сиротские заборы. — Депо, конечная! — пробубнила над ухом кондукторша. — Девочка, выходим. Ну, конечная так конечная. Тлена выбралась из вагона и проследила глазами, как вагон ускрипывает враскачку в ободранные ворота. Рельсы нигде не заканчивались. По ту сторону ворот они просто делали петлю и выходили обратно, вторым параллельным комплектом. Тлена огляделась. Справа забор, слева забор. Но зато впереди, через пустырёк, — золотистая волна не совсем уже городских деревьев, интересные двускатные крыши вдалеке и заманчивая тропочка, уютно заметённая красновато-лимонной листвой. Если вы решили прогулять два урока, то лучше на этом не останавливаться и прогулять все шесть. Потом что-нибудь соврёте, не впервой. Когда ещё вам доведётся побывать в этих местах и узнать, куда ведёт та тропочка? Главное — не заблудиться и, если что, держать курс вон на то серое здание, где рядом пасутся в железном загоне пустые трамваи. Тлена перешла трамвайную линию, пересекла пустырь и двинулась по тропе. Было тихо, свежо и солнечно. Лёгкий ветер с паутинкой лениво трепал тополиные макушки и с них то и дело бежали вниз пахучие яркие листья. Тлена шла как никогда медленно, вбирая в себя осенний свет и запахи. Маленькая роща поредела и смешалась с посёлком. Он, бесспорно, являлся частью Заунывненска, но был не по-заунывненски опрятным. Тлене особенно понравился один особнячок из красного кирпича — точнее, цветник в палисаднике, по ту сторону сетчатой ограды. В цветнике росли диковинные двуцветные астры и бурно-махровые бархатцы. Из глубины цветника летели детские голоса. Присмотревшись получше, Тлена увидела мальчика и девочку, чуть помладше её. Они сидели за сосновой партой и играли во что-то настольное. — Ну, что ты споришь? На кубике выпало восемнадцать, смотри… Ты пропускаешь ход! — Ничего не восемнадцать, а совсем даже двадцать четыре, никакой ход я не пропускаю! — Мухлюешь, как всегда. Давай бросим кубик снова, пока не подрались. — Ну, давай… — Опа! Двадцать один! Видишь? Двадцать один! Тлена замерла, вцепившись в чужой забор. Больше всего на свете ей хотелось открыть калитку и подойти к чужим детям. Хоть это и было бы стрёмно — первой заговорить с теми, кто младше. Но происходящее так завораживало, что… — Эй! — не выдержала наконец Тлена. — Во что вы играете? Мальчик и девочка заметили её, на минутку замерли, но не смутились. — Мы играем в «Весёлых невидимок», — приветливо сказал мальчик. — Хочешь с нами? — А как это, в «Весёлых невидимок»? А… Почему вы не в школе? — Мы не ходим в школу. Мы учимся здесь. Тлена сама не заметила, как толкнула калитку (было незаперто) и ввалилась в уютно-пустой двор, выложенный светлым плитняком. Конечно, это было и стрёмно, и невежливо — зайти на чужую территорию без приглашения, да к тому же с заведомым интересом к заведомым соплякам. Но уж больно странные были сопляки. Хотя, на первый взгляд, ровно ничего интересного. Белобрысенькие, щуплые, оба в джинсах и цветных свитерах. Он вихрастый, она с косичками. — Так что у вас тут за игра? — Игра как игра. Вот поле, вот карточки, вот фишки. Бросаем кубик по очереди. Сколько на нём выпало, столько делаем шагов по полю. Каждый шаг — это стечение обстоятельств. Каждая карточка — действие. Вот смотри. Бросаем кубик… Двадцать! — Э, э! Как это на кубике может быть двадцать? У него же шесть сторон! Мальчик и девочка переглянулись. — Так она же из этих, — тихо сказал мальчик. — Из каких это я «из этих»?! — Ну, из этих. Мы не хотели тебя обидеть, — обратилась к Тлене девочка. — Просто мы имели в виду, что ты не видишь того, что видим мы. И для тебя существуют только кубики с шестью гранями. — А разве бывают другие?! По геометрии у Тлены была стабильная тройка с минусом, но уж про кубики-то она знала всё. Или… не совсем всё? — Конечно, бывают! У нас, например, с двадцатью четырьмя гранями. — Да где вы видите остальные грани? Где?! Я не пойму: вы фокусники или жулики? — Мы не фокусники и не жулики. Просто ты живёшь в недостаточных измерениях, и для тебя вокруг много непонятного. — Не путай её, — проворчал мальчик и достал бумагу с карандашом. — Вот смотри. Эта бумажка — двухмерный мир. Здесь живёт двухмерный жучок… — мальчик нарисовал козявку. — Жучок состоит из точек, каждую из которых можно описать двумя цифрами. Он ведь плоский, он часть плоскости, ограниченной контуром. И этот жучок понятия не имеет, что на свете существуют трёхмерные предметы, с объёмом. Ему даже простой шестигранный кубик всегда будет казаться плоской фигурой. — Мальчик положил кубик на лист и обвёл карандашом. Получился квадрат. — А шарик для него всегда будет кругом, — сказала девочка и грустно посмотрела на нарисованного жука. — Он не понимает шарик. И никогда не поймёт… — А если он как по волшебству сможет оторваться от двух измерений и познать третье и потом расскажет про это своим плоским друзьям, то они будут смотреть на него как на сумасшедшего, — сказал мальчик и усмехнулся совсем как взрослый. — Вот так же и большинство людей. Живут в трёх измерениях и слышать не хотят о четвёртом, потому что не могут его увидеть. — А вы что, видите его? — Конечно. Ну, на самом-то деле измерений не четыре, а одиннадцать. Но нам пока не велят заглядывать дальше четвёртого. — Кто не велит? — Родители. Они говорят, что иначе нам всё станет сразу неинтересно. — И вы… слушаетесь их? Брат и сестра обменялись непередаваемыми взглядами: — Пока слушаемся. Нам и тут нескучно. — Научите меня этому… четвёртому измерению. — Этому нельзя научиться. Это либо есть, либо нет. Как музыкальный слух. Тлена приуныла. У неё и слуха-то толком не было. — Не грусти. Съешь лучше трёхмерную сливу, — сказала девочка и подвинула Тлене миску с садовыми сливами. — Просто пойми, что мир на самом деле гораздо сложнее и устроен совсем не так, как тебя учат в школе. — А как он устроен? — Долго объяснять. Это каждый человек должен понять и увидеть сам. Тем более, что подсказки на каждом шагу. Но можно немножко потренироваться специально… Девочка вынула откуда-то стопку непонятных пёстрых карточек и сунула Тлене. — Вот, возьми. Пусть они будут у тебя. Это специальные картинки. Если на них правильно смотреть, то увидишь объёмное изображение. Они настраивают глаза видеть невидимое. А как только ты пересмотришь их все, твоё сознание полностью настроится и ты сразу же поймёшь, как на самом деле устроен человеческий мир. Это случится как бы само собой. Но за последствия мы не ручаемся! И странные дети стали учить Тлену рассматривать картинки. Но легко же им было объяснять. Сколько ни скашивала Тлена глаза, сколько ни моргала и ни бодала карточки лбом, они для неё так и остались разноцветной тягостной галиматьёй. — Так что же на них нарисовано?! — Вообще-то, ничего особенного. Рожицы, зверюшки, надписи… Но картинка-то не главное. Картинка — всего лишь тренажёр для сознания… Ой, кажется, нас бабушка зовёт. И девочка убежала. У Тлены оставалось столько незаданных вопросов! И она цапнула первый попавшийся, хоть далеко и не главный: — А почему вы всё-таки не ходите в школу? Мальчик, совсем уже собравшийся шмыгнуть следом за сестрой, остановился. — Почему мы не ходим в школу? Да просто не хотим. Там забивают головы манной кашей и заставляют строем ползать по бумажке. Вот тебе нравится в школе? — Не-ет. — А зачем тогда ты туда ходишь? — Ну… Заставляют же. — Кто заставляет? — Да все! Мама, директор, учителя. — А почему заставляют, ты не догадываешься? — Ну… Чтобы быть умной. Чтобы получать знания. — Вот ты и дура! — не выдержал мальчик и опять усмехнулся совсем как взрослый. — В школе не учат быть умными! В школе учат думать и видеть всё так, как это нужно… кое-кому. И этот кое-кто — совсем даже не школьный директор, не твоя мама и уж, конечно, совсем не ты. А теперь всего хорошего, мне тоже надо бежать. И он убежал. Тлена оглядела стол, расставленные по игровому полю фишки и карточки от игры «Весёлые невидимки». Эти карточки были совсем простыми и ясными, без какого-либо стереоподвоха. Уж куда яснее! На одной багровел ядерный гриб, на другой взметалась жуткая приливная волна, на третьей зеленела пробирка со значком «биологическая опасность». Тлене стало нехорошо. Она поскорее выбралась из чужого сада и пошла по плиточной дорожке через посёлок. Где там было трамвайное депо? Не заблудиться бы. Нет, Тлена не заблудилась. Она вполне благополучно вернулась домой и даже не получила от матери нагоняй с оплеухой за школьный прогул. Нагоняй Тлена получила позже, когда матери стало всё известно. Но это, в сущности, ерунда. Не о нагоняе сказка. Карточки не давали Тлене покоя. И она решила показать их взрослому человеку, которого считала умнее других, — соседу Тщетновскому. После школы зашла к нему, рассказала о странных детях и разложила их странный подарок на кухонном столе: — Скажите, пожалуйста, что тут нарисовано? — А, стереокартинки… Я люблю их рассматривать. Тщетновский снял очки, потому что люди с неважным зрением, как ни странно, видят стереокартинки лучше. — Да, забавно. Качество очень хорошее. Он просмотрел всю пачку и вдруг как-то изменился в лице и… и замер на месте, замер молча и надолго. На кухню, где они сидели с Тленой, как раз вошла его жена, Фрустрина Михайловна. «Эге, похоже, Тлена из тринадцатой квартиры довела моего мужа до истерики… — подумала Фрустрина Михайловна. — Интересно, как ей это удалось?» Ответ не заставил себя ждать. Тщетновская тоже умела смотреть стереокартинки, и они вызвали у неё примерно такую же жутковатую реакцию: с виду ступор, внутри — истерика. — Так что же здесь нарисовано?! — Собственно, ничего особенного, Тлена. Вот тут человечек. Тут логотип Диснея. Тут звезда в круге. Понимаешь, дело действительно не в картинках… Может, это даже хорошо, что ты не можешь познать их секрет. Об этом… слишком тяжело говорить. На следующий день, — а было это воскресенье — Тлена увидела с балкона, как Тщетновские выволакивают из дома какие-то рыхлые коробки и волокут на помойку. В одной коробке Тлена заметила краешек сахарно-красивой иконы и золочёный плоский канделябр под семь свечек. — Вы что, всё это выбрасываете?! Такие красивые, хорошие вещи! Тщетновский поднял голову и грустно улыбнулся: — Нам и самим казалось когда-то, что мы собираем хорошие вещи и подлинные знания. А оказалось, что наполняли дом ложью и мусором. Он уронил коробку. Из неё повалились книги — по истории, философии, физике, какие-то бледно-зелёные листовки, перевязанные белой ленточкой, и портрет старинного дядьки в длинно-кудрявом парике, тонкогубого и носатого. Дядька был нарисован вполоборота, словно художник хотел подчеркнуть его кривую ядовитую улыбку. — Скажи, Тлена, вам не нужен телевизор? Он, конечно, староват, но показывает хорошо. — Вы хотите купить новый? — Нет, просто избавляемся от этого. Чтобы никаких больше телевизоров. Тлена мало что понимала, но каким-то образом чувствовала, что всё это связано с карточками. Однако расспросить соседей как следует мешало что-то невыразимое. У Тлены словно бы резко кончались слова (а было их у неё в запасе и так не много), поэтому вопросы — водянистые, невнятные — не получались вовсе. В тот же вечер у них в доме появился второй телевизор. Денег Тщетновские не взяли. С карточками Тлена не расставалась даже на уроках. Да что там: особенно на уроках! — Безысходнова, чем ты там занята? Гадаешь на суженого или пасьянсы раскладываешь?! Историчка Эфа Каракуртовна изъяла у Тлены её «колоду», пообещав вернуть в учительской, после уроков. Но после уроков случилось нечто странное: Эфа Каракуртовна сама разыскала Тлену возле столовой и сама отдала ей картинки. Историчкины глаза были мокры. — Вы… увидели? — одними губами спросила Тлена. Впрочем, и так было ясно, что увидела, прекрасно увидела. И на следующий день написала заявление «по собственному желанию». А дальше было ещё круче. На открытый урок явился отец Акридий, настоятель Храма Изнеможения Господня. Он долго говорил детям о величии Творца, но того больше — о важности повиновения родителям и наставникам. Тлена не столько слушала, сколько рассматривала батюшку — молодого, в сущности, парня в нестыдной бородке и с рокерским хвостиком. В своей ловко сидящей рясе Акридий напоминал точёного шахматного ферзя. Тлена сидела прямо под его носом, на первой парте. А карточки, разумеется, лежали перед нею. Посреди проповеди Тлена поняла, что сработало. Один глаз отца Акридия по-честному пытался следить за малолетними грешниками, а вот второй неумолимо скользил по Тлениным картинкам. Ещё вопрос, кто в тот день сильнее ждал конца проповеди: малолетние грешники или же сам проповедник! У кого-то из детей были к нему дурацкие вопросы, но он не стал отвечать, выразительно посмотрел на Тлену и козликом выскочил из класса. Тлена за ним. Вскоре картинки были разложены на подоконнике в коридоре, и отец Акридий без видимых усилий пересмотрел их одну за другой. — Всё понятно. Я давно это подозревал… Я бы, конечно, благословил тебя, девочка, но… Не стоит мне этого делать. И, конечно, не принимай близко к сердцу то, что я говорил вам в классе. И никогда, ни-ко-гда не ходи в церковь! Там нет ничего хорошего. И он улетел вдаль по коридору, поднимая ветерки чёрным подолом. Скоро заунывненцы узнали, что отец Акридий снял с себя сан. Он развёлся со своей хитрой и жадной матушкой, продал машину и уехал в глухонемую деревню, чтобы жить там в круглом одиночестве при печном отоплении, кормясь исключительно с огорода и пуще язвы опасаясь журналистов. Но история беглого священника — просто рождественский Диккенс по сравнению с историей полицейского. Лейтенат Козлопыхов, инспектор по делам и делишкам несовершеннолетних, припёрся в Очень Среднюю Школу на классный час в рамках профилактической работы с потенциальным контингентом. Тлена опять села перед самым учительским столом и разложила карточки так, чтобы Козлопыхову было хорошо видно. Получилась сплошная мозаика из всех тринадцати картинок. Козлопыхов жевал вслух унылую статистику подростковых правонарушений за отчётный период текущего года, но не дожевал, бедняга. Тленина мозаика пересилила пометки в инспекторовом блокноте. Козлопыхов сделал вид, что ему звонят, и вышел из класса. Потом он забрался в пустой туалет для мальчиков и сильно там напачкал, высадив себе мозги из казённого пистолета. Какого чёрта инспектор по несовершеннолетним таскал с собою пистолет, от кого мечтал отстреливаться — теперь уж он не расскажет. А если расскажет, то не нам. Безобразное ЧП в Очень Средней Школе было кое-как замято, замаскировано дезой то ли про взрыв баллона с ацетиленом, то ли про кражу холостых патронов из подсобки НВП — и погребено в недосказанности. Школьников быстро убедили, что они ничего не видели, ничего не слышали, а даже если что-то и было, им всё равно никто не поверит. Это была хорошая школа, там прекрасно учили не видеть, не слышать и, самое главное, тут же забывать обо всём неподходящем — не хуже, чем забываются правила орфографии, валентности атомов и Евклидовы премудрости. Тлена перестала думать о несчастном лейтенанте едва ли не раньше всех. Иначе она тупо сошла бы с ума, ведь лейтенант отмочил свою сортирную шуточку после её картинок. А сами картинки… Какое-то время они ещё побыли у Тлены, ветшая и теряя уголки. Но потом незаметно ушли, словно бы растворившись в многомерном пространстве без остатка. Но мы-то знаем, что не совсем растворилилсь. Их присвоил один мальчик из параллельного класса, Сява Заплечных, когда дежурил в раздевалке и рылся по чужим карманам. Сява сразу и без больших усилий увидел все-все-все скрытые изображения и улыбнулся так сладко, будто перед ним возникло ведро мороженого, предназначенное ему одному. Через двадцать лет Сява откроет собственную фирму по дизайну бактериологического оружия. Продукция Сявиной фирмы будет пользоваться ажиотажным спросом во многих уголках Земли — так что, к сорока годам Сява станет очень богатым и уважаемым человеком. Он будет регулярно жертвовать на благотворительность и до конца дней своих в нашем мире не получит повода жаловаться на судьбу.