Лучшее во мне

Я потерял счет дням, что прошли без единого напоминания Тэхёна о себе — по ощущениям, уже целый год прошел, хотя даже рабочая неделя еще не кончилась. Ему и не надо было напоминать: мысль о нём была тем, с чем я просыпался и засыпал каждый день. Не знаю, сколько сигарет я уже выкурил, сколько кубометров дыма прошло через мои легкие, разлетелось по квартире вместе с теплым ветром из распахнутого окна. Зато знаю, что хватаюсь за телефон каждый раз, когда он попадается мне на глаза. Дохлый номер — он ведь никогда не питал любви к телефонным разговорам, но я стал заложником привычки, от которой был неспособен отказаться. Я без конца думал, пытался оценить, каким чудовищным изменениям подвергся. Я теперь ужасно нервничаю, когда я один, без Тэхёна. Обычно он вёл меня за собой, как собака-поводырь, когда я не видел в этой неизвестности ничего дальше вытянутой руки. Сам я понятия не имею, что делать и как поступать теперь, когда моя жизнь раскололась на «до» и «после», когда есть я прежний и я нынешний. А Тэхён знает. Знает наверняка. Я думал, что это я был ему нужен — иначе зачем он таскался за мной всюду? — на самом же деле всё оказалось наоборот. Привычка тянула меня к Тэхёну каждый божий день. Как я и сказал, мне теперь невозможно быть одному. Его запах преследовал меня. Даже через столько дней я ясно чувствовал, что пахну им. Моя куртка, волосы, руки, шея. В его квартире пахло точно так же. Этот приятный запах не давал мне покоя, я улавливал его всюду: то резко, как секундное наваждение, мне вдруг казалось, что он в это мгновение где-то совсем рядом, стоит за дверью; то навязчивое ощущение не отпускало меня сутки напролет, словно он был здесь всегда. Я скучаю? Я игнорировал Банни и даже Намджуна. Будто никто в мире больше не мог понять меня, а значит, зачем пытаться? Работа стала тяготить меня всё больше с каждым новым днем. Всё более невыносимым становилось вставать в одно и то же время ни свет ни заря, подниматься с кровати и ехать туда, где тошнило от каждой отдельной мелочи и от всей обстановки в целом. Всё чаще теперь меня стали посещать мысли о музыке. Они больше не пробуждали во мне ужас и всю сопутствующую палитру чувств — я думал о музыке всерьез, с волнительной и мучительной жаждой. В ней одной я видел ту дверь, через которую всё пережитое и прочувствованное могло выйти наружу, выбраться на свободу из моей захламленной души. Отстукивать случайные, лишь на первый взгляд, ритмы пальцами по столу; почти беззвучно бубнить, не разлепляя губ; черкать на листе бумаги неопределенные зачатки будущего чего-то — как репетиция перед большим и громким возвращением. Какие-то случайные воспоминания то и дело всплывали в голове, будь то утро, день, вечер, ночь; дома, на работе, в машине; пьяный ли, или трезвый. Вот Тэхён стоит под полным звезд небом с фотообъективом в руках, серьезный в своем занятии и всё равно будто грезящий наяву. Вот он, в медвежьем костюме, машет мне рукой, когда я уже почти скрылся за дверями вагона. Он кричит на меня, глупого, ничего не смыслящего. Его сиреневый пион и берет. Голубое пальто в кровавых пятнах. Счастливое, обращенное к небу лицо, и руки, касающиеся моей той самой белой рубашки. Его громкий заразительный смех, наполняющий мою машину. В ней теперь так неуютно ездить одному. Тэхён всюду, хотя я нигде не могу его отыскать. Всё время Тэхён. Воспоминания побудили меня начать звонить первым. Потом писать. Потом и звонить, и писать. Стоит ли упоминать, сколько раз я бывал в его квартире, которая так и осталась беспризорной и незапертой? Каждый раз она встречала меня одинаковыми частотами гробовой тишины и этим запахом. Раз за разом я тут же разворачивался и уходил, с порога чувствуя его отсутствие. Следующим этапом моего синдрома отмены стало отчаяние. Такого пугающего бессилия и безверия я не испытывал уже много лет. В один день в мою голову случайно, мимоходом закралась мысль, что всё было зря. Я словно открыл дверь в прошлое, откуда мне навстречу протянули руку. Давай, мол, возвращайся уже; поигрался и хватит — пора вернуть всё как было и начать жить как прежде. Пару дней я уже не появлялся на работе, силясь остановить то, что так и просилось вернуться назад в мою жизнь: повседневность, рутина, предсказуемость, ясность. Когда до падения оставался всего один шаг, раздался звонок в дверь. — Я не хочу снова идти в пустую и темную квартиру, где буду один до самого утра, поэтому собирайся, — говорит Тэхён, не отрывая глаз от пола. — Я вижу, ты еще не ложился спать. Сколько тебе нужно времени? — Замолкает всего на секунду. — Вообще-то, неважно. Я подожду здесь. Тэхён прикрывает дверь перед собой и остается на лестничной площадке, так что я продолжаю стоять и смотреть в темноту. Эффектное появление? Нет, не то слово. Неожиданное? Бесцеремонное? Долгожданное? Я и правда очень долго ждал, и ожидание было ни сколько не приятным, а он вот так взял и объявился около двух часов ночи. «Я вижу, ты еще не ложился спать» — и эта усмешка. Что ты вообще мог увидеть, ни разу не подняв на меня глаза? — Зайди сюда, Тэхён. Я тебя прошу, не стой ты в подъезде, как бедный родственник! Я быстро, — кричу я ему из-за выросшей между нами двери. Он послушно входит. Стоит ему появиться из ниоткуда у меня на пороге, как все сомнения вдруг растворяются в один миг, по щелчку пальцев. Ничего не было зря и никогда не будет. Я пойду с ним куда угодно, лишь бы только не оглядываться назад. Тэхён молча наблюдает, как я шнурую кроссовки, и это молчание убивает меня. Оно и так длилось слишком долго, а теперь, когда я вижу его и всё равно не слышу ни слова, ощущения ещё отвратительнее. В лифте тоже едем под гул шахты — и, кажется, ни одного вздоха с его стороны. Может, от бесконечной тишины последних дней я стал терять слух? Что с ним произошло? На лицо Тэхёна ложится тень, как только мы ступаем в прохладную темноту двора. Поблизости скрипят разгоняемые ветром качели. На секунду мне кажется, что я вижу на этих качелях мальчика. Он держится за эти цепи, как за некий последний шанс, и вытягивает ноги всё усерднее, надеясь взлететь хоть немного выше. Но ветер сегодня слабоват — качели падают вниз с треском и каждый раз поднимаются снова, но слабее и слабее, из последних сил. В гладких металлических цепях отражается голубая Луна. Мальчик исчезает, и качели тормозят, издавая последний жалобный стон. — Куда мы идём? — нарушаю я тишину, пока окончательно не сошел с ума. Он кратко вздрагивает и уже почти поворачивается ко мне лицом, но тут же заставляет свой взгляд изменить траекторию и приковывает его к тем же качелям. — Хён, ты хотел бы изменить что-то в своей внешности? В имидже, как говорят у нас. Даже наконец заговорив со мной, он упорно не хочет обратить на меня внимание. Или не может? — Тэхён! — Мой голос звонко отзывается в конце мрачной аллеи, что удивляет меня самого. — Хён?.. — осторожно произносит Тэ. — Почему ты даже не смотришь на меня? Он молчит, а я чувствую, что больше не могу удерживать всё накипевшее и измучившее меня. — Неужели можно исчезнуть на черт знает сколько дней без единого слова, а потом даже не взглянуть на меня ни разу?! Еще и с такой наглой уверенностью вытаскивать меня из дома! А если бы я всё же спал?.. Я волновался, если хочешь знать! Где ты пропадал? — Мне жаль, что так вышло, Юнги, — отвечает он не сразу: сначала облизывает губы, его грудь приподнимается с новым вдохом, глаза закрываются всего на мгновение, а потом смотрят прямо на меня, проникновенно и грустно. — Я сам уже не помню, где побывал за всё это время, но как только мне стало легче, я почувствовал, что должен вернуться. На меня нашло что-то ужасное. Прости меня, хён. — Это я виноват, и незачем тебе извиняться. Я облегченно выдыхаю, когда он наконец высказался. Где-то над нами поют безымянные птицы: и когда они успели прилететь? — Нет, правда. Мне было так стыдно, что я не мог осмелиться взглянуть тебе в глаза. Но я не мог больше вынести одиночества, в которое погрузил себя сам, с головой; так что сразу пришёл к тебе. Теперь всё хорошо, да?  Та самая улыбка на его лице: искренне счастливая, яркая, широкая. О, где же ты был как долго, Тэхён? — произношу про себя, но ему лишь сдержанно улыбаюсь в ответ. Да, всё наконец-то хорошо. — Тогда повторяю вопрос: хочешь поэкспериментировать со своим образом? — Он вприпрыжку становится лицом ко мне и шагает спиной вперед по этой бесконечной цветущей аллее. — Ну… я всегда хотел проколоть уши. — Правда? — удивленно переспрашивает Тэхён. — Я тогда много чего хотел, а потом все эти хотелки как-то поутихли сами собой. — Или не сами собой. — Что ж, хён, теперь я точно знаю, куда мы идём! Ты выйдешь оттуда уже другим человеком: с пирсингом, — восклицает Тэхён и ускоряет шаг, подгоняя и меня следом. Я в ответ задаю резонный вопрос: — Где, по-твоему, мне будут прокалывать уши посреди ночи? — Есть одно место. Это студия моего хорошего приятеля. Когда шелест листвы и птичьих крыльев остается позади, мы выбираемся на широкую улицу и окунаемся в её теплый свет. Атмосфера снаружи меняется, а внутри — всё то же ощущение вновь обретенного счастья. Как бы я хотел сохранить его навсегда. — Выберите сначала гвоздики, — говорит тот самый владелец студии — татуированный парень с тремя сережками в каждом ухе, на вид ещё моложе Тэхёна. Чонгук? Кажется, так он его назвал. Чонгук ведет нас к маленькой стеклянной витрине и демонстрирует свои закрома со скромной, но довольной улыбкой. — Я в этом совсем не разбираюсь, — вздыхаю я и ищу поддержки от Тэхёна, пока он рассматривает завешанные плакатами стены. — Давай я тебе помогу. Тэ проявляет невиданное великодушие: переключает своё внимание на меня и берёт на себя эту непростую задачу. В конце концов, после нескольких минут размышлений и прикидок он останавливается на простом и лаконичном черном варианте. Я соглашаюсь с тихим смешком, потому что уже сам приглядел эти гвоздики, пока он думал. — Давай так: я прокалываю уши, если ты покупаешь мне гвоздики. — Ой, тогда пошли отсюда. — Тэхён встает и направляется к выходу, махнув на меня рукой. Сегодня он невыносимо театрален. Впрочем, как и всегда, когда находится подходящая публика. — Хе-ей, сдулся что ли? — протягивает Чонгук, и мы оба смеемся. — Ладно, я шучу. — Тэхён возвращается, не заставляя нас долго ждать, и снова обращает взгляд к витрине. — Тогда дай мне еще вот эти колечки, пожалуйста. — Что? Зачем? — хмурю я брови. — Обещай, что наденешь их, когда уши заживут! Всё прошло довольно быстро и почти незаметно — зря я вообще переживал. Чонгук — мастер своего дела, а из Тэхёна получилась неплохая, хоть и немногочисленная группа поддержки. Теперь в моих ушах блестят сережки, на которые Тэхён всё никак не может насмотреться. И хотя другим человеком я так и не стал, я всё равно не жалею. — Каким ты видишь себя через, скажем, десять лет? Что ты будешь делать? Каким хочешь стать? Ночь достигла своей предельной точки, когда он привел меня в этот уличный амфитеатр и мы уселись на один из последних рядов. — Я не знаю. — Тэхён смеется над моим ответом, прикрываясь ладонью. — Эй, это сложный вопрос! — Я, например, не хочу чего-то определенного. Я хотел бы сейчас точно знать, что буду счастлив в будущем. Всё чего я хочу — это чувствовать себя счастливым. А иначе, какой смысл, да? Конечно, многое изменится со временем, всё изменится, но я хочу просто всегда оставаться счастливым, — вкрадчиво и размеренно проговаривает он вполголоса. Я осознаю, насколько его мысли созвучны моим. — Как сейчас? — Да, как сейчас. И как тогда, в самом начале, когда я выступал прямо здесь. — Тэхён указывает рукой вниз на большую сцену, чуть проглядывающуюся в синей ночной темноте. — Это были мои дебюты — я играл бесплатно и почти без публики, просто так. И был самым счастливым на свете человеком. Я думаю о том, насколько это удивительно, что человеку бывает так мало нужно для счастья; о том, насколько он удивительный. Тэхён разворачивается и садится на скамейке ко мне лицом. Его рука тянется к мочке моего уха, а я замечаю это лишь в самый последний момент. — Ну не трогай, — усмехаюсь я и убираю его руку, после чего тоже сажусь лицом к нему. — Теперь у меня будут проблемы на работе. Мало того, что не появлялся там без причины, так ещё и уши проколол. С губ слетает нервный смех, когда я вдруг понимаю, что ситуация на самом деле серьезная. Страшнее всего тот факт, что меня это почему-то не сильно беспокоит, как не беспокоило до сих пор. — Почему бы тебе не уволиться до того, как начнутся проблемы? — предлагает Тэхён, словно оглашает приговор — уволиться, так что сердце вдруг опускается вниз. — Уволиться? — По-моему, давно пора, тебе так не кажется, хён? — Ты считаешь, я смогу? Я уже готов? — Однозначно. Его безумная идея на секунду кажется мне не такой уж безумной. Потом ещё на секунду и ещё, пока я наконец не отдаю себе отчет, что мне на самом деле стоит уволиться. Я уже пропустил работу несколько раз и всё ещё жив, так что, если мой отпуск слегка увеличится? Я хочу ответить Тэхёну что-нибудь, сообщить о своих намерениях или закричать, или вообще убежать, но я остаюсь неподвижным и безмолвным. Я не могу взглянуть ему в глаза, как бы не пытался, а в моем горле разбухает ком. — Актеров учат смотреть на переносицу, если в глаза трудно, знаешь? Посмотри, — шепчет Тэ. Он что, рылся в моих мыслях? Откуда он знает? — Юнги? Небо слегка кружится надо мной и вокруг меня. Всюду. А я молчу. — Юнги! Почему ты плачешь? — Я чувствую его пальцы на моих щеках. — Я не плачу, не плачу. — Опускаю голову и вытираю неожиданное проявление слабости со своего лица. Смотрю на переносицу Тэхёна, как он и сказал. Он мягко улыбается, а я парю в невесомости. Взгляд сам собой переходит к его глазам — всматриваюсь в отражающиеся в них облака и не понимаю, где небо, а где земля, уходящая у меня из-под ног. — Юнги… — Вижу, как он придвигается чуть ближе и словно тянется ко мне, не внешне, но всей душой. Вижу приподнятые уголки его губ. Я быстро вытягиваю вперед руки и обнимаю его так крепко, как могу. — Спасибо. Спасибо тебе за всё. На этот раз слова благодарности легко слетают с моих уст. Я чувствую тепло его тела и даже его улыбку. Сердце Тэхёна колотится как у зайца, и он вдруг вырывается из моих объятий. — Ты не должен благодарить меня за это, хён. Он как будто растерян или испуган, я слышу это в его глубоком шёпоте. Может, не стоило мне так вешаться на него? Вдруг он не хотел этой близости? Возможно мне просто показалось, что хотел. Тэхён только кладет свою руку поверх моей — я лишь успеваю почувствовать, как она дрожит, прежде чем он убирает ее и дарит мне свою нежную улыбку. Если раньше он поставил под сомнение все устои, по которым я жил, убеждения, которым следовал, то сейчас он просто разрушил всю мою прежнюю жизнь до основания. — Уже рассветает, совсем немного до первого поезда. Тэхён с камерой в руках и я, сцепив руки за спиной, — мы идём назад по рельсам, поодаль от шумных трасс, потому что атмосфера здесь особая, как сказал он. Поезд скоро будет здесь, а с ним — десятки людей, куда-то спешащих, продолжающих жить. Так странно. Я и забыл, что мы не единственные в этом мире сейчас. Мне казалось, будто время здесь остановилось, а теперь кто-то еще хочет втиснуться в наш купол безвременья. Оглянувшись вокруг, наконец замечаю: Луна засыпает и голубой полумрак рассеивается в алеющей предрассветной дали. С каждой минутой в мире становится светлее, и ночь уходит, забирая с собой что-то особенное, принадлежащее только ей одной по праву; отрывая от сердца нечто неповторимое, что сохранится у меня внутри только маленькой теплой искрой. — Хён! Хён, смотри! — громким шёпотом Тэхён заставляет меня вновь вернуться к нему. Он стоит на коленях между рельс и опускается всем корпусом к самой земле, держа фотоаппарат наготове: на рельсах — бабочка. — Первая в этом году! Её тонкие, припорошенные сияющей пыльцой крылья выглядят как бумажные. Они чуть подрагивают вместе с её черными усами: от ветра — думаю я сначала, а потом ощущаю на земле вибрации едущего где-то поезда, того самого, первого. За щелчком камеры бабочка тут же срывается с места, как по команде, и взвивается ввысь. Тэхён, довольный собой и этим прекрасным утром, вешает камеру на плечо и прикладывается ещё ниже к путям, касается их ухом и вслушивается. — Близко? — Близко. — Тогда пошли?