Наш домик сделан из карт, и внутри него — мы с тобой. В этот раз был счастливым наш март, горизонт — чересчур голубой. Наш домик выдержал всё — наши души были слабей: Мы упали до самых низов, и я думал, не будет больней. Наш домик промок от слез, хлипкой стала картонная дверь; Я устал, продрог и замёрз, жду — придет ли к нам новый апрель. Вишня больше не зацветёт, если ты на ручку нажмёшь. Не смыкая глаз ночь напролет, я надеюсь, что ты не уйдешь.
Тучи набегают на небо внезапно, не успеваю я даже глазом моргнуть. Они сгущаются над странно пустынными улицами города, над многополосной дорогой, по которой еду только я один, а по обе стороны от неё ветер сгибает зазеленевшие деревья. Эта пустота поначалу даже пугает, а затем дает ощущение сводящей с ума свободы. Неосознанный порыв заставляет вырулить на встречку и вдавить педаль газа в пол. Сердцебиение разгоняется вместе с рычащим автомобильным мотором, и я несусь вперед по трассе навстречу ветру. Ощущение свободы за рулем приумножается чувством пьянящей свободы от любых мыслей. В тот момент, когда я уже готов закричать от нахлынувших эмоций, отпустить руль и просто лететь дальше ко всем чертям, на дороге прямо передо мной возникает огромная, мощная фура, грозящая закатать меня в асфальт вместе с машиной. Инстинкт срабатывает раньше, чем в голове появляется хоть одна мысль, и я резко выкручиваю руль в сторону, съезжая с дороги, едва не выворачивая руку в локте. В страхе зажмуриваю глаза и ударяю по тормозу, когда что-то с огромной скоростью приближается прямо к автомобилю и вдруг раздается треск лобового стекла, но не разжимаю пальцы, мертвой хваткой цепляющиеся за руль. Сижу так несколько секунд, в абсолютно немой тишине, боясь, что я вдруг оглох и ослеп одновременно, как только машина остановилась. Ощущение безопасности постепенно возвращается, успокаивает мое дыхание и призывает распахнуть глаза. Первое, что я вижу, — выпачканная кровью, размозженная трещина на стекле прямо передо мной, вокруг нее — мелкие чешуйки стекла, тоже в крови. Алая тягучая жидкость стекает вниз по окну на капот. В ужасе я забываю всё на свете, и мне даже не с первого раза удается открыть дверь затекшими пальцами, чтобы выскочить наружу. На капоте в луже собственной крови лежит большой белый голубь. Его крылья выгнуты назад совсем не естественно, просто омерзительно, а перья на них — грязно-бордовые, кое-где черные, от высыхающей крови. Птица ещё беспомощно дергает лапой и глаза её, широко открытые, мутные, но ещё живые, смотрят на меня с кипящей, отчаянной ненавистью. Эта птица уже никогда не взлетит. По моей вине.***
У меня наконец появляется чувство, что я действительно живу. Впервые я ощущаю его. Потому ли, что я выхожу из здания звукозаписывающей студии вместе с Намджуном, держу руку в кармане, не желая выпускать заветную флешку с одной-единственной песней? В том числе и поэтому. Свежий, разгоняющий жару ветер очищает разум, приглушает эмоции, и я могу наконец спокойно поразмыслить. Во что бы то ни стало найти Ким Тэхёна и уговорить его взять кредит я считал необходимым и вынужденным. Борясь со страхом, взять на себя ответственность и попытаться заговорить горе-самоубийцу Джису — пыткой. Навязчивые, странные вопросы о Банни, о работе, и семье — нарушением всех моих личных границ. Но в какой-то момент всё изменилось. Тэхён привнес в мою повседневность вкус, а в мои мысли — разумные сомнения. Если сравнивать жизнь, которую я веду сейчас, с той, какой я жил до встречи с ним, как самый посредственный и скучный консультант в мире, я уже не могу точно сказать, какая из них — моя настоящая жизнь. Но хотя я и начал жить, у меня по-прежнему нет никакой цели, даже самой крошечной. Я просто положился на Тэхёна и всё. Я просто позволил себе ощутить свободу, просто купил машину, просто взял и покончил с банком, вновь занялся музыкой. Плохо ли, если ты ни к чему не стремишься? Может, такие, как я, не способны мечтать? Я резко вздрагиваю, возвращаясь из своей туманной задумчивости к происходящему на дороге. Этот оживленный перекресток напоминает мне о том сне. Я всё ещё отчетливо вижу голубя с переломанными крыльями на своем капоте, его перебитые кости всё ещё хрустят в моей голове, его окровавленные перья летают вокруг. — Хён, куда ты смотришь? Следи за дорогой! — Намджун толкает меня в бок. — Да, прости, — бормочу я в ответ, качая головой в попытке отвязаться от видения. — У тебя телефон разрывается от сообщений, ты не слышишь? — Чёрт. — Хватаю в руку телефон и пролистываю десяток сообщений. — Я ведь обещал Банни позвонить и встретиться. — А ты совсем забыл, да? Вот что значит занятой человек: певец и композитор, — довольно протягивает Намджун, закидывая руки за голову. — Отстань, я еще в самом начале пути. — Я усмехаюсь, потому что на самом деле мне нравится думать о себе и о музыке, как о чем-то едином. — На самом деле мне так не хочется, — раздраженно и в то же время печально выдыхаю я, вспомнив о своей головной боли. — Я про Банни. Просто не могу больше. Намджун смотрит на меня пристально, безмолвно задавая вопрос, в то время как я торможу у перекрестка и приковываю взгляд к красному пятну, чуть размыто отраженному в лобовом стекле. — Как ты думаешь, у нас с Банни странные отношения? Я имею в виду, нормально ли вообще всё это? Смог бы я жить без неё? — Ты никогда не говорил со мной о таком, — озадаченно произносит Намджун. — А вообще, можно я отвечу на вопрос вопросом? Кому ты захотел показать свою песню в первую очередь? — Он делает небольшую паузу. — Кто был первым, о ком ты подумал, выйдя из студии? Он набрасывает вопросы легко и как бы между прочим. Будто мы снова дети, на улице снова зима, и он снова обстреливает мою хлипкую крепость своими рыхлыми снежками размером с ладошку. Бесполезно. Они едва задевают мои неприступные стены. Так кажется мне сначала, пока после долгих и упорных атак Намджуна я не замечаю две, три, пять брешей в моей умело выстроенной обороне. — О ком твоя песня, хён? Ведь Банни там и близко нет. И тут уже моя крепость сыплется, словно бумажная, и восстановлению больше не подлежит. Я беру себя в руки и звоню Банни, говорю, что хочу поговорить с ней серьезно. Её испуганный тон заставляет меня секунду поколебаться. Не стану ли я жалеть? Но Намджун уверенно кивает, поддерживая меня, а потом крепко обнимает на прощание, прежде чем выйти из машины. Метаться становится поздно, когда я стою перед её дверью. Обратный отсчёт пошел. Она теперь единственный крючок, сцепляющий меня с прежней жизнью, и как только я зайду туда — обратного пути уже не будет. Я готов закопать своё прошлое и даже уверен, что смогу исполнить по нему душевную панихиду. Звуки реквиема мысленно сопровождают мой осторожный стук в дверь. А Банни знает, для чего я пришел. Я вижу это в её тусклом взгляде, а кроме того, замечаю в уголке глаза остатки размазанной туши. Она плакала, но теперь — подозрительно спокойна, молча проходит назад в комнату, боковым зрением следя за тем, чтобы я шел за ней. Она тоже предчувствует конец. В комнате горит свет даже несмотря на того, что за окном ярко светит солнце. Какая-то болезненная атмосфера помещения вкупе с выражением слабости на лице Банни давит на голову, сдавливает грудь. Мы сидим в молчании под тихий отстук часов, и я понимаю, что сильно себя переоценил, потому что не могу даже взглянуть на нее. Какое-то отвратительное, подлое чувство вины сковывает меня по рукам и ногам, душит, передавливая голосовые связки, затыкает рот прежней решимости. Тогда Банни, всё это время рассматривавшая меня, начинает говорить первой. — Юнги, пожалуйста, дай мне ещё один шанс. Я покажу тебе, что мы ещё можем быть счастливы, — тихо просит она, вставая с места и подходя ко мне ближе. Она и на этот раз надеется исправить всё своей близостью. — Что пошло не так? — Банни нежно кладет ладони мне на лицо и заглядывает в мои глаза. В её непривычно тихом голосе звучит хрипотца, и я чувствую её дыхание на своих губах. — В какой момент всё посыпалось, а? — Да с самого начала, просто я поздно это понял. — Я пытаюсь звучать равнодушно, серьезно, хотя мне и неприятно произносить все эти слова, пока она смотрит на меня так. Стараюсь отдалиться из-за всех сил, чтобы не возвращаться к своей привычной оборонительной позиции. Сегодня веду я. У нас всё с самого начала едва держалось, Банни. Наше падение было неизбежным изначально. — Я ненавижу тебя! И его! — кричит Банни, толкая меня в грудь обеими руками, а потом начинает бить кулаком по моему плечу — яростно и отрывисто. Я вижу, как блестят её глаза, как они наполняются слезами, как она глубоко вдыхает воздух в надежде подавить всхлипы, что так и рвутся наружу. Как её рука быстро слабеет, удары становятся более редкими. Она опускает голову начинает беззвучно рыдать. — Перестань! Он тут вообще ни при чем, Банни. — Я останавливаю её ищущий возмездия кулак, обхватывая его ладонями. Как давно я не держал её за руку? — Прекрати! — рявкает она, забирая у меня свою руку, и вскакивает на ноги. Я встаю следом, по заданной ей инерции. — Знаешь, как обидно потерять имя? У меня никогда не было его здесь, в этом мире, где я всего лишь хорошенькая девочка из бара. И для тебя я ведь тоже — просто безымянная частица жизни. «Если у нее нет имени, ее всегда можно заменить», так? — Мокрые глаза укоризненно впиваются в меня, желая испепелить, уничтожить. — Это не единственная сторона моей жизни, и ты бы это знал, если бы хоть раз поинтересовался! Я работаю в этом баре, обслуживаю этих омерзительных пьянющих мужиков в мини-юбке не потому, что мне это нравится! Они все считают меня шлюхой, и ты тоже, да? Я расскажу тебе всё, Юнги. Ты узнаешь меня, и всё станет по-другому, я обещаю! Когда всё наладится, ты и думать забудешь о Тэхёне. Её упрёки больно укалывают мою и без того неспокойную совесть. Неужели и правда во всём виноват я: не понял, не помог, не полюбил? Но разве можно вообще приписать кому-то вину за нечто фальшивое? И почему она всё время пытается вплести сюда Тэхёна? Я качаю головой: — Ты же знаешь, что я не оставлю его. Хочу добавить ещё что-то, но она перебивает: — Это всё он, да? Я же вижу, какой ты с ним. Совсем другой. Почему рядом со мной ты никогда не был таким… счастливым? — искренне недоумевая, спрашивает она. И тут же продолжает, повышая голос и подступаясь ко мне вплотную. — Ты гей? Скажи мне честно, Юнги, ты гей?! Что-то внутри обрывается, сердце испуганно опускается вниз, когда я слышу это. Слово «гей» оказывается будто тяжелее и звонче всех остальных, так что оно отскакивает от стен эхом, чтобы множество раз подряд ударить меня по голове. Я начинаю в панике тараторить отрицания в ответ, качаю головой и машу руками, чтобы отогнать от себя абсурдные подозрения. — Н-нет. Нет! При чем тут это?! Здесь совсем другое! Я никогда раньше не задумывался об этом, не собираюсь и теперь. — Наверное, он ненавидит меня. Мы с Тэхёном друзья. — За то, что я касалась тебя… Как бы я ни относился к Тэхёну, мне по-прежнему нравятся девушки. Она проводит ладонью по моей груди, оставляя за собой лишь мурашки на коже. — Целовала тебя… Кладет руку на подбородок, касается моих губ большим пальцем. Я не гей, это просто смешно. — Любила тебя. Последняя фраза приводит меня в чувства, и я отталкиваю её или же отскакиваю от нее сам, как от огня. Я не верю ей потому, что любят не так. — А ты любила? Или пользовалась тем, что я моральный калека? Что я просто не могу уйти? Мне некуда: вокруг меня нет ничего, и внутри тоже пусто. — Я вдруг чувствую обиду, внезапно становлюсь жертвой, снимая с себя хищническую волчью шкуру. — Но он-то увидел это: не сделал вид, что всё хорошо, что так и должно быть, а попытался меня разбудить! Посмотри на меня: я совершенно другой. Я счастлив. — Голос дрожит на последней фразе, и знакомая комната перед глазами чуть расплывается. — У меня в кармане — флешка с песней. — Достаю ту самую флешку из джинсов и бережно держу её двумя руками. — Моя новая песня. Первая за много лет. Я сам только в этот момент до конца осознаю вес того, что совершил сегодня. У меня в руках это всего несколько граммов пластмассы с каким-то легким металлом, но в моем сердце этот приятный груз не поддается никаким измерениям. А она, наверное, и не знала, что когда-то я играл на пианино и даже писал музыку. Я не вижу её реакции через вдруг нагрянувшие слезы, но слышу, что реакция её абсолютно немая. — Я мог бы прожить с тобой всю жизнь, как и всегда, имея стабильность, какую-никакую заботу и хороший секс. Но у меня пусто внутри, понимаешь? Там, — указываю я на сердце, — ничего не ёкает. Я не знаю, какой твой любимый фильм, когда у тебя был первый парень, я даже не знаю, как тебя зовут на самом деле! И самое ужасное, что мне даже не интересно. Я совсем ничего не чувствую и мне страшно от того, что я осознал это только сейчас. Я жду ещё какое-то время, сам не знаю чего. К счастью или к сожалению, она уже не может или не хочет ничего отвечать и просто отворачивается лицом к окну. Может, чтобы не видеть меня, а может, чтобы я не видел её. — Прости меня, — «Банни», хочется добавить мне, но я прерываюсь, будто на полуслове, и выхожу из комнаты на дрожащих ногах, пока у меня еще есть на это силы. По ту сторону я сильно прижимаюсь к двери, вытягиваясь и выпрямляя спину, как загнанный в угол зверь, и дышу так же лихорадочно, почти истерически. — Хёрин! — раздаётся из комнаты крик, перемешанный со всхипами. — Меня зовут Хёрин… Хёрин уже не просто давится слезами, а рыдает во весь голос: отчаянно и горько. Её слезы почему-то всё равно больно обжигают мою грудь. За рулём вроде курить нельзя, но так хочется, что до боли сжимаю челюсти. Лезу в бардачок и пытаюсь нащупать начатую пачку среди каких-то ненужных бумажек, от которых уже давно пора избавиться. На тротуаре я вижу несколько ленивых голубей, неожиданно вспархивающих в небо в эту самую секунду, и почему-то мысленно возвращаюсь к Тэхёну. Извлекаю из кармана флешку и ставлю свою песню вместо приевшейся радио-попсы. Я хочу, чтобы он услышал её. Прямо сейчас. Я захлопываю так и оставшийся раскрытым бардачок и разворачиваюсь, не доезжая до перекрестка, чтобы направиться к дому Тэхёна. Я встречаю его по пути, абсолютно счастливого, фотографирующего закат меж сеульских высоток. Он сразу бросается мне в глаза среди большого количества людей: светло-розовая рубашка в клетку, очаровательная улыбка, абсолютная любовная идиллия с камерой. Трижды с силой жму на руль, но он даже ухом не ведет, пока я не подъезжаю прямо к нему. Окно опускается, и я высовываю в него голову. — Тэхён! Тэхён резко оборачивается, будто испуганный неожиданным нарушением его милого спокойствия. Я жестом зову его сесть в машину, и он, как ни странно, повинуется. То опуская глаза на асфальт, то снова обращаясь к высокому небу, он быстро приближается ко мне, и его невероятно красивая задумчивость успокаивает и меня. Ноющая внутри виноватого сердца боль отступает на второй план, пока я просто наблюдаю за Тэхёном, до невозможности эстетичным. Он словно прокручивает что-то в голове. Что-то, о чем хочет мне рассказать? Когда дверца за ним закрывается, я вдыхаю поглубже и открываю рот, чтобы рассказать ему обо всём, что произошло сегодня, держа в голове, что он может даже не поверить мне сначала. Я и сам не совсем верю. Как бы мне ни было страшно быть непонятым и отвергнутым, я всё равно хочу, чтобы моя песня дошла до своего адресата. Но Тэхён перебивает тут же, взволнованно хватая меня за руку: — Хён, я пойду на пробы! Я решился! — восклицает он, не переставая трясти мою ладонь, как бы передавая мне через неё свою радость. — Было трудно даже записаться на кастинг, там столько желающих, ты не представляешь! Это очень крутой фильм и престижная киностудия, я ведь уже говорил, да? Я наконец-то появлюсь на большом экране! — Ты серьезно хочешь туда пойти? — неловко уточняю я, всё ещё ощущая себя заткнутым и проигнорированным. К тому же новость оказывается слишком неожиданной: я уже слышал от него про эти пробы, но я ведь даже не думал, что он запланировал это на самом деле. — Конечно. Это ведь такой шанс! Тэхён аккуратно отпускает мою руку и пониже опускается на сидении, словно силясь хоть чуть-чуть остыть. Я ещё пару секунд продолжаю наблюдать за моей теперь уже одинокой ладонью, после чего плавно нажимаю ею на ручник. Будто так и было задумано. — Может, ты слишком поспешил? Может быть, стоило получше всё обдумать? Зачем тебе вообще этот «супер-крутой фильм»? — Да что тут думать? — смеется Тэхён, искренне не понимая, как я могу не понимать. — Вот ты в тот раз спросил меня, чем так хороша моя профессия. А я скажу тебе чем. Тэхён поворачивается лицом ко мне, выискивая в моих глазах хотя бы мельчайший знак того, что я готов слушать. Я же бросаю на него быстрый взгляд, стараясь не отвлекаться от дороги. Мне снова видится темная кровь на лобовом стекле, которая тут же растворяется, стоит мне вернуться глазами к стеклу. Этот жуткий сон почему-то никак не хочет оставить меня: он покинул мою голову и блуждает теперь вокруг, без конца о себе напоминая. — Это ведь исповедь перед зрителем, возможность изменить себя и его, показать ему его самого, только со стороны, и показать, как нужно, как можно и как лучше не делать. Можно отыграть то, что беспокоит и болит, потому что мне есть что сказать, у меня накопилось очень много, и еще больше осталось невысказанным. Для меня это что-то вроде лекарства. Я иногда задаю себе вопрос: как справляются с этой жизнью все остальные, те, кто не играет, как им удается избавиться от безумия и тоски? Я правда не понимаю, как жить по-другому. Тэхён делает паузу, когда я выруливаю на мостовую, вливаясь в кажущийся бесконечным автомобильный поток. Я вынужден опять признать, что оказываюсь в плену тэхёновых рассуждений. Его низкого голоса, уверенного тона, безграничной любви к своему делу. И мне теперь греет душу то, что я наконец понимаю эту его любовь: я готов подписаться под каждым словом и продолжать слушать его до старости. Музыка — это ведь тоже игра, в каком-то смысле. — А этот фильм однозначно будет шедевром. И роль Эмиля Синклера — это моя роль, понимаешь? Я чувствую, что это место для меня, и оно точно будет моим. Тэхён опускает оконное стекло и ищет встречи с рекой, что бежит прямо под нами. Для этого он чуть приподнимается, упираясь ладонями в кресло, и задирает подбородок повыше. Мне со своей стороны воды практически не видно — только стеклянные высотки по обоим берегам и парковая зелень кое-где. Думаю, так даже лучше. С такой высоты глубокая река всегда кажется мне таящей опасность, и я предпочитаю смотреть вверх, на безоблачное небо, пока мы медленно продвигаемся в автомобильной толпе. — «Карточный домик»? — читает Тэхён название песни на экране магнитолы. — Что это? — Это? Нет, ничего… — Я, подгоняемый паникой, быстро выдергиваю флешку и забрасываю ее в карман толстовки. Видимо, сегодня не самый подходящий день. Куда больше меня сейчас волнует новая навязчивая идея Тэхёна. — Честно, я думаю, тебе не стоит радоваться раньше времени. Ты ведь сам сказал, что там куча претендентов и кого попало туда не берут. Не настраивайся сразу на успех, иначе будет обидно, когда не получится. — Кого попало? Не получится? Ты серьезно? — изумленно и даже оскорбленно спрашивает он. Медленно но верно движение на мосту затухает, и мы оказываемся в пробке среди общего гула, скованные без возможности двинуться. И зачем я вообще решил ехать через этот мост? — Я не хотел тебя обидеть, Тэхён, но ты ведь и сам понимаешь, что у тебя один шанс на миллион, — строго разъясняю я. Ни за что на свете я не хочу задеть его, но по-другому просто не получается. — Это ведь не какая-то мыльная опера, а реальный кинематограф, а у тебя даже нет опыта! Я просто боюсь за тебя. — Ты нисколько не веришь в меня? — Голос Тэхёна звучит теперь испуганно, как у человека, только что узнавшего о бесчеловечном предательстве самого близкого. — Не цепляйся к словам! Ты прекрасно знаешь, что я не это имею в виду. Я всегда верил в тебя, но в этот раз тебе лучше притормозить. Я правда не хочу смотреть, как ты опять расстроенный, едва живой и лишенный сил пойдешь устраиваться в очередной цветочный магазин или бар. В прошлый раз тебя выгнали из малобюджетной дорамы, Тэхён! Тебе стоило бы сначала попробовать что-то попроще, что-то менее серьезное. — У меня нет времени пробовать! Я боюсь не успеть ничего из того, что хочу сделать, потому что я действительно знаю, чего хочу. Не хочу тратить время на то, что того не стоит, что не приносит удовольствия, потому что всё может закончиться в один момент. Я боюсь стать ненужным тому, что занимает большую часть моего сердца! Таков мой мир! Что ты вообще о нем знаешь? Вопрос звучит укоризненно, а потому ранит в самое сердце. Разве ты еще не впустил меня туда, в этот твой мир? Разве мы не делим его теперь на двоих? — Я думал, что знаю достаточно. На этот раз я действительно чувствую, как зыбок этот мост под нами. Если когда-нибудь ему всё же суждено рухнуть, то это должно случиться сегодня. И тогда мне придется лично измерить темную глубину этой реки. Я даже не знаю, что хуже для меня прямо сейчас: утонуть или встретиться с тэхёновыми глазами, полными огня и ненависти, совсем как у той птицы, которой я обломал крылья. — Да ни черта ты не знаешь! — В голосе Тэхёна звучит такая болезненная обида, что мне становится по-настоящему страшно. Лучше бы утонул, честно. — И я не пойду ни в какой магазин! Я пойду на пробы и получу главную роль! Мне для этого и не нужна твоя поддержка, хён. Зря я вообще к тебе пришел. Всё происходящее я вижу словно в замедленной съемке. Он тянется к двери, и каждую чертову секунду в моей голове звучит тысячу раз подряд «ещё не поздно, ещё не поздно, ещё не поздно». Не поздно остановить его, взять за руку, сказать, что я был не прав, послушать с ним эту проклятую песню, поверить в него и огласить это вслух, пока он не исчез. Но слова застревают в горле, а тело деревенеет, неспособное двинуться. Я не хочу, чтобы он шел на эти пробы, потому что на этот раз поражение точно сломает его. Я не хочу, потому что я, сам кое-как склеенный, — не тот, кто сможет собрать его из осколков. И уж тем более не тот, кто сможет пережить его падение. Безучастно наблюдаю, как он ускользает от меня, уже наполовину выйдя из машины. Взгляд упирается в его спину, и меня охватывает леденящий страх больше никогда не увидеть его взгляд на себе. Я слабо тянусь к нему и хватаюсь пальцами за его отдаляющуюся ладонь, — почти как мольба о том, чтобы он остался, — но он одергивает руку с такой ненавистью, что я коченею на месте. Дверь захлопывается, и гудящий звук улицы тонет в моем разрывающем на части внутреннем крике, когда он перепрыгивает ограждение и бежит прочь по пешеходной дорожке, смахивая слезы с лица. Всё рухнуло, как карточный домик. На этот раз он оставил меня. Или же это я впервые в жизни оставил его.