Лучшее во мне

«Ты оказался слишком близко к солнцу…» Тэхён всегда был легок на подъем и импульсивен в принятии решений. Так он и ушел от меня. С той же легкостью, с какой люди меняют гостиницы. Я понял, что утратил не только Тэхёна, я утратил что-то в себе самом, и эта потеря зияла теперь бездонной дырой в моей груди. Потому что, сам того не ведая, я воспринял его образ жизни. Из-за Тэхёна я отгородился от всех остальных. Я стал на десять лет моложе и намного глупее из-за него. Тэхён пропал, но я даже не пытался искать его сначала. Пока не узнал, что он с треском провалил пробы. На студии мне сказали только, что Тэхён был «сам не свой». «Нам его рекомендовали как талантливого актера, но то, что мы здесь увидели, было ужасно бесцветно, пресно и зажато». Теперь ты мне поверишь? — говорил озлобленно мой внутренний голос. Мне хотелось, чтобы Тэхён понял меня в тот день на мосту, чтобы поверил в то, во что всю свою жизнь верил я. В то, от чего он камня на камне не оставил. Разрушил всё подчистую, растер в микроскопическую пыль и развеял по ветру над рекой. У него ничего не получилось, а значит, я всё-таки был прав. Или нет? Я хотел прийти туда, где я отсутствовал в такой важный момент. Отсутствовал даже не физически: я не был здесь с Тэхёном мысленно, я не поддерживал его и не был в нем уверен. Я всегда хотел быть рядом с ним, с гордостью наблюдал за его работой, но в тот раз просто струсил и, мало того, переложил свою неуверенность на его плечи. Именно поэтому я приехал в эту студию. Мне хотелось прочувствовал всё то, что чувствовал он в тот день: от тяжелой входной двери до этих больших глазастых камер и холодно ярких ламп. Я хотел понять его: что с ним произошло, почему, и как он справился с этим. Или же не справился. Обойдя всё здание вдоль и поперек, я снова осознал, насколько ничтожен. Тэхён пропал, и на этот раз всё гораздо серьезнее, чем когда-либо. Эти стены и каждый миллиметр глянцевого потолка помнили его, пожалуй, куда лучше, чем я. Я повсюду видел в них тэхёново отражение: полупрозрачное и хрупкое. К нему хотелось прикоснуться, пропустить руку сквозь текстуру и вытащить потустороннего Тэхёна в коридор. Осторожно взять его за руку, переплести пальцы, чтобы больше не потерять. Моё сердце разрывалось, стоило подумать о том, как страшно было ему стоять под прицелом этих объективов в полном одиночестве; о том, как он тонул и задыхался в своей слабости, выйдя в этот пустой и холодный коридор; о том, что он мог с собой сделать, вернувшись домой. Или о том, что он вовсе не вернулся домой в тот день. И уже никогда не вернется. Это я убил его? Я тут же направился в бар и пил очень много, вливал в себя стакан за стаканом, пока не почувствовал, что готов, а потом спустился в метро, чтобы поехать к Тэ. Мне вспомнились наши первые встречи здесь, в плену холодной плитки и электрического гула. Мне вспомнился Тэхён: счастливый и до смешного уверенный, с цветами в руках. Он сидел у стены, как в день одной из наших встреч, и я ясно видел его, слишком красивого в своей одинокой радости. А потом его светлая рубашка на моих глазах окрасилась в цвет его алых волос. Он слабо захрипел, нежные лепестки коснулись грубой плитки, и его бледная рука потянулась к шее, пальцы тряслись лихорадочно. Прежде чем закрыться, светлые голубые глаза, сверкающие слишком жутко в полутьме подземки, метнулись ко мне — то ли с укором, то ли с кричащей мольбой. Я бы непременно порезался об этот едва живой, но такой убийственный взгляд, если бы поезд в ту же секунду не затормозил за моей спиной слишком громко. Входя в вагон, я держался за двери и стены, чтобы только устоять на ногах. Здесь не было никого, кроме простого офисного работяги, — такого, как я когда-то, — который в такой поздний час возвращался в, наверное, пустую квартиру. Мне вдруг захотелось сесть не на любое свободное место, подальше от попутчика, а именно рядом с ним, чтобы почувствовать себя в какой-никакой компании, пусть и странной, и молчаливой, хоть всего на несколько минут. Мужчина несколько раз показательно сморщился и косо глянул на меня, давая понять, насколько неприятен ему запах алкоголя, что пропитал меня всего насквозь. — Извините, — сдавленно пробубнил я и чуть отодвинулся, позволяя соседу свободно вздохнуть. — Ничего, — пожал он плечами в ответ и поспешил отвернуться. Мне очень захотелось рассказать ему, что я натворил, какой я гнусный и жалкий человек, как поступил с тем, кто открыл для меня весь мир. Но лицо у мужчины было злое, тупо уставленное в экран телефона, поэтому я лишь думал об этом про себя, считая секунды до прибытия на нужную станцию. Я не знаю, сколько сотен ударов кулаком вытерпела от меня дверь тэхёновой квартиры, но все они остались без ответа. Легкая дрожь в руках с каждой минутой переходила в судорожную, разбегающуюся по всему телу, так что устоять на месте было невозможно. Тогда я сел на пол, упал спиной на дверь и пытался успокоить себя. Я думал, что — да — его нет дома, иначе он сделал бы хоть что-нибудь: открыл мне дверь или крикнул, чтобы я убирался вон. Но с ним всё в порядке. Я убеждал себя в этом отчаянно, придумывая всё больше и больше вариантов. Он просто решил напиться где-то, как и я пару часов назад. К утру он должен прийти домой. Лелея эту хрупкую надежду, я опустился чуть ниже, чтобы лечь хотя бы наполовину на этом холодном полу, и накрылся курткой, чтобы иметь хотя бы крошечную возможность унять эту дикую дрожь, что ничего общего с холодом не имела. Я остался на всю ночь у его порога, чтобы ни за что не пропустить его появления. Чтобы не испортить всё на этот раз. Откуда же я мог знать, что он всё это время сидел в комнате, погасив весь свет и притянув колени к подбородку? Дверь в ванную была распахнута настежь. Горка пепла на полу у его ног означала конец. Так он сжег прежнего себя без остатка. Так он хотел избавиться от лжи. На утро я проснулся от ударившего мне в нос запаха гари. Я всё ещё видел перед собой комнату, охваченную огнем, обугленные листы, летающие в пламени. Мне снился пожар, но подробностей я вспомнить не мог, виной тому, в том числе, жуткая головная боль. Стоило мне только потереть глаза, запах исчез, и я смог с облегчением выдохнуть. Тэхён не вернулся. Теперь я потерял все ориентиры и вообще не знал, что делать. Я уехал домой так же, как и вчера, — на метро. Теперь всё было иначе: от людей хотелось держаться как можно дальше, и Тэхёна я больше нигде не видел. Даже у себя в квартире я чувствовал себя не в своей тарелке. Мне не хватало привычного внутреннего ощущения, что Тэхён всё ещё рядом со мной. И даже моя собственная тень на знакомых как пять пальцев стенах стала вдруг такой чужой. Намджун звонил мне постоянно, а я всё не брал трубку, не зная, что ему сказать. — Расскажи всё. Как есть, — предложил он. К концу разговора нервы начали сдавать. С каждой фразой я всё чаще и усерднее хватал ртом воздух. Я всё больше думал о том, что схожу с ума, а Тэхён, о котором я рассказывал своему лучшему другу битых полчаса, становился какой-то призрачной, нереальной фигурой, облаченной в мои пустые, вымученные слова. Мне стало слишком страшно, — до тахикардии и тремора, — что он действительно испарился вот так просто. Из-за меня. — Скажи, это я его убил? — тихо спросил я после всех объяснений. — Ведь это я убил его, Намджун! Всхлип сорвался с моих губ, и я был вынужден остановиться, опустить руку с телефоном вниз, сделать длинный и глубокий вдох во все легкие. Но слёзы всё равно покатились по щекам, пока перед глазами у меня бесконечно стоял образ февральского цветочного мальчика. Где он сейчас, этот мальчик? Я прошептал Намджуну «прости» и положил трубку. Ужасно больно. До встречи с Тэхёном мир был для меня абсолютно монохромным, как нотные листы и фортепианные клавиши. С тех пор, как он появился в моей жизни, даже клавиши стали пестрыми и звучать они стали по-новому, словно обрели какой-то новый, особенный смысл своего звучания. Я не раз садился за пианино за эти дни, но ни разу не смог сыграть больше нескольких нот. Среди них неизменно попадалась фальшивая, уродовавшая мелодию целиком без права всё исправить. Пожалуй, все ноты теперь были фальшивыми по-своему. Они вновь утратили свой смысл. Как и я. Мне всё ещё очень страшно, но я смыкаю зубы, припоминая себе вчерашнее пьяное обещание взять себя в руки. Стоит только таблеткам от головной боли исчезнуть в моем желудке, я тут же покидаю квартиру с твердым намерением найти Тэхёна. Этот кошмар должен закончиться. А закончить его могу только я. Я держусь за руль одной рукой и одним глазом смотрю на дорогу. Я лишь наполовину увлечен дорожным движением — другая половина моих мыслей без остатка и по праву посвящена Тэхёну. Я думаю о том, много ли на самом деле знаю о нём, и вынужден признать, что он обо мне знает куда больше. Есть ли у него ещё близкие друзья, помимо меня? Где его семья? Неужели у него нет даже знакомых, которые бы его искали? Точного ответа я не знаю, как ни стыдно мне это осознавать. Но, похоже, я всё-таки единственный, кто знает обо всех любимых местах Тэхёна в этом городе. Первым делом я, конечно, еду к метро, хотя и не надеюсь на самом деле увидеть его там. Даже боюсь, что вдруг увижу. В моей голове вновь и вновь всплывают эти жуткие видения. Окровавленная рубашка. Яркие голубые линзы на глазах. Зверская боль, в этих глазах утопленная. И руки, пытающиеся эту боль прекратить. Если Тэхён ещё жив, то я даже представить не могу, как сильно он меня ненавидит. Вполне ожидаемо, что я не нахожу Тэхёна ни в подземке, ни на крыше, ни в театре, ни возле дома, ни где-либо ещё. Я объехал полгорода, и всё без толку. Я знал, что так будет, но всё равно сделал это. А что ещё мне было делать? Последнее место, куда я направляюсь уже в сумерках, при свете фар и максимальной допустимой скорости, — река Хан. Внутри ноет от одной мысли о том, что я буду делать, если не встречу его там. Просто свихнусь, если я пока всё ещё в здравом уме. Я вглядываюсь в каждое мимо проходящее лицо, прислушиваюсь к улицам, боясь или надеясь услышать чей-то истошный крик. Я боюсь его потерять. Но ещё больше боюсь неизвестности. Река выглядит очень темной — то ли вода в ней действительно такая, то ли это обугленное небо так растворилось в ней. На поверхности плавают лишь отдельные блики мостовой подсветки — маленькие карманные луны, полупрозрачные и жидкие. На набережной людей можно пересчитать по пальцам, что я и делаю в первую очередь: прохожусь плавающим взглядом по макушкам в надежде отыскать родные очертания. Бесполезно. Подхожу ближе к воде и пытаюсь заглянуть как можно глубже, но вместо дна вижу своё собственное изможденное лицо. В голову вдруг приходит мысль, а что, если Тэхён где-то там, на дне? Я обессиленно падаю на землю. У меня опускаются руки. Я ужасно устал от страха и от чувства вины. Устал пытаться склеить невидимые осколки того, что вдребезги разбил. Я понимаю, что иду на ощупь в кромешной темноте и что это не имеет никакого смысла. Тэхён не подаст мне голоса, не прошепчет моё имя и не хлопнет в ладоши, давая понять, в каком направлении двигаться. Я не знаю, смогу ли когда-нибудь избавиться от Тэхёна, что мерещится мне всюду бездыханным телом, печальным сгустком крови. Или смогу ли ещё хоть раз увидеть его глаза такими, какими помню их с самого первого дня: живыми и полными света. «А что, если ничего не получится?» «Конечно получится!» Он даже не рассматривал другого варианта. Для него все двери были заведомо открыты. «Я всего лишь обменял твой страх на нечто позитивное, как в волшебной лавке, знаешь?» — эта его улыбка и Луна в фотообъективе. Твоя волшебная лавка необходима мне сейчас до смерти, Тэхён. Ты же не оставишь меня вот так просто? «Ты выглядел таким счастливым, окруженный этой музыкой». Он выглядел в сто раз счастливее, просто наблюдая за мной. Он другой. «Мне страшно». «Тогда закрой глаза». С ним мне совсем не страшно. С ним я не боюсь ничего. Кроме него самого. «Ничего, хён». Я уже не раз причинял ему боль. Он уже неоднократно проглатывал её, будто это была шоколадная конфета. «Юнги, почему ты плачешь?» Потому что слабый. «Ты нисколько не веришь в меня?» — честно, не верю, потому что трус. И мост под нами так зыбок. Меня вдруг осеняет. Мост! Там мы виделись с ним в последний раз. Я всё ещё помню его клетчатую рубашку и грустные глаза. Тот ужасный сон с птицей, что приснился мне накануне. Взгляд, который он бросил на меня, словно я лишил его самого дорогого. Какой холодной была его рука. По коже бегут мурашки. Я вскакиваю с места и бегу к машине. Это мой последний шанс поймать его, летящего в бездну. Я давлю на газ изо всех сил и всё равно еду недостаточно быстро. Чувствую, как сердце разрывается в груди. Я не знаю почему, но я уверен, что найду его там. Главное, чтобы не оказалось слишком поздно. Мне тяжело дышать, мои легкие горят, всё тело дрожит. Хочется зажмурить глаза, когда я вылетаю на мостовую. Потому что сердце бьется в горле, выдавливая пульсирующую кровь в виски. Мне страшно. Я вижу его, и сердцебиение останавливается на несколько ужасных секунд. Это ведь не сон? Он сидит на ограждении, свесив ноги, голова скрыта под капюшоном, плечи опущены вниз, и взгляд явно направлен в глубину. На мосту нельзя останавливаться. Машины оглушительно сигналят, а я бросаю свою и бегу к Тэхёну. Резко останавливаюсь у него за спиной. Я не знаю, что делать, что говорить. Рядом на асфальте лежит его камера. Разбитая огромной силой и кипящей яростью. Он оборачивается сам, словно затылком чувствует меня. Одной секунды достаточно, чтобы понять всё по его глазам. В тот день мост не рухнул, но Тэхён раскрошился на мелкие осколки, как эта камера. Его взгляд потух. Он пробирает меня до костей, выворачивает наизнанку душу, так что я едва сдерживаюсь, чтобы не завопить. — Я не знаю, что мне теперь делать, — звучит очень тихо и словно не из тэхёновых уст. — Хён, — добавляет он с хрипом. Как удар под дых. Парой фраз я убил в нем всю жизнь. Я сломал его. Этого мальчишку, который всегда шёл вперед и ни на кого не оглядывался. Мальчишку, который тянул меня за собой всё время, чтобы я не отставал и не смотрел назад. Он спас меня. Наполнил меня до самых краев, так что сам остался ни с чем, лишился всего. Теперь сидит передо мной пустой и морально, и физически — словно в его теле, ни в одной мышце, нет вообще никаких сил. — Я так устал. Его голос такой тихий, он подрагивает от напряжения связок. Как будто он не ел и не спал с нашей последней встречи. А я словно погружен под воду с головой, без возможности сделать вдох. Ни слова не могу произнести. Я думаю о том, почему он всё ещё здесь? После всего, что с ним произошло. После того, что я с ним сделал. «Жить страшно и умереть тоже страшно». Поэтому ты не решился, да? Или, может, ты... ждал меня? Я тоже тебя ждал. Но я искал в тебе силу, а нашел — страх. На лоб с неба падает большая сдвоенная капля. Я задираю голову вслед за Тэхёном, но только на секунду. Не могу перестать смотреть на него, его трясущиеся руки на металлическом ограждении, отделяющем его от смерти на один крошечный шаг. Не могу не думать о том, что там, за этим барьером. Но этот дождь принес приятную свежесть и прохладу, а главное — облегчение. Будто я находился в раскаленной песчаной пустыне все эти дни и наконец нашел этот спасительный оазис. Наконец смог вдохнуть полной грудью, увидев Тэхёна живым. — Слезь оттуда, пожалуйста, — прошу я мягко, терпеливо, в то время как сам готов подбежать, бережно обхватить его обеими руками и опустить на твердую землю. Тэхён смотрит на меня со страхом или же с недоверием. Оно и понятно. Разве имею я теперь право просить его о чем-то? Потом отворачивается назад — к бездне, давая мне опять упереться взглядом в его спину. На секунду меня снова охватывает паника, но после он садится в пол-оборота и осторожно перекидывает ноги через ограждение. С волос на лицо и шею стекают капли дождя. Теперь лицо Тэхёна можно лучше разглядеть в свете огней моста: оно абсолютно бесцветное, как небо над нами сейчас. Господи, как сильно он изменился. Я подхожу ближе и протягиваю ему руку, но Тэхён еле заметно мотает головой и спрыгивает на асфальт. Я тут же прячу руку в карман и наконец-то выдыхаю. Тихо, чтобы он не услышал. — Хён… — Давай я отвезу тебя домой. И там мы поговорим. Тэхён подходит к машине, слегка мечется и всё-таки открывает заднюю дверь. Я исподтишка наблюдаю за ним в зеркало заднего вида всю дорогу, а он даже не поднимает глаз. От него так и веет холодом. Мелкая дрожь его тела приводит в судорожное движение и мои мышцы, так что я отчаянно пытаюсь скрыть свою слабость за длинными рукавами. В машине тихо, и я чувствую себя ужасно неловко. Мне столько всего хочется сказать, сердце переполнено чувствами, но облачить их в слова не выходит. Может, просто не хватает смелости. Я молча проглатываю все свои порывы начать говорить и нервно стучу пальцами по рулю. В какой-то момент всё-таки не выдерживаю и коротко оборачиваюсь на Тэхёна. Он прячет глаза под челкой, чувствуя мой взгляд на себе. Он не хочет на меня смотреть. Может, ему тоже стыдно, как и мне? И всё же снова ощущать присутствие Тэхёна невыразимо приятно. Даже если он не сидит рядом со мной, а держит дистанцию, я чувствую его всем своим телом. Я слышу его глубокое дыхание, и мне становится спокойнее. Его подъезд навевает не самые приятные воспоминания. Вот здесь, под дверью, как верный, скулящий от ужасной тоски по человеку щенок, я лежал всю ночь напролет, надеясь увидеть лицо Тэхёна по пробуждении. Не увидел. Как не вижу его и сейчас, пока он ковыряется в дверном замке. Раньше — он бы просто не запирал дверь: прикрыл бы и ушел гулять по крышам, фотографировать звёзды. А теперь — ни былой безмятежности, ни фотоаппарата. В квартире пахнет углями, гарью. На полу в его комнате я вижу рядом со своей белой зажигалкой груду обожженных листов, большинство из которых уже скорее напоминают мертвый пепел. Его сценарии. Мой сон о пожаре под его дверями. Тот же самый запах. Всё время он был здесь. Тэхён сидел здесь, в этом углу, один, никак не реагируя на мои стуки и крики. Он садится на пол, опираясь спиной о диван, и я следую его примеру. Сажусь на небольшом расстоянии, уважая его желание дистанцироваться, и замечаю его благодарную полуулыбку. Как я скучал по его улыбке. — Ты был прав, я и правда не смог, — обессиленно начинает Тэхён, а у меня перехватывает дыхание. — И наверное всё это было зря. Я был просто идиотом, чересчур самоуверенным эгоистом. Но хён! Я хотел как лучше, честно. Тэхён всё ещё смотрит себе под ноги и перебирает в руках пальцы от нахлынувшего волнения. Мне больно от того, что он оправдывается. Это должна была быть моя ноша, но я побоялся взять её на себя. Тэхён никогда не боялся. — Я знаю, — выдыхаю я, опуская лицо в ладони. — Ты был прав, — повторяет он снова. Всё больше хочется перебить его, остановить, накричать, потребовать перестать нести этот бред. С ним я никогда не поступаю правильно. Я всегда всё порчу. — Я оказался ни на что не способен. Я хочу тебе рассказать… много чего рассказать. Знаешь, на самом деле я очень слабый. На мне места живого нет. — Господи, зачем ты вообще меня послушал? — перебиваю, поворачиваясь к Тэхёну. Довольно этих пряток. Я хочу видеть его и хочу, чтобы он видел меня. Я хочу понять. — Ты же всегда делал и думал по-своему, что с тобой произошло?! Тэхён принимает мои правила и поднимает глаза. — Я скажу тебе, — звучит спокойно, хотя я вижу, с каким усилием он эти слова выдавливает, как много воли прикладывает, чтобы смотреть мне в глаза. Может, он смотрит на переносицу, чтобы было проще. — Твоё мнение стало единственно важным для меня. Самым важным. Каким-то образом, уже давным-давно, ты стал для меня важнее меня самого. Это страшно, если до этого ты жил совершенно другими, противоположными принципами. Просто некоторые вещи в жизни не поддаются никаким принципам. На миг Тэхён разрывает зрительный контакт и бегает взглядом по комнате, словно подыскивая нужную мысль у себя в голове. В его темных глазах снова появляется знакомая искорка. Они являются теперь единственным источником света во всей квартире, в то время как за окном улицу обнимает ночь. — Ты смотрел фильм «Зови меня своим именем»? — серьезно спрашивает он. — Я посмотрел не так давно и с тех пор всё думаю, что лучше: заговорить или умереть. Я не понимаю, о чём он говорит, а может, даже догадываюсь, но не хочу признавать. Я не могу оторваться от Тэхёна. Я слишком долго его ждал. Синдром отмены измотал меня слишком сильно. Мой пульс разгоняется до неземной скорости, потому что он смотрит на меня, как смотрел раньше, и садится ближе. Слишком близко. Тэхён поднимает ладонь и осторожно, словно боясь навредить, кладет её на мою грудь. Сердце подскакивает тут же. — Твое сердце стучит, когда ты рядом со мной. Разве ты не слышишь? — шепчет он, заглядывая мне в глаза. Замираю, прислушиваясь. Я прекрасно знаю, как оно сходит с ума рядом с ним. Как я сам чокнулся с ним, я тоже знаю. Я отрываю от пола руку и кладу ее на его грудь, кажущуюся ужасно хрупкой. Но его сердце стучит в тысячу раз громче и быстрее, готовое сейчас же разорвать грудную клетку и выскочить наружу, прямо мне в руки. Тэхён тянется ко мне всем сердцем, но остается сидеть неподвижно. Его трясет от плеч до кончиков пальцев. «На самом деле я очень слабый. На мне места живого нет». Мне страшно. — Я люблю тебя, Юнги. Люблю всем сердцем. «…и теперь твои крылья расплавились».