Скучно жить

Федя раньше не замечал за собой какой-то особой любви к мебели, но вот эту конкретную кровать он безгранично любил всем своим сердцем. Восхитительную и невероятную кровать, которая с лёгкостью вмещала их троих и при желании даже оставляла место для кого-нибудь четвёртого — не то чтобы Федя собирался кого-то пускать в их постель. На этой кровати можно было спокойно перевернуться, не опасаясь грохнуться на пол и расшибить себе локоть, можно было уснуть, не переживая за свою спину на следующее утро. Но главное, что было в этой кровати, — его близнецы. Его родные мальчики, которые вчера облепили его крепче любой паутины, не выпутаться — будто бы хотелось — и поочерёдно целовали в щёки, потому что поспорили, кто устанет первым. Федя довольно потянулся и раскинул руки, но нащупал лишь прохладную ткань и смятые одеяла. Это было странно, потому что в редкие ничем не занятые выходные они все предпочитали валяться до последнего и самым наглым образом бездельничать. Меньше всего Феде хотелось вспоминать последний раз, когда он проснулся в одиночестве, так что он с силой растёр глаза, вытряхнул из голову ненужные мысли и отправился на поиски. Пропажа быстро нашлась на кухне, но в такой неожиданной позе, что вся сонливость слетела, как не бывало. Тоша сидел на кухонном столе, а между его раздвинутых ног стоял Лёша и глубоко целовал брата. Одна его рука поглаживала бедро Тоши под свободными домашними шортами, а другая лежала на пояснице. Тоша же обхватил лицо Лёши ладонями и обводил его скулы большими пальцами. Федя замер, как загипнотизированный, не в силах отвести взгляда от представшей перед ним картины. Несмотря на все его старания, вне спальни мальчики то ли боялись, то ли всё ещё стыдились как-то демонстрировать свои чувства. В постели они наконец-то смогли принять себя и друг друга, чем Федя неимоверно гордился, но за её пределами… Они постоянно касались друг друга и даже целовались, но всё было настолько по-братски, что даже самый внимательный человек не заподозрил бы ничего неладного. Иногда у Феди даже складывалось странное чувство, что он просто встречался с Лёшей и встречался с Тошей, а те в курсе, но не против — такая вот странная полиамория. Никак не идеальный равносторонний треугольник. В лучшем случае — равнобедренный. Не то чтобы это было совсем плохо, но всё же порой не могло не расстраивать. Но сейчас — сейчас никто бы не заикнулся про братьев. Так целуются только любящие друг друга люди, уверенные и в себе, и в своих отношениях. В этом поцелуе не было страсти, он не был прелюдией к чему-то большему — он был самоцелью, прекрасный сам по себе. Федя с лёгкостью мог представить, как они готовили завтрак и переговаривались шёпотом, чтобы не разбудить его. Как Тоша стоял, оперевшись о стол, и чистил яблоко, а Лёша потянулся через него, чтобы вернуть на место сахарницу, но отчего-то замер, не спеша отстраняться. Как Тоша медленно отложил в сторону нож и позабытое яблоко и обхватил чужое — своё — лицо, не отрывая взгляда. Как Лёша чуть подался вперёд, легонько касаясь губ — как и тысячу раз до этого, — но уже не смог отступить. В Феде не было ни капли ревности, когда он бесшумно вернулся в спальню. Он постоянно целовался то с одним, то с другим, когда они все трое были рядом, и это было абсолютно нормально, но разрушать такой момент совершенно не хотелось. Федя ни капли не чувствовал себя обделённым или лишним, он прекрасно знал и чувствовал, как его любят. Он знал, что, когда чуть позже выйдет завтракать, его встретят четыре жаркие ладони и беспорядочные поцелуи, а ещё две пары хитрых глаз. И пусть Федя всё же ревновал мальчиков к их прошлому, друг к другу он их никогда не ревновал и никогда не будет. Слишком уж ценный подарок сделала ему судьба, чтобы ломать его своими же руками. Федя невольно потёр кольцо и направился в ванную, уверенный, что шум воды лучше остального скажет, что он уже проснулся. Что-то подсказывало Феде, что так целоваться при нём его мальчики пока не готовы. Но он подождёт.