Скучно жить

Атмосфера тут такая, что невольно вспоминаются любые прегрешения — перед глазами так и пролетают все драки, пьянки и штрафы за вождение. Сложись жизнь чуть иначе, окажись Федя чуть невезучее — прочувствовал бы и изнутри. Конечно, не сейчас, уж точно не после появления в его жизни Лёши и Тоши, которые, независимо от расстояния, срабатывают лучше и совести, и здравого смысла. Но вот раньше… Федя трясёт головой, отбрасывая мрачные, навеянные обстановкой мысли, и отворачивается от очередного «мотивирующего» плаката. Зачем-то сильнее натягивает капюшон, хотя коридор пуст, а сопровождающий его сержант и так прекрасно знает, кто идёт за ним следом. Но в голове расстроенный голос Лёши и укоризненный взгляд Антона, и да, диван покажется ему раем, если кто-то пронюхает, как его занесло в места не столь отдалённые. И так не стал доверять такси — мало ли кто попадётся, жадные до сенсаций твари везде есть, — поехал на метро, спрятав тату перчатками и обмотавшись шарфом так, что кроме глаз ничего и не видно. На всякий случай ещё и вышел на станцию раньше, мысленно назвав себя Джеймсом Бондом. Голос Лёши не не упускает шанса обозвать долбоёбом. — Сюда, пожалуйста. У вас сорок минут, у нас потом обход. Федя засовывает руки в карманы и несколько раз перекатывается с пятки на носок, прежде чем глубоко вздохнуть и зайти в камеру — сержант, телефон которого удалось узнать через несколько звонков, явно хотел подзаработать, но о сохранении работы всё же беспокоился гораздо больше и не рискнул вести в комнату свиданий. Впрочем, Федя и не на свидание пришёл, удобства ему были ни к чему. Гораздо тяжелее оказалось увидеть, что никакие удобства уже не нужны были и Сашке — тот, судя по всему, за последний месяц привык к убранству что камер, что изолятора в целом. И, кажется, смирился, что не выйдет ещё долго, потому что Федя никак не может вспомнить, когда в последний раз видел Кокору таким потерянным и сломанным. Да и видел ли вообще. Сашка слабо улыбается и даже коротко обнимает, но быстро отстраняется и садится на койку, а в глазах ни чертей, ни смешинок, которые так любил когда-то Федя — вообще ничего. — Хуёво выгляжу, да? — Тут кто угодно бы хуёво выглядел, — Федя и рад бы, но совсем не может настроить себя на хоть сколько-нибудь шутливый тон. Он садится напротив и изо всех сил старается не думать о том, во что превратится Саша за ещё три месяца, если его отсюда не вытащить. Слишком свободолюбивый и слишком глупый — и ещё много этих «слишком» на самом деле, но ничто из этого не заслуживает случившегося. За проступки всё ещё нужно отвечать, но за такие — явно не так. — Ну, лучше бы нам этого никогда не узнать, верно? Хватит и нас тут. Пашку видел? — Я только к тебе. — Даже так. И как твои дети отреагировали? — Это можно было бы принять за подначку, но глаза всё ещё пустые, и это пугает сильнее всего остального. — Они не дети. — Хм, а я уж думал, ты скажешь, что они не твои. — Разве я когда-то тебе врал? — не может удержаться Федя, и неожиданно ловит проблеск интереса. — Нет, но… Ай, ладно, я не удивлён. Меня тебе всегда было мало. — Чушь. Я никогда тебе не… — Я знаю, — Саша примирительно вскидывает руки и чуть улыбается, наконец-то глазами тоже. — Знаю. Я просто это чувствовал. У меня самого всё ещё ветер в голове. Был, — неловко дёргает плечом и поджимает губы, но всё же упрямо вскидывает голову. — Но тебе всегда было нужно больше. — Мне жаль, — звучит максимально тупо и жалко, но Федя просто не знает, что тут ещё сказать. К его удивлению Саша вдруг смеётся и становится похожим на самого себя, пусть и с будто приглушённым светом. — Не нужно. Мне совсем не жаль. Я видел записи со сборов и потом, с награждения. Ну и Тёма кое-что рассказывал. Я просто ждал, когда сам признаешься. Вы классные и счастливые. Это же здорово. — А ты? — Ну, меня сейчас классным точно не назовёшь. Счастливым тем более. — Саш… — Прекрати меня жалеть, или я прекращу с тобой разговаривать. Я проебался, ясно? Сильно. Так что заслужил. — Но не такого. — Быть человеком — это чувствовать свою ответственность, — Саша цитирует с выражением и каким-то болезненным принятием. Федя отчётливо чувствует, что, если ничего не делать, то через месяц знакомый огонь в этих глазах уже ничем будет не разжечь. — На выходных Артём приедет. — Я знаю. В воскресенье с конями играем. — Нет. Ну то есть да, играете, но я в том смысле, что к тебе приедет. Сюда. — Что, прямо так и сказал? — Я дал ему номер сержанта, который меня провёл. — Ему нельзя приходить сюда. Если кто-то узнает… И тебе не стоило. Обещай, что больше не придёшь. — Вот ещё. — Федь, я же серьёзно. Одно дело фотка в инстаграме, совсем другое — взятка за незаконное посещение. Я не хочу никого в это впутывать. Федя прекрасно знает этот вздёрнутый подбородок и сжатые кулаки, но и сам он упрямец не меньший. — Мы не дети. Ни я, ни Артём, ни все те, кто вас поддерживает. Мы уж как-то сами решим, впутываться нам или нет, ладно? Артём очень переживал. Лёшка говорит, на нём лица не было всю ту неделю. — Я знаю, — Сашка подтягивает колени к груди и гипнотизирует невидящим взглядом стену. — Он мне пишет. Чуть ли не каждый день письма приходят. Разговаривали несколько раз. Он, конечно, бодрится, но я же знаю его. Всё равно ему нечего здесь делать. — Не заставляй меня говорить об этом с Маринато. — При чём здесь.., — Саша замирает, одними губами проговаривает цепочку и едва заметно усмехается. — Не нужно. Обойдёмся без сломанных телефонов. — Надеюсь. Он только из-за тебя едет. Я слышал, у него с коленом проблемы. — Ради Игоря он едет, — неожиданно зло отзывается Саша и кривит губы в неприятной усмешке. — Первая встреча после Чемпионата Мира! Иногда жалею, что у меня тут есть свежие газеты и возможность смотреть телек. — Ты совсем идиот? Или с ума тут сходишь? — Федь, не лезь в то, о чём ничего не знаешь. — Ты о его плане и влюблённости в Игоря? — Откуда… — Ну, как его под конец турнира переебало, только слепой не видел. А про гениальный план мне Самедов недавно проговорился. Вот только ты, как и всегда, редкостный слепоты осёл. Отпустило твоего Артёма уже давно. А последний месяц у него точно все нефутбольные мысли только вокруг тебя. — Тебе-то откуда знать. — Оттуда, что я живу с двумя начинающими шпионами. И неожиданно оказался втянут в какой-то сомнительный бразильский сериал. Видит Бог, я с августа узнал больше, чем вообще когда-либо планировал. — Ты же правда счастлив? — Саша, конечно же, переводит тему, но по нему видно, что это не праздное любопытство. Федя хочет сказать да, но как же мало простого «да», как недостаточно его, чтобы выразить, какое счастье пришло в его жизнь с близнецами. Конечно, он был счастлив и с Сашей, искренне любил его, но только с Лёшей и Тошей он вдруг понял, какого это, когда все чувства возведены в абсолют. Когда предугадываешь движения и мысли, когда уже невыносимо спать одному, когда за сутки на «официальной» квартире чуть не сходишь с ума, накручивая себя, что своими руками всё проебал. Когда обнимают в четыре руки, когда будят посреди ночи, потому что перед сном забыли сказать что-то важное, когда тащат на другой конец города кормить уток в парке, потому что «в нашем озере утки не такие», когда не понимаешь, как вообще дышать, если это вдруг исчезнет. Разве можно вложить всё это в обычное «да»? — Я сплю на диване. — Что? — Когда я косячу, то сплю на диване. На жутком пыточном диване, который мне так и не удалось выкинуть. Саша смеётся так громко, что Федя опасается, как бы на шум не прибежали охранники. А Сашка живой и настоящий, чуть ли не слёзы вытирает от разразившего его смеха, и Федя наконец-то может дышать свободнее, понимая, что чёртов изолятор его всё-таки не сломал, что Сашка ещё вернётся — даже сильнее, чем был. — Вот теперь точно верю, что у вас всё серьёзно, — отсмеявшись, говорит Саша и улыбается так лучезарно, что Федю невольно флэшбэками выбрасывает в их последние совместные сборы, когда они держались за руки и аж скулы сводило от веселья и азарта. — Удиви меня. — Господи, Смолов, если бы мне кто другой сказал, что ты добровольно спишь на диване, потому что что-то натворил — я бы отправил его в психушку. В тот единственный раз, когда я пытался выгнать тебя в зал, ты заявил, что раз это я обиделся, то я и должен спать в другом месте. Федя, сказать по правде, не очень это помнит, но охотно верит: ещё год назад ему правда и в голову бы не пришло страдать на этом орудии пыток, когда можно уехать на свою квартиру, в гостиницу — да куда угодно. Сейчас же ему дурно от одной только мысли, что можно куда-то уйти от своих мальчиков или всерьёз спорить из-за проклятого дивана. — Ты кстати так и не сказал, они вообще в курсе, что ты тут? — Технически, да. — А практически? — Ну, я сказал, что пойду прогуляюсь, Лёша спросил, не до Бутырки ли часом, я сказал да, они посмеялись, и мы разошлись. — Пизда рулю, — многозначительно кивает Саша и неожиданно подаётся вперёд, обхватывает его лицо ладонями и целует — крепко и прямо в губы. На какое-то мгновение Федя теряется во времени и воспоминаниях, но прежде чем успевает прийти в себя и оттолкнуть, Сашка отстраняется сам и скалится шальной улыбкой. — Благословляю тебя, сын мой. — Ты идиот. — Я правда рад за тебя. — Мог бы и словами это сказать, — хмурится Федя, предвкушая очередную ночь на диване: соврать-то всё равно не выйдет, близнецы и так вечно говорят, что у него всё на лице написано. — Словами и говорю. Ну прости, не удержался. Я же кроме адвоката и мамы считай никого и не вижу. — Лучше Артёма так целуй, когда он приедет. Саша болезненно морщится, но не успевает ничего сказать, потому что в дверь глухо стучат и сообщают, что осталось две минуты. — Чёрт. Пришёл тебя поддержать, а вышло, будто обо мне только и говорили. — Так ты и поддержал. Тем, что у тебя всё в порядке. Ну и я в любом случае был рад тебя увидеть. Береги себя. — Это ты себя береги, придурок. Мы придумаем, как тебя отсюда вытащить, ясно? Сашка весь исхудавший, у него синяки под глазами и едва заметно дрожат руки. Но взгляд — пронзительный и ясный, живой — внушает надежду. Федя неохотно поднимается и тянет на себя Сашу, чтобы сгрести в крепкие объятья. Они расходятся в тот же момент, как открывается дверь. — Удачи в Лиге! — бросает Саша напоследок, когда Федя уже выходит вслед за поглядывающим на часы сержантом. — Очень смешно. Рад, что ты не потерял тут своё неподражаемое чувство юмора. — Эй, я же не сказал, в какой! Дверь захлопывается с резким визгом проржавевших петель, а на сетчатке у Феди так и отпечатывается радующийся своей нехитрой шутке Кокора. Стены и бесконечные ряды камер всё ещё давят, но теперь Федя настроен куда решительнее. В непрочитанных висит сэлфи нарочито грустных Лёши и Тоши, на которое Федя отвечает тремя сердечками, а затем снова заматывается шарфом и идёт в сторону Садового.