Скучно жить

Антон просыпается первым, но понимает, что обнимает Лёшу, чуть раньше, чем успевает дёрнуться или перевернуться на другой бок. Левая рука затекла, так что он даже не чувствует ладонь Лёши, но менять что-то всё равно не хочется. Напротив, хочется насладиться моментом, впитать в себя, вырезать где-нибудь на подкорке, чтобы вспоминать в самые тоскливые времена. За спиной не хватает Феди, который из-за ключицы окончательно перебрался на край кровати, но зато правой — «живой» — рукой можно чуть сжать другую ладонь Лёши, почти невесомо погладить запястье большим пальцем, да там его и оставить, чтобы чувствовать пульс. Шампунь у них на сборах один на двоих, и это почему-то делает их ещё ближе, хотя казалось, что ближе невозможно, но Тоша утыкается носом в затылок Лёши, глубоко вдыхает запах, и его просто накрывает разрывающим изнутри «люблюлюблюлюблюлюблюлюблю». Когда-то это чувство казалось неправильным, ещё не так давно — невозможным, но вот они здесь: лежат, вцепившись друг в друга так, что даже заори сейчас сирены, сразу распутаться и не выйдет. И можно обнять ещё крепче, можно поцеловать за ухом, можно перевернуть сейчас Лёшу, нависнуть над ним и поцеловать его по-настоящему, разморённого, сонного, но всё равно открытого. Можно задрать на нём футболку или стащить совсем, стянуть шорты, чтобы не мешались, прижаться кожа к коже, чтобы никаких преград, только максимальная близость. Можно даже без подбадривающего взгляда Феди, можно, потому что в этом нет ничего неправильного или странного, не может быть ничего неправильного в любви, тем более такой сильной и всеобъемлющей. Впрочем, можно и набрать Федю по фейстайму, потому что с ним всё же лучше, хоть он и далеко сейчас, но пусть хоть смотрит и обязательно что-нибудь говорит — особенно о том, как сильно скучает. Но можно и просто лежать вот так, обнявшись, и это тоже непередаваемо. Тоша едва заметно фыркает, вспомнив, с каким лицом Федя притащился домой перед самыми сборами и как удивился, когда после чистосердечного не был отправлен на несчастный диван. Как будто они собирались терять время перед скорым расставанием, ну не полные же они идиоты. Да и это Федя у них ревнует за троих, чего им покушаться на чужую территорию. Без Артёма сборы проходят не так весело, как запомнилось с лета. Так-то и без него есть, кому разогнать тишину, но октябрьские события всё ещё невольно давят. Федя и вовсе вернулся из Бутырки совсем загруженный, ещё и весь вечер потом повторял, что, если бы не они, то мало ли куда бы его жизнь свернула. Слышать такое, конечно, было приятно, но больше всё-таки тревожно. Оживлённый приветственный гул довольно быстро затихает, потому что, обменявшись последними новостями, все сразу же сбиваются в привычные кучки, реже — разбредаются в одиночестве, чтобы не мешать остальным. Бродя по территории базы, Тоша с Лёшей натыкаются на широко улыбающегося и что-то увлечённо печатающего Федю, который только утром выглядел совсем одиноким и отбившимся от мира. Впрочем, неудивительно: из его компании в этот раз вызвали лишь Набабкина, а злоупотреблять его обществом — затея весьма сомнительная, им самим хватило первого же вечера, чтобы это понять. Саша — маленький засранец — добрые полчаса угарал над ними, а потом сказал, что ничего они не понимают, и вообще посоветовал звать Набабкина по имени-отчеству, дескать, тому это очень льстит. Учитывая, что смеяться Саня так и не перестал, большого доверия его слова не вызвали. Лёша тогда красиво послал его с такими советами куда подальше на французском — не зря всё-таки они доставали Гжегожа, у Сани на лице крупными буквами было написано, что всё он прекрасно понял. После установленного контакта в планах было дождаться отъезда Гили в отпуск и докопаться с новыми знаниями до Сергея Богданыча. К слову о Гиле — тот нашёлся в общем холле, так же с телефоном в руках, но не в пример Феде грустный. Недолго думая, Лёша с Тошей падают рядом с ним на диван с двух сторон и одновременно прижимаются, укладывая головы на плечи, отчего Гиля усмехается, кладёт телефон на колени и обнимает их обоих, чуть по-отечески ероша волосы. Тоша наблюдает за расслабленным Лёшей и не может сдержать улыбки: он ведь даже Феде не сразу открылся, но Гиле отчего-то чуть ли не с первого же дня в основе стал доверять практически безоговорочно, принимая его заботу и честно прислушиваясь к советам. — Не грусти, хочешь к нам третьим? А то без Феди как-то плохо спится. — Ага, мы к Чалу подкатили, ну, чтобы ещё с именем не ошибиться случайно, но тот не оценил. Ещё и про Рязань что-то начал нести. Гиля лишь качает головой и вздыхает на их идиотские шутки — привык уже, ничем его не взять, читает их как открытую книгу. — Уверен, Федя тоже скучает по вам. — Да ну хотелось бы, — с нарочитой претензией в голосе тянет Лёша, из-за чего Гиля тут же дёргает его за ухо. — Ну чего, правда хотелось бы, а то зачем оно вообще, если он там не скучает, а наслаждается свободой. — И спит небось на всей кровати, никаких диванов, — добавляет Тоша и тоскливо вздыхает, представив Федю, раскинувшегося бабочкой на всю ширину их немаленькой кровати. — Федя хороший, — весомо произносит Гиля и ощутимо шлёпает по ладони Тошу, потянувшегося к чужому телефону. — Да просто напиши ему, чего сидишь и киснешь. — Он будет рад тебя слышать. Травма-то несерьёзная, он по-любому скучает. — Вам откуда знать? — Откровенный скепсис в голове заставляет братьев одновременно вскинуть подбородки. — Нам Саня рассказал! — А ему Игорь! — Я сам говорил с Игорем только вчера. Лёша отмахивается, даже не дослушав. — Ты так ничего и не рассказал Игорю, откуда ему знать, что тебе это важно. А Санька про всех выспрашивал. Ну давай напишем ему! — Хорошо. — Хорошо? — Да, хорошо. Можешь написать, — Гиля протягивает телефон и подозрительно дружелюбно улыбается. Нет, он улыбается почти всегда, но вот сейчас именно что подозрительно. — Я чувствую во всём этом какой-то подвох, — прищурившись, признаётся Лёша. — Мы не знаем португальский, дурень, — обречённо шепчет Тоша, а Гиля смеётся. — Как-то быстро вы передумали. — Ты злой. Ну пообещай, что сам напишешь! А то мы Сэму всё расскажем! — А я скажу, что вы жаловаться на Федю. Теперь Лёша смотрит на Гилю с просто нескрываемым восхищением. — А я ведь говорил, что мы ещё сделаем из тебя человека! Ладно, будем считать, что забились. Тох, пошли от этого шантажиста. Антон не может удержаться и не показать Гиле язык, когда они поднимаются с дивана — тот лишь посмеивается, но, уже повеселевший, снова утыкается в телефон.

***

Антон не может назвать себя особо рефлексирующим человеком, но когда Лёша спит, а рядом нет Феди, который всегда чувствует дурь в чужой голове и быстро её оттуда выбивает, сопротивляться сложнее. Лёша ровно дышит, только чуть хмурится, когда Антон слишком сильно сжимает его пальцы — а хочется вжаться в него, вплавиться. Стать двуспинными чудовищами — это память невольно подкидывает, как Гарик пытался доказать Палычу, что образованный человек, а не гопота какая-то, и начал декламировать стихи, — а ещё лучше стать одним целым, чувствовать и знать каждую мысль, чтобы не было всех этих лет, когда они так накрутили себя, что с трудом раскручиваются до сих пор. А не появись в его жизни Андрей — и вообще неизвестно, удалось ли бы это хоть когда-нибудь. Мысли об Андрее привычно отдают теплом и немного стыдом, потому что иногда Тоша наивно мечтает, как могло бы всё быть, если бы они с Лёшей сразу всё поняли давным-давно, живи в каком-нибудь другом мире, где всем плевать, что мужчины могут быть вместе, где любить родного брата, близнеца, своё отражение — нормально. Вот только в таком мире у него не было бы Андрея, и Тоше неимоверно стыдно, что он мечтает о жизни без этих отношений и вообще без этого в ней человека. Потому что без Андрея… Господи, да он определённо натворил бы глупостей, и остаётся только с ужасом догадываться, насколько глобальных, потому что ходил он тогда по весьма тонкой грани. Андрей же всего лишь за неполный месяц не только помог разобраться в себе и избавиться от стыда, но научил любить и принимать себя и свои чувства. А потом всегда был рядом, чтобы помочь советом, объятьями, а до переезда в Самару и чем-то большим, если это было необходимо. Они встретились в очень странный период жизни и совершенно случайно. Антон тогда только приехал домой из Эстонии в короткий отпуск, мечтая увидеть Лёшу, а в итоге сбежал из квартиры, едва дождавшись конца праздничного обеда, который устроила счастливая мама. Тоша просто не понимал, что с ним происходило. Всю весну он страшно скучал по брату, Лёша снился ему по ночам, там он то обнимал, то смотрел тоскливо, но был рядом-рядом-рядом, и Антон упорно списывал это на долгую и первую разлуку, отгоняя «неправильные» мысли. А потом он вернулся домой, приехавший раньше Лёша обнял его прямо в прихожей, даже не поздоровавшись, и они стояли, вцепившись друг в друга, целую вечность, пока не вернулась уходившая в магазин за кончившимся майонезом мама. Тогда они отчего-то отскочили друг от друга, услышав, как открывается дверь, и момент был разрушен — а Тоша даже не сразу понял, что это вообще был какой-то момент. Но после этого сидеть на кухне было некомфортно. Слишком ярко чувствовалась коленка Лёши, так близко они сидели, слишком громкой казалось болтовня мамы, — хотелось быть как можно дальше отсюда. (Хотелось в тёмную прихожую, грудью чувствовать гулкое биение сердца, едва-едва касаться губами шеи и думать, что в мире нет никого, кроме них двоих.) Удалось отделаться какими-то общими фразами, что он обещал пересечься с друзьями, на деле же Тоша просто бесцельно слонялся по улицам, стараясь не думать о том, как горят под одеждой отпечатки Лёшиных ладоней. В какой-то момент он оказался под огромной рекламной вывеской новых Людей Икс, и это показалось отличным знаком судьбы — ровно до того момента, как улыбчивая девушка сообщила, что все билеты были распроданы ещё вчера, и спросила, не хочет ли он на другой фильм. На другой фильм Антон не хотел, магия была потеряна, и он мрачно поплёлся в сторону лифта, совершенно не желая возвращаться домой и точно так же не желая идти куда-то ещё. Когда на плечо неожиданно легла тяжёлая ладонь, Тоша обернулся, успев обрадоваться, что вот и нашлось, куда выплеснуть переполняющие его чувства, — да так и замер с открытым ртом. — Миранчук, Антон, верно? Так и знал, что не показалось. Перед ним стоял Андрей Тихонов. Совершенно живой и настоящий Андрей Тихонов, который не просто узнал его, но и точно знал, что перед ним именно Антон, потому что это совершенно не звучало, как удачная догадка. — Аааа… — Просто Андрей, ладно? «Просто Андрей» улыбнулся ему, а Тоша лишь невероятным усилием воли и мысленным подзатыльником смог прийти в чувство и пожать протянутую руку. Ладонь у Тихонова была сухой, тёплой и немного грубой, а хватка — крепкой, и Тоше снова пришлось собраться с силами, чтобы разбить затянувшееся рукопожатие. — Очень приятно, — Тоше, наконец, удалось вспомнить, как говорить. Улыбка Тихонова была не столько в чуть дрогнувших губах, сколько в странным образом мерцающих глазах, и это зрелище было на редкость гипнотическим и умиротворяющим. — Мне тоже. Я иногда смотрю обзоры чемпионата Эстонии ради тебя, и знаешь, совершенно не понимаю, почему тебе не захотел дать нормальный шанс Локомотив, но я уверен, что у тебя ещё всё впереди, так что рад личному знакомству. Ещё я совершенно не понимаю, как тебя с братом мог упустить Спартак, но… Ладно, не будем об этом. Там уже никто не понимает, что творится. Андрей говорил очень искренне, и у Антона возникло странное и совершенно дикое чувство, что они знакомы уже целую вечность, что вот так стоять и разговаривать с самим Андреем Тихоновым — в порядке вещей. — Спасибо. Я вернусь в Локо зимой, — Антон и сам не знал, зачем это добавил, но Андрей хлопнул его по плечу и довольно кивнул каким-то своим мыслям. — Ты же на Апокалипсис хотел, верно? Отлично, я тогда удачно тебя встретил. Мы с Мишей — это мой сын — договорились вместе сходить, но он сейчас позвонил и сказал, что не приедет. Так что забирай. До сеанса ещё полчаса, успеешь кого-нибудь с собой позвать. Звать с собой решительно никого не хотелось, но и от мысли идти в кино одному вдруг стало тошно, так что Антон, неожиданно даже для самого себя, выдернул только один билет и вскинул подбородок. — А неужели вам самому не интересно? Андрей посмотрел на него с нескрываемым любопытством, а потом вдруг тихо рассмеялся и согласился. Они закупились в баре двумя огромными вёдрами солёного попкорна и большими стаканами колы — Андрей укоризненно покачал головой на такое питание в разгар сезона, но ничего не сказал, — а в процессе яростного обсуждения предыдущих фильмом Антон вдруг перешёл на «ты», но это вышло так естественно, что никто из них даже не обратил внимания. В зале на них полфильма шипел какой-то гик с соседнего ряда, потому что они на два голоса комментировали происходящее, а на выходе они случайно проспойлерили концовку стайке хихикающих у плаката школьниц. Антон не мог даже вспомнить, когда ему в последний раз было так легко и свободно, поэтому, проводив Андрея до машины, он снова помрачнел, понимая, что это было лишь короткой передышкой. Возможно, Андрей что-то такое понял, потому что, не говоря ни слова, просто потянулся, открыл дверцу и приглашающе хлопнул по пассажирскому сидению. Антон сел рядом, даже не раздумывая, просто радуясь возможности продлить этот вечер. Всю дорогу они почти не разговаривали, но даже молчать с Андреем оказалось неожиданно приятно и спокойно. У Андрея было уютно — по-другому и не скажешь. Пока сам Андрей чем-то звенел на кухне, Антон разглядывал многочисленные медали и награды, невольно гадая — удастся ли когда-нибудь похвастаться чем-то похожим? (Удастся ли когда-нибудь получить хотя бы одну?) Андрей вскоре вернулся с двумя огромными кружками с чаем в руках и протянул одну из них — с забавным высунувшим язык мультяшным псом. — Рассказывай. Тебя что-то грызёт, и просто поверь, лучше выговориться, чем копить в себе и ждать, когда рванёт. А оно рванёт, причём, когда будет хуже всего. — А есть что-нибудь покрепче? — Кофе, — капитанским голосом сказал как отрезал Андрей, отчего Тоша невольно улыбнулся и забрал свою кружку, с ногами забираясь на диван. Чай был вкусный, чёрный, но явно с какими-то травами — Антон узнал мяту, смородину и клевер. Андрей сидел рядом и не давил, давая собраться с мыслями и принять решение. Антон сам не понял, как начал говорить. Сначала отстранённо, а потом уже проглатывая окончания, сам не разбирая половины сказанного. Он говорил, говорил и говорил, будто в чай было подмешано не то зелье болтливости, не то сыворотка правды, говорил даже то, что не говорил самому себе мысленно — и уж тем более ни одной живой душе. Может, дело было в понимающем взгляде, может в том, что фантомные ладони всё ещё жгли спину, — но Андрей слушал, а потом обнимал, укачивая в крепких объятьях. И не позволил вырваться, когда до Антона дошло, как он себя только что вёл и перед кем, — так и раскачивался с ним из стороны в сторону, пока Антон полностью не успокоился. — Извини. — Не нужно извиняться за то, что ты живой человек и способен чувствовать. Лучше скажи, ты говорил это кому-нибудь ещё? Антон лишь покачал головой и с силой растёр лицо, избегая смотреть в висящее напротив зеркало. Поэтому смотреть пришлось на Андрея — а тот выглядел странным образом одновременно успокоившимся и напряжённым. — Ты же понимаешь, что если бы рассказал это всё кому другому, то мог бы даже сразу завершать карьеру? А заодно похоронить карьеру брата? Просто окажись сейчас на моём месте человек, который захотел бы заработать на жёлтой сенсации. — Да что я такого сказал-то? — Антон, ты… Неужели ты сам не понимаешь, что влюблён в Лёшу? Антон даже спустя много лет так и не понял, почему не вскочил тогда, не наорал, не ударил — ведь это же было такой чушью, таким бредом, как у него вообще язык повернулся… На деле же он сидел и не мог выговорить ни слова, даже осознать не мог, что чувствовал — панику, отвращение к себе же или просто опустошение. Андрей принёс ему новую кружку горячего чая и буквально всунул в руки, а Тоша ведь даже не заметил, что тот куда-то уходил. — Это бред. Он мой брат. — Я знаю. Но твоя любовь к нему совсем не братская, ты просто не видишь и не слышишь себя со стороны. — Это же ненормально, Господи, — Антон лишь чудом не расплескал чай на колени и от греха подальше поставил кружку на столик. — Любовь не может быть ненормальной, Антон. — Ты сам себя слышишь? Он мой брат! Он мой чёртов брат-близнец! — Которого ты любишь. Антон, ты когда-нибудь был влюблён в парня? — Антон только покачал головой, продолжая прижимать лицо к ладоням. — Ладно. Хорошо. Только не психуй, просто подумай: тебя пугает, что ты любишь парня или что ты любишь брата? — Меня ничего не пугает, потому что это чушь! — прошипел Антон, сбросив ладонь Андрея с плеча. — Я не люблю его! Чёрт, люблю, конечно, но нормально, как брата! Просто мы никогда ещё не разлучались так надолго, вот и всё! Я не могу, я… Я не хочу. Это неправильно, Господи, так не должно быть. Наверное, Антон тогда всё-таки заплакал, потому что он точно помнил, что, когда Андрей притянул его к себе и поцеловал, поцелуй вышел солёным. — Как ты себя чувствуешь сейчас? — Странно. Очень, очень странно. — Мерзко? Отвратительно? Неправильно? — Нет. — Антон медленно покачал головой, прислушиваясь к своим ощущениям. — Просто очень странно. — Хорошо. И Андрей снова его поцеловал, на этот раз сразу с языком, так что Антону осталось только подчиниться напору и расслабиться в сильных руках. Он сам не понял, в какой момент начал отвечать, но он точно начал, потому что ухитрился перехватить инициативу, а когда пришёл в себя, то обнаружил, что сидел у Андрея на коленях и загнано дышал. — Всё в порядке? — Да. Это всё ещё очень странно, но да. Всё в порядке. Андрей кивнул, но больше целовать не стал, хотя с колен не скидывал, а сам Антон не решился проявить инициативу. Так и сидели: Андрей легонько поглаживал поясницу, а Антон упирался руками в плечи и отстукивал кончиками пальцев ритм услышанной сегодня по радио песни. — Зачем ты это делаешь? — Хочу помочь. Андрей пожал плечами, словно это было совершенно обыденным делом — утешать запутавшихся пацанов и потом целовать их так, что дыхания не хватало. — Помочь — это выслушать и, может, дать совет. Не разболтать никому. Зачем ты поцеловал меня? — Потому что не всё можно решить советом. И потому что я уже в курсе того, что с тобой происходит, а болтать об этом и правда никому не стоит. И потому что — ещё раз — я хочу помочь. — Мы только сегодня познакомились. Тебе самому это не кажется странным? — Мне — нет. Антон, я ничего не собираюсь делать против твоей воли, хорошо? Тебе не нужно бояться. — Я не боюсь, — огрызнулся Тоша. — Просто это… Блядь, да ну странно! — Я ещё с первого раза понял, — Андрей снова улыбнулся одними глазами, и он выглядел таким понимающим, таким… Словно в самую душу смотрел и видел то, что даже сам Тоша в себе не видел. — Я пойду, ладно? Мне надо это всё обдумать. — Я отвезу. — Не нужно, такси вызову. Спасибо, но правда, не нужно. Зажмурившись, Антон сам наклонился и поцеловал Андрея — просто в губы, просто чтобы убедиться, что это не было галлюцинацией, а ещё — что и он так мог, потому что это было… Нормально. Лёша не стал его дожидаться и уехал, за что Антон был ему сердечно благодарен, потому что совершенно не представлял, как после такого вообще смотреть брату в глаза. Влюблён, глупость какая, Господи. Влюблён. Антон с головой укрылся одеялом и кончиками пальцев коснулся ещё припухших губ, попытался представить, что рука не его, а Лёши. Стал бы Лёша очерчивать их контур? Оттянул бы нижнюю губу? Склонился бы, чтобы прикусить её? Поцеловал бы так, как целовал его сегодня Андрей? Тоша представил, как сидел бы у Лёши на коленках, позволил бы забраться его жарким и чуть влажными ладонями под футболку, как наклонился бы сам и поцеловал — а Лёша бы ответил, запрокинув голову, утянув за собой, чтобы удобнее откинуться на спинку дивана. На мгновение вместо лица Лёши мелькнуло лицо Андрея, и Тоша кончил, так и не успев себя коснуться. Господи, как же он влип. Проснулся он с твёрдой уверенностью, что ни за что не поедет к Андрею, и вообще, всё случившееся — просто затянувшийся ночной кошмар. При свете дня и пугающие мысли, и постыдный оргазм без дрочки, — всё казалось глупым и надуманным. Тоша почти убедил себя в этом, когда Лёша позвонил и сказал, что будет через пару часов. Андрей открыл дверь после третьего звонка и молча посторонился, будто ни секунды не сомневался, что Тоша приедет. С Андреем было до странного комфортно, и Антон совершенно не чувствовал их разницы в возрасте, хоть она и была старше его самого. Нет, Андрей не был подростком ни в коей мере, он был взрослым и опытным мужчиной, но при этом он смотрел на Антона, как на равного, и говорил с ним точно так же. Время они проводили вовсе не так, как можно было подумать. Конечно, между ними была близость и с каждым днём они заходили всё дальше, пока Антон совершенно по-новому узнавал себя и своё тело. Но ещё они много разговаривали, обсуждая всё на свете — от последнего тура АПЛ до увиденных в интернете новостей. Не так давно даже сцепились языками из-за — кто бы мог подумать — социального уровня жизни в Норвегии. Андрей готовился к переговорам с губернатором Красноярска и методично отсматривал матчи Енисея, а Тоша сидел рядом и бодро комментировал происходящее. На удивление, Андрей ни разу не попросил его не отвлекать или уйти, напротив, порой записывал что-то в блокнот, а несколько раз даже отматывал запись и спрашивал мнение. И Антон совершенно не чувствовал в этом фальши или какой-то подачки, потому что Андрей всегда смотрел на него с неподдельным интересом и легко ввязывался в споры, если был не согласен. Когда пришла пора возвращаться в Эстонию, Антон с удивлением понял, что виделся с Андреем куда чаще, чем с Лёшей. Впрочем, пожалуй, это всё-таки не было удивительным: в присутствии брата Тоша всё ещё чувствовал неловкость. Пусть он и смог признать и даже принять свои чувства, о том, чтобы признаться самому Лёше не было даже и речи. Андрей на этом, к слову, не настаивал, хотя с Андреем после самого первого вечера Лёшу они почти и не обсуждали. Расставание вышло совершенно безболезненным для обоих. Андрей несколько раз заверил, что Антон может звонить в любое время и по любому вопросу, если понадобится совет, помощь или просто помолчать. Тоша, в свою очередь, подколол про часовые пояса и пожелал удачи с первым клубом, а ещё потребовал тоже звонить, если будут проблемы с непослушными игроками, «выслушать другую точку зрения» — так он это тогда назвал. И они действительно были на связи, вот что не вписывалось в рамки курортного романа, как иногда думал про это Тоша. Андрей оценивал его игры, Антон включал матчи Енисея, когда попадал по времени, и обязательно смотрел послематчевые интервью, не отказывая себе в удовольствии цитировать их самому же Андрею. Когда Андрей познакомил его с сыновьями и они даже вместе провели несколько дней, Лёша пристал, как банный лист, и потребовал ответа, как Тошу вообще угораздило связаться с Тихоновым. Антон до сих пор не знал, как ему тогда хватило смелости (или глупости?) сказать это, но, пусть он и скрывал от брата свои к нему чувства, то мог признаться хотя бы в ориентации. Лёша взвился, но, неожиданно, не из-за пола Андрея, а исключительно из-за его возраста и влияния. И лишь после тысячного «да ни к чему он меня не принуждал!» Лёша улыбнулся и смущённо признался, что и сам экспериментировал с Головиным, и вот это было как нож в спину. Одно дело мечтать о родном брате-близнеце, но знать, что тот нормально относится к отношениям между парнями и даже сам… Тоша тогда чуть было не сдал себя с потрохами, но вовремя остановился. Эксперименты на сборах и брат, с которым ты связан с рождения, — слишком разные категории, чтобы их хоть как-то связывать и пытаться подстроить. Подумать только, что им понадобились ещё долгие месяцы и сам факт существования Феди, чтобы впервые вслух признаться друг другу, что их связывают не только братские чувства. А впервые поцеловались и того позже — даже признавшись друг другу, они ухитрялись просто делить между собой Федю. Какие же идиоты. От избытка чувств и накативших воспоминаний Тоша, не выдержав, наваливается на Лёшу и обнимает его так крепко, как только может. Ещё толком не проснувшись, Лёша сразу же обнимает его в ответ, опутав руками и ногами, — Федя по утрам частенько шутил, что вдвоём они порой смахивают на одного большого осьминога. — Всё в порядке? Тоша что-то неразборчиво бормочет, уткнувшись в шею, отчего Лёша смеётся — щекотно. — Откормил нас дядя Фёдор, братишка. Да лежи, куда дёрнулся, Господи, просто чуть левее сползи. Вот, вот так хорошо, лежи. Ты чего не спишь? Вот что он может сказать? Что в очередной раз старательно воскрешал самые болезненные воспоминания из времён, когда и представить было невозможно, что это реально — лежать вот так в обнимку, дыша в унисон и бессознательно касаясь друг друга? Из времён, когда он так долго отрицал свою любовь, а потом ещё дольше не решался сделать к ней даже первый шаг? Лёша чешет его за ухом, иногда оттягивая волосы, и ничуть не торопит с ответом. — Я тебя люблю. — Я тоже тебя люблю, мелкий. Хочешь, позвоним Феде? Тоша как наяву представляет себе заспанного Федю и его хрипловатый после неожиданного подъёма голос. Он бы наверняка стащил с себя одеяло, чтобы покрасоваться татуировками, хоть и был из них троих самым мерзлячим, а с отоплением в их квартире всё ещё было очень грустно. И наверняка сказал бы какую-нибудь успокаивающую глупость, — от одной мысли об этом в груди разливается тепло, и Тоша улыбается, покачав головой. — Не. Сейчас разбудим его, потом ведь не заснёт, там же уже всё, собачья старость. От Палыча ещё завтра влетит. Всё в порядке. Я просто… просто рад, что ты у меня есть, вот и всё. — Конечно есть, дурень. И всегда буду. Если бы они знали, что их ещё до будильника поднимет сумасшедшим стуком в дверь приехавший пораньше Артём, горящий желанием поделиться своим счастьем от встречи с Кокорой — «Я бы сам Федю расцеловал за этого сержантика, но лучше вы там между собой как-нибудь, ага?» — и от внезапного осознания собственных чувств — «А Смолов ваш ведь по-любому знал, что Саша меня любит давно, вот хули не намекнул даже, как дураки, блин, столько времени проебали!», — они бы точно постарались выспаться. Но Артём ещё только проходит паспортный контроль, а Тоше в этот момент кажется куда важнее нависнуть над Лёшей на вытянутых руках и дразняще поцеловать, заставляя опрокинуть себя на спину.