Hot summer nights mid July When you and I were forever wild The crazy days, the city lights The way you'd play with me like a child
Они катались на моторной лодке по проливу, распивали шампанское, купались в бассейне и случайно сломали хитроумную машину для выжимания сока из апельсинов — оба слишком часто давили на чертову кнопку и несчастное чудо техники не выдержало. Они даже дважды пытались играть в гольф, но так как ни один, ни другой, играть не умели и толком не знали правил, в итоге это попросту превращалось в битву клюшками или соревнованием "попади противнику шариком в глаз", где Чуя выигрывал с завидным постоянством. Они еще пару раз были на вечеринках Гэтсби, но в итоге на вилле Накахары бывали куда чаще. Его дом оказался действительно в половину меньше замка Гэтсби, но все же, поражал своим убранством, роскошными садом и парком. Сначала встречаясь по договоренности, раз в пару дней, спустя неделю Чуя мог спокойно появиться у дома Осаму где-то около восьми часов утра, с пакостным удовольствием нажимая на клаксон до тех пор, пока студент не просыпался и, высунувшись из окна в пижаме, не посылал рыжеволосого в пешее эротическое. Они могли целыми днями просто валяться на веранде, спасаясь от жары и курить, в перерывах между коктейлями засыпая колотый лед друг другу за шиворот. Оба как-то толком и не задумывались о том, каким таким образом, никогда особо близко не сходясь с людьми, в один пьяный миг обрели друга или, по крайней мере, человека, с которым можно маяться абсолютным бездельем и глупостью вместе и при этом чувствовать себя на удивление комфортно; оба, отвлекаясь на этот комфорт и веселье, старались игнорировать мысль о том, что толком ничего друг о друге не знают. Осаму раздражали постоянные звонки Накахаре, ответив на которые, тот возвращался хмурым и раздраженным, сразу закуривая. Чую же бесили бинты на теле Дазая, его странный взгляд, что порой казался абсолютно мертвым и то, что спросить о подобном было бы бестактно.17 июля, 1922 On this champagne, drunken hope, Against the current, all alone, Everybody, see...
— Эта жара меня убивает, — хрипит Накахара, что подперев щеку кулаком, уныло ковырял стейк из телятины, поданный на стол минут двадцать назад. Занятие его гостя не сильно отличалось: Дазай лениво гонял горох по тарелке, то и дело доливая воды в стакан. В кувшине весь лед уже растаял и дворецкий добавил еще. — Когда прогнозировали такую погоду, я думал, они шутят, — вздыхает Осаму. Их поздний завтрак затянулся, есть уже не хотелось, а вставать из-за стола и перемещаться куда-бы то ни было, было лень. Поначалу студента достаточно сильно смущала мысль о том, что он злоупотребляет гостеприимством хозяина виллы, не только проводя на ней целый день, развлекаясь и выпивая, но и обедая. Но на все вежливые отказы Накахара злился и упрямо повторял, что Осаму у него в гостях, его пригласили, а значит он будет жрать и молчать. Дазай, кажется, все предельно ясно понял и теперь завтракать у Чуи воспринималось как своего рода компенсация за то, что рыжий кретин разбудил его слишком рано. Юноша вообще не понимал, кем надо быть, чтобы гуляя до полуночи и дольше, утром добровольно просыпаться в такую рань, приводить себя в порядок, закидывать себя в машину и ехать на другой конец Лонг-Айленда, дабы с садистским удовольствием издеваться над клаксоном и одним несчастным студентом. — При такой жаре даже личный клоун не спасет, все равно сдохнуть хочется, какая досада, — задумчиво протянул Чуя, со звоном все же кладя приборы на тарелку. — Какой еще клоун? — Ты, — едва до сонного разума Дазая доходит суть сказанного, в гостеприимного хозяина летит яблоко и Накахара, вознамерившись ловко увернуться от снаряда, с невозмутимым лицом отклоняется на стуле назад слишком сильно и с грохотом падает. — Ты чертов кретин, — кряхтят из под стола, на что Дазай улыбается довольно, словно кот, обожравшийся сметаны и встает, протягивая пострадавшему руку, помогая подняться и снова отпуская, стоило только Накахаре расслабиться. По столовой разносятся отборные ругательства, когда гость на четвертой скорости, хохоча, покидает комнату.***
Развалившись на диване в гостиной, Чуя, в тонкой бордовой сорочке, что сливалась с тканью обивки, курил и меланхолично наблюдал за занавесями на окнах, которые легкий ветер, гуляющий по комнате от одного окна к противоположному, то выдувал из комнаты, то вдувал обратно, то подкидывал к самому потолку, от чего разморенному жарой юноше чудились то ли белоснежные паруса кораблей, то ли легкие облака. Дазай стоял у окна с бокалом мятного лимонада в руке, с ленивой надеждой высматривая эти самые облака, но, как назло, на чистом голубом небе не наблюдалось ничего, кроме палящего солнца. — В такую жару даже в бассейне не поплаваешь — вода наверняка слишком нагрелась, — вздыхает Осаму, нагло садясь на диван, от чего Накахара поморщился, недовольно косясь на гостя и поджимая худые ноги, после чего упрямо положил их обратно, поверх бедер гостя. — Здесь есть еще один, если ты не заметил, вали на него. — Но мне здесь хочется, — невозмутимо ответил юноша, с искренним непониманием смотря на Накахару, словно как это он не мог понять, что если хочется, то так и будет. Чуя раздраженно цыкает, подавляя в себе желание погасить сигарету просто о забинтованную конечность этого идиота. — Плевать на бассейн, даже в проливе не поплавать, ибо обгоришь к черту, — фыркает, выдыхая едкий дым, — подай пепельницу. — А как же пожалуйста? Чу-уя, неужели ты такой невоспитанный? — Я тебе сейчас что-нибудь сломаю, — вздохнув, Дазай протянул пепельницу. — Может, в город поедем? — Будто бы там легче. — По крайней мере, в дороге будет прохладней, а там можно пойти в кино или снять какой-нибудь номер на вечер, заказать туда льда и упасть в него лицом, — Чуя кривится, понимая, что даже это все не спасет от жары и скуки. — В любом случае, это лучше, чем совсем ничего не делать.***
Спустя пятнадцать минут они уже мчались в черном кабриолете Накахары навстречу Нью-Йорку. Встречный ветер освежал, и Дазай заметно оживился, рассказывая всякие бредни курящему водителю, что заметно превышал дозволенную скорость. Шляпа покоилась где-то на заднем сидении, вьющиеся волосы Чуи спутал ветер и Осаму, остановив взгляд на своем спутнике, замолкает, невольно залюбовавшись рыжими локонами, что на солнце отливали золотом, острым, усыпанным бледными веснушками, профилем, длинными светлыми ресницами и голубыми, уверенными глазами. Наваждение спадает, когда Накахара, поморщившись, просит достать из бардачка солнечные очки и, коротко кивнув в знак благодарности, забирает их из перебинтованных рук, надевая. Дазай отворачивается вправо, прикрыв горящее лицо рукой, шокировано смотря перед собой. Он только что... Что он только что, черт возьми, делал? И как часто с момента знакомства у него возникала мимолетная, а сейчас прочно обосновавшаяся в его разуме мысль, что Чуя Накахара чертовски красив? — Чего замолчал, канарейка? — Жарко, мне лень.***
В тишине они доезжают до железной дороги. Здесь, в Долине Шлака, как когда-то про себя обозвал это место Дазай, перед ними возникают шлаковые домишки, трубы, дым, поднимающийся к небу, застилающий его, вереницы серых вагонеток и, наконец-то, шлаково-серые человечки, которые словно растворяются в пыльном сером тумане. За этим всем наблюдают глаза доктора Т. Дж. Эклберга. Глаза доктора Эклберга голубые и огромные — их радужка имеет около метра в длину. Они смотрят не с человеческого лица, а просто сквозь гигантские очки в тонкой оправе. Должно быть, когда-то какой-то фанатик-окулист установил их здесь в надежде на расширение практики, но либо давно забросил свое дело, либо сам отошел в мир вечной слепоты, а эти глаза остались. Краска заметно выгорела на солнце и давно не обновлялась, но они и сейчас грустно взирали на мрачную свалку. Дазай каждый раз впадал в ступор под взором этих голубых глаз, чувствуя острую потребность скрыться, провалиться под землю. Почему-то ему казалось, что они, словно глаза Бога, видят все его грехи, сокрытые глубоко в душе и сейчас, словно гром, прогремит с неба голос, разоблачающий все его пороки. Всеобщий гул и стук лопат разрезает неприятный скрежет резко тормозящего поезда, и Накахара невольно сам сбавляет скорость, останавливаясь, смотря в сторону скопления шлаковых человечков. Там, на рельсах — кровавое месиво, что еще секунду назад являлось живым человеком. Чуя на это как-то зло сжимает зубы, черты его бледного лица становятся жестче и он вновь заводит машину, набирая скорость, желая поскорее покинуть это место. — Какого черта ты туда смотришь? — зло цедит юноша, заметив, что Дазай едва ли не с восторгом смотрит назад, туда, где секундами ранее случилась смерть. Осаму, словно очнувшись, садится ровно, с абсолютно отчужденным выражением. — Просто интересно. Накахара хмурится, молчит в ответ, усилием воли задавив в себе возмущение и сильнее надавив на газ. Этот разговор ни к чему хорошему не приведёт.***
В кино не пошли — настроения не было у обоих, посему было принято вялое решение снять гостиную номера люкс в "Плаза" и, как Чуя предлагал ранее, закрыться лицом в лед, а лучше наполнить им целую ванну и утонуть в ней. Дело шло к пяти часам вечера, но жара все равно стояла невыносимая. — Открой окно, — невнятно произносит Накахара, вдобавок к стакану ледяного виски, запихивая колотый лед в рот. Сначала стало лучше. Потом от дикого холода заболели зубы и, кажется, мозг. — Они уже закончились, — выдыхает Осаму, полулежа в кресле напротив распахнутого окна, прикрыв глаза и закинув длинные ноги на журнальный столик; Чуя, подходя к нему со спины, лениво закидывает кусочек льда студенту за шиворот, на что тот реагирует запоздало, дергаясь, руками зашарив по спине, обиженно что-то промычав. — Чертовы бинты, — раздраженно роняет Накахара, делая большой глоток, ставя второй стакан возле ног Дазая и падая на диван. — Что, прости? — Ничего, — юноша не хотел выходить за рамки приличий, в конце концов, кто они друг другу? Веселые знакомые на лето, не более. Почему-то недоверие к истинной личности Дазая было на столько велико, что Чуя бы и друзьями их назвать не решился, подобная дружба быстро проходит. Он хотел бы хмыкнуть что-то о том, что, не будь он покрыт бинтами, Осаму дергался еще забавней, но выдавливает из себя лишь: — Какого черта, Дазай? Какого черта смерть может быть интересной, о чем ты думаешь вообще?! Студент наблюдает за этим с убийственным спокойствием, лишь чуть сведя брови. Почему-то именно в обществе этого человека тема его увлечений никогда не поднималась, даже в шутку, и Осаму, никогда особо не дороживший отношениями с людьми, каждый раз останавливал себя, понимая, что такой человек, как Накахара, может попросту откреститься от подобного знакомого. Но, видимо, Чуя видел чуть больше, чем хотел того Дазай. От одной-единственной фразы он бы так не взбесился, нет. Она стала последней каплей. Юноша неспешно расстегивает воротник рубашки, стряхивает несуществующую пыль с жилета. — Что же, этот разговор должен был рано или поздно случиться, — Дазай сузил потемневшие глаза, внимательно следя за собеседником, — проблема в том, что некоторые вещи ты не поймешь, и я не считаю нужным... — Какие вещи? — Накахара слишком упрям в своем желании узнать, а Осаму слишком разморен жарой, чтобы продолжать увиливать. — Отвечая на твой вопрос: я считаю смерть довольно... привлекательной. — Ты чертов придурок-суицидник, или что? — презрительно морщит нос Чуя, делая глоток виски и, ловя взгляд собеседника, полностью осознает сказанное. По телу пробегают мурашки, при такой жаре его охватывает холод. — Так значит, под бинтами... — юноша запинается, — черт возьми, я всегда думал, что это просто после несчастного случая или что-то такое! — гневно восклицает Накахара, сам не понимая, почему злится на столько сильно. Дазай встает с кресла, подхватывая со стола стакан виски, смотря на собеседника сверху вниз неожиданно ледяным взглядом. — А я думал, что ты работаешь на Уолл Стрит, но почему-то птичка нашептала, что это не так, — Чуя удивленно вскидывает голову, расширившимися в шоке, невозможно голубыми глазами смотря на Осаму. На студента вновь находит странное оцепенение, когда он смотрит на это побледневшее лицо, на медные локоны, что отливают красным в лучах заката. — Так чему же из увлекательного рассказа о жизни Чуи Накахары мне верить? — Как ты... — Я — не говорил лишнего; ты — лгал. Мы в расчете, полагаю. Мне даже, кажется, стоило бы обидеться. — Лишнего? То есть, прыгая с вышки в чертов пролив с суицидником, я просто должен был, в случае чего, потом не сильно удивляться, что один кретин решил утопиться?! — зло рычит Накахара, уходя от темы своей лжи, все больше распаляясь, — ты был моим гостем, при твоей смерти я бы нес за это ответственность, так какого черта... — Хочешь сказать, узнай раньше, ты не пригласил бы меня? — лениво тянет Осаму каждое слово, вцепившись взглядом в рыжеволосого. Чуя замирает, замешкавшись, каким-то жалобно-растерянным взглядом окидывая комнату, смотря на что угодно, только не на собеседника, будто бы мебель могла помочь ему. Помочь выдавить из себя очередную ложь, отрицательный ответ. Нет, не пригласил бы. Не распивал бы в полночь шампанское на причале, не чувствовал бы себя на столько комфортно в обществе этого человека. В повисшей тишине, звенящей, в голову приходит ужасающая мысль: даже сейчас, узнав о Дазае отвратную правду, его отношение к нему ни капли не изменилось. И только эта мысль проносится в отравленном жарой и алкоголем разуме, Чуя осознает, что его собеседник находится слишком близко, опираясь одной рукой о быльце дивана, нависнув над рыжеволосым. — Прекрасный ответ, — едва слышно шепчет Осаму в жалком сантиметре от чужих губ, в следующую секунду накрывая их своими. Накахару парализует от шока, его обдает холодом и тут же бросает в жар, когда его рот невольно приоткрывается от удивления и Дазай углубляет поцелуй. Холодный, освежающий ото льда и пьянящий от виски. Сердцебиение учащается, Чуя начинает задыхаться от нехватки воздуха и возмущенного непонимания и, вцепившись в плечо шатена, отталкивает его, раскрасневшийся, тяжело дыша и пораженно смотря на юношу, что спокойно и довольно облизнулся, открывая глаза. — Я завезу тебя домой, — коротко бросает Чуя первое, что пришло в голову, резко подрываясь, находя в одном из кресел брошенную шляпу и ключи от номера. Осаму, что удивительно, молчит, подняв ладони в знак смирения с волей своего (кажется) друга, выходит из номера. Вечер окончен....I love him. ‘Cause it’s a feeling that you get, When the afternoon is set, On a bridge into the city.
Солнце неспешно садилось, опуская бархатную тьму на загорающийся неоновыми вывесками, оживляющийся к ночи, Нью-Йорк. Они покидают город в полной тишине, разбавляемой лишь шумом встречного ветра, едва уловимыми аккордами звучащего в веселых районах джаза и щелканьем заедающей зажигалки Накахары. Чуя вел машину, порой слишком резко поворачивая руль, поджав губы и выкуривая сигареты одну за другой. Дазай молчит, отвернувшись, наблюдая изменяющийся пейзаж и считая первые звезды на небе, когда они покидают яркий мегаполис. Шлаковых человечков к ночи стало чуть меньше, но они продолжали с упорством и ненавистью к самой жизни загружать вагоны углем, заправлять машины богачей и провожать их взглядом, наполненным убийственной тоской. Чуя останавливается, дабы дозаправить машину — до его виллы бензина не хватит. Мрачно курит, то и дело рявкая на сгорбленного, пыльного человечка, дабы тот двигался быстрее. Осаму задумчиво наблюдает за спутником, что вел себя крайне непривычно, но, кажется, сегодняшний день слишком расшатал его нервы. — Чуя, видишь, эти огромные глаза? — Осаму говорит тихо и задумчиво, словно делится чем-то очень личным, — почему-то каждый раз, когда я смотрю на них, каждый раз, когда проезжаю мимо на поезде, меня охватывает ужас. Они равнодушно смотрят на этот мир, словно сам Бог взирает на всю эту грязь и пыль, и нас, мелких и ничтожных. Даже сейчас мне кажется, что Он всё знает; всё, что было сегодня... — Ничего не было, — зло отрезает Накахара, заведя машину, круто выруливая на дорогу.