0.
23 августа 2018 г. в 15:29
Привычка открываться в полдень была глупой, но такой же въевшейся, как выкуривать первую сигарету, не вставая с постели. Ну, хотя бы не такой вредной. Ваня знает, что раньше трех-четырех народ подтягиваться не начнет, но все равно включает музыку тихим фоном, снимает со столов стулья, составленные ночью, чтобы протереть полы, и открывает входную дверь. Привычные ритуалы, которые делают жизнь стабильней.
Бармены обычно приходят к двум, а Дима и того позже, постоянно опаздывает, но Рудбой знает, что в крайнем случае справится сам: вряд ли в первой половине дня случится наплыв посетителей. Кофеварка мерно гудит, а ненавязчивый соул из колонок почему-то заставляет улыбаться. Подсобка залита солнечным светом, и Ваня распахивает окна, чтобы робкое весеннее тепло пробралось в помещение. Хотя будет, наверное, наоборот: свежий воздух тут все только выстудит. Апрель в Питере далек от настоящей весны, как отечественная рэп-сцена от какой-нибудь Lady Sovereign.
Повар приходит не раньше часа, так что Рудбой завтракает растворимой овсянкой, залитой кипяточком из чайника. Каждую ложку приходится практически запихивать в себя силой, но Ваня знает, что благодаря вот этой самой овсянке он может смело трескать оладьи, которых нет в меню и которые Антон печет специально для любимого начальства, а после попоек на пустой желудок ему уже не нужно сошкрябывать себя с пола в толчке, как бывало в юности. Да и вообще при всей своей не самой здоровой жизни на самочувствие не жалуется. Наверное, Рудбой и сам не заметил, когда успел постареть и превратиться в чувака со строгим распорядком жизни и рационом питания. Овсянка, подъем максимум в одиннадцать, открытие бара в двенадцать, бухара с друзьями исключительно по средам и сданные вовремя декларации по налогам.
Пустую тарелку Ваня оставляет в раковине, предварительно залив водой, чтобы остатки не присохли, а вот пить кофе идет в зал. Там не так светло, как в подсобке или на кухне – окна выходят на другую сторону, но начинать утро вот тут, в темноватом помещении с неоновыми лампами по северной стене, – своего рода ритуал. Очередной.
Рудбой садится за любимый столик, тот, над которым висят распечатанные кадры из “Танго” Рыбчинского, подкуривает сигарету и довольно прикрывает глаза. Это время – только его. Когда в чашке останется только темный осадок на дне, а в пепельнице прибавится минимум четыре окурка, он напомнит себе, что курить можно только на улице и что сегодня надо перепроверить заявки поставщикам на бухло. Но до этого у него есть еще пятнадцать, может, двадцать минут. Без ответственности, мыслей о будущем и посетителей. Иногда Ване кажется, что это единственное время, когда он может побыть сам собой.
Дима ожидаемо опаздывает, но бороться с этим бесполезно: он работает на Рудбоя уже третий год и ни разу за это время не пришел вовремя, но при этом каким-то образом не проебывает настоящие авралы. Сейчас бар почти пуст, что в общем-то нормально для обеденного времени понедельника. За стойкой вяло потягивает пиво Леха, у которого накануне выдалась бурная ночка, а за одним из столиков сидит Букер в компании незнакомого парня. Рудбою надо бы заняться заявкой, но она вполне подождет пару минут, так что он решает подойти поздороваться.
Федя начал заглядывать в бар давно, Ваня сейчас уже и не помнит точно, когда он тут появился в первый раз. Неплохой мужик, только неприкаянный какой-то и чуток инфантильный. Постоянная публика частенько над ним подтрунивает и любит попересказывать легенды о его неудачах в личной жизни и чокнутых бабах, на которых Букеру везет неимоверно. Одна даже как-то приходила сюда, закатила грандиозный скандал и швырнула в лицо бордового от смущения Федора приличный такой резиновый хер. В тот вечер Рудбой наливал ему с десятипроцентной скидкой.
Хотя, справедливости ради, такие вот истории, неловкие и стыдные, у Вани есть про многих. Даже про себя самого.
Пока идет к столику, Рудбой присматривается к приятелю Букера повнимательней, но все равно не узнает. У него странные резковатые черты лица и очень подвижная мимика. У Вани есть много вопросов по поводу кривоватой бородки и старомодного пальто с высоким воротником, но кто он такой, чтобы доебываться до людей из-за внешнего вида.
Чем ближе подходит, тем медленней Рудбой переставляет ноги. Да, за стойкой порой приходится выслушивать максимально странные истории и рассказы, но вот эта… дискуссия звучит уж слишком ебано даже для него.
– Ваня, ну не наседай ты так! Это неоднозначные вопросы все-таки.
– Ты, Феденька, пытаешься оправдать косность взглядов целого образовательного института! Ну скажи мне, что рассматривать все мироустройство, беря за основу бездоказательное, корректно и научно! Скажи мне это, и я прямо сейчас дам тебе по уху и кину в ЧС.
– Но даже твои немцы…
– Ты моих немцев не трожь! Я, конечно, не могу авторитетно рассуждать о теологии в целом, потому что, к счастью, не изучал эту псевдонауку подробно, но не надо ее даже пытаться сравнивать с настоящей философией. Старина Фихте тебе этого не простит. Можно сколько угодно верить или не верить в бога, но нельзя его существование признавать как однозначный материальный факт или историческую реалию, а потом строить на основе этого целую науку. Вот скажи мне, сколько часов у вас читали за все четыре года теорию атеизма, а?
Рудбой ловит себя на мысли, что стоит, раскрыв рот. Он переводит взгляд с Феди на его собеседника и обратно. Сам Букер выглядит как школьник, которого отчитывают за то, что до сих пор не выучил теорему Пифагора, а вот его друг (в чем Ваня уже не уверен) держится уверенно и даже нагло. Федю вдруг хочется спасти, и Рудбой сначала громко кашляет, привлекая к себе внимание, а потом уже задается вопросом “нахуя”.
– О чем спорите, парни? Звучит как пересказ какой-нибудь “Теории большого взрыва” или “Кода да Винчи”.
– О, здорова, Вано! – Кажется, Федя выдыхает с облегчением, затем привстает со своего места, протягивает крупную ладонь. Рудбой отвечает на рукопожатие, кивает. – Это мой друг, тезка твой. Ваня Светло. Учились на соседних потоках. Вот, ведем философские споры. А это Рудбой, он…
– Рад безмерно, Рудбой. Пива можно? Светлого. Федя меня сегодня угощает, потому что он дурашка, потративший четыре года на изучение никому не нужной ерунды.
Хочется ему ответить, что перебивать невежливо, а пиво наливается за стойкой, куда можно дойти ножками, но Букер кивает, смотрит с виноватой улыбкой, мол, выручай, будь человеком. По-хорошему, Ваню Светло надо нахуй послать и попросить съебать из бара, но что-то Рудбоя останавливает. Может, чуть скованный жест, которым тот поправляет темные густые волосы, а, может, пляшущие в карих, почти черных, глазах веселые искры, которые совсем не вяжутся с высокомерным тоном.
Почему-то пиво, даже не самое дешевое, а приличное, из совсем свежей партии, Рудбой в счет не включает и бабки за него у Букера не берет. Поступок странный, совершенно Ване не свойственный, но размышлять на эту тему времени уже нет. На кухне начинает грохотать посудой Антон, за стойкой наконец-то нарисовывается Дима, а зал постепенно заполняется людьми и звуками. Перед тем как подняться наверх, чтобы заняться всякими скучными делами, Ваня запускает новый, тщательно собранный плейлист. На пару часов точно хватит, а потом он вернется и решит, что будет сегодня играть в зале. Он доверяет своим барменам бухло по десять косарей за бутылку и ключи от бара и собственного дома, но вот музыку всегда ставит только сам. Очередная привычка. Пожалуй, самая любимая и самая неискоренимая.