Философы, бирдекели и капелька страстей

      Когда через пару недель дверь бара распахивается в начале первого, Ваня Светло – это последний человек, которого Рудбой готов увидеть. Он не сильно удивился бы какому-нибудь курьеру или представителю ЖЭКа, желающего стрясти лишнее баблишко на несуществующие расходы. Или кому угодно, если честно, но не знакомому Букера, чудику с пунктиком про трушность философии или чем-то таким.       Ване не нравится, что его утренний ритуал нарушен (кофе в кружке еще больше половины, а в пепельнице только один затушенный окурок), поэтому он даже не пытается проявить какую-то любезность и поздороваться. Просто трусливо сидит, замерев за любимым столом, и надеется, вдруг Светло его не заметит и решит, что бар еще закрыт. Зря надеется. Тот ведет носом, шумно втягивает воздух и потом смотрит прямехонько на Рудбоя, сильно выгибая левую бровь. – Не знал, что тут можно курить. – Нельзя. Мы еще не открылись. Технически, сейчас это не общественное место. – Дверь была открыта. – Странно.       После секундной тишины из колонок начинает звучать Бобби Макферрин, и Ваня чуть ли не матерится от досады. Ну какое же охуенное могло быть утро. Светло косится на музыкальный автомат, стоящий в дальнем от стойки углу, хмыкает. – Это типа тут можно свою музыку ставить? Прикольно. Я такие только в кино видел. – Нельзя свою. Он не рабочий, а за музыку здесь отвечаю я.       Светло вдруг смеется, прикрыв рот ладонью, а потом берет и усаживается прямо напротив. За любимый стол под Рыбчинским на стене. Рудбой даже не успевает толком возмутиться, когда у него из пачки внаглую пиздят сигарету с зажигалкой, да еще и пепельницу двигают на середину стола.       Они сидят в тишине, посматривая друг на друга через быстро рассеивающийся дым – вытяжка в зале хорошая. Светло курит… обычно. Только затягивается часто, облизывает губы, пока стряхивает пепел, да голову иногда сильно запрокидывает. – А нальешь мне пива, того же, что в прошлый раз?       Вопрос неожиданный, и Ваня не сдерживается – улыбается. Людская наглость все же дело забавное. – Схуяли? – Вкусное. – И я должен помнить, какое пиво я тебе наливал? – Если ты хороший бармен, то да. Ты хороший бармен?       Рудбой прищуривается, показательно выдыхает дым прямо на Светло и кивает. Но не отвечает. Выкуривает еще одну, ждет смены песни, потом встает и идет за стойку, прихватив пепельницу и недопитый кофе. Светло, конечно же, плетется следом. – Часто пиво по утрам пьешь? – Случается. Я бы лучше супчика навернул, но у тебя же нет. – Для супчика тоже рановато вроде. – Для супчика никогда не рано. Ну так что, угостишь меня? – Светло щелкает пальцами, будто что-то пытается вспомнить, сводит вместе брови, пока не выдает вопросительно: – Старбой? Драмбой? Ковбой? Бля, не помню.       Ваня не может с собой ничего поделать: громко ржет. – Я должен тебя угостить, хотя ты даже не помнишь, как меня зовут? – Ваней тебя зовут. А кликуху не запомнил. – Ну тогда прости. – Рудбой разводит руками. – Поить клиентов на халяву не в правилах нашего заведения. – Да ладно тебе.       Руки действуют сами по себе, по отработанной годами схеме, поэтому Ваня может протирать стаканы, не отводя взгляда от раннего посетителя. Светло забирается на высокий стул, подпирает щеку рукой. Рудбою кажется, что с прошлой встречи у него отросли волосы, а вот бороденка сегодня наоборот выглядит аккуратней и короче. Затянувшееся молчание на удивление не нервирует, а интригует. Ваня все ждет, что Светло заговорит, но тот только стягивает яркую ветровку и кладет ее на соседний стул, крутит головой по сторонам, осматривается. Рудбой посмеивается про себя, но говорить тоже не спешит. Годы за стойкой давным-давно научили его терпению, а выговариваться рано или поздно начинает каждый. Особенно, если приперся в полдень в ночной бар.       Помещение наполняется тягучей теплой мелодией, а от хрипловатого женского вокала, вторящего саксофону, бегут мурашки. Ваня допивает кофе, споласкивает чашку и незаметно поглядывает на Светло. Тот сидит, уткнувшись взглядом в вытертую поверхность стойки, почти незаметно покачивает головой в такт музыке и легко улыбается. Может, он и не такой чудик, как Рудбою показалось в прошлый раз: по крайней мере, ему хватает тактичности не комментировать, что услышать джаз в полдень в достаточно стандартном баре посреди Питера несколько странно. – Тебе бы больше подошел какой-нибудь концептуальный рэпчик. Неожиданный выбор.       Или не хватает. – Рэпчик тоже бывает. – Это какая-нибудь Фицджеральд? – Джаз не сводится к Элле и Армстронгу. – Нихуя в нем не разбираюсь. – Светло обаятельно, чуть виновато, улыбается и от этого неожиданно хорошеет. – А давай ты мне расскажешь про этот свой джаз, пока я буду пить пиво, которым меня угостишь? – Нет. – Ваня снова смеется, отрицательно мотает головой. – Ну угости меня! – Нет! – Твой босс не обеднеет от одного бокальчика. Уверяю тебя! – Босс? – Наверняка какой-нибудь лысый пузан на крузаке! Ездит отдыхать четыре раза в год, каждый раз с новой телочкой, ничего не понимает в хорошем бухле и музыке. А ты, трудяжка, с самого утра таскаешь стулья, поддерживаешь тут уют и вкладываешь всего себя. Давай, Ваня, прояви свой бунтарский дух! Угости меня пивом, а?       Чтобы хоть как-то сдержаться, Рудбой выходит из-за стойки, ровняет стулья в зале, пытается придать лицу серьезное выражение. Но получается не очень: Светло ходит за ним следом и ноет на одной ноте, тянет противное “угостииии”. Все это настолько отличается от привычного для Вани начала дня, что он даже раздражаться и злиться не может, только глаза закатывает и тихо посмеивается себе под нос.       В какой-то момент Светло начинает задавать вопросы про сменяющиеся треки, и Рудбой, сам того не замечая, втягивается в разговор, отвечает, обращает внимание на какие-то любимые моменты.       Когда музыка замолкает, Ване даже не надо смотреть на часы: он точно знает, что сейчас пять минут второго, потому что шестидесятипятиминутный плейлист он запустил ровно в полдень. Зал вдруг оказывается полностью готовым к рабочему дню, а основные мелкие утренние дела уже переделаны. То, что время пролетело вот так быстро и незаметно, немного удивляет: обычно Рудбоя общество таких людей, заполняющих собой все пространство и не умеющих молчать, напрягает, а одна минута тянется, как десять.       Светло снова забирается на стул, смотрит вызывающе и хитро, легонько отстукивает по стойке ритм, который смутно напоминает бриз из “Professor Nohair”. Скорей всего это просто игра воображения, но Ваню это окончательно ломает: он достает высокий пивной стакан.       Пенная шапка выходит тонкая, аккуратная. В самый раз. Выбирая подставку, Рудбой раздумывает буквально пару секунд, и все же останавливается на фирменной, лимитированной, а не на стандартной с туборгом. Черный плотный картон с неоновым перечеркнутым сердцем по его личному дизайну. Одно время Ваня подумывал запустить что-то вроде мерча с такой концепцией, всякие пины, зажигалки, кепки, но не сложилось. Сначала все бабки откладывались на выкуп квартиры над баром, а потом идея перегорела. – Меня всегда убивало, что такая простая херня, как подставка под пивной бокал, так сложно называется. Беркдль, блядь. Язык сломать можно. – Бирдекель. У немцев все сложно называется. – За немцев! – Светло салютует бокалом, отпивает первый глоток и довольно жмурится. Потом смотрит удивленно. – А говорил, что бармен хороший. Это другое пиво. – Другое. Но раз тебе зашло прошлое, то это понравится еще больше.       Рудбою даже не надо спрашивать: сам все прекрасно видит. Можно скромничать сколько угодно, но вот эта его способность угадывать желания клиентов, заглядывать чуть дальше их собственных вкусов и пристрастий, – одна из причин, почему бар который год на плаву и приносит неплохую прибыль. – Охуенно. Как же охуенно. – У Светло вырывается какой-то порнографичный стон, и Ваня довольно улыбается. – Не зря я тебя так долго уговаривал. – Что, неплохо для лысого пузана на крузаке? – В каком смысле? – Вот сейчас Ваня чувствует полное удовлетворение. Да, пусть все утренние ритуалы пошли по пизде, но видеть Светло вот таким растерянным и ошарашенным почти физически приятно. – Не говори мне… – Это мой бар. – Рудбой разводит руками, поворачивается, показывая себя во всей красе, и даже кланяется напоследок. – Так что никаких боссов и отпуска четыре раза в год.       Светло заразительно смеется, прячет лицо в ладонях, но, когда он снова смотрит на Ваню, никаким раскаянием или неловкостью и не пахнет. Зато в глазах у него снова пляшут те самые веселые безбашенные искры, которые Рудбой заметил еще в первую встречу. – Значит, будет повод заглядывать почаще. – Ваня очень хочет, чтобы последнее слово осталось за ним, но тут Светло достает из кармана несколько мятых купюр и засовывает их в стеклянную банку для чаевых с надписью «На развитие и оладушки». Потом встает, потягивается и допивает оставшееся в бокале пиво несколькими крупными глотками. – Обожаю, когда меня угощают выпивкой. Сразу понятно, говно человек или нет. – Интересный подход. Хотя, знаешь, плохо представляю, кого ты не сможешь уломать.       Уже на самом выходе Светло оборачивается, улыбается, ярко и открыто. – Спасибо за пиво, Рудбой. – Неужели вспомнил? – Вот еще. У Феди спросил.       Ваня некоторое время задумчиво разглядывает пустой бокал, и только потом замечает, что стоит он на голой стойке, без бирдекеля. Влажный круглый след на деревянной поверхности напоминает ржущий смайл. Настроение какое-то… чуднОе, непонятное. Как будто случилось что-то важное, хорошее, а сам Рудбой то ли проебал, то ли пока не оценил. Пожалуй, сегодня стоит тряхнуть стариной и встать на весь вечер за стойку, пообщаться с народом, чуть-чуть побаловать их чем-нибудь интересным. Когда еще, если не в день с таким ебанутым началом.