Фаталити

Ник скорее осознает, чем чувствует, что он еще жив. Потому что то, во что превратилось его тело, ощущает вообще мало чего, кроме кромсающей лезвиями боли и удушья. Некоторое время после того, как его увезли в неотложку – последнее воспоминание, если честно, - он вообще ничего не осознавал и не чувствовал, и это было блаженное время. Так что лучше бы он вообще не просыпался, думает Ник мрачно. Плевать даже, что это означает: тощая с косой пришла и по его душу. Он уже достаточно настрадался. После того нелепого хода ва-банк – признания ей – Уайлд смутно помнит, как существовал. Не жил, а именно что влачил жалкое существование. Работа, дом, работа. Пустота перед глазами. И обреченность вперемешку со страхом. Все же, что бы он ни говорил, умирать не хотелось, хотя и, судя по всему, другого выбора у него просто нет. Разве что удавалось как-то оттянуть надвигающуюся погибель: Ник стал ходить в больницу и проходить через процедуру очистки легких – вещь, наверно, самая неприятнейшая во всем свете, кроме, наверно, любви и ее «побочных» эффектов. Приходилось дышать какой-то хренью, которая была, по ощущениям, плотной, как вода, но к тому же еще и премерзкой на запах и вкус. Легкие будто выедало кислотой, и после Ник долго и методично выхаркивал, казалось бы, не то что бронхи, трахею, пищевод, желудок и так далее, но и саму душу. Но даже это все рядом не стояло с тем, как Нику тянула жилы тоска по Джуди. Казалось бы, вот она, совсем рядом – но в то же время она бесконечно далеко, она безвозвратно и навсегда утеряна. Она улыбалась – но кашлять от приступа боли под сердцем хотелось неимоверно. Она что-то ему говорила, обращалась, негодовала, отчего ее голубые глаза блестели как у ребенка, а губы поджимались, выводя капризную складку у рта. Ник был готов отдать жизнь за одну только эту складочку, за один упрямый прищур, за одно «это полиция, ни с места!», сказанное с серьезностью, которая ей так не шла. Да, звучит как романтичная хрень из фильмов и бульварных романчиков, да, это нереально, невозможно… но само существование Джуди и то, что Ник встретил ее – это и есть то лучшее, что могло случиться. Так что он почти смирился – и то это «почти» держалось только на животном желании жить, что выло в нем воем его кицуне. Оборотни никогда не расстаются с жизнью легко, и Ник не был исключением, хоть сердце разбито, а душа вымотана, как половая тряпка после мытья полов всех комнат в огромном доме. Эта жажда жить и подняла его руку за телефоном, чтобы вызвать помощь, когда кровь полилась из легких струями, а заполонившие горло лепестки мокрыми буро-белыми комьями полетели на пол. Сквозь темнеющее сознание и удушающую боль, сдавившую шею раскаленным кольцом, Ник ощущал это – бешеное желание выжить во что бы то ни стало. Что ж. Выжил. Добился. Но ради чего? Молодец, горько смеется над собой Ник, лежа в темноте палаты – темноте, строго охраняемой плотными шторами. Оказывается, для гребаных цветов в его груди солнечный свет – как курицам свекла, и болезнь прогрессирует в полтора раза быстрее. Он ощущает себя корнеплодом, зарытым в земле, с обрезанными побегами. Такой же овощ. А скоро еще и зарытый, как забавно-то… И все же, и все же, и все же! Даже сейчас, находясь на грани смерти и ощущая ее гнилостное дыхание, он безумно скучает по ней. Она стала его ядом – и единственным антидотом. Его проклятьем – и его даром. Как такое вообще возможно? Как вообще природа допускает подобное противоречие? Может быть, Уайлд и самоубийца, но не мучитель. Даже сейчас, не чувствуя тела – ничего, кроме удушья и подступающей рвоты, - сверля глазами серый в тени потолок, Ник не может позвать Джуди к себе и сказать последние слова. Потому что она не простит себе его смерти, он знает точно. Дело даже не в том, что она тоже неравнодушна к нему и так далее, нет. Просто она такой человек. Маленький, но светлый и добрый человечек. Наверно, за это он и полюбил ее. Потому что таких как она – нет. Вымирающий вид. А таких, как Ник, пруд пруди, ничего от его смерти мир не потеряет… Плавая в таких мыслях, как в тухлом темном пруду, он проваливается в забытье. Он все еще слышит и почти что видит, все ощущает, но в то же время спит. Поэтому то, что к нему кто-то вошел, Ник чувствует, но никак не реагирует – не может и не хочет. Он просто хочет и дальше лежать и предаваться мрачным мыслям, но его планы, походу, не совпадали с планами того, кто к нему ворвался, потому что он ощущает, как его трясут за руку – осторожно, но в то же время настойчиво, с силой. Хочется заорать «отвали, я тут вообще-то умираю», но Ник не может говорить. Он даже сипеть уже не может. Так что остается только открыть глаза и попытаться убить «посетителя» взглядом. Но «убийственный заряд» гаснет тут же, даже не зародившись. Может быть, Ник и находится на грани смерти, но лицо своей вездесущей напарницы он не спутает ни с каким наркотическим глюком от лошадиной дозы морфина в крови. Да и для глюка у нее слишком уж бледное и некрасивое от волнения лицо – белое, как полотно, даже губы так побледнели, что исчезли с лица. На нем остались только глаза – огромные и черные от ужаса. - Ник, - зовет она его. Кладет ладонь на его ладонь – боже, даже у него руки теплее! – и заглядывает в глаза, наклоняясь так, что он может разглядеть, как яркая обычно радужка сжалась в серое кольцо вокруг чернильного отчаяния зрачков. Жизнь вообще несправедлива, оставив его умирать вот так. И дело даже не в боли и муках… жизнь позволила Джуди увидеть его таким и ему – увидеть ее такой в их последний раз. Не такой он хотел ее запомнить, нет. Но все равно глупое сердце заходится в подреберье канканом, распыляя по телу сладкий дурман проклятого, неистребимого чувства. - Ник… Он кашляет, привлекая внимание, и поднимает веки – с трудом, с великим трудом, дьявол! Но Джуди видит, что он в сознании и узнает ее, и мертвой хваткой вцепляется ему в руку. - Ты как? Ты меня слышишь? – когда он кивает, ее будто прорывает, - как ты мог, сволочь, как ты мог?! Ты вообще… ты просто… ты настоящий самоубийца! Я не поверила своим ушам, когда мне… сказали! Я чуть сама не умерла там, в приемной! Как ты мог так поступить со мной, со всеми, да и даже с собой! Ты жить расхотел?! Надоело тебе все, что ли?! Она кричит шепотом, ее голос срывается в хрипы, она трясет головой так, что крупные и теплые горошины слез долетают до его лица. Она трясет его руку так, будто та не принадлежит кому-то живому, а другой закрывает сразу же промокшее и вспыхнувшее даже в темноте лицо. - Я ненавижу тебя, Николас Уайлд! Ты – конченый кретин и дурак! – задушенно орет она, зажмуриваясь и глотая всхлипы. Джуди в истерике; ее слезы, сопли и слюна стекают через пальцы, капают на простыню и ему на предплечье, лицо искажено злостью и болью, но Ник не перестает ею любоваться – как любовался всегда, малодушно не желая себе в этом признаваться. Он спокойно выслушивает ее обвинения и крики и ждет, пока она не затихнет и не уткнется обессилено ему в плечо, всхлипывая и глубоко вздыхая. Джуди теплая и дрожащая, как испуганная крольчишка, от нее так ощутимо фонит болью и раскаянием, что Ник сразу же, без раздумий, все понимает. - Прости меня, Ник. За все. Прости за то, что отвергла, за невнимательность и равнодушие. За то, что, дура, проморгала… я даже предположить не могла… а тут… долго не было… а там, соседка… еще в приемной… что при смерти… я не могла даже… неразделенная любовь, цветы… Ник, честно, если бы я знала… Он с силой дергает руку – ну, он думает, что с силой, а на самом деле слабее, чем это сделал бы грудничок, - жестом говоря ей прекратить, и она, вскинув голову, замолкает, вылупив огромные глаза-блюдца, мокрые и красные, как у кролика. Ник качает головой и силится улыбнуться. Одним движением снимает с нее всю вину – и прошлую, и нынешнюю. Он прощает ей все, даже то, в чем она не виновата, и из последних сил тянет к себе ее руку, прижимается запекшимся сухим ртом к ледяной коже своей любимой женщины. Наверно, этого достаточно?.. То, что Джуди трясет его и что-то кричит на одной ноте, он уже не слышит. Наконец, надоевшее удушье отступает, боль уходит, оставляя после себя легкость. И легкие, полные воздуха. Боже, как же хорошо. Спасибо.