Фаталити

Входить в привычную колею после того, как тебя буквально вытащили с того света - непривычно. Нет, не то слово. Это будто заново родиться. По сути, это не так далеко ушло от правды. Конечно же, из больницы его не выписывают - мутузят анализами и процедурами как только могут, но Ник не сопротивляется. Тем более что Джуди, которая буквально прописалась у него в палате, настаивает на том, чтобы его тут продержали как можно дольше. И ей тоже Ник не возражает, да и не хочет возражать. Вообще-то посетителям нельзя так много находиться рядом с больным... но его лечащие врачи прекрасно понимали, что являлось истинной причиной его улучшившегося положения. Ник даже предполагает, что такой поворот событий никто не ожидал, потому что и сама болезнь редкая, а выздоровление... наверно, это было чудом. Поэтому допуск самого лучшего - единственного - лекарства к больному презюмировался и никак персоналом больницы не комментировался. Да пусть только попробовали бы: Джуди, кажется, загорелась идеей вовсе от него не отходить. Раньше она покидала работу последней, иногда вовсе не уходила, а теперь ровно в семь вечера - плюс-минус какие-то минуты - она как штык является с пакетом фруктов, озабоченная и усталая, но с сияющими глазами. Ник не мог до конца осознать своё счастье - нежданно-негаданное, свалившееся как снег на голову. Нет, даже не так. Явившееся, как ангел с небес. Ангел в лице Джуди. Он не сводит с неё глаз: все время кажется, что это какой-то глюк его полуживого мозга, злая шутка воспалённого воображения. Он так часто просыпался в полубреду, мучаясь от удушья и жажды, жадно мечтая хотя бы на секунду увидеть ее вновь, услышать голос, что теперь поверить в то, что она в самом деле здесь, рядом с ним, что она вылечила его, спасла от смерти своими ответными чувствами, было невозможно. Джуди рядом: она заботится о нем, проводит с ним все свободное время, чистит ему фрукты и кормит с рук, даже на обед забегает, чтобы быстро чмокнуть его в висок и махом съесть еду, купленную в китайском ресторанчике на углу, пока Ник дрожащими пальцами подносит ко рту заботливо очищенные дольки и жуёт. На вкус как мокрая губка, если это апельсин, или хрустящий пенопласт, если это яблоко, но это неважно. Важно то, как Джуди провожает сияющим взглядом каждую съеденную им дольку и улыбается глазами, слегка прижмуривая веки и опуская дрожащие ресницы. Почему-то никто из них не говорит о том, что будет дальше, когда Ника выпишут из больницы, когда уже ничего нельзя будет опасаться. Проще было остаться... друзьями? По крайней мере, на словах, хотя Ник давно догадался, что именно она выкрикивала, сжимая его леденеющие руки тогда. Враньё бы его не спасло... но кто знает, может быть, под страхом потерять друга чувства Джуди на минуту приняли другой оттенок, почти неотличимый от того, что испытывает он сам? Или любви дружеской, почти братской или сестринской - хватило? Но в глубине души Ника все же тлеет что-то... как костёр, тускло светящийся в темноте багряными настороженными угольками. Дунешь чуть - и надежда пробудится робкими язычками пламени. Джуди тоже молчит, ничего на этот счёт не говоря, но зато много болтая на другие, отвлеченные темы. Нику нравится слушать и смотреть на неё. Внутри него будто затягивается провал. Кажется, только преодолев смерть рука об руку с Джуди, Ник осознал, что неважно, какая природа ее чувств к нему. Какая бы она ни была, любить ее меньше от этого он не станет, но и сама любовь перестаёт быть для него проклятьем, чуть не сведшим его в могилу. Любовь - это, наверно, то единственное, что может противостоять смерти и даже победить ее. Да уж, стоило пройтись на грани, чтобы это понять, думает он про себя с усмешкой. Ник приходит к выводу, что то чувство, которое съело его живьём, имело жадную, эгоистичную природу. Оно пустило корни и требовало Джуди, но не получало, и в отместку оно угнездилось в нем... болезнью. Наверно, Ник вылечился именно потому, что свёл на нет саму эгоистическую суть того помешательства, что овладело им. Он был готов отпустить ее, он желал ей долгой и счастливой жизни - без него и его пагубной нечеловеческой страсти. Этим он и победил болезнь, для которой были разрушительны самоотречение и слепая бескорыстность, к которым Ник пришёл в итоге. Поэтому силы не убывали - прибывали с каждым часом, светом наполняя все его существо. Сила его чувств больше не убивала его, а наоборот - исцеляла. Поэтому он ни о чем не спрашивал её и ничего у неё не просил. Было достаточно и того, что она светится радостью и весело болтает, сидя рядом. Если она жива, здорова и счастлива, то больше ему ничего и не надо. Но это не отменяет того, как переворачивается все внутри, когда Джуди касается его даже случайно. Тепло ее рук будит в нем целую толпу мурашек, в животе что-то поджимается. Ник не знает, хочет он избежать ее касаний или получить их ещё больше, осязаемее, жарче. Но испытывать это волнение удивительно и непривычно, особенно после недавней, почти полной потери всех ощущений. Он думает о том, что напоминает сам себе подснежник, радующийся весенним солнечным лучам, и смущается от своих слишком лиричных мыслей. Но Джуди рук не отдергивает, не отводит взгляд, прямой и изучающий, поэтому внутри Ника зарождаются кое-какие подозрения... *** Джуди в замешательстве от тех изменений, которые произошли в Нике. Да, он был худ и бледен, и руки его дрожали - Джуди замечает это, когда он ест или даже просто почесывает в задумчивости щеку пальцем. Она подмечает все и следит за всем, что с ним связано - а как иначе? В ней еще был жив тот ужас, который она испытала от потери Ника. Почти что свершившейся потери. Страшно думать о том, что могло бы случиться. Она насторожилась вовремя - или наоборот, все зашло слишком далеко из-за нее? Вообще-то, если совсем уж углубляться, это она была причиной развившейся хвори у Ника. Но была ли она в этом виновата? Джуди понимает, что нет, и что Ник не сделал ничего, чтобы донести до нее свои чувства и облегчить себе - им обоим - жизнь, и что это скорее его вина, чем ее, но легче все равно не становится. Он чуть не умер, черт возьми, из-за того, что она была слишком толстокожей. Нет, вернее, Ник был слишком скрытен, а она - слишком беспечна, озабочена своими почти подростковыми проблемами, чтобы на секунду задуматься - а ведь Ник не был похож на того, кто признается в любви ради шутки. Она слишком привыкла к тому, что все мужчины в ее жизни охотились за ее юбкой, а не за ней самой. Она слишком привыкла к невнятным отношениям, основанным на похоти и чувствам на уровне примитивного животного, что когда ее полюбили по-настоящему - она проглядела это. А ведь любовь Ника всегда окружала ее, как невидимое, но непроницаемое для агрессии всего остального мира прокрывало. Он незаметно, но неотступно присматривал за ней, подстраховывал в случае возможных неудач. И не сводил с нее этого пристального, но будто чем-то затуманенного взгляда. Сейчас-то она понимает, что он просто всегда любовался ею, но не стремился это показать. Но Джуди привыкла к совсем другим взглядам, выражающим интерес... дура, она была просто маленькой, непроходимой, незрелой дурой. Ник - оборотень-кицуне, который должен был по природе своей иметь гораздо больше общего с животным, чем человек - полюбил ее так, как человеку и не снилось... Когда ее трясло тогда в истерике у его постели, Джуди испытала не жалость, не сострадание, не горечь возможной потери. Она поняла, что вот так - тихо, незаметно, без лишнего шума - ее покидает человек, который поставил ее спокойствие и счастье выше всего остального. Она ощутила себя мелкой и ничтожной по сравнению с силой самоотверженности Ника. Такое огромное, светлое и теплое - для нее? Ее воображение не может объять того, что должен был испытывать Ник, а сердце заходится болью при одной только попытке представить это. Она не могла дать названия тому, что испытывает к Нику, но понимает, что не может потерять его. Ни за что на свете! Но что делать дальше, она не имеет ни малейшего понятия. Джуди со смущением осознает, что боится сделать что-то не так: задеть, сболтнуть лишнего. Она опасается, что обидит его холодностью или возмутит незрелым, подростковым отношением. Она ничего не понимает в том, как строить отношения! Глядя на Ника беспокойно, изучающе - как протекает процесс выздоровления? - Джуди не может не признать, что ничерта не знает, как надо вести себя. Вот, он смотрит на то, как она чистит ему апельсин. Хоппс болтает без умолку - черт, наедине с ним она почти не затыкается, потому что не может выносить это ужасное, тягостное молчание, наполненное его хриплым, будто старческим дыханием. Она балаболит и чему-то невпопад смеется, а Ник смотрит на нее прямым, необычайно теплым взглядом, и изредка хмыкает в знак одобрения ее шутке или чему-то еще в ее рассказе. От бледности и общей истощенности его скулы заострились, будто намереваясь пропороть бумажно-сероватую кожу; желваки плотно проступили у линии челюсти; у рта возникла резкая складка, придающая лицу жесткое, почти жестокое выражение, а между бровей пролегла длинная поперечная морщина. На всем его лице читаются следы борьбы, которую он вел с самим собой и заразой, снедавшей его. Но его глаза - запавшие, окруженные темной воспаленной кожей, с набрякшими под ними мешками - другие. Их взгляд говорит ей - не бойся за меня, я жив и буду жить. Я все понимаю. Я ничего не требую от тебя, но я рад, что ты поняла меня и приняла. Может быть, на контрасте с тем, как изменилось его лицо, выражение его глаз - то, что читалось в них, что струилось из них солнечным светом прямо в нее, - было по-особенному... прекрасным? За такое короткое время Ник изменился до неузнаваемости. Он будто стал другим человеком - но Джуди понимает, что он остался прежним. Он просто перестал скрывать себя и то, что чувствует - а она уже вся замирает от трепета и от того, как мощно и тепло бьется в подрёберье ее слепое и глупое сердце. Надо было почти потерять его, чтобы понять, насколько он для нее важен?..